Текст книги "I was whole, whole I would remain (ЛП)"

Автор книги: dwellingondreams

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Это было странно, думать о муже с какой-то дружественностью, а не страхом или ужасом. Рикард был верен слову, и с самой их брачной ночи не звал ее к себе. Но это не значит, что она не приходила по собственной воле. Не каждую ночь, даже не очень часто, но не один раз за последние месяцы, уже достаточно много раз, чтобы перестать просыпаться в панике и страхе от того, что заснула рядом с мужчиной. Они с Эйрисом никогда не спали вместе, даже в их первую брачную ночь. В тот темный день Эйрис забылся пьяным сном почти сразу же после всего, и она вскочила и убежала в собственную комнату, едва сдерживая слезы.

И все же на утро после свадьбы она не только проснулась рядом с Рикардом Старком, но и, к ее изумлению, их ноги были сплетены, ее рука лежала на его покрытой шрамами груди, а его рука – на ее талии. Конечно, не стоило удивляться, что два тела в одной постели прижались друг к другу в холодную весеннюю ночь, но… Рейле никогда не было спокойно рядом с мужчинами, только не так. Когда она была королевой в суровой роскоши, с короной на голове – это было совсем другое дело. Она могла как щитом закрыться этим ощущением. В роли же жены? Той, кто лежит обнаженной рядом с мужем? Это было совсем другое.

И она не могла сказать, что все ее страхи волшебным образом испарились, и что теперь сердцем она испытывала девичью любовь к мужчине, которого, если честно, едва знала. Но она доверяла ему, и это было по-новому, по-иному, и каким-то образом ободряло. То, что она не проводила каждую секунду в его обществе напряженной и озабоченной, ожидая нового удара, обвинения или оскорбления. Прошлой ночью они даже побеседовали после… После того, ради чего пришли в постель. Это было странно, лежать в темноте с распущенными волосами, просто беседуя с мужчиной о прошедшем дне, хозяйстве, о том, что случится завтра. Они с Эйрисом никогда так не разговаривали – они вообще не разговаривали.

Ей нравилось говорить с Рикардом, потому что он слушал ее, как бы глупо это не звучало. Он не обращался с ней как с раненой птичкой, с которой надо было вести себя деликатно, но и не вел себя с ней, как с полоумной дурой, которая не разбиралась в истории и политике. Он вел себя так, словно то, что она говорила, имело значение, даже если он не был согласен. Он находил ее слова интересными, и он никогда не перебивал и не отчитывал ее. Прошлой ночью она что-то сказала – она даже не могла вспомнить, что – и он нашел это смешным, и нет, он не расхохотался, но громко вздохнул и напрягся, сдерживая смех.

Она почему-то странным образом испытала за это гордость. Это было смехотворно – почему она должна была волноваться, находит ли он ее забавной? Это был брак, а не пьеса в балагане. Но это было мило. Она не любила его, но она не была против его общества. И не была против его тела. Он был удивлен, когда она пришла к нему, через неделю после свадьбы, заявляя о своих правах жены. Часть ее была в ужасе, как бы по-детски это не звучало, что он испытает отвращение и прогонит ее. Он не прогнал.

Ни один мужчина в здравой памяти не прогнал бы, если только жена не была прокаженной, но все же… Это было приятно. Куда приятнее, чем она ожидала. Может быть потому, что обязанность родить еще одного сына не висела тяжким грузом над ее головой. Может быть потому, что с ним не было больно, пусть даже иногда она вспоминала Эйриса и отшатывалась. Рикард этим не оскорблялся.

Она до сих пор привыкала обращаться к нему по имени, пусть даже в голове. Она задумывалась, думает ли он о ней, как о «Рейле». Когда они были на людях, он называл ее «миледи» и «жена», своим обычным мрачным тоном, а она звала его «милорд» и «муж», но когда они были наедине или с семьей, он звал ее Рейла.

– Рейла, ты могла бы сопроводить Бенджена в Старый Замок через месяц, – сказал он за ужином прошлым вечером. – Путешествие не будет тяжелым, и он был бы рад компании.

