Текст книги "Тёмный последователь (СИ)"

Автор книги: Эйрел Пыльный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 2: Познание чувств

Чем ниже падает нравственность и достоинство в народе, тем сильнее старается он доказывать свое превосходство перед другими, унижая их.«Таис Афинская»

Дремолесье... Долбаная, осточертевшая деревня вновь предстала пред моим взором в сгущающихся сумерках, и я отметил, что новое зрение позволяет видеть куда лучше и даже дальше. Как будто тени блекнут и выцветают, и сокрытое ими становится явным. И самая мякотка – переход из тьмы к свету уже не вызывал желания зажмуриться, я одинаково хорошо видел и при свете дня и в ночной тьме, и переход между ними не замечал в принципе. Было похоже на... белые ночи.

С поросшего кустарником на вырубках холма деревня выглядела как-то даже благопристойно. Аккуратные избушки, огороженные плетнем наделы, извилистые тропинки, местами широкие, ведущие на пастбища – откуда как раз пастух гнал стадо коров, местами узкие и нехоженные. Типа той в конце которой стоял я – на холме делать было абсолютно нечего кроме как любоваться видами. Для грибов слишком сухо и солнечно, для ягод пора не настала (хотя облепихи вокруг было море), хвороста нет, деревья вырубили ещё хрен знает когда. А парочки предпочитают иные места.

В центре деревни, по краям круглой площади располагались лавки и рынок. Лавки – кузнечная (сама кузня коптила небо на краю деревни, у дороги) и кожевенная. Мясо, овощи, орехи, фрукты, мёд и всё прочее продавалось на рынке. В роли архитектурной доминанты на площади была церковь. Я попытался понять откуда у меня в лексиконе взялось столько новых и умных слов, для сельского жителя нехарактерных, и списал всё на Лераэ, видимо она втихаря ещё и мозгов мне добавила. Или словарный запас расширила. Причину этого отгадать было несложно – я только начал изучать гримуар, а уже окосел от обилия терминов, что раскрывались сами собой в объемные пласты мысли. Книга начиналась с некоей общей философии, о природе вещей. Довольно занимательная штука, но обмозговывать её я бы предпочел в момент, когда делать будет абсолютно нефиг.

В голове опосля знакомства с Лераэ клубился сумбур. Если до этого я примерно представлял себе своё будущее как "сейчас получу суперсилы и перестану быть грушей для битья", то теперь эта абстракция никак не хотела конкретизироваться. Слишком жалкими казались мне мои былые обидчики для поражения их стрелой Лераэ. И ведь я её даже ещё не испытывал... Но понимал умом что дар этот был не случаен, как и фраза про драконов. Ты создан сражать драконов а не охотиться на кроликов – так я понимал её намек. Этот ли потенциал она видела?

Я приказал себе перестать заниматься самокопанием и сделать шаг вперед, наконец. Я вышел из Дремолесья отчявшимся и преисполненным надежды. Я возвращаюсь – вдохновенный и полный сил. И забрав из хижины все свои пожитки, кроме лука. Ну то есть котомку с запасным комплектом одежды (выстиранный в ручье он как раз сегодня высох на ветерке, благодаря жаркой погоде), свой верный нож для свежевания дичи, и мелкую утварь. Не сказать чтобы у меня было много вещей. Вообще иметь много вещей отвратительно – их нельзя забрать с собой если приходится быстро собираться и быстро убираться от опасности.

Тропинка покорно побежала под ноги, вскоре меня окружили звуки деревни. Сонно мычали коровы, где то взвизнула свинья, беспокойно кудахтнули куры, со стороны кабака донесся отголосок пьяного смеха. Погружающиеся в темноту дома сияли квадратами окон. После дневной духоты свежий вечерний ветер освежал.

