Текст книги "Долгожданный подарок (СИ)"

Автор книги: eva-satis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

========== Глава 1 ==========

***

– Мооорраассс! Итить твое коромысло! Подь суды немедля!

От грохота и последовавшего за ним рёва я вздрогнул и выронил кисточку. Блин, что эта дурында опять натворила! Моя названная сестренка хорошая и добрая, но бестолковая просто до бесконечности. Уже в пору жениховства вошла, по весне на свадебной неделе хороводы водит, а сама дите-дитем. Батька переживает очень, что не готова она, да ничего пока не поделаешь, разве что не пускать. Так эта мелочь сама рвется! Ладно, разберемся. Как раз братину закончу расписывать. Красиво получается.

Внизу батька отчитывал нескладеху, что в сенях не убрала. Не в первой.

Я потянулся. Можно и прерваться.

Моя мастерская была на самом верху, на чердаке. Еще в мою первую зиму в этом доме наверху все прибрали, расширили окно, сделали стол, полки вдоль всех стен пустили, а еще Наррав, мой названный отец, смастерил для меня суперский стул, высокий, удобный, со спинкой, и кровать, когда я туда окончательно перебрался.

Я вообще считаю, что мне просто невероятно повезло, и в своей новой жизни я встретил этих людей. Не совсем людей, если честно, а медведей-перевертышей. Но лучшей семьи у меня не было.

Но давайте по порядку.

Раньше меня звали Савельев Валера, жил я и учился в Питере. Сам родом из Владимира, но так получилось, что после школы меня бабушка направила к своей подруге в Питер. Алевтина Егоровна оказалась потрясающей женщиной, статной, красивой даже в свои годы. По молодости была примой театра, блистала на сцене, в фильмах снималась, купалась в любви поклонников и всеобщем обожании. Сейчас почти не играет, но поклонники остались, да и друзьями за свою жизнь не самыми простыми обзавелась. Она по жизни выступала просто с королевским величием, даже в своем доме не допускала появления за пределами своей комнаты в халате и с неприбранной головой. Я когда в первый раз её увидел – аж опешил, боязно стало, как я с этой гранд-дамой буду на одной жилплощади жить. Но все мои страхи оказались напрасны: она была очень доброй, веселой, неунывающей, отзывчивой. До встречи с ней я знал только одного такого человека – свою бабушку, они начинали вместе в театре, но та не стала, как сейчас говорят, карьеры делать, а вышла замуж, да уехала с мужем. После смерти моих родителей к себе меня забрала, всем для меня была.

Когда ехал в Питер, больше смерти боялся, что бабушкина подруга будет меня избегать и сторониться из-за моей внешности.

Сейчас разъясню в чем моя особенность: я альбинос. То есть, полное отсутствие пигментации: розовая кожа, белые волосы, красные глаза. Скажете, мол, экзотика какая? Для меня это был полный ужас. Потому что, ко всему прочему, у меня была аллергия на синтетику, некоторые продукты и, что хуже всего, на некоторые лекарства. И большую часть года я ходил опухший, с красной рожей и слезящимися глазами. В школе я был местным ходячим страшилой. Я не был хлюпиком и мог дать, и давал сдачи. Не было случая, чтоб я вышел на улицу и не подрался, ни о каких друзьях и речи не было. Бабушка же всегда вела себя так, как будто я ничем от своих сверстников не отличался, поблажек мне не делала, не жалела, да я и не думал жаловаться, когда меня в школе задирали, хотя иногда каждый день в синяках домой приходил.