Юный Бенджен послал ей неловкую мальчишескую улыбку, делая глоток сидра, и она улыбнулась в ответ.

– С удовольствием.

Она до сих пор привыкала к идее, что может уехать – не с Севера, конечно, но если она хотела, она могла велеть оседлать ей лошадь и поехать с несколькими всадниками в Зимний Городок, и никто не стал бы ее останавливать или возвращать. Она была там уже несколько раз, два раза с Рикардом, и когда они были там в последний раз, она отвлеклась на игравших детей, которые остановились и с любопытством уставились на ее серебристо-золотистые волосы и фиолетовые глаза. Она несколько минут следила за их игрой, а потом заторопилась вернуться к мужу, извиняясь, что задержала его.

– Это теперь и твои люди, – сказал он. – Разве я могу запретить тебе говорить с ними? Ты не перебивала меня, когда я сидел на месте лорда в нашем зале и слушал их слова.

Она улыбнулась самой себе при этом воспоминании, и вздрогнула. Огонь или не огонь, все же было холодно сидеть здесь, откинув меха, без одежды. Она слышала, что одна из ее служанок возится в соседней спальне, скорее всего заправляя постель и выкладывая одежду. Рейла завернулась в сброшенное прошлым вечером платье и, выскочив из постели, поспешила к ванне. Когда она только приехала, многие слуги смотрели на нее как на какое-то невиданное существо, но теперь, думала она, ей удалось завоевать расположение по крайней мере личных служанок и поваров.

– Миледи, мастер Пуль хотел бы… хочет, чтобы я вам сказала, – поправила себя одна из девушек, Дарра, расчесывая длинные волосы Рейлы после ванны, – что едет септон из Белой Гавани, и он будет здесь через две недели. А резчик, Валтон, он ждет вас и леди Кейтлин в башне.

– Благодарю, – сказала Рейла. – Не буду заставлять его долго ждать.

Она быстро съела принесенный ей завтрак и сама заплела себе волосы. Северные женщины, казалось, все заплетали волосы в простые косы, свисающие по спине, и она уже и так достаточно среди них выделялась своей внешностью Таргариенов. Многие жители Винтерфелла никогда не видели похожих на нее до того, как она приехала. Она слышала шепотки и видела ошеломленные взгляды: «у миледи такие странные глаза, клянусь вам, она красавица, но у нее волосы как лед…»

К ее облегчению, на самом деле немногие питали к ней злобу. Что касалось знати – что ж, она слышала, что Амберы и Карстарки призывали к войне с югом до самой свадебной церемонии, а Норри и Лиддлы заявляли, что она не протянет и недели, но – она еще здесь, разве нет? Это чего-то да стоило. Она здесь, она теперь Рейла Старк, принимали они это или нет, и она леди Винтерфелла, и она будет леди Винтерфелла через месяц, и через год, нравится им это или нет. Рикард еще ни разу не пожаловался на нее в этой роли, и он был не из тех, кто хвалит попусту.

Разрушенная башня уже не выглядела такой заброшенной теперь, когда нижний этаж расчистили от разбросанных кирпичей и обрушившихся балок. Понадобятся месяцы, чтобы полностью починить крышу, но уже теперь это не были те руины, что раньше. Рикард не согласился строить настоящую септу в Винтерфелле, но согласился на что-то вроде молельни. Семь сторон были отмечены на мозаичном полу, а не стенами, и здесь не было алтарей, но резчик по дереву Валтон не счел предательством своей веры согласие вырезать лица всех Семерых.

– Какое чудесное мастерство, – хвалила его Кейтлин, когда вошла Рейла. Она повернулась, улыбаясь своей свекрови и протянула ей лик Матери. – Посмотрите на волосы – я не представляла, что на дереве можно вырезать такие детали.

Это была прекрасная работа, подумала Рейла, проводя рукой по беззаботно улыбающемуся лицу, обрамленному летящими локонами. Она молилась Матери большую часть своей жизни, подумала она. Она почти не имела возможности побыть юной девой, а строгий взгляд Отца всегда напоминал ей о деде, который редко был доволен ее родителями в последние годы жизни.