Я направлялся к кабаку, просто потому что в нем на втором этаже были комнаты, а я перед завтрашними делами желал помыться и привести в порядок одежду. В принципе, будь это заведение поприличнее, его можно было бы называть трактиром, но это было слишком шикарное название для питейной низкого пошиба, всё достоинство которой исчерпывалось возможностью обеспечить ночлег с крышей над головой для полунищих путников, и задёшево. Буквально – если заказывал кружку пива – мог переночевать прямо на полу питейной, и не важно, упившись в хлам или просто уставший. Зимой бедолаги устраивали побоища чтобы ночевать поближе к очагу, где над огнем висел котел с "вечным супом", адским хрючевом, которое постоянно кипело и разливалось, и в которое постоянно подливали воду и подкидывали продукты. По сравнению с ледяными кельями приюта, пресной едой и побоищами без повода – настоящий рай. Нет в мире людей более жестоких друг к другу чем дети, но понимаешь это лишь слегка повзрослев и поняв, что этому они научились у взрослых.

В дверном проеме амбара, мимо которого я шел, мелькнуло что-то белое, донеслись звуки возни и громкий неразборчивый шепот. Женское восклицание. Я шел дальше, но мысли повернулись к прошлому.

В приюте единственные кого с натяжкой можно назвать друзьями (памятуя что эти друзья сдадут тебя за лишний кусок хлеба) это такие же бедолаги, вечно голодные и в синяках от побоев. Кто-то по ночам беззвучно льющий слезы, жалея себя и оплакивая свою горькую долю. С ними можно делать всё что угодно – они ни слова против не скажут – чем и пользовались все, кому хотелось. В основном старшие и церковники. Причем днём первые могли петь в хоре а вторые с благопристойным видом рассуждать о грехах и благодетели. Лицемерные ублюдки. Так вот, как-то раз мы с одним таким "другом" отправились, дабы хоть как-то разнообразить унылые будни, подглядывать за девчонками. Как раз был банный день и, кажется, второй раз когда я увидел Амару, ту девчонку, с которой я как-то сдёрнул платье. Мы устроились у щели в предбанник, попеременно заглядывая туда и жадно впитывали всем существом нагие женские тела. Первыми шли купаться старшие девчонки – им доставалась самая горячая вода и вдоволь мыла. Мелюзга же мылась уже остывшей водой и с золой вместо мыла. Знакомо. Негласным правилом пацанов на таких вылазках было – не издавать ни звука, что б не увидел. И занимались этим по понятной причине, "средние" – малышне это было не нужно, им только выспаться подавай, а старшие находили занятия поинтереснее. Нас было всего двое, потому что остальные пятеро в это время, пользуясь отсутствием старших и надсмотрщиков... то есть наставников, во всю изгалялись над мелюзгой – проделывая то же, что над ними учиняли старшие, не понимая сути, просто "так принято", "подрастете тоже так будете делать". Но для нас было важнее увидеть сокровенное, сокрытое обычно под одеждой. Вдоволь насладившись видом упругих сисечек с торчащими от прохлады сосками, распаренными розовыми телами и поросшими разномастной шерсткой треугольниками внизу живота, мой напарник ушел, а я остался – потому что увидел её. Синяки и кровопдтеки по всему телу – Амару нещадно лупцевали, причем судя по характерной "решетке" – лупили прутьями, а может и палками. Как она вообще на ногах после такого стоять могла я не знал, но каждый толчок от товарок – а пихали её все кому не лень – вызывали у неё восклицание боли. Мелкая замухрышка, нужно было содрать платье с какой-нибудь её сисястой старшей. Правда в этом случае я рисковал отхватить прям на месте и не от ведьмы. Проще говоря, над Амарой издевались все, а она была как раз из тех, кто ни слова в свою защиту не скажет, и будет ночью молча лить слезы, оплакивая свою горькую долю.

Возвращаясь в настоящее, в амбаре на сеновале происходило нечто похожее – парень и девушка, на сеновале в сумерках. Визгов не слышно, а значит утром первый пойдет трепаться о своей молодецкой удали, а вторая поползет домой как побитая сука плакать над поруганной честью, и втихаря застирывать пятна на юбках. Хотя это зависит от того, насколько там далеко всё зашло. Может ей повезло, и она всего лишь выиграла пару раз за щеку, тогда свинтит оттуда уже к полуночи, в слезах и соплях. Не моё дело.

