Текст книги "I was whole, whole I would remain (ЛП)"

Автор книги: dwellingondreams

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Визерис и Вхагар были с Лианной, где в последнее время часто можно было найти мальчика. Элия хотела быть ему больше матерью, но она не могла заменить Рейлу, и у нее были собственные дети. Она хорошо относилась к Визерису, но не всегда было легко забыть, что он был сыном Эйриса, как и Рейгар. Лианна была юна и во многом все еще невинна, пусть даже сама она так не считала, и Элия никогда не старалась сохранять между ними то же расстояние, как между девочкой и собственными детьми.

Лианна сидела на низкой каменной скамье в молчаливых коридорах Девичьего Склепа, глядя, как Визерис дразнит своего котенка веточкой. Сир Джонотор Дарри стоял неподалеку и, судя по его виду, мечтал оказаться на поле боя в поединке с самим Робертом, вместо того, чтобы терпеть эту пытку. Элия не посочувствовала его страданиям. Она отпустила Рейнис, которая выпустила вырывающегося Балериона, и побежала к Визерису, крича от восторга, с новым Черным Ужасом у ее ног. Элия присела рядом с Лианной. Они уже беседовали раньше, конечно же, но никогда не сидели рядом, две женщины, жена Рейгара и любовница Рейгара.

– У моего отца была кошка, когда я была маленькой, – вспомнила Элия через некоторое время. – Не могу вспомнить ее имя.

– Уверена, ее звали не в честь валирийских богов, – пробормотала Лианна, и Элия коротко посмеялась.

– Нет, я так не думаю.

Лианна вдруг дернулась, и Элия оглядела ее.

– Ребенок?

– Он пинается все больше и больше перед закатом, – Лианна не отводила глаз от смеющихся детей. – Ему не нравится ночь.

– Ему… – Элия осеклась. Мальчик. Чего она бы хотела больше? Чтобы Рейгар оказался неправ или девочку Уотерс? Повстанцы не сплотятся вокруг Висении, сказала она себе. Будет она похожа на Рейгара или нет. Она не будет законнорожденным сыном. Висения никогда не сможет претендовать на трон брата. Только не после Рейниры. Не при наличии Рейнис. Девочка – не угроза. Девочка – не опасность. Но девочка значила бы, для Рейгара, что все было не зря. Что великое благо будет достигнуто. И она не была уверена, что смогла бы это стерпеть. – Вы думаете, это будет мальчик.

– Я знаю, что это он, – твердо, упрямо сказала Лианна. – Это мальчик, я чувствую это, я знаю, это мальчик. Мой сын. – Она поколебалась и добавила. – Я бы назвала его Брандоном, но не могу. Это не будет правильно. – Ее бесстрастное лицо чуть дрогнуло, и Элия едва не обняла ее, но она понимала, что меньше всего на свете Лианна Старк хочет, чтобы она видела ее плачущей, поэтому она поднялась на ноги и пошла судить гонки, которые решили устроить Рейнис и Визерис, позволив девочке спокойно взять себя в руки. Дождь капал на крышу над ними, ровный и ничего не чувствующий.

Позже Элия подняла на руки спящую дочь, котенок цеплялся за ее юбки, и она посмотрела, как Лианна отправила Визериса к себе, на ее лице было пустое выражение.

– Я однажды спросила Рейгара, что он будет делать, если это будет сын, – теперь, наконец-то, Лианна Старк посмотрела на нее. – Он сказал, что тогда мы попытаемся снова.

Лицо Рейнис, прижавшейся к ее груди, было теплым и мягким. Элия поправила дочь и сказала, тихо, но твердо.

– Если это будет сын, я поговорю с королем.

Она ничего не могла сказать больше, потому что Дарри стоял поблизости.

Лианна почувствовала, что под словом «говорить» имелся в виду не просто разговор. Она коротко кивнула с мрачным пониманием и отвернулась.

========== Лианна VII ==========

283 З.Э. – Королевская Гавань.

