Текст книги "Сказки темного леса"

Автор книги: Djonny

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 52 страниц)

– Хуебэп! – орал в трубку Панаев. – Больше никогда сюда не звони! Иначе мы твой адрес вычислим, и тогда тебе пиздец! Ты меня понял?

Он был не так уж неправ. Недавно мы уже наказали одного телефонного грубияна: им оказался сожитель Иришкиной матери, который взял за привычку хамить Крейзи во время разговоров по телефону. Крейзи эту проблему представил нам так: наглый алкаш терроризирует бедную девочку (Иришку), а когда он (Крейзи) звонит к ней домой, вместо голоса любимой его встречают нецензурная брань и пьяные выкрики. Это хуйло, толковал нам Крейзи, воцарилось у Иришки дома словно дракон, вместе с целой сворой таких же отвратительных змеев. Так найдутся ли среди нас рыцари, которые…

Результатом этой проникновенной беседы стало то, что мы (Крейзи, я, Гуталин и Эйв) ворвались прямо к Иришке в квартиру. «Дракона» Гуталин и Эйв выволокли за шкирку из комнаты, затащили в ванну и вкатили ему преотменнейшей «пизды», а его «друзей-змеев» я запер в комнате и придушил с помощью слезоточивого газа. К сожалению, вместе с ними я «придушил» Иришкину маму, Иришку, самого себя и всех наших товарищей. Получилось так себе, но, как говорится – «победы не бывает без падших», а того «дракона» мы все-таки победили.

Так что Панаев был не так уж и неправ, угрожая телефонному хулигану – кабы не одно охуительное «но». Этим же вечером в штаб пришел Крейзи, который начал беседу со мной вот с какого вопроса:

– Слушай, Петрович, сегодня никто не звонил?

– Да нет, – ответил я, вспомнив, каким образом мы сегодня отвечали на звонки. – Никто!

– А… – Крейзи с облегчением вздохнул. – А то Благодетель говорит, что у ментов на вас лежит целая кипа жалоб. Дескать, звонить будут чуть ли не из самого Главка! Тут Крейзи уселся на лавку, пододвинулся ко мне поближе и зашептал:

– Есть сведения, что завтра нас придут проверять. Будет собрана комиссия: представитель ОБЭПа, кто-то из Главка, начальник местных ментов и куратор из Госкомэкологии. Назначено все это на девять утра…

– Прикольно, что ты мне сказал! – обрадовался я. – Завтра ноги моей здесь не будет…

– То есть? – удивился Крейзи. – А кто будет встречать комиссию? У меня дела в Комитете, Леночка тоже занята, остаешься только ты. Немедленно отправляйся домой спать и приходи завтра ровно к половине девятого. Ночными дежурными останутся Браво и Тень, а с утра…

– Да ни за что, – рассмеялся я. – Мне это на хуй не надо. Если хочешь тереться с мусорами, бросай свои дела и иди сам их встречать. Или попроси Кримсона – увидишь, что он тебе ответит.

– Очень надо, брат, – умоляюще произнес Крейзи. – Это дело больше некому доверить! В конце концов, это твой вокзал, ты тут старший оперативник. Встреть их, ну что тебе стоит?

– Ладно, – кивнул я. – Черт с тобой, уболтал!

С утра я проснулся свежим и отдохнувшим, полным оптимизма и жизненных сил. Налил себе сто пятьдесят водки, съел тарелку борща и пару бутербродов, выпил полчайника крепчайшего кофе. Я не видел особенного смысла ошиваться в штабе, ожидая встречи с «комиссией», поэтому для начала встретился возле метро с Эйвом. Мы немного покурили на улице, обсуждая готовящееся мероприятие, и к дверям штаба прибыли не «в половину», а где-то «без пяти». И сразу же заметили неладное.

Двери штаба (обычно плотно закрытые, чтобы не выпускать драгоценное тепло) теперь были приоткрыты примерно на треть. Взявшись за ручку, я потянул ее на себя, и сквозь открывшийся проем почти сразу же увидел Максима Браво. Он скорчился на груде елок и блевал, сунув голову и плечи в огромный пластиковый мешок.