... Тут мне подумалось что на её месте могла быть Амара. Вот какого спрашивается, черта? Вот на хрена мне сейчас о ней думать? Последнее что я о ней помню, это "выпуск", в ходе которого из шести воспитанниц её года половина свинтила в монастырь. Вместе с Амарой. Нет её в этом амбаре. И сопли в подушку она если и пускала, то после визита жреца, для своих лет сочетавшего крайнюю жестокость при показном благочестии, и абсолютную неразбочивость в вопросах "мальчики или девочки". Надо будет при случае спросить у Лераэ, почему их любимый боженька нихрена не делает с такими вот кадрами, способными вселить отвращение к религии примерно так как это случилось со мной. А, кстати. Чем там обычно занимаются чернокнижники? Жгут храмы, убивают жрецов и насилуют монашек? Как насчет устроить праздник, и в честь обретения гримуара и наставницы, употребить новообретенные силы и с почином спалить к хренам эту богадельню? Только горящая церковь несет свет.

Решимость окрепла, и остаток пути до рыгаловки с какого-то перепугу обозванной кабаком, я преодолел бодрым, летящим шагом. Правда, уже приближаясь, я напомнил себе что как раз примерно в это время происходит смена стражи, а значит в кабаке окажутся пока ещё трезвые, но стремительно нализывающиеся в зюзю любители лупить по жопе ножнами.

Где-то ухнула какая-то кукумявка. У входа в корчму пара селян в грязных штанах и заляпанных всяко-разным рубахах раскуривали трубки и обменивались впечатляющей тупизны фразами.

– предлагаю выпить кружку пива и покурить.

– Да.

– Сахар опять вздорожал.

– Мне очень жаль.

– Недавно видел илистого рака. Отвратительная тварь.

– Говорят у них вкусное мясо.

... Проклятье, у меня ощущение будто я тупею просто слушая их ничего не значащие пустые фразы. Почему-то захотелось их убить. Чтоб не мучились? Может у меня вскоре увлечение такое появится – убивать идиотов...

Я вошел в кабак, погрузившись с ходу в атмосферу чада очага и кутежа дневной смены стражников, они, пропотев как следует на солнышке исторгали воистину неописуемый смрад, способный перебить даже запах прокисшего пива и бурды в общем котле.

В другое время я б наверное с порога убрался куда-нибудь в дальний угол и тихонечко цедил пиво, ликуя душой всякий раз когда разносчица проходит мимо, щеголяя костюмчиком вида "сиськи на полочке" едва прикрывающим смачную задницу по которой периодически прилетала чья-нибудь ладонь. За этим видимо сюда и ходят.

Однако именно сегодня я решил присесть за столик с другой стороны, так чтоб свет очага выхватывал фигурку разносщицы. Она, кстати, подошла к моему столику чуть ли не сразу, ослепительно улыбаясь. Она вообще симпатичная деваха, всё при ней, я слышал если у посетителя достаточно монет, или он просто очаровашка, то в кладовой найдутся на удивление мягкие мешки с зерном, на которых с ней можно сделать всякое. Итоги: я внезапно ощутил что прежде любовался, с ноткою тоски, среднего пошиба девахой, выигрывшей природы отличные сиськи, а у судьюы – полсотни хуев за щеку, в месяц – если судить по тому как часто она отвлекалась от работы. То ли пиво было не очень, то ли духан в заведении невыносим, но почему-то мне захотелось блевать, и я вышел освежиться.

Да что со мной такое?

Я протер глаза, всё ещё не в силах привыкнуть к тому, что являющееся для других непроглядным мраком, для меня было вечными сумерками. Зрение, да. Я видел не только глазами, я видел разумом. Ни одна из виденных мной девушек и женщин не могла сравниться красотой с Лераэ. Демонесса продолжала причинять мне боль, одним лишь своим застывшим в памяти образом – как она улыбается, как касается – меня прежде так не касалась ни одна девушка – она разрушала привычное, фактически, если учесть что всё это, стабильное и известное, отраженное в моих глазах по сути и являлось моим миром вчера, то сегодня он разлетелся вдребезги, и я не знал как выстроить новый витраж мироощущения из этих осколков. Говённого, кстати, качества.