Лианне позволялась одна прогулка в день с тех пор, как ее уложили ждать. Она думала, что иначе сошла бы с ума. Она не помнила, чтобы в детстве бывала рядом с беременными, и почти не представляла, как все это происходит. Несмотря на возражения мейстера, она предпочитала покидать Девичий Склеп и ходить в богорощу, как будто бы помолиться. На самом деле она уже многие месяцы не молилась старым богам. Она боялась сидеть перед сердцедревом, покрытым теперь весенней листвой. Она боялась, что боги отвергнут ее, покинут, как, думала она, она покинула их.

Сегодня ее сопровождал сир Левин. Она знала, что не нравилась ему, когда только приехала, не больше, чем всем им остальным, но Лианна думала, что в последнее время он к ней смягчился. Он никогда ее не поторапливал, и если она заговаривала с ним, он отвечал. Он был очень похож на свою племянницу-королеву. Лианна пыталась понять, с чего принцу Дорна было выбирать жизнь королевского гвардейца, но когда она видела его с Элией и принцем и принцессой, становилось ясно. У нее не было своих дядей и тетей, у ее матери была только одна старшая сестра, леди Бранда, которая вышла замуж за лорда из Штормовых Земель. Лианна помнила, что встречала ее раз или два, она умерла, когда Лианне было девять или десять.

Она ненавидела, что стала такой огромной. Она всегда так много двигалась, всегда была в движении, а теперь была вынуждена ходить так медленно, ее дыхание было быстрым и коротким, застревая в ее горле, ее ноги сводило после каждого шага. Она едва спала по ночам. Она чувствовала себя так, словно ее заперли в чужом теле. В теле какой-то другой, незнакомой ей девушки, бледной, мягкой и беспомощной, вынужденной только сидеть и ждать. Но ожидание и было все, чем она занималась с самого Харренхола, она просто не понимала этого. Она ждала Рейгара, потом ждала его снова, в Башне, потом ждала, когда он ее вызовет, потом ждала здесь, ждала суда Брандона, а теперь она ждала чего-то, чего даже не хотела.

Прошлой ночью ей приснилось, что она родила Рейгару дочь, которую он так хотел, но девочка была покрыта кровавой чешуей, ее глаза были молочно-белыми и слепыми. Бесполезные крылья свисали с ее сгорбленной спины, а между ног висел вялый кожаный хвост. Она завизжала от страха, когда повитуха протянула ей ребенка, но в ее сне Рейгар забрал ее от него и расплакался от счастья, протягивая ребенку палец, который та начала сосать.

– Она прекрасна, Лия, – сказал он ей, и она содрогнулась от ужаса и страха, когда ребенок заплакал. – Наша Висения. Настоящая драконья принцесса.

Она против своей воли начинала дрожать каждый раз, вспоминая это.

Это был просто кошмар. Ребенок будет здоровым и сильным, большим и крепким, как Брандон. В нем ничего не будет от Рейгара, ничего. «И что тогда?» – злобно спросил тот маленький голосок. «Рейгар увидит, что ты родила волчонка, а не змея, и в отвращении отправит тебя домой? Так ты думаешь?» Он может это сделать, упрямо говорила она себе, может. Может быть это так его разозлит, что он отправит ее и ребенка подальше. «Или велит отрубить тебе голову, а ребенка выбросит в Черноводную».

Или он может в кои-то веки сдержать слово, и будет настаивать, чтобы они попытались снова. В ее животе все неуютно поджалось от этой мысли. Она этого не хотела. Не хотела, чтобы он к ней прикасался. Не хотела, чтобы он был рядом, и уж точно она не хотела, чтобы он оказался в ее постели. Ей не было дела даже если он не прикоснется к ней больше никогда, пусть она увянет в тенях, пусть люди будут плевать ей в след, когда она будет проходить мимо, если только она будет свободна от него. Но Рейгар явно дал понять, что в его великом плане значение желаний Лианны значило все меньше и меньше.