– Хотите их повесить, миледи? – гулко спросил Валтон, когда Рейла опустила лик.

– Конечно, – с восторгом сказала Кейтлин, но все же оглянувшись на Рейлу в поисках разрешения. Рейла кивнула. – Это прекрасная работа. Вам заплатят, как и обещали.

Когда он удалился, Рейла рассказала Кейтлин о септоне из Белой Гавани.

– Он прибудет через две недели, чтобы освятить это место и повесить кристаллы, – сказала она, оглядывая комнату. В ней не было витражных стекол, воздух был холодным и острым, а не заполненным запахом благовоний, но освещение было хорошим, и она видела, как частицы пыли плавали в воздухе. – Знаю, это не настоящая септа, но…

– Я очень благодарна лорду Рикарду за согласие, – заученно сказала Кейтлин, краснея. – Я знаю, это… Это не Риверран, – сказала она, словно напоминая себе. – Мы должны привыкнуть, – ее рука скользнула к ее раздавшемуся животу, слегка заметному под ярко-синим платьем. Она поколебалась. – Как вы думаете, он не оскорбится, если я попрошу септона помолиться со мной о ребенке, когда он будет здесь? Я знаю, его нельзя будет помазать в Вере, но…

– Конечно нет, – немедленно ответила Рейла. – Это твой первенец, и ты молодая мать без родственников здесь, кроме родичей твоего мужа. Я знаю, Нед ничего тебе не запретит. Как и Рикард, – она удивила саму себя тем, каким твердым был ее тон, словно она имела право защитить Кейтлин от критики и суждения. Но в каком-то смысле, она имела это право. Она имела права в Винтерфелле, как любая замужняя женщина.

– Я пытаюсь не волноваться, – Кейтлин, как показалось, расслабилась, убирая выбившийся локон темно-рыжих волос за ухо. – Мейстер Лювин говорит, что все идет хорошо, и что я всегда была здорова, как и Нед. Но моя леди-матушка, – она бросила взгляд на лик Матери. – Семеро ее благослови, ей тяжело приходилось на родильном ложе.

– Тебе придется принять, что здесь мало от тебя зависит, – мягко сказала Рейла, и с тенью горечи подумала о своих беременностях. – Лучшее, что ты можешь сделать – оставаться спокойной и доверять мейстерам и повитухам.

Скольким повитухам пришлось встретить гнев Эйриса, когда умирал их ребенок? А она стояла в стороне и ничем им не помогала. Ее одолело чувство вины, прежде чем она сумела его подавить. У нее не было тогда права голоса. Она не смогла бы их защитить, но теперь все было иначе. Будет иначе. А Кейтлин – не она, она была достаточно юна, чтобы быть дочерью Рейлы. Казалось странным, что они были теперь в одинаковом положении, но иногда она забывала, как молоды были Кейтлин и Нед. Они были одинаково серьезны. В конце концов, Рикард Старк мог выбрать куда более худшую жену для его сурового северного рода. Многие южанки были бы несчастны в Винтерфелле, окруженные странными людьми и странными обычаями.

– Я молюсь о сыне, – призналась ей Кейтлин, когда они вышли из башни на теплый солнечный свет. – У моей матушки было четыре сына, хотя выжил только мой брат Эдмур, а у Неда… – она остановилась. – У Неда было два брата.

Рейла никогда не говорила с Кейтлин о Брандоне Старке, но иногда он словно стоял в забитой людьми комнате. Она знала, потому что видела, как иногда Кейтлин вдруг замолкала или осекалась, и словно искала тень своего погибшего жениха, когда мимо проходил молодой человек похожего телосложения, или раздавался громкий смех, или она смотрела, как Нед и Бенджен Старки тренируются вместе. Возможно, она не любила его по-настоящему, не имела возможности узнать его, но рана все же оставалась раной.

