Текст книги "Уличная магия 3: Турнир (СИ)"

Автор книги: Эш Локи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Сегодня ты делал это только один раз? А если он отключится?

– Внутри есть небольшой резервный заряд для подобных случаев. Создатель понимал, что человек может попросту забыть о том, что внутри него находится насос для сердца. Но резерв нельзя использовать постоянно, это опасно.

Саске берет с ладони зарядку и, пересев чуть ближе, наклоняется к моей груди.

– Неприятно думать, что эта штука может быть опасной.

– Издержки. Лучше так, чем ходить подключенным напрямую к аккумулятору.

Учиха осторожно расстегивает молнию куртки, а затем и толстовку, хотя в этом нет особой необходимости. Бинты отсутствуют – шов едва заметен и заживает, по словам медсестер, очень быстро.

– Ты чувствуешь что-нибудь? Чувствуешь, как он работает?

Наклонившись к ключицам, Саске медленно проводит зарядкой над моей грудью. Раздается писк, сигнализирующий о том, что сигнал пойман и устройство готово к работе.

– Держи так.

– Долго?

– Около минуты.

– Хм…

Мы недолго молчим, прежде чем я собираюсь с силами, чтобы ответить.

– Куренай-сенсей говорила, что я не должен ничего чувствовать. Ничего, кроме легкого дискомфорта во время активной физической работы. Но мне постоянно кажется, что внутри что-то давит, распирает легкие. Это не мешает им работать, как и сердцу, но немного… настораживает что ли.

– А вдруг что-то не так?

– Нет, всё должно быть хорошо. Одна из медсестер упоминала – впечатлительные люди говорят, что даже «слышат» аппарат, хотя это невозможно.

– Уверен?

Учиха без предупреждения наклоняется еще ниже и прижимается ухом к моей груди. Вот бы хоть раз поверил на слово, а.

Бессмысленно путаюсь пальцами в его растрепанных волосах, вбирая ощущения, как губка. Страшно представить, что творилось в этой больной головушке несколько часов назад. Да и что творится в ней сейчас – та еще загадка.

– Слышишь что-то?

– Между ударами… перестук. И всё.

– Ну вот, говорил же, ничего интересного. Тебе надо отдохнуть, Саске. Пойдем в дом.

Мы не спеша вываливаемся из машины, вместе подходим к двери. Зачем-то обмениваемся взглядами на крыльце. Очень хочется знать, что он сейчас чувствует. О чем думает, что его беспокоит. Но спрашивать напрямую не вариант – надеюсь, что Учиха сам все расскажет, когда посчитает нужным.

– Наруто, – неожиданно напряженный голос бьет по нервам. – Здесь кто-то был. Посторонний. Замок закрыт на два оборота.

Мы снова переглядываемся, прежде чем переступить через порог. Усталость Саске и моя рассеянность отходят на второй план – мы крадемся сперва по коридору, откуда Учиха заглядывает на кухню, затем так же осторожно идем в сторону зала, стараясь не перегонять друг друга и не шуметь. В нашем доме был кто-то. А может быть, есть до сих пор. Посторонний.

От одной мысли внутри всё холодеет. Что он тут делал? Искал? Вынюхивал? Или кто-то пришел за нами?

Опасения рассеиваются, когда я натыкаюсь взглядом на любимую оранжевую стену. Больше она не пустует. Лишь убедившись, что поблизости нет никакой опасности, включаю свет и застываю в нелепой позе, с прижатой к выключателю рукой.

Устройство зарядки в кармане начинает истошно пищать, сигнализируя о том, что скорость ударов перешла через нежелательную границу. Саске касается руки, потом слабо дергает меня к себе за плечо, но я вырываюсь из цепкой хватки и двигаюсь в сторону стены.

Кто-то повесил на нее три картины.

На первой – россыпь ярко-желтых и алых мазков и белое сияние солнечного диска. На второй тонкая капля, повисшая на краю огромного алого цветка. На третей изображены пятна облаков, видимые сквозь красивые осенние ветки. В уголке каждой картины замысловатая подпись «Хабанеро».

«Розовый закат», «Роса» и «Поднебесная».

Это картины моей матери.