Алевтина Егоровна подсказала мне самый идеальный для меня выход из положения. С её легкой руки я сменил весь гардероб, перешел на исключительно здоровое питание и стал пользоваться гримом. Бабушка это не очень одобряла, считала, что я за своими масками прячусь от людей, а это плохо, но не мешала, приняла мое решение. Полностью загримированный и с париком я ходил сдавать вступительные экзамены. Потом стал красить волосы и носить линзы постоянно. Под гримом отучился в универе. Обзавелся приятелями. Хотя друзей, как таковых, не было, поскольку меня считали странным типом. Почему странным? А как бы отнеслись к накрашенному парню? Кроме того, мне быстро надоедал один цвет, и цвет глаз, волос, палитру грима я менял чуть ли не каждый день. Одну неделю мог ходить слегка загорелым шатеном с голубыми глазами, затем оставлял глаза без линз, волосы без краски, наносил черный грим на кожу и вуаля – дроу местного пошиба. По-разному было. Многие на полном серьезе полагали, что я гей. Но на то, что меня кем-то там считали, мне было глубоко индифферентно. Я знал, куда идти учиться. В нашей художке я был еще не самым выдающимся фриком. С личной жизнью, конечно, был напряг. Не, девушки были, но мне не очень нравится, когда меня воспринимают как объект кунсткамеры, а потом хвалятся, как они с инопланетянином трахались. Ужас. Такой славы мне точно не надо было.

На последних курсах я увлекся дизайном и после окончания универа планировал ехать в Англию, поступать в известную школу. Пока учился, я понемногу подрабатывал, деньжат скопил, планировал еще год поработать, чтоб недостающую сумму собрать, бабушка тоже обещала помочь, так что мое будущее было ясным и прозрачным.

На окончание универа Алевтина Егоровна вместе с бабушкой подарили мне машину, недорогую подержанную Калину, но я был счастлив! В конце лета устроился работать художником-оформителем в крупную торговую сеть. Все было классно.

До того чертова предновогоднего вечера.

Я после работы домой возвращался, довольный сверх меры: Алевтина Егоровна меня порекомендовала одному своему буржую знакомому, тому надо было пару стен расписать и еще по мелочи, тот мне на пальцах показал, чего хочет – я ему эскизы подготовил, угадал под настроение. В художественном магазине закупился всем необходимым, весь багажник забил: оторвался от души, нечасто мне дают такую свободу творчества, подкрепленную неплохим материальным обеспечением. Так вот, как раз уже ехал домой и прикидывал, хватит этого на роспись, и чего не хватает, когда в меня какой-то грузовик въехал, видимо, не справился с управлением на гололеде. Не успел глазом моргнуть, как моя калинка с моста вылетела и в стылую декабрьскую реку рухнула, ломая лед. Тут я четко понял, как бывает, когда время замирает. И еще понимал, что если я в машине буду, когда упадем, то я не выплыву. Просто дверь не смогу открыть, а в окно не протиснусь, не дюймовочка. Так что я мигом открыл дверцу, пока моя детка летела, живо ремень безопасности отстегнул и готовился прыгать как можно дальше. Не успел буквально на чуть. Уже голову из машины высунул и ноги, руками за проем двери взялся, на пролетающую перед носом опору моста успел полюбоваться, как удар о лед меня обратно швырнул. Время побежало с обычной скоростью. Вода хлынула мгновенно, толкая обратно. Кое-как скинул дубленку, она меня вниз тянула, как якорь, выбрался и, как безумный, стал наверх загребать, к неяркому кружочку декабрьского солнца. Но водоворот от тонущей машины тянул вниз. Воздуха не хватало, легкие горели, в глазах резало от грязной питерской воды. Я не мог умереть, не сейчас! Только не так глупо! Меня дома ждут! Я греб и греб, ни на секунду не останавливаясь, только вверх! От нехватки воздуха темнело в глазах. И какой-то частью размышлял, что никак не ожидал, что Нева такой глубокой будет. Потом увидел, что ко мне плывет кто-то, и отключился.