Сир Левин придержал для нее дверь в богорощу. Она пробормотала благодарности и пошла дальше, несмотря на боль в ногах и спине, несмотря на усталость. Если она остановится, то не сможет двинуться снова. Теперь ребенок пинался меньше. Рейгар должен был уехать через три дня, повести армию в Королевский Лес и вышвырнуть оттуда повстанцев раз и навсегда. Она надеялась, что Роберт устроит ему долгую погоню, чтобы Рейгара не было здесь, когда родится ребенок. Она не хотела, чтобы он его видел, не хотела, чтобы он его держал, не хотела, чтобы он дал ему имя. Роберт скорее всего скоро умрет, подумала она. Это была ее вина. Она не любила его, верно, но даже в самых черных мыслях, девочка, которой она была, не желала ему зла, кроме хорошей трепки или падения с лошади. Наверное, он ее теперь ненавидел, может быть, желал никогда не слышать ее имени, никогда не видеть ее. Он не знал ее на самом деле, а она не знала его. Он знал достаточно, чтобы поверить, что она изменится, смягчится, научится его любить как, утверждал он, он любил ее. Она знала достаточно, чтобы понять, что он никогда не изменится. Оба были уверены, что другой неправ. Если бы она не сбежала, они были бы уже женаты. Может быть она уже ждала бы его сына.

Это было уже неважно. Она бы слепо желала быть в другом месте, какой бы выбор она не сделала. В сказках, где девушки совершали глупые поступки, уходили слишком далеко от дома, влюблялись в не того человека, в конце всегда был урок, неважно, выживали они или умирали. Некоторых спасали, и они жили долго и счастливо со своими галантными рыцарями, а некоторые красиво умирали в постели из роз и плюща, под поцелуями их несчастных возлюбленных. Но из этого следовало извлечь урок. Никто не пришел спасать ее, и она была уверена, что если умрет, то ее смерть не будет красивой и приятно пахнущей. И она не была уверена, какой урок она извлечет, чего еще она не знала.

Но девушки в тех сказках были ненастоящими, конечно, так что неважно, что с ними происходило, только то, как красиво это рассказывалось, и заставляло ли это тебя ахать, плакать или смеяться. Лианна не знала, как она расскажет свою историю, если выдастся возможность. Это не будет красивая, приятная или героическая история. Может быть она сможет поменять имена, место действия, лица. Но даже тогда все будут понимать, чем все кончится. Она приподняла юбки, перешагивая через упавшую ветку, и вздрогнула, почувствовав, как сверху что-то пролетело. Ворон присел на ближайшее дерево, резко каркая на нее.

– Уходи, – сказала она. Ее волосы стали дыбом. Ворон снова каркнул.

– Миледи? – сир Левин стоял на расстоянии позади нее, но теперь подошел к ней. – Вы что-то сказали?

– Уходи, – сказала Лианна, но ее голос был едва громче шепота. Ее скрутило от боли. Она схватилась за живот.

Ворон закричал и взлетел, устремляясь в покрытое облаками послеполуденное небо.

Между ее ног что-то потекло. Лианна застыла на месте, потом почувствовала, как загорелось ее лицо. Она осторожно двинула руками, приподнимая юбки. Это что… Последовала еще одна волна боли, как давление, на нижней стороны ее спины, и она ахнула и склонилась от боли. Сир Левин уже стоял рядом с ней.

– Как давно вы испытываете боль? – осторожно спросил он, успокаивая ее, подумала она, подавляя стон.

– С самого… утра… но не так… мейстер говорил, что это обычное дело, когда… – она остановилась, чувствуя тошноту.

– У вас воды отошли? – спросил он, с легкостью поднимая ее на руки, не обращая внимания на ее крик.

– Я не… – она сжала пальцами его белую броню. Небо качалось над ней. Она все еще слышала карканье ворона вдалеке. – Слишком рано, – она в панике ухватилась за эту мысль. – Слишком рано, этого не может… мне сказали, что еще недели три до рождения, этого не может быть…

– Дети рождаются, когда пожелают, миледи. Так было с моей сестрой, – он прибавил ходу, почти перейдя на бег.

– Слишком рано, – простонала Лианна, когда снова вернулась боль. – Я… они должны все остановить, скажите мейстеру, чтобы остановили…

– Старайтесь дышать, – предложил он и плечом толкнул дверь.

– Но ребенок…

– Моя племянница родилась на целый месяц раньше, и смотрите, где она теперь. Дышите, – приказал сир Левин, и Лианна вздохнула.