Сегодня можно не экономить. Потому что на завтра у меня большие планы. Церковь собирает мзду с селян. Мзда эта хранится в церкви. А я тут как раз хотел затесаться в святотатцы и раз уж на то пошло, ограбить её нахер. Порвать часть нитей, связывающих меня с невыносимым прошлым.

– Хэ-эй, кого я вижу! Торан! – раздался позади голос. Я обернулся, и увидел Малика. Один из старших в приюте, пошедший в стражу. Принципиально ничего не поменялось – жил в дормах, стал жить в казарме, унижал малых, теперь унижает всех подряд. Отстал от меня, получив шикарный разрез на рёбрах. – Чот давненько тебя не видать. Я уж думал подался в лучшие края!

– Лучше б ты обо мне не вспоминал, – буркнул я. Стражник сменился с патруля, сбросил провонявшую кожаную броню и так и не вымывшись, сразу метнулся кабанчиком в рыгаловку чтоб нарезаться, как всегда.

– О, малыш... Ик!.. я вспоминал, и часто... – да он же пьяный в стельку? Интересно, когда этот бычара успел налакаться... Впрочем нет, не интересно. – И вспоминаю каждый раз, когда вижу... ик!.. шрам. Всё подумывал расквитаться, да ты ж скользкий, сука, как угорь... Вечно где то лазишь.

– Я...

– Пошли отойдем, малой, – бычара придвинулся ко мне и положил руку на плечо. – Арестовать бы тебя, но это дело личное...Ик!.. Пошли отойдем, раз на раз.

Никогда. Никогда я не поведусь на это "раз на раз". Это значит что в безлюдном месте тебя запинают толпой. И так как мы уже не в приюте, то вообще убьют нахер.

И всё же я пошел, потому что Малик не знал о двух вещах. Во-первых я был не тот что раньше. А во вторых в темной подворотне я видел лучше него. И его приятеля Саттаха, думавшего что он удачно спрятался в тени, в дюжине шагов от нас, тоже видел отлично. План родился мгновенно.

Я вывернулся из под руки Малика и резко рванулся вперд, сбрасывая котомку в сторону, и правой рукой изобразив защитный знак, а левую сжимая в кулак – в тени домов сотканный из тьмы лук разглядеть не смог бы наверное никто, кроме меня. И тут же в Саттаха полетела стрела Лераэ, а я развернулся, оказавшись лицом к лицу с несколько ошарашенным, но рванувшимся следом Маликом.

– Ты чо, э?.. – успел, запоздало восклинуть он, когда я опустил руку к поясу и выхватив обратным хватом нож, которым потрошил дичь, прижал его рукоятью к груди и бросился на него. Наверное он успел заметить как блеснуло лезвие, ибо резко и мощно ударил своим огромным кулаком, целясь мне в голову, но...

Защита сработала. Формально, он попал. Но, так как меня раньше били по лицу, и сильно, я знал, что защита сработала – потому что боли почти не было, и затем я отдался ярости.

Первый удар – снизу вверх – распорол ему руку, бившую меня по лицу, затем вниз и назад – по груди, затем вперед – под ребра. И ещё! и ещё!

"убей их всех! убей их всех!!!" орал во мне внутренний "я", торжествуя, освобождаясь от оков, разрывая первую ниточку в толстом канате того, что я ненавидел. Того, что держало меня в прошлом, заставляя переживать его вновь и вновь.

Это ощущение... Эйфория... Свобода...

Я пришел в себя когда Малик уже не дышал. Удары ножа превратили его могучую грудь в отличный полуфабрикат для фарширования чесноком, вдобавок я распорол ему живот несколькими косыми ударами, о да. Нельзя полагаться на одиночные удары когда ты дерешься ножом. Нужно бить много раз. Очень много раз. Изрезать врага в лохмотья. А что Саттах? Саттах валялся у стены прижимая руку к груди с выражением искреннего удивления мертвых глаз на застывшем, побелевшем лице.