Очнулся я оттого, что замерз. Лежал посередине громадной деревянной кровати с резной спинкой, одеяло – рядом в ногах. Блин, да я устану, пока до края этого необъятного лежбища доползу. Чувствовал себя клопом на слоне. Это ж кому понадобился такой шедевр мебельной промышленности? Когда немного огляделся, то ошалел чуток. Никак не мог сообразить, в какой такой Питерской больнице стены выложены большими плитами светлого известняка. И резная мебель светлого дерева, а не железо и пластик. И белоснежные кружева на окнах. Цветочки сиреневые, вроде фиалок, в пузатых кувшинах стоят на широком подоконнике. Вот это вип-апартаменты! Кто это так расщедрился, и за какие такие мои заслуги? Попытался встать, но голова пошла кругом, в глазах потемнело, пришлось отложить попытку до лучших времен. Еще наконец заметил, что лежу-то я в какой-то рубахе. И моих вещей не видать. Хлопнула дверь, я повернулся. И ахнул, глаза чуть из орбит не полезли: вошедший мужик был огромным! Я себя считал достаточно высоким парнем, рост почти 180, и мышцы неплохие имеются, сказались пять лет тренировок айкидо с мастером, с которым меня прима познакомила почти сразу, как я в Питер приехал. Но вошедший был выше меня, как минимум, на голову, и шире раза в два! А когда он рот открыл, я понял, что ничего не понял. Я прекрасно знаю, кроме русского, английский, французский, немецкий, немного испанский, блин, да я даже немного понимал японский, как раз начал изучать, знаю звучание арабского, узбекского, татарского – у меня были отличные навыки в лингвистике, языки мне легко давались. Но он пророкотал сплошную абракадабру. Он говорил и говорил, а я даже не мог сообразить, к какой языковой группе отнести, хоть примерно, то, что он выдает. Я ему попытался сказать на всех известных мне языках, что меня зовут Валера, и я благодарен за спасение, но он тоже не понял ни слова из того, что я сказал. Потом почесал голову, приложил руку к груди и сказал: «Наррав». Я тоже приложил руку к груди, назвался. Он попытался повторить, получилось «Флерран». Потом махнул рукой и изобразил, как подносит руку ко рту и пьет. Я закивал, пить очень хотелось. Он выглянул за дверь и кого-то позвал, подошел к кровати и сел на табуретище рядом. Вообще-то это для меня была «табуретище», а ему – в самый раз.

Вошедшая женщина была с меня ростом и тоже довольно крупная, но двигалась очень плавно и мягко ступала. Поставила на стол поднос с кувшином, тарелкой и кружкой. Одуряюще запахло хлебом и мясом. Улыбнулась и что-то сказала. Я покачал головой и развёл руками, мол, не понимаю. Наррав встал, обнял её и сказал «Сарраш». Я кивнул, улыбнулся, опять приложил руку к груди и опять назвался. У нее получилось что-то вроде «Ффаллерран». Я на это лишь головой покачал. Видимо, имена, заканчивающиеся гласными, здесь не понятны. Так что я представился заново: «Флерран». Наррав так ясно заулыбался. Я аж засмотрелся. Отвык я от таких хороших улыбок. И ладно, Флерран, так Флерран. Здорово звучит.

На мою попытку встать она замахала руками, что-то запричитала, вытолкала здоровяка за дверь и поставила поднос на кровать, сама рядом присела, кружку подала. Так оказался вкуснейший морс, как будто свежих ягод горсть к лицу поднес! Я выпил все и аж облизнулся, такая вкуснятина! Каша была тоже просто великолепной: вроде перловой, с кусочками мяса, я чуть ложку не съел. Сарраш сидела и с улыбкой смотрела, как уничтожал угощение. Потом поставила пустую посуду на стол и подала отрез влажной ткани, я вытерся и от души поблагодарил. Тут мне стало неловко, потому как зов природы был всё сильнее, а как объясниться, не знал. Она видимо, поняла, и из-под кровати достала глубокую ёмкость с крышечкой. Помогла мне сесть на кровати и с улыбкой вышла, забрав посуду. Я кое-как справил дела, аккуратно задвинул горшок обратно под кровать и лег обратно. Сытый и довольный, я опять уснул.

Наутро мне опять не разрешили встать, накормили вкуснющей кашей, напоили, одеялко подоткнули и вышли.

Я лежал и разглядывал комнату. Она была большой, чистой, светлой. Светлые стены и в самом деле были сложены из больших кусков светлого камня, стыки были очень четкими и аккуратными. Необычное окно: огромное панорамное стекло без перекрестий, как будто вплавлено в стену, стыков я не заметил. Я уже понял, что это не больница, а чей-то частный дом, потому как за окном были видны белоснежные деревья и чистое хрустальное небо.

А еще, было тихо. Не в смысле – гробовая тишина, нет, слышался лай собак, колокольчиками звенел детский смех, рокот Наррава, его голос я уже узнавал, Сарраш тоже, чьи-то еще голоса звучали, двери хлопали, посудой гремели.