– Некоторые повитухи говорят, что если женщина мерзнет во время беременности, то это мальчик, хотя не думаю, что здесь это чем-то поможет, – сухо сказала Рейла, когда их окутал холодный ветер, и Кейтлин рассмеялась. – Но я в это не верю. Когда я ждала Визериса, мне постоянно было жарко. – Она еще не смела упомянуть имя Рейгара вслух в пределах Винтерфелла. Казалось, что это будет как играть с судьбой. Но Визерис… Она должна была говорить о Визерисе, чтобы не забыть его, чтобы помнить, что она все еще мать, его мать, пусть и рассталась с ним.

– Я не была бы против чуточки тепла, – сказала Кейтлин с легкой улыбкой. Потом она нахмурилась. – Нед уехал сегодня с отцом. Я знаю, это глупо, но…

– Ты скучаешь по нему, – закончила за нее Рейла. И опять, Кейтлин ярко покраснела. Что ж, в этом браке была надежда. Она еще ни разу не слышала, чтобы они ссорились, и она видела, как Нед Старк смотрит, как сияют волосы его жены в свете факелов.

– Я так привыкла, что он все время рядом, – быстро сказала Кейтлин, но потом смягчила свою обычную деловитость. – Но я скучаю по нему. Он был… Он чувствовал себя таким виноватым в последнее время, – она понизила голос, когда они вошли внутрь. – Из-за Роберта и повстанцев.

– Это понятно, – ответила Рейла. Она сама каким-то образом чувствовала себя виноватой. Ребенком она играла со Стеффоном Баратеоном. Эйрис, казалось, никогда не был неприятным и требовательным, когда тот был рядом. Когда она была совсем маленькой, она невинно думала, что выйдет замуж за Стеффона, как ее тетя вышла за его отца. Баратеоны происходили от крови Валирии, пусть и через бастардную ветвь. – Роберт был ему как брат, и ему пришлось выбирать между семьей и другом. Нелегкий выбор, несмотря на последствия.

– Я рада, что он выбрал Винтерфелл, – призналась Кейтлин.

Как и я, подумала Рейла. Боги знают, Рикард потерял уже достаточно детей.

Потом она перечитала последние письма от Элии и Визериса. Было трудно и неприятно принять факт, что она больше не может получить немедленных известий о том, что происходит в Красном замке или о том, как развивается война. Если добавить к задержке новостей еще и расстояния, а так же то, что Элии приходилось прилагать усилия, чтобы ее письма не читал Рейгар… От этого вести приходили еще позже. Но хоть какие-то новости были лучше, чем отсутствие новостей, пусть даже она постоянно волновалась, что не узнает чего-то, пока не станет слишком поздно. Письмо Элии рассказывало об отбытии Джона Коннингтона в Эшфорд и отставке Джейме Ланнистера из Королевской гвардии. «Сир Джейме предложил мне голову Роберта, лишь бы я отправила его в битву, – писала Элия. – Но я напомнила ему о его клятве служить и защищать, пусть даже без меча».

Правописание Визериса оставляло желать лучшего, но его письмо бессвязно описывало беременную кошку и раздражающую привычку Рейнис дергать его за волосы. Он поклялся никогда не позволять ей играть с ним в лошадки за такое оскорбление. Также он добавил рисунок кошки с драконьими крыльями, которая дышала огнем в Красном замке. «Когда я смогу тебя навестить?» спросил он перед растекшейся подписью внизу: «Визерис Таргариен, принц Драконьего Камня». Как будто она могла забыть. Она снова сложила письмо, твердо решив вскорости закончить ответ. Она боялась письмом посыпать соли на его рану от ее отъезда, но все же было лучше, чтобы он узнал от нее, что она в безопасности и здорова.

Перед ужином она пошла прогуляться с Бендженом по богороще. Он пытался научить одну из охотничьих собак приносить ему вещи, что обычно состояло из бросания палки и нетерпеливого ожидания, что разыгравшийся щенок ее когда-нибудь наконец принесет. Вначале Рейла была удивлена, что он вообще испытывал охоту проводить время в ее обществе, но теперь она знала, что мальчику было четырнадцать лет, он никогда не знал матери, часто был одинок и очень скучал по сестре. Она присела на пень, а он же забрался на покрытый мхом валу, хлопая в ладоши и криком призывая собаку вернуться, но потом сдался и присел, скрестив ноги.