– Вот же ж кабан ёбаный, – буркнул я, обнаружив, что весь заляпан кровью Малика. Теперь придется переодеваться. Залитую кровью одежду, улику, проще говоря, необходимо было куда-то утилизировать, и лучше всего сжечь. Но расслабляться было рано. Я развернулся ко входу в переулок между лавкой и кабаком как раз вовремя чтобы увидеть глазами то, что мгновением раньше увидел разум – стражников было трое. Третий – Грокх, старший из них, и он явно был боссом этой катки. Не такой здоровенный как Малик, но жилистый, сильный и всё ещё ловкий, а главное – не настолько бухой как двое почивших. Но эйфория, любовь Лераэ всё ещё была со мной.

– Чо за нахуй?! – прорычал Грокх, вглядываясь во тьму, в которой он мог различить лишь тело Малика, покрытое черной как его душа, кровью, пока я поднимал лук с наложенной на призрачную тетиву стрелой Лераэ.

Глава 3: Мысли о прошлом

Деньги не цель, а возможность. Если относишься к ним как к силе, дающей разные возможности, то ты будешь ценить деньги, но они не поработят тебя.«Таис Афинская»

Грокх, судя по тому, что он чуть наклонившись вперед всматривался во тьму – резкий переход от света к темноте делает человека почти слепым – меня не видел. Поэтому я стоял и ждал, с направленной ему в грудь стрелой Лераэ. Старший тройки также оставил всё свое снаряжение в казарме, и был невооружен.

– Сука, – буркнул Грокх. – Парни вы где?

Он покрутил головой по сторонам.

По изменению его тона я понял что он что-то заподозрил.

– Сука поссать пошли что ли, – бросил Грокх, шагнув назад и разворачиваясь ко входу в кабак. Он каждые пару шагов оглядывался по сторонам и исчез. Хитрая жопа, и опытная. Он отлично видел труп Малика, и знал что его убийца вооружен ножом. А с кулаками против ножа не дерутся, особенно вслепую. Поэтому он отступил, но это не значит что он это так оставит. Я мог бы его убить, но если Малика с корешем до утра заметить во тьме переулка было сложно, то валяющийся практически на проходе труп Грокха не заметил бы только слепой идущий по другой стороне дороги. Моя ярость уже утихла, вернув способности мыслить относительно здраво, и я понимал что нахожусь в заднице. Если я полагал что смогу грабануть церковь следующим вечером, то обнаружение тел в переулке по утру произвело бы фурор среди селян, расследование, обыски, и конечно же даже тупые стражники хотя бы из принципа докопаются до меня. Одним из решений было бы куда-то убрать трупы. Вот только ни Малика ни Саттаха я бы не то что утащить – поднять не смог, потому что охота на кроликов развивает ловкость, а не силу. Силе нужно хорошее питание и тяжелые нагрузки. Откуда они у меня, привыкшему ходить налегке и жившему впроголодь? Вдобавок я залит кровью, и первое о чем надо позаботиться – это о том чтобы её смыть. Ну и ещё один момент.

Я подошел к Саттаху, и убрав его руку осмотрел рану. Рана весьма типичная для стрелы, прошившей тело навылет. Это хорошо – будут искать лучника, и никто в деревне не скажет что видел меня с луком – его я оставил в хижине, потому как он мне больше не нужен. Невольная улыбка расцвела на моём лице. Использовать могущественнейшее на моей памяти оружие – стрелу Лераэ – для охоты... Интересно, она будет оскорблена? Как бы там ни было, возникающий по желанию в руке призрачный лук – это удобно. Обрашив тело, я забрал его кошель.

А вот нож... Я ухмыльнулся и обшарил тела. Так и есть, Малик (помимо кошеля с жалованьем) взял с собой охотничий нож. Он длинее моего, и я воспользовался им, аккуратно всаживая в каждую из ран (чёрт возьми, как же их много), и под конец воткнув по самую рукоятку ему в сердце. Что увидят утром? Кто-то, во-первых – пристрелил Фаттаха из лука, и забрал стрелу. Во-вторых отобрал у быкообразного Малика его собственный кинжал, и покромсал владельца оного в фарш. То есть как минимум это был человек куда габаритнее меня, а во вторых искушенный в боях. Такого в деревне просто не было, а значит – нужно было создать убедительную иллюзию обратного. Иначе говоря сотворить что-то ещё. Но перед этим следовало отмыть кровь, и отмыть хорошо. С этой целью я, не забыв подобрать котомку, прокрался на задний двор кабака, где конечно же ещё с вечера были готовы бочки с водой для постояльцев, набранные вёдрами из колодца. Свежая кровь смывается лучше запекшейся, так что я воспользовался ведром чтобы набрать из бочки воды, отойти за угол и смыть с себя кровь, действуя по возможности тихо (что возможно было излишне, учитывая чьи-то пьяные вопли). После этого я надел чистую одежду, всмотрелся в зеркальную водную гладь, проверяя, насколько хорошо я смыл кровь с лица и волос, и придя к выводу что всё в порядке, решил обсохнуть, пересыпать монеты из кошелей моих врагов в собственный и избавиться от них, выбросив в нужник.