Она отрывисто и рвано дышала, и все вокруг нее помутнело, и она закрыла глаза, пока не поняла, что они вошли внутрь, и ее уложили в постель. Раздавались голоса перепуганных служанок, потом быстрые шаги, и сир Левин пропал, пришел мейстер, который ухаживал за ней, Харис. Ее юбки задрали вверх, и она отчаянно вырывалась из хватки державших ее, пока он осмотривал ее, и потом он наконец обратился к ней, дрожащей, задыхающейся, и его лицо было мрачным.

– Ребенок рождается, – сказал он. – Раньше, чем позже. Вы должны приготовиться, миледи. Ваши бедра уже, чем было бы хорошо, – ее снова ударило болью, и она закричала, прерывая его. Казалось, время замедлилось для нее. Ее раздели и положили в теплую ванну. Запертые окна распахнули по приказу повитухи, которая пришла с двумя помощницами. В какую-то минуту ей показалось, что она слышала голос Рейгара, но он не вошел в комнату, к ее облегчению. Мужчин обычно не пускали в комнаты, где рожают их жены, а она даже женой ему не была.

Она могла быть в ванне или несколько минут, или несколько часов. Ее пальцы все сморщились, когда ее наконец вынули. Ей было жарко, жарче, чем когда-либо в жизни, даже когда у нее была лихорадка в детстве. Повитуха потребовала льда, и требовала, чтобы она ходила по комнате, резко вдыхая с каждой волной боли. Ей хотелось начать тужиться, но ее предупредили не делать этого. Она хотела, чтобы ребенок вышел. Немедленно. Она просто хотела, чтобы все кончилось, неважно, что они сделают, она просто хотела, чтобы он вышел. Что угодно, только не это. Что бы она не делала, это не приносило облегчения. Ей хотелось выпрыгнуть в окно.

Когда она не смогла больше ходить, ее повели к кровати.

– Встаньте на четвереньки, – велела повитуха, управляя ею, как тряпичной куклой. – А теперь тужьтесь.

Лианна закричала, потом крики перешли в рыдания, рыдания обратились стонами, а потом стоны снова стали криками боли и усталости. Казалось, свет в комнате померк. Она не знала, прошло ли уже несколько часов, и наступила ночь, или ей просто кажется. Она представляла за окном тысячи воронов, собравшихся одной кучей в небе, тенью над Красным замком.

Она чувствовала запах крови и мочи, и, странным образом, роз, и она бы рассмеялась, если бы у нее были силы. Боль пронзила ее, и она снова потужилась, а потом упала на подушки, и ее приподняли удивительно сильные девушки, которые подвели под нее руки, чтобы поддержать, и кто-то сказал:

– Я вижу головку.

– Слишком много крови, – заметил другой голос.

– Перестань тужиться, – рявкнул кто-то ей в ухо, и она остановилась, сжав зубы.

– Пуповина…

– Принесите мне…

– Тужься, – и она послушалась, и было так больно, она хотела умереть, а потом…

А потом…

Никто не произнес ни слова. Лианна сумела перевернуться, пробормотав:

– Где, где…

Послышался звук шлепка, тихий вскрик, и все снова заговорили.

– У нее все еще кровь.

Рука нажимала ей на живот. Она попыталась оттолкнуть ее, но комната кружилась вокруг нее, так медленно.

– Еще ткани, – сказала женщина.

– Мне нужно маковое молоко, – сказал мужчина, а потом она не слышала ничего, только тихий стук в ее ушах, словно звук реки. Она закрыла глаза и поняла, что не может открыть их снова. Потом она так и не могла открыть глаза, но боли было меньше, легкая тупая боль, вместо острой и разрывающей. Рядом плакал младенец. Кто-то стоял у кровати. Лианна потянулась к нему, но ее руки ухватили только воздух. Она попыталась снова открыть глаза, и сквозь ресницы увидела, что у постели стоит женщина.

– Лианна, – сказала Элия. – Ты слышишь меня?

Ее рот был слишком сух, чтобы произнести слова, и у нее не было сил кивнуть.

– Ты очень больна, – сказала Элия, – но мейстеры делают все, что могут. Ты должна быть сильной. Для своего ребенка. Теперь ты мать.