– Они никогда меня не слушают, – раздраженно сказал он. – Не знаю, почему. Они всегда с ума сходили, когда Лия приходила на псарню… – он замолчал в напряженном молчании.

– Я не стану сердиться, если ты захочешь о ней поговорить, – сказала Рейла, не глядя на него, прислушиваясь к отдаленному шуму, с которым собака пробивалась сквозь кустарник. – Она все еще твоя сестра, и я знаю, что ты очень любишь ее.

Бен некоторое время ничего не говорил, но потом…

– Лианна очень любила одну старую полуслепую собаку, которая больше не могла охотиться. Он ходил за ней повсюду, виляя хвостом, врезаясь в людей. Старший псарь хотел его убить, но она кричала, как сумасшедшая, если он близко подходил к бедняге. Она любила пса, мне кажется, потому что он был старым и страшным, и никто больше его не хотел видеть, и она чувствовала, что должна его любить. Но в конце концов он полностью ослеп и немного выжил из ума, и начал бросаться на людей. Однажды он ее укусил, и Брандону пришлось бросать камни, чтобы отогнать его. Но она все равно плакала, когда его добили.

Наконец щенок прибежал обратно… Без палки. Бенджен простонал, спрыгивая со своего сидения, чтобы отчитать собаку. Рейла продолжала сидеть, хотя воздух становился холоднее. Она думала, он пытался ей сказать, что его сестра не была плохим человеком, она просто любила, любила слепо, несмотря на риск, несмотря на то, что ее укусили уже не один раз. Лианна считала, что укус того стоит, вот что он пытался ей сказать. Но если бы они оставили того слепого, обезумевшего пса в живых, в итоге он разорвал бы на части маленького ребенка, и тогда она не плакала бы так горько, когда его убили.

Бен поднял щенка на руки, беря его подмышку и поворачиваясь к ней спиной. Они слышали отдаленный звук открывающихся ворот.

– Отец и Нед вернулись, – обрадовался Бен и быстро двинулся в том направлении. Рейла тоже встала, стряхивая мертвые листья и ветки со своих юбок, и последовала за ним, удерживаясь от желания оглянуться на деревья с багрово-красными листьями, шепчущихся за ее спиной. Она улыбнулась, увидев, что мальчик дожидается ее впереди, придерживая резную дубовую дверь своим худеньким телом, не обращая внимания на лай и писк возмущенного щенка.

========== Элия VII ==========

283 З.Э. – Королевская Гавань.

Элия и раньше пела «Гимн Матери», но было легко забыть, насколько длинной была молитва, когда ты закрыта в молчаливой грандиозности королевской септы. Когда она наконец поднялась вместе с Алис и Нимеллой, с ноющими и затекшими коленями, цветные тени от витражных окон на мраморном полу ушли уже далеко, вместе с солнцем в небесах, а свечи на алтаре Матери, зажженные ими, уже погасли.

Снаружи задувал холодный сквозняк, перекрывая знакомые запахи благовоний и свечного воска. Нимелла поежилась, пробормотав:

– Ну что это за весна? Каждую неделю новая буря, честное слово.

Элия рассеянно кивнула, все стараясь растереть колени, пока Алис спешно заново зажигала свечи, не желая, чтобы остатки пропадали. Ее повторяющаяся молитва была еле слышна:

– Матерь, Матерь всеблагая, помилуй наших сыновей.

«Матерь, женщин оборона, помилуй наших дочерей» – закончила про себя Элия, глядя, как снова разгораются свечи. «Утешь безумство супостата», вот уж точно. Она сама уже не знала, чье именно безумство она молила утешить. Роберта или Рейгара? Или собственное? Последние несколько месяцев она была злее, чем когда-либо за все двадцать шесть лет своей жизни. И хуже всего в ее гневе было то, что она даже не могла его излить, а вместо того иногда спускала его по капле там или здесь. Мира и облегчения это не приносило.