Тёплый ветер сделал своё дело быстро, и я вернулся в кабак, где попросил у кабачника комнату и согреть воды чтоб помыться. Тот скривился, но кивнул помощнице, пока я осторожно осматривался. Грокха в кабаке не было. Воспользовавшись отсутсвтием бухих стражников, местные пьяницы веселились во всю, и им не было дела ни до чего.

Однако же тот факт, что утром стража скорее всего возбудится, прежде всего с подачи Грокха, меня немножко нервировал. Тем не менее поделать с этим я ничего не мог, и поднявшись в комнату, я уселся у окошка, ожидая пока служанка притащит воды для нормальной помывки. С мылом. Ждать пришлось недолго, вторая служанка – ничем не хуже разносчицы внизу – споро приволокла пару ведер горячей воды для корыта, а потом ещё несколько, плюс мыло. В конце ходки, уставшая и вспотевшая, она с ожиданием уставилась на меня. Как корова, блин.

Я опустил взгляд на её сиськи. А почему бы собственно, и нет? Ведь платят Малик с Саттахом.

– Присоединяйся, – я кивнул на корыто, наполовину полное теплой воды, и начал скидывать одежду.

Прислужница не медля также принялась раздеваться. Я наблюдал, отвлекаясь от смущенья, подмечая миловидность и незатасканность девушки. Она выглядела старше меня, но не намного, зато намного опытней. Полные губы, грушевидные сиськи, сильные боковые мышцы живота и мягкий центр с глубоким пупочком, выпирающий треугольником совершенно безволосый пухлый лобок, полные бёдра и круглая, упругая задница. Да, это тело создано для наслаждений.

Я перевел взгляд на лицо. Чуть раскрасневшиеся щечки, вздернутый носик, большие голубые глаза, брови вразлёт, сильно темнее убранных в хвост тёмно-русых волос (углём подкрашивает, что ли?), высокий лоб, непослушная чёлка... Симпатичная. Интересно как случилось, что вместо удачного замужества, она стала прислужницей в таверне? Почему она, вместо того чтобы растить детей и любить мужа, раздвигает ноги в комнате на втором этаже рыгаловки за деньги? Не, не интересно. Она мне вообще не нужна. Но сжимающаяся, на протяжении последнего полугодия, пружина сегодня, наконец, распрямилась. Глядя на неё я ощущал жар, распространяющийся от паха, через живот к плечам, а член, казалось, сейчас лопнет.

Я опустился в воду, прислужница, качнув бедрами, одну за другой погрузила в корыто ноги, и опустилась сама, оседлав меня. Я зачерпнул воды и мыла и протянул ладони к её груди. Не спеша намылил – её руки проделали то же со мной. Ладони скользнули ниже – как и её. Волшебное ощущение – касаться горячего, наливного женского тела подушечками пальцев, ладонями. Пропускать меж пальцев покрытые пеной соски.

То ли выпитое пиво, то ли кровавая бойня, наконец ударили мне в голову, застилая взор красным, пульсирующим туманом. Я еле сдерживал желание, стиснув зубы продолжая намыливать это продажное тело и омывать его водой.

В конце мы вылили друг на друга по ведру воды, и ополоснувшись таким образом, выбрались из корыта, вода в котором стала серой от грязи и мыла. Девушка хихикнула и бросилась на постель. Чёрт подери, настоящая кровать. С простынями. Периной. Подушкой. И обнаженным, готовым и жаждущим телом на них.