«Где мой ребенок?» – хотела она спросить. «И где Рейгар, и кто это?», но вместо этого она снова закрыла глаза.

– У тебя сын, – сказала королева, и Лианна попыталась улыбнуться, но почувствовала, как по ее щекам бегут слезы. Она забыла, что Элия сказала потом, и все стало темным и тихим.

Было чуть светлее, когда она проснулась. Элии не было рядом, повитухи и мейстеров не было, и она больше не плакала. У ее постели сидел мальчик. «Визерис»,– подумала она, или же это был Бен, она забыла, что Бен был во многих лигах от нее, и уже не был маленьким мальчиком, но потом она приподняла голову и увидела, что это не был мальчик, а взрослый мужчина. «Отец» – ее охватил прилив счастья. «Отец, ты вернулся, ты здесь…»

На нее смотрел Рейгар. Лианна снова уронила голову.

– Где…– смогла она выдавить, и слабо кашлянула. Он склонился над ней, прикасаясь прохладными пальцами к ее шее, помогая ей сделать глоток воды. Она не могла понять выражение его лица, но это уже не было для нее удивительно. Она и его на самом деле никогда не знала.

– Где мой ребенок? – спросила Лианна, когда сумела сделать болезненный глоток.

– У кормилицы, – сказал он. В его голосе не было выражения. Не было печали. Не было гнева. Только пустота. – Он слаб и мал, Лианна. Он родился слишком рано. Я не могу оставаться слишком долго. Через несколько часов мы уезжаем.

– Я хочу его видеть, – прошептала она, стараясь оглядеть комнату, но та была пуста и темна. Окна снова были заколочены.

– Потом, когда поправишься, – отстраненно сказал Рейгар. Он не смотрел на нее. Он смотрел куда-то в покрытый тенью угол, словно видел там кого-то. – Мы поговорим, когда ты поправишься, Лианна. Побереги силы.

Она снова заплакала.

– Пожалуйста, я хочу его видеть. Он должен узнать меня. Я хочу знать, как он выглядит…

Рейгар встал, и его высокая фигура перекрыла все остальное.

– Он похож на тебя.

Лианна замолчала. Чего он хотел от нее? Чтобы она извинилась? Пообещала, что в следующий раз постарается? Попросила его обнять ее?

– Я молился, – сказал Рейгар, и теперь его голос чуть дрогнул. – Но я не понимаю, за что боги так нас наказывают. Наверное, они хотят, чтобы я сначала показал себя, – он остановился, а потом продолжил, словно самому себе. – Это все напряжение. Суд, война… Это не твоя вина, Лианна. Мы не должны винить себя. Я скоро все это закончу, и тогда… – он склонился и нежно поцеловал ее в бровь. – И тогда мы вместе оплачем нашего сына, и начнем все сначала.

– Он не мертв, – пробормотала Лианна, – ты сказал, что он жив, ведь так? Он будет жить.

Рейгар слабо улыбнулся, печально и странно.

– Моя мать потеряла многих детей, Лианна. Это никогда не было легко, но ты справишься, я обещаю.

«Он не мертв, ты сказал, что он еще не мертв», – она пыталась это сказать, но у нее пропал голос. «Ты был неправ» – хотела она сказать. «Ты был неправ, а я права, твое величество. У тебя не будет от меня Висении». Но она слишком устала.

– Засыпай, – сказал ей Рейгар. – Это не твоя вина, любовь моя. Не думай о ребенке. Просто спи.

Она не хотела спать. Она хотела своего сына. Но теперь вокруг нее было темно, а Рейгар был бледным, угасающим светом. Она закрыла глаза и почувствовала, как он сложил ее руки у нее на груди, словно она была умирающей девушкой, в постели из роз и плюща, как в тех красивых сказках. Он некоторое время оставался рядом с ней, а потом она услышала, как он ушел, тихо затворив за собой дверь. Она некоторое время думала о боли, а потом почувствовала, что снова засыпает. В первый раз за многие месяцы, ей не снились сны.

========== Джейн III ==========

283 З.Э. – Штормовой Предел.