В памяти всплывает один из самых чудесных дней – все были дома, вместе, в отличном расположении духа. Мы с папой наблюдали за тем, как рождалась «Поднебесная», подкалывая маму насчет аккуратности. Она вся, с ног до головы, была вымазана в голубой краске. И когда у неё не получилось создать нужный эффект кистью, мама начала рисовать облака пальцами. Мы были заворожены, но смущались признать это и прятали восхищение за смехом и улыбками. Когда мы окончательно ее достали – оба получили палитрой по голове. В тот же день, вечером, я подслушал один интимный разговор – отец спрашивал, о чем она думала, когда рисовала эту картину…

Ответ стал для меня настоящим откровением.

«О Наруто. О его мягкости – в этом небе… и о его решимости. В осени есть решимость, желание начать все заново. Только слепые дураки называют осень временем увядания. Эти же идиоты, кстати, называют смерть – концом всего».

Я помнил, что красный цветок символизирует Кушину. А нежный пламенный закат – это рисунок о Минато.

Сейчас места названий занимали другие таблички. Из бестолковых слов складывалась фраза. Но мне потребовалось больше минуты, чтобы подавить в себе ураган эмоций и понять, какой смысл в них заложен.

«Не желающий. Знать. Правду».

Не помню, чтобы я когда-либо испытывал такую сильную ярость. Все мои недавние впечатления, ощущения, эмоции сносит волной сильнейшего гнева. Да куда там – я забываю обо всем на свете. На миг кажется, что я растворяюсь в яде злости, что теряю себя в этом огненном мареве и это уже не исправить – слишком сильный удар, слишком глубокий провал в пропасть.

Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем меня приводит в чувство легкая боль – Саске аккуратно бьет по лицу раскрытой ладонью. Это помогает, но временно.

– Да что с тобой?! Что это?!

– Это картины Кушины Узумаки, – Учиха вздрагивает, наконец, став единственной точкой сосредоточения моего внимания. Отвратное впечатление дополняет еще и голос – ядовитый, пропитанный жгучей горечью. На фоне тревожно пищит гребанное устройство, но сейчас это последнее, о чем хочется думать.

– Наруто? – в растерянном взгляде Саске постепенно появляется осознание, а затем и эмоции.

– Саске, пожалуйста… я не могу. Дай мне минуту.

– Это же не настолько… ты же…

Мы просто смотрим друг на друга – и впервые не знаем куда деваться. Саске тянет руку, но я сбиваю ладонь в полете, не позволяя прикоснуться. Звонкий хлопок заставляет вздрогнуть нас обоих.

– Не трогай меня.

– Что ты… что это значит?

И тут внутри что-то надламывается, крошится. Слова вырываются сами собой, как и ураган разрушительных эмоций.

– Эти твари напоминают мне, что я игнорирую правду о смерти моих родителей, ясно?! Я не хочу допускать даже мысли, что их смерть – не несчастный случай, не стечение обстоятельств, но не могу с этим бороться!

– Ты же знаешь, что это – провокация!

– Я пытаюсь, Саске! Я пытаюсь держаться за это, черт возьми! Но как…

Сильный толчок к стене выбивает из меня дух и боль волной проходит по телу – от груди, до колен. Лицо Учихи тоже искажено, он смотрит мне в глаза, теряясь перед чем-то абсолютно незнакомым.

– Успокойся!

– Я же попросил не трогать меня!

Истерический писк переходит в другой – более громкий и протяжный, что означает, что мой пульс приближается к недопустимому. Этого не должно происходить, и я усилием воли заставляю себя вникнуть в суть проблемы. Надо собраться. Надо погасить эмоции.

– Успокойся сейчас же, – шипит Саске. Но сила его влияния на меня встречает сопротивление – злость. Злость, с которой мы оба еще не имели несчастья столкнуться, злость, делающая меня сторонним наблюдателем и полностью поглощающая разум.

– Убери руки.

Он не убирает ладоней, не слушает, не хочет – как всегда. Поэтому я вырываюсь сам, перебарываю сопротивление и отхожу в другой угол, как раздразненный зверь, подальше от источника моих страданий.

– Наруто, ты…

– Дай мне прийти в себя, черт тебя раздери! Отвали и не действуй на нервы хоть минуту! Я знаю, что ты собираешься сказать!