Какая-то мысль дурацкая не давала мне покоя, не сразу я понял, что не слышу звуков, привычных нам с детства: бормотание телевизора или радио, трели звонков, телефонов, шум машин. Ни-че-го. Как я не прислушивался.

Когда пришел хозяин, я попытался показать, что мне надо позвонить жестом, известным любому обывателю. Наррав почесал в затылке и принес мне гребень. Мне оставалось лишь кивнуть и поблагодарить. Он ушел, я же лежал и пытался понять, куда меня занесло. Ничего не получалось. Даже в самой захудалой деревне народ знает, что такое телефон. Ну, разве что у старообрядцев каких-нибудь, что до сих традиции древние блюдут и с современной цивилизацией стараются не пересекаться. Но их в Питере быть не могёт. Я всего-навсего с моста свалился, а не в тематическую экспедицию подался. И мост был в Питере. Что ж происходит-то!

Мои раздумья прервал приход Наррава с каким-то дедулькой. Дедулька был выше Наррава, но тоньше. Ужас. Куда выше-то! У него были лохматые седые волосы и живые черные глаза-угольки. Бороды не было. Он меня осмотрел, пульс прощупал, покивал, что-то здоровяку сказал, и они вышли.

Через пару дней мне разрешили вставать и гулять. Гулять меня водила Сарраш, по дому немного и под ручку. С детьми познакомила. Я уже понял, что Наррав и Сарраш – муж и жена. У них было четверо детей. Старший, Террен – такой же здоровяк, как папенька, чуточку ниже и меньше, но, видать, таким же громилой будет. Моррас – дочка, красавица, с толстенной косищей и румяными щечками. И младшие – близняшки-мальчишки, Ниррах и Вирран, темные лохматые макушки, глазюки озорнющие, мне по грудь будут. Вся семейка была темноволосой и темноглазой, немного смуглыми. На их фоне я был – так, непроявленный негатив, привидение блеклое, моль тощая.

Потом мне разрешили выходить на улицу. Одевали и кутали меня долго, в конце был как шар. Когда я в первый раз во двор вышел, то просто охренел. Ни больше, ни меньше.

Сначала меня поразило небо: чистое, ясное, высокое. Я и не видел такого ни разу. А потом огляделся и охренел окончательно. Лес. Дремучий лес кругом. Практически сразу за воротами. И горы. Золотые в свете закатного солнца хребты горы, не очень высокие, но с шапками ледников. В Питере отродясь не было ни такого неба, ни такого леса, и уж тем более, гор.

В себя пришел на кровати знакомой. Оказалось – я в обморок грохнулся. Во стыдоба-то. Хозяйка, как почувствовав, что я очухался, в комнату зашла, на кровать села, стала меня успокаивать, по голове, как маленького, гладить, говорить, что все хорошо. Эти незамысловатые слова я уже выучил.

А я лежал, и не знал, что делать. Никогда на Земле не было двух солнц.

***

========== Глава 2 ==========

***

Так я стал жить в семье Наррава.

Потихоньку привыкал, учил язык, он оказался довольно простым. Помогал по хозяйству. Дом-то большой у них, два этажа, чердак, погреб большой, пристрой для домашней живности. Хоть тут шока не было: куры-коровы такие же, как у нас. Ну, почти. Коровы желтые и безрогие, а хрюшки – наоборот, рогатые, и хвост длинный, не крючком, как у наших. Но это все мелочи. Ко всему человек привыкает.

Меня так тепло приняли, что я терялся, не знал, как реагировать. Вроде ведь никто им, чужой, а Сарраш и Наррав меня сынком зовут, улыбаются так, что рот сам расплывается в улыбке. Близнецы постоянно рядом ошиваются. Я, если честно, сначала их побаивался, так как живо помнил, как детки могут гнобить тех, кто на них не похож. А они – наоборот, так заботились, как будто это не они, а я маленький. Как-то я и не заметил, что почти все время стал с ними проводить. Они были такие непоседы и озорники! И постоянно меня в свои шалости звали. Сначала я отнекивался, считал, не по возрасту мне с детьми бегать. Но как-то Сарраш заметила, с какими глазами я на их игры смотрю. Они во дворе носились, а я на кухне был, в окно наблюдал.