Штормовой Предел не был красивым замком, часто думала Джейн. До того, как она отплыла из Грифоньего Насеста со Станнисом, его людьми и женщинами Коннингтон, она только гостила в замке. Это было утомительное путешествие землей и морем из Каменного Шлема. Когда Сванны впервые гостили у Баратеонов, она была маленькой девочкой, пяти или шести лет. Она помнила, как играла на берегу со своими братьями и сестрой, и как они морем ездили на Тарт, на свадьбу лорда Сервина и леди Аланны Пенроуз. Жених и невеста тогда казались впечатляющей парой, оба выше шести футов ростом.

Второй раз ей было пятнадцать, лорд Стеффон и леди Кассана тогда уезжали по делу короля. Роберт все еще был в Долине, и Станнис был как положено вежлив, но не более того. По довольно настоятельным просьбам матери она пошла тогда в замковую библиотеку, чтобы отловить вечно сбегающего лорденыша и попытаться очаровать его своим полным достоинства поведением. Вместо того она отвлеклась на свитки с родословными потомков Дюррана и Эленеи и совсем забыла ловить в свои сети бедного мальчика.

«Бедный мальчик» теперь был ее мужем, и она больше не была гостьей Штормового Предела, хотя и домом он ей не казался, пока Мейс Тирелл стоял лагерем перед воротами, пробившись через людей Грандисона. Обычно браки не начинаются с захвата одного замка, а потом защиты другого от осады, которая длилась уже два месяца. Она не волновалась, что Штормовой Предел падет. Он не пал перед древними богами моря и неба. Он уж точно не падет перед кем-то, подобным Тиреллу, высокомерному обжоре, который не любит ничего больше хорошо прожаренной свинины и звука собственного голоса, судя по его многочисленным попыткам вести переговоры, когда он уговаривал Станниса «подумать о своем невинном маленьком брате и прекрасной юной жене».

Что ж, Станнис никогда не славился наивностью, как Ренли никогда не славился невинностью, а Джейн – красотой. На самом деле, хотя Джейн видела множество детей, и знала, что они могут быть трудными, Ренли был одним из самых раздражающих мальчиков, что она встречала. Конечно, когда-нибудь она его полюбит, потому что теперь он ее родня, и был теперь одиноким сироткой в опасных водах войны, но это не значило, что она любила его сейчас. Ренли было шесть, Ренли был миленьким, Ренли был полон сил и здоровья. А также Ренли был невыносимо докучлив, склонен к приступам веселья, при любых попытках приказывать ему задирал нос, и на каждое замечание находил способ сумничать.

Если бы они не были под осадой, окруженные мрачными и напряженными солдатами, это было бы просто мелким неудобством. Обычно Джейн не считала себя склонной к насилию и бурному проявлению характера, но сейчас ей казалось приличным пообещать свернуть шеи ему и этому невыносимому маленькому Роннету Коннингтону, если она опять увидит, что они играют там, где не должны. Боги великие, в конце концов, это хорошо, что она не была беременна. Она помнила, как ее мать ждала Денниса. Мягкосердечная и доброжелательная Беатрис Сванн тогда больше походила на дикое животное, которое лучше было не будить после заката.

По крайней мере, она не чувствовала себя виноватой, потому что несомненно, рядом со Станнисом она выглядела самой Матерью Небесной, воплощением терпимости и преданности. Сказать, что у Станниса были непростые отношения с младшим братом было все равно, что сказать, что у кошек были непростые отношения с мышами. Она не думала, что мужчина девятнадцати лет и мальчик шести смогут каждый день находить поводы, по которым не согласиться. И они постоянно ей доказывали, что она была неправа. Станнису едва хватало терпения выносить мужчин в два раза старше его, что уж говорить о капризном ребенке. Она из соседней комнаты слышала, как он скрипит зубами, когда внутрь влетал Ренли, что-то крича или борясь с Роннетом.