Мысли пропали снова. Я подмял под себя трепещущее тело, с готовностью раздвинувшее бёдра навстречу, и нетерпеливо засадил по самы яйца в горячую, скользкую, влажную щелочку. И впал в забытие, временами выныривая чтобы отметить, что я то целую её пухлые, искусанные губы, то зарываюсь лицом в её упругую грудь, и рывками вколачиваюсь внутрь.

В головокружительном умопомрачении, едва я закрывал глаза от наслаждения, мелькали образы. Тонкая как тростинка, покрытая синяками обнаженная Амара в бане, пахнущей смолой и мылом. Ведьма, пахнущая старостью аж глаза слезились. Если бы в Амаре была хоть толика ненависти – она пошла бы по стопам ведьмы, но она вместо этого пошла в монастырь. Меня чуть не вырвало, но тут всплыл образ Лераэ, чья красота была бесподобной и невиданной мною прежде. Почему-то у неё были светлые волосы. "Ты холоден к женщинам? Ты возжелаешь их," – сказала она, разводя руки в стороны, и золотистые одежды царицы пали к её ногам...

Я открыл глаза, выхыватив на миг из реальности изогнувшееся тело подо мной, с приоткрытым ртом и закатившимися глазами, и тут же прикрыл, проваливаясь в новое видение, проваливаясь в прошлое.

Я не знал как её звали. Она была в нашей деревне проездом, и озарила мою беспросветную жизнь своим сиянием, когда подошла ко мне, цедящему своё дешманское пиво в тёмном углу, и предложила выпить. Выпила она много, и когда мы вышли на воздух я впервые обнимал за талию девушку, которой не нужно было ничего говорить. Я навсегда запомню тот летний день, мы шли не разбирая дороги по вечерней духоте, когда началась гроза, и мы спрятались от неё под навес пустующей конюшни. У неё обнаружился бурдюк вина. Мы попеременно прикладывались к нему, освещаемые яркими зарницами, пока с неба на землю рушилась стена воды, брызги которой промочили нашу одежду. И тогда она взяла меня за руку и сунула её себе запазуху, согрев мою ладонь теплом своей груди. Она повернула ко мне голову, чуть запрокинув и прикрыв глаза, и я пригнувшись, слился с ней в поцелуе...

Прежде пожирая глазами, теперь я жадно исследовал её тело наощупь, в кромешной ночной тьме – молнии стихли, остался только дождь, шуршанием и грохотом о крышу заглушающий все иные звуки.

И я снова вернулся в реальность, сжимая в ладонях грудь прислужницы, прижавшись ртом к её губам, впитывая её лихорадочное дыхание и стоны. И содрогнулся от наслаждения, выплескивая всё что так давно копилось, сперва внутрь, а затем – вдоль вздрагивающего живота, к вздымающейся груди, пара капель долетела до шеи.

Прислужница судорожно выдохнула.

– Это... было невероятно, – задыхаясь сказала она, и осеклась.

Я не знал что ответить.

– Можно... я останусь? – робко спросила она. И тут же скороговоркой добавила. – Новых постояльцев не предвидится, работы по кухне нет, а я встать не смогу, у меня ноги ватные...

Я перевел взгляд на её ноги, широко раскрытые, впившиеся пятками мне в бедра.

– Останься, – ответил я. И со вздохом отвалившись на бок, обнял, зарывшись лицом в её густые, тёмно-русые волосы.

И зачем-то сказал:

– Я люблю тебя.

... Что вызвало долгий прерывистый вздох.

Что было, в принципе, правдой. Этой ночью, в этот миг, я действительно любил её, не зная имени, любил её форму – форму женщины, и то, что в гримуаре было означено непонятным – пока – словом "эйдос". Любил как в первый раз.

Ощущение было сонное. Прислужница, лежа на боку прижалась ко мне пышной задницей, и это снова вызвало у меня бешеный стояк, который тут же погрузился в неё сзади, на всю длину. Утолив первый голод, я лишь медленно покачивался, а она сонно постанывала – пока я грезил, окутанный запахом нашего пота и похоти.