– И что же?!

– Что я должен вспомнить кто я такой! Я знаю – и видишь?! – рывком развожу руки в стороны. – Да, во мне есть и это! Разочарован?!

– Какой же ты идиот, – ядовито выплевывает Саске, прежде чем обжечь меня взглядом и уйти из комнаты.

А я, беспомощно глядя ему в след, окончательно теряю твердую почву под ногами и хватаю первое, что попалось под руку – сувенир, корабль в бутылке. Звон разбитого стекла как лезвиями по барабанным перепонкам, но ярость не уходит, а лишь сильнее жжет изнутри.

Чертова клетка. Чертова Синтагма. Чертов Данзо и его игры. Я должен был знать, что столкнусь с чем-то подобным, но это всё равно оказалось шоком.

Навернув с десяток кругов и обессилев окончательно, оседаю рядом с разбитым кораблем. Ну почему я чувствую это? Почему сейчас, уже сейчас мне хочется плюнуть и пойти на поводу у эмоций, сделать то, чего они добиваются?

Да куда там.

Твою мать.

Какой же я идиот…

========== О помощи, прощении и фаерщике ==========

За свою короткую жизнь я делал много глупостей. Я попадал в такие неприятности, что сейчас должен быть как минимум смелым камикадзе или бесчувственным убийцей. Я видел пытки, подвергался насилию, получал опасную дозу яда и неоднократно бывал на грани жизни и смерти.

Но в этот раз, в эту самую секунду все пережитое ранее кажется детским лепетом. Простое чувство вины иногда бывает намного хуже, чем любая физическая боль. Хуже, когда ты сам загоняешь себя в лабиринт, а потом и в тупик. Когда не на кого свалить проблемы и приходится принимать тот факт, что ты, именно ты во всем виноват – сам поддался порыву и наломал дров.

Намного проще свалить ответственность на кого-нибудь другого. Сказать, что тебе причинили боль, что ты ничего не мог поделать. Обвинять других – как это удобно…

Первым делом я иду, конечно же, на кухню. Там гробовая тишина и никаких признаков присутствия кухонного принца. Следующее место – спальня. Тоже никого.

Магическая комната…

В глаза бросается яркий прямоугольник света. На самом деле, это было очевидно и предсказуемо, но в глубине души мне хотелось, чтобы Саске был в другом месте. То, что он спустился в подвал, означает, что в пылу скандала я проехался по самым чувствительным местам. От этого паршиво, что аж выть хочется.

Ощущаю себя каким-то шпионом и иду крадучись, но чуткий слух Учихи не обмануть, хоть по потолку ползи – все равно попадешься.

– Я тебя слышу.

Как и ожидалось, в хрипловатом голосе переливаются ледяные грани. Собираю все свое мужество и волшебную силу, чтобы перебороть страх и спуститься. Бедные единороги – опять не работа, а сплошной стресс.

Учиха сидит в углу, рядом с одним из рабочих столов и медленно сворачивает оригами. Когда он нервничает, то делает это резко, рывками, просто потому, что насворачивал тысячи фигурок и складывает на автомате. Так ему легче переживать, легче жить с эмоциями, легче чувствовать.

Но сейчас дело в другом – на сердце слишком тяжело, в каждом движении усталость. Саске медлителен и рассеян.

Сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, подхожу ближе. Он не поднимает взгляда, даже голову не поворачивает. И на лице знакомая, излюбленная маска: «Узумаки, мне на тебя наплевать с Эйфелевой башни».

– Прости меня.

Длинные пальцы вздрагивают, но продолжают загибать бумагу. Тогда я сажусь напротив и, снова переборов в себе какой-то внутренний блок, беру один лист из стопки.

– Я не должен был срываться на тебя. Ты ведь ни в чем не виноват. И всегда пытаешься помочь. Прости.

Воздух спирает в легких, когда Саске вдруг бросает свою поделку и переставляет мои пальцы так, как ему угодно. Когда мы одновременно давим на лист, сгиб получается ровным, правильным, без вмятин.

– Я не пытался тебе помочь. Только поддержать. Помощь предполагает ответственность за решения и поступки другого человека. Этот груз – только твой.

Он все еще не смотрит мне в глаза. Черт возьми.