Им всем было нелегко, она знала. Станнису было нелегко смотреть, как тонут его родители, нелегко было быть привязанным к управлению Штормовым Пределом и воспитанию Ренли, пока Роберт где-то скакал, ходил по шлюхам и веселился с Недом Старком в Долине. Нелегко было Ренли расти без отца и матери, только в окружении балующих его слуг и брата, которому не хватало ни времени, ни терпения на него даже еще до начала войны. И уж конечно нелегко было ей, оказаться между ними, смягчая злость Станниса и капризы Ренли, заверяя всех остальных, что они не умрут с голоду, их не проведут в кандалах и не казнят, как изменников.

Это не было легко, но это можно было вынести. Она бы не назвала их со Станнисом друзьями, но обстоятельства вынудили его обращаться с ней как с кем-то вроде сподвижника, и это было больше, думала она, чем они бы добились, если бы поженились во время мира и процветания. Тогда ему легко было бы ее избегать, встречаться только для того, чтобы заделать наследника или двух. Он был бы доволен своей горечью, как уже много лет до этого, подумала Джейн, каждое утро злясь на солнце за то, что встало, каждую ночь на звезды, за то, что светят, и на мир, который был так несправедлив к Станнису Баратеону. А она была бы решительно преданной долгу, стойко стоя рядом с ним при торжественных случаях, пытаясь заговорить с ним за ужином, пока даже ее решимость бы не сломалась.

Но в это время возможности избегать друг друга не было, и потому им приходилось разговаривать и спорить, и гулять с Ренли по крепостным стенам, и ужинать с Алис Коннингтон и ее детьми, и навещать пленников в подземельях, и желать друг другу спокойной ночи и доброго утра, а потом все начиналось снова. Не счастливо, конечно, но с течением времени – с каким-то ощущением удобства. Из всего можно было сделать рутину, думала Джейн, и если она не находится сама, можно самой ее придумать.

Она нашла рутину даже когда ее запястья были связаны за спиной, привязаны к гниющему деревянному столбу в бандитском лагере, когда ей приходилось есть с земли, как собаке, глядя, как Смеющийся Рыцарь до смерти забивал какого-то мальчика, который не посмеялся его шутке. Если в том она находила подобие порядка – окружённая ворами, убийцами и безумцами, глотая кровь из своего разбитого носа и каждую ночь пытаясь перерезать веревки украденным ей у кого-то кривым гвоздем – Джейн подумала, что может вынести все.

И могла вынести, пока не прилетел ворон от ее отца. У высокородных принято, чтобы сестры знали своих братьев не так хорошо, как им хотелось бы: мальчиков отправляли на воспитание иногда лет в семь. Многие годы в Каменном Шлеме были только они с Селией, на самом деле Деннис до сих пор считался воспитанником дома Говеров. Считался. Деннис, ее маленький брат, которого она любила, но никогда не знала, умер. Убит дорнийцами у Черного Приюта. Слишком юный. Четырнадцать лет – он был слишком юн. Может быть так было не для всех мальчиков, но малыш Деннис – он был слишком, слишком юн.

Она заставила Джулиана пообещать, что он присмотрит за ним. Он был всего лишь оруженосцем. Глупым и жадным до приключений. Безрассудным. Маленькие мальчики все безрассудны, пыталась она себя убедить. Это не должно было удивлять. Джулиан, каким бы дураком он не был, сделал все, что мог. Он не мог от всего спасти своего брата. Она не могла, не должна была его винить. Четырнадцать лет – это еще не взрослый возраст, но уже достаточно, чтобы выбирать самому. У мальчишек из простонародья не было роскоши в виде отцов, защищающих их от войн. Ее брат прожил счастливую, приятную жизнь. Его любили. Он погиб как воин.

Но все равно, ему было четырнадцать, и он был слишком юн. Может быть иные мальчики взрослеют в четырнадцать, ведут в битвы и захватывают королевства. Деннис не был одним из них. Он ребенок. Был ребенком. Она никогда не отчитает его больше за громкое чавканье или за поддразнивание Селии, за то, что опять забыл причесаться. Она не увидит, как он протопает в комнату, упадет в кресло и будет дуться. Не увидит, как он будет закатывать глаза на Джулиана и его блуд, как он въезжает в ворота, или играет с другими мальчишками в игры, которые, они настаивали, не были играми, а тренировками, они теперь взрослые, маленькие взрослые с ломающимися голосами, еще не налившимися силами плечами, которые махали друг на друга тупыми мечами, и смеялись, и падали, и поднимались снова.