– Маленький, ты чего дома грустишь? – подошла ко мне и обняла со спины. – Малыш, хочешь к ним? Так беги! Совсем шубейку не одеваешь, дома грустишь, а дочка старалась, по тебе сшила! – и по голове гладит!

Маленький? Малыш? Мне двадцать три года! Я взрослый мужик! Какие детские игры! Но не успел рот открыть, возмутиться, потому как осенило меня: а ведь и правда, намного меньше всех их, и ребенком на их фоне выгляжу. И они меня иначе никогда не звали, а я внимания не обращал. Вот и получи! Докажи теперь поди, что не ребенок!

Где-то через пару месяцев народу стало прибывать, какие-то родственники их понаехали, человек десять взрослых, детишек – целый дом. Все как шкафы ходячие, росту за два метра, женщины поменьше, не такие массивные, но тоже выше меня. Темноволосые и темноглазые. Меня, кстати, нормально приняли. Как будто всю жизнь в семье был. Все вместе к чему-то готовиться массово начали. Я по наивности своей думал, что праздник какой, спросил у хозяйки, а она все про оборот какой-то твердит. Думал, что-то вроде нашего зимнего солнцестояния, ну, как оборот солнца, лето встречать. К тому, что будет, ни в жизнь я не был готов.

Вот настал торжественный день. Накрыли столы, нарядились. Меня тоже принарядили.

Дружной толпой на лужке пред домом собрались. Тут выводят младших. В одних сорочках! А на улице – морозище! Народ захлопал, заулюлюкал, в ладоши захлопал. Мелкие потоптались, а потом… разбежались, кувыркнулись, и… на землю шлепнулись два медвежонка. В сорочках. Отец с матерью подбежали, сорочки сняли, на руки подхватили, вверх подняли, всем показывают, такие гордые и счастливые! Потом их на землю опустили, малышня играть взялась, взрослые – праздновать. Гуляли до глубокой ночи, мелкие тоже, уже как детки, на почетном месте сидели, подарки принимали. Заснувших детишек потом наверх отнесли, и продолжили праздник.

На следующий день веселье продолжилось, только не в доме, а в лес все засобирались. Сарраш меня укутала так, что я еле ходил. Возмутиться я не успел, поскольку Наррав меня на руки подхватил и вышел. А во дворе людей и не было! Кругом медведи! Только детишки на спинах некоторых медведей сидели. Подсадил меня на спину одного из медведей и сам перекинулся. Челюсть у меня упала и на место никак не вставала. Ошизеть! Куда я попал! С круглыми глазами я смотрел на торжественное шествие медведей. Потом успокоился, есть меня никто не собирался, так что я прекратил глаза пучить и расслабился. Взрослые шли неспешно, молодняк носился взад-вперед, только сбитый с лап елей и нижних веток деревьев снег сверкал на их шкурах. Я пригрелся на чьей-то широкой спине и любовался зимним лесом. Не знаю, куда мы шли, и какой был глубокий смысл в хождении по лесу, но домой мы вернулись, лишь когда верхушки деревьев красным окрасились. Заходили неспешно в сени по одному-двое, перекидывались, одевались и в дом проходили. Затем в доме опять гуляния продолжились. После долгой прогулки на свежем воздухе и вкусного ужина меня разморило, и я задремал под негромкую плавную песню. Проснулся уже в своей кровати.

Наутро все взрослые мужчины засобирались, меня опять Наррав с ними позвал.

Шли мы по лесу пару часов. Они в медведей уже не перекидывались. Я тоже рядом топал. С непривычки жутко устал. А им – хоть бы что! Прут вперед, как танки. Но ни за что я не собирался признаваться в своей слабости.

Наконец мои мучения остались позади, и мы вышли к озеру. Меня от открывшейся картины просто накрыло. Искрящийся на солнце иней, белые завитки дымки над водой. Величественные деревья с шапками белоснежного снега возвышались над сверкающей гладью, отражаясь в озере, как в зеркале. И это зимой!