– Пусть так, но я все равно поддался эмоциям и взбесился. Я знал, что однажды случится что-то подобное…

Пока я пытаюсь исповедоваться, Саске ненавязчиво подправляет мои пальцы, где-то даже придерживает за костяшки, чтобы получился настоящий журавлик, а не какой-нибудь кривошейный уродец с крыльями вовнутрь. А я не устаю поражаться тому, насколько интимным он может сделать любое действие и сколько смысла способен вложить в процесс создания чего-либо. Хоть тех же бумажных фигурок.

– Пожалуйста, прости.

– Я знаю, что всегда действую тебе на нервы, – наконец, он поднимает взгляд. – Но ты сам сделал этот выбор. Я не заставлял тебя отвечать на мои поцелуи. Я не заставлял тебя смотреть в мою сторону и не просил о магических поединках. Ты делал это сам. Как сейчас – делаешь этого журавлика. Это твое решение и твоя ответственность.

– Что ты пытаешься сказать?

– Тебе не надо просить у меня прощения. Проси его у себя.

– Но как тогда…

– Не «прости меня», а «я сожалею». Тебе не кажется, что «прости» – это перекладывание ответственности на чужие плечи, а? Это всего лишь просьба, а не признание своей вины. Если ты сожалеешь, я прощаю. Но у меня тоже есть, что сказать.

Невольно поджимаю губы. Саске придерживает мои руки, не давая шелохнуться.

– Я уже говорил, что если ты пойдешь по протоптанной для тебя тропинке – я сделаю все, чтобы это остановить. Теперь послушай еще кое-что. Если ты позволишь кому-то пошатнуть наш мир, я отделаю тебя так, что не останется ни одного живого места. Если ты еще раз заденешь этот гребанный кусок хрупкого говна, который держится на соплях и зовется отношениями, я тебя в асфальт закатаю. Понял?

– Саске, знаешь, иногда ты такой милый, что аж мурашки по телу. Но я понял.

Почему-то на лицо лезет довольная ухмылка. Видимо, хрупкий кусок говна одинаково сильно дорог нам обоим.

Руки Учихи расслабляются, и он кладет на ладонь более-менее сносного журавля. Неуловимое движение навстречу – я оглаживаю изящное запястье, прощупываю крепкую косточку там, где начинаются жилистые мышцы.

Саске просто смотрит. То ли печально, то ли серьезно, то ли устало. А может и всё вместе. Когда наши взгляды сталкиваются, он хмурится, но ничего не говорит.

– Я люблю тебя. И очень сожалею, что наговорил всякой ерунды. Ты не можешь разочароваться во мне, ведь я потрясающий, верно?

– От скромности не сдохнешь. А жаль, – хмыкает Саске, наконец, расслабившись. – Ты такое уёбище, что разочаровываться уже некуда, Узумаки.

– Полностью согласен, поэтому можно я отымею тебя прямо здесь? Разочаровываться ведь некуда…

– Это перебор даже для тебя.

Несмотря на недовольные нотки в голосе он легко поддается моим рукам, как пластилин, как глина. Мы оба настрадались и намучились – он с Итачи, я со своим прошлым, сейчас самое время оставить всё это вне подвала. И отдаться самому простому, что есть между нами.

К своему несчастью я замечаю, что Саске хочет спасти одну из своих поделок – убрать подальше от наших неуклюжих тел, дабы не помялась. И, забыв подумать, краду бумажную собачку прямо из холодной руки. Тоска в темных глазах уступает место опасному огоньку. Саске утаскивает оригами у меня из-под носа и снова проигрывает, рискнув переложить его в другую руку.

Маленькое сражение на фокусах – показатель того, что наш общий купол, внешний щит… имеет место быть. Что не случилось ничего страшного, и мы всё так же чувствуем друг друга. Даже в иллюзиях. Особенно в иллюзиях.

Это настройка. Переустановка. Перезагрузка программы чувств, которая дала сбой.

В результате собачка мнется, но никакой печали по этому поводу Учиха не испытывает – наоборот, его настроение меняется. Даже усталость отступает в тень глупой радости.