Эшфорд обернулся катастрофой. Не в начале, когда они праздновали победу Тарли: повстанцев отбросили, для Простора очистили путь вторжения, быстрая победа была практически гарантирована – но это была ошибка. Эшфорд не стал победой, потому что Баратеон и огромная часть его армии все еще были живы-здоровы, и в настоящий момент они гнали сторонников короля по трем направлениям. Им нельзя было позволять отойти. Тарли держал Эшфорд. Лучше бы он дал замку пасть, а вместо того окружил бы повстанцев полностью.

«Они бегут» – это не оказалось смертельным приговором для штормовых лордов. Насколько они знали, Баратеон поделил свою армию на три отряда. Один стоял у Черного Приюта, сдерживая людей, посланных ее братом, которых, вместе с армией Вилей, вел по Костяному Пути Люцифер Дейн, рыцарь Горного Приюта, надеясь застать Штормовые Земли врасплох тем, что не пошли через Принцев Перевал. По крайней мере, Принцев Перевал они бы уже прошли. Теперь же не было ясно, сумели ли они пробраться через Костяной Путь и вышли ли из Марок. Дорнийцы не единственные люди, привыкшие грабить в тех краях, и Дондаррионы били как молнии, которыми были украшены их гербы.

Вторая часть стояла к северо-востоку от Грандвью, где Тирелл и Редвин медленно, но верно оттесняли людей Грандисона к Штормовому Пределу. Они никак не могли предотвратить грядущую осаду, но они определенно отодвигали ее наступление, пытаясь выиграть Штормовому Пределу время собрать людей и припасы для обороны. А третья часть блуждала где-то на южных границах Королевского лета, возможно, найдя укрытие у Фелвудов, а может быть в Бронзовых Вратах. Ричард Лонмаут уже несколько раз с большим воодушевлением предлагал сжечь Фелвуд дотла, или начать казнить всех жителей по одному, пока они не выдадут, где располагается Баратеон, а Графтон предложил прочесать Бронзовые Врата в его поисках и удвоить награду за головы штормовиков.

Вполне вероятно, Малый совет решит прибегнуть и к тому, и к другому, хотя имел место великий страх – если они потеряют Лонмаута и Графтона, то лишатся еще двух умелых военачальников. Может быть числом они все еще превосходили повстанцев, Элия вспомнила старую поговорку своей матери (правильной она была или нет): «Тысячи мышей рванут прочь, поджав хвосты, стоит появиться единственной кошке». Она все больше боялась, что Роберт Баратеон и был той самой кошкой. Восстание, которое должно было быть подавлено много месяцев назад быстро становилось легендарным среди простонародья. Можно было подумать, что повстанцы швыряют деньги и целуют младенцев, пока едут мимо, и может быть, в какой-то мере так и было.

Часть ее испытывала облегчение, что Роберт, его люди и наемники еще не бились в ворота их города. Они были слишком немногочислены, разбросаны, вдали друг от друга, чтобы объединиться и напасть вместе. Здравый смысл и разум давали четко понять, что восстание обречено. Ей казалось, что до этого многие годы, но через несколько коротких лет оно вспомнится, как что-то быстротечное, едва заметное. Она должна была думать о будущем. О мирном будущем, где она все еще будет королевой, и у Вестероса все еще будет король Таргариен. Она должна была это помнить. Роберт должен понимать, что поражение будет единственным для него исходом. Он должен был это понимать.

По меньшей мере, Рейгар больше не считал это нелепой и пустячной докукой, отвлекавшей его от его истинного предназначения – выращивания трех драконов. Со смерти Коннингтона он стал другим. Жестче, подумала она, хотя было еще не понятна, была эта жесткость железом или медью. Ее не было рядом, когда ему сообщили вести, но когда она пошла его искать, она нашла его у Лианны, и слава богам, она успела прийти вовремя. Она до сих пор не была уверена, что собиралась сказать девчонка, но она видела лицо Рейгара. Элия видела мужа рассерженным раньше. Рассерженным, раздраженным, встревоженным, обиженным.