Пока я любовался, мужчины стали раздеваться и полезли в воду. Я поежился, ни за что туда не полезу! Здоровья у меня не хватит на купание в ледяной воде. А они знай себе ныряют, вылитые моржи. Потом они все нырнули. Я аж дыхание задержал. Время идет – а они все не выныривают! Тут они показались над водой, плывут к берегу кучно, будто тащат чего. Когда к берегу подплыли, я не мог глаз отвести от их находки. Они перли МОЮ МАШИНУ! Когда они её на берег вытолкали, и последний на землю обеими ногами встал, вода в озере как закипела, и оно моментально льдом затянулось. Мужики тем временем спокойненько так одеваться стали, как будто каждый день тачки из воды таскают. А я стоял и не мог пошевелиться. Что ж он заливал, что не знаком с телефоном, иначе бы на такую диковину, как машина, по другому реагировал. Я не удержался и подошел. Родная моя выглядела так, как будто под водой не месяц, а лет десять провела, в ржавчине, краска облезла. Я залез в кузов. Чудеса, а дубленка моя – как новая, только мокрая. Вытащил на свет и пялюсь как дурак. Тут меня осенило, и я полез в багажник. Открываю – и не могу поверить! Краски – как новые! Только картон упаковочных коробок размок, а кисти, краски, лак, банки с гуашью – целы! Я заверещал, как больной! Вытаскиваю и к груди, как родных, прижимаю! Не знаю, сколько я так скакал, как заяц безумный. Все свое хозяйство на дубленку свалил, все перещупал: всё ли цело? Всё, товарищи, что не было в пластиковых банках – всё цело! Странно, конечно, почему пластик потрескался, а жестяные коробки с краской целы. Но мне все равно! Большая часть моего богатства цела! Да и пластик – фигня, до дому донесу, там перелью во что-нибудь. Когда я, наконец, опомнился, обернулся – смотрю, все на меня как на чудо-юдо какое смотрят.

Тут Наррав руку на машину положил, спрашивает:

– Твое?

– Мое.

И тут моя машина рухнула. Только пыль ржавая вверх взметнулась. А я сидел на попе и не мог рот закрыть. За минуту моя машинка истлела. Тут я понял, минута промедления – и упаковки с краской ждет та же судьба.

Вскочил, руками на краски тычу:

– Домой, перелить, срочно!

Да, я смирился, что домой не вернусь, бабушку уже не увижу. Но если есть хоть малейший шанс сохранить кусочек прошлого – я его не упущу!

Тут случилось второе чудо за этот день: подошел известный дедулька, он ведун местный, я уже знаю, руками странно помахал – над моей кучкой как шарик мыльный образовался, обнял все, поднялся и в воздухе мерцает, а все вещи – внутри.

Как домой дошли – не помню, не мог глаз от своего сокровища отвести.

Но дошли, мне быстренько кучу ковшиков и кувшинов всучили, и я трясущимися руками кинулся краски свои ненаглядные переливать. Успел, спасибо тебе, господи, каким бы ты здесь не был! Через полчаса последняя пустая баночка истлела, как и машинка моя. И кисточки, конечно, тоже покарябались, остались только ручки деревянные и шерстинок кучка. Ну, не беда. Кисточки я и сам надергаю. Когда я отошел от этого инцидента, понял, что надо с хозяином объясниться. Я ведь так и не поговорил с ним, если честно. Живу как жил, они вопросов не задают, я тоже не высовываюсь, помогаю-шебуршу потихоньку.

Пока я с красками занимался, не заметил, что вечер уже. Ждали меня в общей, за столом ужинали. Я подошел и не знал, как начать.

Наррав заметил меня, рукой махнул, к столу приглашая.

– Проходи, не стой, поужинаем, да после поговорим.

Я кивнул.

За столом продолжили, как будто и не случилось им чудо-юдо из озера вытаскивать.

Сарраш подошла, тарелку с кашей мне поставила, по голове потрепала, как маленького. Я уже почти привык, что они ко мне как к ребенку относятся, все дела по дому дают детские делать (прибираться, за скотиной смотреть здесь младшие должны, что тяжелее – взрослые). Вздохнул. Ну и ладно. Разберемся.