Пока я избавляю выродка от одежды, как всегда стараясь избегать прикосновений к почти зажившему плечу, Саске ощупывает шрам на моей груди. Это не больно, хотя кожа все еще ярко-красная на самом краю разреза, и поперек, там, где заметны проколы от швов.

Коктейль чувств слишком сложный, чтобы его можно было разделить на составляющие. Вина и сожаление душат, поэтому я избегаю зрительного контакта – зацеловываю шею, плечо, ключицы и руки, как помешанный, лихорадочно. Каждый палец, каждый миллиметр, и Учиха спокойно принимает ласку, позволяя мне всё. Будто император – своему дорогому и единственному слуге.

А после ерошит мои волосы, гладит небрежно, как непослушную псину. Неожиданно тянет за пряди требовательно, по-хозяйски, и заставляет посмотреть наверх.

Сложно понять, нравится ему или, наоборот, неприятно видеть в моем взгляде фанатичное «я сделаю для тебя всё». Хренова двойственность – от нее нам плохо и хорошо одновременно.

Любовь и ненависть.

Принятие и отторжение.

Признание и зависть.

Как кубики, как пазлы для игр. Игр, где мы сами такие же беспомощные детали.

Саске раскрывается мгновенно. И снова вкладывает в секс со мной свой собственный смысл. Наверное, это вошло в привычку – объяснять себе, с какой стати он раздвигает ноги. Что бы не происходило, всегда есть причина. А началось все с желания сделать меня врагом телу и душе, чтобы боль и унижение разрушили нашу кошмарную тягу друг к другу.

Интересно, он когда-нибудь ещё думал об этом? А о том, что было бы, случись всё по-другому? Если бы только тот план сработал…

– О чем напрягаешь извилины? – спрашивает Учиха, обхватив ладонью мою шею, пока я расстегиваю его ширинку, не забывая оставлять поцелуи на коротко вздымающейся груди.

– Пытаюсь представить, о чем ты думаешь.

– Честно? Я не могу, когда ты об меня трешься. Я даже злиться на тебя не в состоянии.

– Сдаешь позиции, Учиха.

Как это похоже на наши стычки… не важно, кто снизу, Саске всегда ведёт партию. Даже если мои пальцы внутри него, даже если он подставляет зад и изгибается дугой. Даже если иллюзионист-тень распластан подо мной и кусает губы от боли – роли в нашей паре определены по особому принципу. У кого крыша съезжает быстрее, тот и у руля. Я отдаю эту власть без сомнений. Саске психопат и мы оба этим довольны.

Я знаю, что ему невыносимо. Знаю, что действую слишком грубо и тороплюсь, но лишь потому, что он этого хочет. Хочет физической боли – так легче перетерпеть душевную.

И я даю. Переворачиваю одним движением, кусаю за шею, толкаюсь резко и рывками, в почти нерастянутого, со смазкой из слюны, унизительно прижав грудью к полу. И как в трансе повторяя:

– Я сожалею, слышишь. Мне жаль. Мне так жаль…

Саске как будто только этого и ждал – теряется в прикосновениях, молчит и двигает бедрами навстречу не толчками, ударами. Да, все верно. Все правильно.

Он даёт мне выплеснуть эмоции, и сам получает желаемое. Ведь моя нежность для него всегда хуже любой пытки, когда дело касается самого простого, что есть между нами…

Уж лучше, чтобы больно, чтобы зубы скрипели от напряжения, чтобы синяки по всему телу и пот вперемешку со слезами.

Ему такая связь всегда была понятнее, чем искренность или нежность.

Когда он кончает первым с вывихнутой в захвате рукой, прижавшись щекой к полу и болезненно постанывая, я осознаю, что да.

Безнадежно больные.

Мы оба.

Потому что я тоже способен получать от этого удовольствие.

***

– Меня зовут Утаката Ши. Я занимаюсь работой с огнем уже двенадцать лет. Никого лучше меня вы не найдёте, так что можете прямо сегодня выбирать себе аксессуар и приступать к тренировкам.

– Мы оба хотим научиться работать с мечами. В концерте будет боевка, – отвечает Саске. А пока он рассматривает огромный зал, этот фриканутый фаерщик рассматривает Учиху.