Но это не был холодный гнев, к которому она привыкла. Это было бешенство. Она не представляла, почему он пошел к Лианне Старк, услышав новости, какого возможного утешения он, по его мнению, от нее ожидал – думал ли он, что узнав о смерти одного из его друзей, она внезапно смягчится к нему и снова примет в свои объятья? А может он думал, сказать ей, что Роберт убил его, в надежде, что она проклянет его как убийцу и изменника? Может, он пытался доказать, что кровь была не только на руках Рейгара?

Но кто же послал лорда Джона, подумала она горько. Ты. Нравится тебе это или нет, ты послал этого человека в битву вместо себя, человека, который, и ты это знал, боготворил тебя, поклонялся тебе, как божеству – и Роберт его убил. Он взмахнул молотом, но это твои действия привели к смерти Коннингтона. Но теперь для нее это не имело значения. Коннингтон мертв. Это было шоком, но не настолько, чтобы она разразилась рыданиями или даже притворилась скорбящей. Они даже не нравились друг другу, о любви и речи не шло. Она не пришла в восторг и даже не была довольна известию о его смерти, но она и не станет ощущать вины за недостаток сожалений о нем.

И все же, увидев Рейгара, она была встревожена. Что тогда сказала Лианна?

– Вот и хорошо, – выплюнула ему в лицо девчонка. – Хорошо, я рада, может теперь ты поймешь – все еще думаешь, боги на твоей стороне? Надеюсь…

О чем бы она там не надеялась, никто не услышал, потому что Элия силой одного только взгляда сумела заставить сира Барристана немедленно вбежать в комнату, молчаливого, сурового взгляда: «вы хотите, чтобы все это случилось опять, сир?» – и Селми встал между ними двумя, и Рейгар ушел, а Лианна сказала:

– Ничего бы он не сделал, ваше величество, – она ровно смотрела на нее, обхватив живот. – Он никогда ничего не делает, наш король.

Может быть.

С тех пор прошло два месяца. Первая скорбь Рейгара утихла, но ярость оставалась. Он даже не прикасался к арфе. Он начал собирать в косу свои длинные светлые волосы. Она не знала, смерть Коннингтона была причиной, или просто понимание, что не случится быстрой и решительной победы, о которой он спокойно распорядится издалека, и после которой пребудет в Штормовые Земли, дабы судить и казнить всех и вся, кто остался. К ней вернулись воспоминание о другой фразе ее матери: белым ручкам Рейгара придется приняться за черную работу. Она подумала, что ему это было труднее выносить, чем ей. Он никогда не испытывал желания доказывать, что он король-воин.

Мысль, что богов не волнуют его желания, для него была в новинку.

За пределами королевской септы бушевал ветер, отражаясь от стен и крыш. Он сорвал с нее вуаль, и Нимелле пришлось бежать, чтобы поймать ее, и Алис склонила голову от надвигающейся бури и схватила Элию за руки, пока они бежали по камням снова внутрь. Нимелла уже сняла плащ, прикрывающий ее рубаху и штаны, держа его в руках. У нее была привычка тренироваться с копьем каждый день перед ужином, и несколько недель с ней можно было найти Лианну Старк. Но Лианна Старк теперь была на шестом месяце, и даже неосторожная Нимелла не рисковала махать рядом с ней копьем.

И судя по всему, чем больше становилась Лианна, тем злее должна была Элия быть. Теперь не было вопроса, что будет, если у Рейгара родится ребенок. Ребенок уже был. Может быть, Рейгар унаследовал слабое семя Эйриса, может быть ребенок никогда не будет дышать, не издаст свой первый крик, но это будет твердое, бесспорное доказательство неверности Рейгара. И это была просто неверность, постоянно напоминала она себе, просто связь, иначе она сошла бы с ума. При дворе не было мужчины, женщины или ребенка, которые не знали бы, что Лианна не хотела здесь находиться. Многие из них верили, что любовь Лианны к Рейгару увяла и умерла в секунду, когда Эртур Дейн поразил Брандона Старка. Это не было полной правдой, но Элия была довольна, что так говорили. Не было бы ничего хуже, если бы придворные вдруг начали шептаться, что Рейгар верит, что возрождает заново Эйгона Завоевателя и его сестер.