Потом женщины со стола убрали, детей отослали, рядом с мужьями сели. На меня смотрят. А я не знаю, с чего начать. Во рту пересохло. А вдруг, если поймут, что я совсем чужак – прогонят? Мне у них так хорошо, даже дома так хорошо не было.

Тут Наррав начал:

– Ну что, Флерран, спрашивай. Теперь вся семья в сборе, на любой вопрос ответим.

– А разве не вы будете спрашивать, откуда я такой выполз?

– Зачем спрашивать, и так ясно, – удивился он. – Озеро тебя нам подарило. Давно нам никого не дарило, уж зим двести точно будет.

У меня в самом буквальном виде упала челюсть.

– А что было в последний раз?

– Кто. Адеррас. Хорошая женщина. Летом вышла. В семье соседей была. Мастерица – просто загляденье! Такие паутинки плетет! Сарраш у нее училась, да ты эту красоту на столе видишь! – он любовно погладил кружевную скатерть. – Вот. По весне замуж вышла, сейчас в семье живет, что за горами, детишки у нее – красавцы, как один! В эту весну как раз дочка её в нашу семью войдет, жинка Террана будет.

– Двести? Живет? – надо срочно найти челюсть, неприлично же!

– Ну да. Ты чего?

– А она какая? Как я, что ли? – я хотел уточнить, может, только альбиносам светит такая невероятная загробная жизнь.

– Не, мы таких, как ты, не видали ни разу. Она солнышком поцелованная, и глаза, как летний луг. А ты – снежный, и имя у тебя похожее.

Флерр – снег, это я уже выучил, так что не удивился сравнению.

Тут я решился. Раз мне разрешили спрашивать и пообещали все рассказать. Надеюсь, достаточно язык выучил, разберусь.

– Тогда, где я сейчас?

– Это долина Снежная, наша вотчина, горы вокруг – Зубы тарков зовутся, за ними долина Белых волков, дальше земли и леса наши, до реки Волоши, затем леса варрехов, потом людские земли. Если надо будет, потом на карте покажу.

– А вы оборотни, да? А в других зверей тоже можете?

– Оборотни? Перевертыши. Каждая семья в какого-то одного зверя перекидывается, мы – в медведей. За горами – в волков, разные семьи – разные звери. Лисы есть, кабаны там, олени, орлы. Всякие.

– А дети как? Ну, если Терран берет жену из-за гор, она же волчица?

– До совершеннолетия все в одной семье живут, кем бы дети не были, потом идут в семью своего зверя. Если у них дети медведи будут, с нами останутся, если нет – потом в семью жены уйдут.

– Как же… А совершеннолетие во сколько?

– В пятьдесят. Неужто детей кто отпустит.

– До пятидесяти – дети еще? – я не смог сдержать нервный смешок. – А я тогда, что, младенец?

– Сколько годков тебе-то?

– Двадцать три месяц назад исполнилось, – это я точно сосчитал, к ним я 23 декабря попал, у меня же 25 января, а здесь я уже два месяца почти, а что не сказал – так не хотел приставать, подумаешь, праздник.

Вот это тишина.

– Да… – разродилась Сарраш, – совсем маленький! Как же ты один-то оказался тут, куда ж твои родители-то смотрят! – запричитала она.

– А… они умерли давно, мне тогда пять было, я с бабушкой жил.

– Бедненький мой! – Лиррая, сестра Сарраш, подорвалась, меня со спины обняла, по голове стала гладить. – Ну не переживай, маленький, ничего, теперь ты с нами, наш медвежонок снежный!

Все запричитали, заохали, я себя прям младенцем почувствовал от такой чрезмерной заботы. Вот зря я свой возраст назвал! У нас – уже взрослый, самостоятельный мужик, у них же – дитя неразумное. И не отвертеться теперь! Ну так кто ж знал!

– Погоди, а как же Адеррас? Что в другую семью ушла, не ту, что её нашла?

– Она уже взрослая была.

Так, я правильно понимаю, что та тетка умнее меня оказалась и про возраст изначально соврала? Вот я балбес!

Ладно, разберемся.

– А кто у нас еще есть? Ну, только перевертыши? А варрехи кто?