Всё как всегда, ничего в этом мире не меняется. К Саске липнут мухи, а я должен отгонять ухажеров тухлыми лососями. Справедливость вообще существует? Почему ему достаются такие вот необычные личности, а ко мне так и тянет всяких моральных уродов, включая самого Саске?

Утаката, номер которого нам заботливо подогнал Джирайя, тот еще кадр: старательно прилизанные волосы скрывают один глаз, а тот, что на виду – хитрый до безобразия. Необычный цвет, в янтарь. И наглость, прущая из всех щелей тоже необычная.

Одет фаерщик в серо-голубую водолазку под горло и обтягивающие джинсы. Он интересный, сразу видно, что человек талантливый и помешанный на своём деле, но наглость…

– Я многое слышал о вас двоих. Говорят, вы связаны с Синтагмой. Это правда, что вы живете вдвоём?

Спрашивает-то он у двоих, но обращается непосредственно к Саске. Я как будто вернулся в былые времена – сиди и наблюдай за тем, как с Учихой кто-то флиртует…

Как же бесит. И ревность какая-то странная, вспыхнула мгновенно, подпалила изнутри всё, что только могла подпалить. Хорошо, что зарядку от сердечного насоса я оставил в машине – наверняка она вовсю надрывается, сигнализируя об ускоренном пульсе. Надо взять себя в руки. Перетерпеть.

Глупо будет затевать тут разборки только потому, что мне не нравится этот Ши со своим пожирающим взглядом.

– Да. Мы вместе, – прохладно отвечает Учиха. – И уже довольно давно. А что касается Синтагмы, это только наше дело.

Рассматривая широкий рабочий стол для создания всякого рода огненных аксессуаров, изо всех сил пытаюсь сдержать улыбку. Саске в своём репертуаре… слава богу. Но мне ли не знать, каким образом обычно действует его холодность?

Когда я поворачиваюсь, они смотрят друг другу в глаза. Саске – упрямо, Ши – с подозрением и любопытством. Хочется вмешаться, но ведь добром это не кончится, как пить дать.

И почему только в такие моменты я замечаю, насколько Саске неприступный? Этот парниша просто еще не знает, что довеском к приятной внешности идет сквернейший характер. Хотя сквернейший… слабо сказано. Препреотвратный. Это уже ближе к правде.

Хотя, чем дальше, тем сильнее видны изменения. Саске уже не такая нестерпимая тварь, какой был раньше. С другой стороны, если я смог рассмотреть под гаденьким слоем настоящую драгоценность, вдруг кто-то еще может увидеть сияние его души?

Утаката кивает на стойку с мечами в дальнем углу. Тут очень много реквизита: начиная с факелов, заканчивая огненными веерами. И сама студия чем-то напоминает наш дом, только комнаты значительно больше.

– Переодевайтесь. Начнем, пока у меня есть время. Сразу предупреждаю, тренировки будут жесткими.

Наконец, фаерщик обращает внимание на меня. Жесткими, значит? Вряд ли что-то может быть хуже тренировок Хидана.

– Удиви.

Саске переводит взгляд и чуть приподнимает брови, мол, я – понятно, но ты-то чего шипишь? Как известно, Учиха обладает неплохой смекалкой, быстро сопоставляет два плюс два, и через мгновение смотрит уже иначе, заинтересованно, с хитрецой. Как будто не знает, скотина, что я тоже ревнивый собственник.

Пока я пытаюсь взглядом передать ему весь спектр своих отрицательных эмоций, Утаката ехидно ухмыляется. Вот же мерзкий тип…

– Узумаки Наруто, Призрак-кун. Признаться честно, я думал ты несколько… крупнее. Меч-то удержишь?

Я вытаскиваю первую попавшуюся заготовку из скрипящей от напряжения стойки. Действительно нелегкая ноша, но, честно говоря, пистолет тоже не самое легкое оружие.

Рукоять удобно лежит в ладони, и внезапная мысль о том, что я мог бы вызвать на рыцарский поединок ублюдка, посмевшего засмотреться на ее величество Принцессу-Жемчужинку, сразу поднимает настроение.

Интересно, долго я проживу, если скажу это вслух?

========== О психопатах, зомби и настоящих чудесах ==========

Металл пищит и взвизгивает, когда клинки в очередной раз ударяются друг о друга. Пока я пытаюсь восстановить сорванное дыхание, Саске до боли закусывает губу – он едва выдерживает нагрузку на плечо, но и сдаваться, сволочь, не собирается.