То, что она больше проводила времени, думая о бастарде Рейгара, и Эйгоне и его королевах, чем о собственных детях, выворачивало ее наизнанку. Она не хотела, чтобы у них оставались воспоминания о ней, как о беспокойной и озлобленной, об их отце как о вечно отсутствующем или осыпаемым бранью, об их бабушке, как о сосланной на Север. Она пыталась проводить с ними по крайней мере час в день. Это было больше, чем в свое время могла проводить с ними время ее мать. Она никогда не сомневалась в любви Лорезы Мартелл к ней и ее братьям, но она не могла быть одновременно принцессой Дорна и матерью. Они говорили или с одной, или с другой.

Отец, вот кто играл с ними, кто учил их новым вещам, кто водил их плавать в Водные Сады, кто показывал ей и Оберину, как карабкаться по деревьям, прежде чем его здоровье начало подводить. Он читал им, и пел им, и она никогда при этом не считала его меньше мужчиной, чем он был. Он не был их правителем. Мать была. Он был ее консортом, как бы необычно это не было для остальной части Вестероса. Элия обожала его в том числе и потому, что он ничего от них не ждал, не то, чтобы у него не было амбиций или обязанностей – он просто не налагал их на своих детей.

Конечно, теперь она была королевой-консортом с собственными детьми, будущее которых уже продали, теперь она считала иначе, теперь она думала, как же тяжело было ее матери иногда, как бы она хотела, чтобы та была еще рядом. Рейгар был бы не ровня Лорезе думала она, нет, она знала. Ее мать могла сурово смотреть в глаза Тайвина Ланнистера в его собственном доме, и пусть она не могла заставить Старого Льва дрогнуть, она не была той, кто отвернет взгляд первой. Теперь Оберина звали Змеем, но именно их мать научила их терпеть. «Мужчины, вроде Тайвина, не имеют терпения», – сказала она как-то Элии. «Как только ты вручишь им топор, они начинают рубить деревья. Они не ждут, пока прекратятся дожди, корни пересохнут, а кора отойдет. Для них время – еще один враг, которого надо поразить, а не союзник».

Элия умела ждать. Она умела ждать, говорила она себе, она ждала, она ждет, она будет ждать, пока не прекратится дождь, пока не кончится буря, пока не поднимется солнце и не станет снова гореть высоко в небе над ними. Сначала восстание. Потом Рейгар. Она не позволит ему отобрать у нее Эйгона. Эйгон все еще в опасности. Он не обязан быть сыном своего отца или внуком своего деда. У него будет другой путь, просто не тот, что предвидит себе Рейгар, она это знала. Пусть даже у Лианны будет сын, а не дочь, она не позволит случиться второму Танцу. Никогда. Она позволит Рейгару совершить те же ошибки, что его предки.

Эйгон теперь уже ходил, и с каждым днем он становился больше, уже достаточно большим, чтобы кричать при виде нее и бежать ей навстречу вместе с Рейнис, когда она входила в комнату. Но он был слишком груб с котенком Рейнис, которого она звала Балерион, хотя звучало больше похоже на Барон, когда она говорила, и ей уже приходилось разнимать драки брата и сестры, теперь, когда Эйгон уже был достаточно большой, чтобы щипаться и шлепать в ответ.

– Я хочу к Визерису, – заявила Рейнис, прижимая мяукающего черного котенка к груди, пока Элия пристраивала Эйгона с игрушками. – Я хочу Виззи и Варга.

Элия понятия не имела, кем или чем был Варг, пока минут через десять не вспомнила, что своего серо-белого котенка Визерис назвал Вхагар. Она оставила Эйгона с кормилицей, и взяв Рейнис за маленькую ручку повела ее в поисках своего деверя и его кота-дракона. В последнее время все, о чем говорил Визерис, были драконы. Наверное, это был возраст. Оберин с ума сходил по лошадям в семь лет. Он сломал руку вскорости после дня рождения, когда его сбросило с седла, и она была втайне рада, что он был заперт внутри, и они могли больше времени проводить вместе. Они писали друг другу «тайные» послания на неправильном валирийском, притворяясь, будто сражаются с невидимым врагом, будто они шпионы и убийцы.