Она подумала, что однажды у нее будет сын, которого назовут Стеффон, в честь деда, но если у нее когда-нибудь будет второй сын, она назовет его Деннис. От этого не будет так больно, потому что у него будут синие глаза и темные волосы, а не светлые и зеленые. И ее Деннис никогда не умрет от копья в горле, потому что он никогда не увидит войны, только тренировки и глупые игры. Но может быть у него будет такой же смех. Может быть он будет так же улыбаться, глазами, ртом, сморщенным носом. Больше всего она хотела увидеть его снова, но Деннис был в лигах от нее, а она была здесь.

Джейн показала письмо Станнису, и следующие два дня она ела только в своих комнатах. Она не ожидала потока сочувствий от своего мужа: он едва знал ее брата, и едва заметного проявления чувств всегда было достаточно для Станниса. Он оставил ее одну, и в какой-то миг на второй день она услышала, как он строго отчитывал Ренли за ее дверью, объясняя «ты не станешь беспокоить мою леди-жену, понимаешь?» резко перебивая жалобы мальчика. Наутро третьего дня она вымылась, оделась как полагается и испытала облегчение узнав, что у нее уже достаточно черных платьев – служанкам будет меньше работы на покраску.

Станниса она застала в конце коридора, где он задумчиво ходил туда-сюда, она видела, что он задумался по тому, как он вдруг быстро развернулся, и на его лице отразилось изумление. Станнису не хотелось, чтобы остальные знали, как он думает на ходу. Она сама до двенадцати лет кусала ногти, поэтому понимала, что это должно было казаться постыдной привычкой для человека, который должен был быть воплощением уверенности в себе. Она достаточно хорошо знала Станниса, чтобы понимать, что он и правда был уверен в себе, он мог быть полным горечи и даже зависти, но он не был не уверен в себе и нерешителен. Ее муж принимал решения и их держался, несмотря на последствия. Иногда это бывало достойно восхищения. Но часть ее испытывала облегчение, что она заставала его в минуты сомнения и тревоги.

– Ты…

– Я…

Они перебили друг друга и тут же замолчали. Станнис осторожно кивнул головой.

– Я… Я рад видеть, что ты достаточно пришла в себя, чтобы продолжить свои обязанности.

– Да, – сказала Джейн, скорее стене, чем ему. – Прошу прощения за отсутствие. Я не хотела взваливать на твои плечи такую ношу.

– Не надо, – сказал он, и в его голосе было что-то резкое, от чего она посмотрела на него, на самом деле посмотрела. Он не покраснел, и его глаза не были мокрыми, но она видела что-то в линии его рта и подбородка, что-то, от чего он казался не то, чтобы мягче, но… не таким жестким. – Тебе не нужно извиняться, – напряженно, но искренне, подумала Джейн, продолжил Станнис. – Я знаю… – он остановился на секунду. – Что такое потеря, особенно… неожиданная.

– Знаешь, – тихо сказала Джейн, и почти пошла было к нему, но вместо этого они стояли, некоторое время глядя друг на друга, и он отошел в сторону, чтобы не перекрывать ей дорогу, и они пошли дальше вместе. Их руки чуть коснулись, когда они спускались по лестнице, и впервые он не дернулся и не рванулся прочь, чтобы она не увидела, как ему неуютно. На этот раз он напрягся, но когда она взяла его за руку и держалась до самого конца лестницы, он не вел себя так, словно его обжигали горячей водой. Когда она отпустила его, его пальцы сжались, и она почти улыбнулась ему краешком рта.

Следующие три ночи они провели вместе, что для них было невероятным раньше, и когда она проснулась, обнаружив, что плакала под его рукой, когда она успокоилась, она заметила, что он не спал, и просто смотрел в темноту, вместо того, чтобы оттолкнуть ее или убрать руку. Селия нашла бы это смехотворным, но для Джейн это было лучше любой фальшивой похвалы или нежного взгляда. Ей нравилось смотреть, как он бреется у таза с водой по утрам, и нравилось смотреть, как он учит Ренли ездить верхом, каким бы раздражительным он при этом не был.