Если бы я только знал, что работа с оружием отнимает столько сил! Это же какой-то кошмар – нельзя ни на секунду расслабиться. Потерял бдительность и на тебе, получай, удар сверху, а потом еще и еще. С Саске, конечно, попроще, чем с Утакатой… но проблема не в силе, а в хитрожопости.

В отличие от меня Саске умеет управлять своим телом и центром тяжести. Он без труда ориентируется в пространстве, непринужденно импровизирует, переносит вес и уходит от атак в самый последний момент, из-за чего сражение превращается в бесконечный ребус. Наблюдать за ним, конечно – сплошное удовольствие, но лишь пока мы не вступаем в ближний бой. Тут уж не до наблюдений, вертись как можешь, если не желаешь лицезреть на своенравном лице врага ухмылку победителя.

Если бы не плечо, я бы уже давно проиграл… куда мне переть против таланта и звериной реакции Саске? Но несмотря на разницу в базовых навыках, я не отступаю. И это тоже приносит свои сладкие плоды.

Иногда Утаката поправляет нас, подсказывая, как будет правильнее – в целом тренировка проходит лучше, чем я предполагал в начале.

Если бы еще не было этих дурацких многозначительных взглядов со стороны Ши…

Домой мы едем изнеможённые и довольные, хотя немного злые. На протяжении всей тренировки я чувствовал, что Саске что-то тревожит, не дает полностью погрузиться в дело. И по дороге домой ощущения обостряются до горечи, до сухого жжения на языке. Невыносимо.

Так нельзя.

– Саске, ты поедешь к Итачи. Не отнекивайся – иначе я тебе врежу.

– Не могу, – наигранно спокойно отвечает Учиха, делая вид что на дороге развернулся Цирк дю Солей – ну очень увлекательно. – Мы и так несколько недель провалялись в больнице. Сейчас надо работать, чтобы добиться желаемого… и работать усердно.

– Саске, – кладу руку на его плечо, когда машина притормаживает у пешеходного перехода. – Ты серьезно? Издеваешься что ли? Хатаке сказал же, что заказал новое световое оборудование и материалы для подиума. Пока все это будут монтировать, у нас полтора месяца в запасе.

– Наруто, прошу, не нагнетай. Я решил…

– Что ты решил? Что лучше отрабатывать хреновы фокусы, нежели провести время с братом? Он нуждается в тебе не меньше, чем ты нуждаешься в нем, придурок!

– Дело не только в фокусах, – Учиха убирает мою руку со своего плеча, из-за чего в груди разливается холодок. – Если я поеду, то… то это займет не час и не два. Тебе нет смысла сидеть там с двумя психопатами…

– А мне-то зачем? Останусь дома.

– Тоже не вариант.

– Да с какой стати?!

– Ты останешься один. Надолго. Мне не нравится эта затея, учитывая, что не так давно к нам вламывались синтагмийские твари.

– Ох, боже… ну ты и мудак иногда, честное слово…

Заглушив мотор, Саске делает глубокий вдох.

– Я не знаю, как быть.

Раздражение тут же сходит на нет. Учиха смотрит на меня как сквозь запотевшее стекло, рассредоточено, неуверенно. Будто и не видит почти.

– Саске, напоминать тебе, что в спарринге на мечах я победил трижды? У меня хватит сил защитить себя в экстренной ситуации… и вообще…

Мой героический монолог прерывает ненавязчивая мелодия звонка.

– Ответь, – фыркает выродок.

– Учти, мы не закончили.

На экране высвечивается «Кабуто», и я торопливо прикладываю трубку к уху.

– Да? – киваю на дверцу. Но как только Саске дергает ручку, чтобы выбраться наружу, затягиваю иллюзиониста обратно.

– Что? Р-рожает?! Когда?!

Глаза Учихи комично расширяются. Секунда замешательства – мы обмениваемся паническими взглядами. Затем Саске без лишних телодвижений заводит мотор.

– Так, Кабуто, не ори, объясни нормально! Какая больница? Сейчас приедем. Да, конечно. Не ссы, с женщинами роды иногда случаются, это нормальное явление, понял? Все, держись, будем через пятнадцать минут.