Возможно ли так опьянеть лишь от кружки пива? Или виной тому реки крови, что я пролил? Или желание забыть ту боль, что подарила мне вместе со зрением Лераэ? Или напротив, предолеть страх этой боли? Или это как последний глоток воздуха, которым наслаждаешься, обреченный на жизнь в кромешном аду? Я ощущал себя живым. В покое и неге, медленно двигаясь, ощущая легкие касания стенок щелочки прислужницы, изрядно расслабленных предыдущим актом. Приятное, бархатистое, скользящее ощущение, вызывающее дрожь внутри, где-то под лобком.

И не похожее на прошлое, наслаждение. В этот раз я видел в омуте памяти тот первый раз, когда с гудящей от вина головой, не уверенный в своих силах, я в первый раз познавал женщину. В отблеске памяти я впервые обратил внимание, что когда мы спешно освобождались от одежды, она сняла пояс, на котором висели ножны с коротким мечом. Она была воительницей. Рыжие с отливом в красный волосы, легкая россыпь веснушек, до которых мне не было дела – хотя "поцелованных огнём" сторонились, мне эти предрассудки были безразличны. А даже если бы и не были – первый раз – это всегда первый. Особенный. Конечно же, она использовала меня, не спросив имени, как я сейчас использую прислужницу, но – в тот первый раз – я любил. И отдавался этой любви всецело, пока воительница отъезжала в царство сна от ударной дозы винища. Наплевать. Это было волшебно.

Я потерял ощущение реальности, прислужница то и дело превращалась в рыжеволосую воительницу, а затем в тонкокостную Амару, от чего меня продрала холодная дрожь до кончиков пальцев... И я ощутил взгляд.

Я повернул голову и увидел Лераэ, возвышающуюся над нами, высокую и прекрасную, багровокожую и черновласую, с горящими адским светом глазами. Она смотрела на нас, обнаженная – мой взгляд моментально прилип к её фигуре, отождествляемой не с женственной мягкостю, а с хищной поджаростью, смягчаемой женственными округлостями в груди и бедрах. Её руки беззащитным жестом прикрывали зрелые прелести, а из чуть приоткрытых губ вырывался почти осязаемым облачком вздох. Будо чья-то безжалостная рука сорвала с неё золотистое платье.

Я распахнул глаза, с силой вбивая в тело прислужницы свежий залп семени – в ответ она содрогнулась и вскринула.

Как меч остается в ножнах, я остался в ней, чувствуя судрожное пожатие. Её рука внезапно обняла меня, и наши губы сомкнулись на миг, передавая осязаемую, настоящую благодарность.

И настало время сна, беспокойного, будто студеной зимой у костра, когда одной стороне тела жарко, а вторая покрывается инием. Зябко поведя плечами я накрыл нас с прислужницей шерстяным одеялом.

И провалился в сон, не замечая того. В нём прислужница вновь обратила ко мне лицо, и это была Лераэ, её глаза горели торжеством.

... Пробуждение было гадостным. Прежде всего из-за омерзительного привкуса во рту. Я встал и выпил залпом пол-кувшина морса, что заботливо приготовил для постояльцев кабатчик, только чтобы смыть этот вкус. Вкус пепла и чего-то кислого. Прислужница ещё спала, разметавшись по кровати, выставив напоказ все свои прелести. Откуда у неё синяки на теле? Покрытая алеющими засосами грудь; похожая на распустившуюся орхидею, истекающую прозрачным соком прежде плотно сомкнутая щелочка – неужел и это – я?

Прислужница... Этой ночью её тело ей не принадлежало. Она была попутчиком моего прошлого, настоящего и будущего. Оазисом посреди пустыни, перед очень долгим, и возможно гибельным переходом. Я нуждался в этом.

Слегка отойдя от дурноты, я покосился на остывшую воду в корыте, покрытую серой плёнкой, и глотнул ещё морса. Потом заглянул в кошель. Медяха – кружка пива, три – цыплёнок к завтраку. Двадцать – новые штаны. У меня было тридцать семь монет, или, если обменять, серебрушка с хреном. Для путешествия в город – мало. Я отсчитал дюжину медяков и положил их на тумбочку, а после оделся и взяв котомку, вышел из комнаты.