– Лесной народ, – ответил Неррш, он какой-то там брат второй сестры Сарраш. – С лесом говорят. Не перевертыши, мы только в этих горах живем, за Волошь редко ходим. А горы большие, нам места хватает. Еще белые, ну, люди, как мы, только не перевертыши. Они за лесом варрехов живут. Смешные, волосы на лице и пузе ростят, наверно, так скучают, что второй шкуры нет! – засмеялся здоровяк.

– Да много, кто есть, – продолжил Наррав. – Выше в горах – тарки, но они зануды еще те, мы к ним не ходим. Только крыльями машут, да зубами щелкают. Бее... – поморщился Наррав, – ящерицы-переростки. В горах – темные, они маленькие совсем, наружу не лазят, совсем на камушках своих помешаны. Мы тоже с камнями, с землей говорим, но они по-другому, и солнца не видят. Но умельцы великие, лучше них никто с железом не говорит, их вещички дорогого стоят. В горах и другие темные живут, но они совсем плохие, драться вечно лезут, злые. В степях зеленые живут. Ни разу не видел, но они странные, домов не строят. Не знаю про них. Вот. Наверное еще есть кто-то, Арраха большая, для всех место будет.

Так, переводим. В лесу – эльфы? Или друиды? В горах – гномы и дроу? А тарки – драконы? Зеленые – это гоблины или тролли? Прикольный мирок. Арраха, да? А другие как мир зовут? У медведей все с чрезмерным рычанием выходит. А если тут и люди есть, то как у них? Как в нашем средневековье? Интересненько!

– А тебе сколько лет?

– Мне? Двести двадцать скоро, молодой еще! – засмеялся Наррав, – и жинка у меня молодая, и двухсот еще нет!

Хуясе, товарищи!

– А Террену?

– Сто два, самый раз для свадебки.

А мне казалось – лет двадцать, ровесник мой. Может, они по-другому считают? Или оборот планеты у них не 365 дней, как у нас? Так, разберемся.

– А в году сколько дней?

– Триста девяносто, тринадцать месяцев, в месяце тридцать дней. Три холодных, три рассветных, четыре жарких, три дождливых. Меряем по растущей луне. Сейчас хладень, потом лютый, потом…

– Погоди, запутаюсь вконец. Может, хватит, а? Голова кругом…

– Ну, как скажешь.

Я сидел и пытался полученные сведения в головенке уложить, мозг закипал.

– А как у вас очутился? Я же тонул, я помню…

– Я тебя нашел, – ответил Наррав, гордости-то сколько! – На охоте я рядом был. Услышал, как озеро гневаться стало, бурлило, светилось. И ты как солнышко светился, сразу тебя увидел, как нырнул. Да и никто из наших зимой голышом в озеро не полезет, не дело это, духов будить.

– Голышом?

– Ну да. Хорошо, что ты не долго в воде побыл, я скоренько управился. В шубу свою завернул тебя, да домой побег.

Куда ж шмотки мои делись-то? Тоже, как машинка испарилась? Всё, хватит с меня познаний.

– Тогда последний вопрос: а у вас можно как-нибудь кисти сделать?

– Кисти? – не поняли они.

– Ну, шерстинки на палочке, как те, что рассыпались у меня.

– Попробуем.

На этом мы закончили, и я, откланявшись, пошел спать.

Через пару дней все разъехались, жизнь вернулась в спокойное русло.

На прощание Даррен, ещё один скольки-то там родный брат, подарил мне пару неуклюжих кисточек. Я так растрогался… всё ж ждать такого от медведей с их ручищами…

Меня затискали и расцеловали напоследок. Как кости не сломали, не знаю! Но остался доволен, они хорошие, мне понравились, ничуть не страшные.

Так и понеслось.

Пару дней я экспериментировал с красками, проверял, как они пережили путешествие. Выпросил пару плоских деревяшек, о бумаге мог даже не мечтать, то есть, она была, но стоила неимоверно, да и не нужна была. У медведей было несколько книг, они умели читать-писать, для учета имелись что-то типа гроссбуха.

Так вот, я заметил, что краски стали какими-то необычными, более тягучими, что ли. И ярче. И еще – я не мог их смешать. На кисточке они становились как радуга, многополосными, не перемешиваясь. Но ложились хорошо.