Пальцы дрожат, когда я вдавливаю кнопку отбоя. Волнение захватывает с головой, и мир на несколько мгновений теряет материальность. Устройство вовсю пищит, Учиха испуганно поглядывает в мою сторону, однако дает минутку собраться с мыслями.

Успокоившись, называю адрес больницы и полпути мы молчим, ошарашенные и оглушенные. Несмотря на то, что это должно было произойти, я все равно оказываюсь не готов…

Ребенок. Вот где заканчиваются иллюзии и начинаются настоящие чудеса.

– Знаешь, Наруто, если бы не ты, то могло сложится иначе. Конан пошла за тобой, поверила тебе и смогла уйти из Синтагмы – это твой лучший поступок.

– Я ничего не сделал, чтобы заслужить такую преданность. Только разок танго станцевал… и то коряво.

– А была бы возможность, сделал?

– Да… Слушай, Саске, давай отправим их на побережье? Хотя бы на первое время. Там безопасно, и Джирайе не придётся их прикрывать. Не хочу, чтобы ребёнок был затянут в эти игры.

Немного помолчав, Саске просто кивает. Что ж, хоть в чем-то сошлись без спора. Это можно считать новым уровнем отношений?

Зеленого от волнения Кабуто мы встречаем прямо на крыльце больницы – он курит и ходит туда-сюда.

Заприметив нас, Якуши едва ли не падает в обморок и слова слетают с его губ как дождевые капли, коротко, мелко.

– Она уже час, – без приветствия выдыхает он. – Рожает.

– Мы уже поняли, не нужно так переживать, слышишь? Тебя не пустили в палату?

– Я хотел. Конан отказалась.

Кабуто переводит полубезумный взгляд с меня на Саске и обратно.

– Я столько раз видел операции. Но сейчас…

– Ее тоже можно понять, Кабуто, – его взволнованно-напряжённое состояние быстро передаётся и мне. – Всё будет хорошо, ведь она девять месяцев была под наблюдением отличного врача.

Не знаю, каким чудом мне удается немного его успокоить. В больницу мы возвращаемся вместе, более-менее адекватные и готовые ждать столько, сколько потребуется.

И как всегда…

Самое тяжелое – ожидание. Кажется, оно длится целую вечность. Учиха, негласно признанный самым спокойным и уравновешенным, иногда ходит проверить что да как к медсестрам. Ну и периодически курсирует к маленькому магазинчику на первом этаже, за едой.

Ближе к утру Кабуто вырубается у меня на плече. Скорее всего, он не спал несколько дней подряд – суровые синяки под глазами стали ещё темнее, а веки покраснели и припухли.

Интересно, а как было у моих родителей? Были ли они вместе или папа, как Кабуто, ждал новостей в общем зале?

Наверное, он тоже безумно волновался и переживал за нас. Черт, я бы сейчас всё отдал за возможность задать один-единственный вопрос.

Когда двери распахиваются, мы одновременно вздрагиваем – Кабуто вскидывает голову, Саске привстает. А медсестра улыбается, наблюдая эту картину маслом… настолько мы разные, до рези в глазах.

– У вас девочка. Три пятьсот. Мамаша в порядке, роды прошли хорошо.

Девушка отчаливает к другой вымотавшейся компании, а мы, наконец, растекаемся по стульям, расслабленные и сонные.

– Имя придумали? – подтолкнув Кабуто плечом, с замиранием сердца наблюдаю, как он стирает скупые слезы из-под очков.

– Назовем в честь тебя. Идиотская идея, но так хочет Конан.

– Не надо называть девчонку «Наруто», проблем потом не оберетесь, – улыбка Саске сейчас похожа на ту, редкую, самую ценную. И даже возражать ему не хочется. Пусть глумится на здоровье.

– Не «Наруто», а «Наруко», – всё. Кабуто сносит крышу, и он начинает невпопад то смеяться, то реветь, то трясти меня за плечо в порыве эмоций. – Она родилась! Родилась! Моя девочка!

– Папаша, тебе бы поспать хоть пару часов. Ты выглядишь как зомби-истеричка. Если с такой рожей появишься перед дочкой – обратно полезет.