Несколько удивленный таким делом, я сделал пару шагов внутрь помещения. Следующим, что я увидел, было тело Панаева, мертвым грузом лежащее на инспекторском столе. Голый по пояс Тень (он был только в ботинках и джинсах) лежал на спине, широко раскинув руки. В его обращенном к потолку лице не было не кровинки, грудная клетка не двигалась, а левую руку обвивала приспущенная перетяжка, сделанная из брючного ремня. А из вены, словно воткнутый в мишень дротик, торчал двухкубовый шприц со следами выбранного «контроля».

На столе возле Панаева лежала картонка, на которой были сложены: зажигалка, закопченная стальная ложка, пустые упаковки из-под шприцов и два «гаража».[241]241
  Гараж (сленг. нарк.) – пластиковый колпачок, надевающийся на иголку шприца.


[Закрыть] Рядом с ними виднелись распотрошенная обертка от сигаретной пачки и горка грязно-белого порошка, в котором наметанный взгляд без труда бы узнал героин.

Когда я это увидел, мой взгляд, словно молния, метнулся налево, к круглым настенным часам. До прихода комиссии оставалось меньше трех минут, так что самые первые мои мысли были такими:

1. Немедленно выйти из помещения.

2. Тщательно протереть дверную ручку.

3. Подняться по лестнице к платформам пригородных поездов.

4. Покинуть территорию вокзала.

5. Приехать домой, позвонить Крейзи и сказать, что я, похоже, проспал.

По счастью, я нашел в себе силы остаться. Вдвоем с Эйвом мы вытащили из помещения Панаева (который хоть и дознулся, но был все-таки жив) и неудержимо блюющего Браво. Кое-как взвалив Теня на плечи, Эйв схватил Браво под руку и потащил обоих наших «ночных дежурных» в направлении местного шалмана. Там он положил Теня на бильярдный стол, заказал кофе и принялся допытывать Браво насчет истории их с Панаевым «ночных похождений». Узнал он вот что.

В середине ночи Панаеву и Браво пришла в голову мысль зайти «на чай» к проживающей неподалеку Иришке. Причем «чай» был только предлогом: на самом деле товарищам нужна была чайная ложка. Получив желаемое, товарищи на трамвае (который Тень «застопил» с помощью природоохранного удостоверения) отправились в район Некрасовского рынка, где функционировала ночная «точка» по реализации героина.

Притаившись возле подъезда, друзья некоторое время ждали, пока не объявится хоть какой-нибудь покупатель. Через полчаса в подъезд вошел незнакомый молодой человек, и Браво, выждав положенное время, двинулся следом за ним.

– Жди меня тут, – напутствовал он Теня перед тем, как скрыться в подъезде. Долго ждать не пришлось: не прошло и пяти минут, как Браво выбежал из подъезда и с криком «Панаев, ноги!» ринулся в ближайшую подворотню. Вволю побегав по заснеженным дворам, друзья спрятались в каком-то парадняке, чтобы раскатать на обледенелом подоконнике «пару дорожек». Со шприцами и ложкой было решено покамест подождать.

После этого наши товарищи направились в сторону Московского вокзала, где пост ночного дежурного занимал человек из «Шестисотого Драккара» по прозвищу Якудза. Выдав себя за проверяющих Городского Штаба, Панаев и Браво проникли в помещение милицейского пикета, и покуда Якудза спал, сделали в журнале дежурств следующие записи:

«Приходнулся – отошел. Огурцов».

«Приходнулся – не отошел. Панаев».

Как выяснилось позже, надписи эти оказались пророческими. Покинув Московский вокзал, наши «дежурные» заложили по городу приличный крюк и только под самое утро вернулись в Городской Штаб. Устроившись в тепле, они высыпали героин на картонку, положили рядом Иришкину ложку, зажигалку и припасенные на такой случай двухкубовые шприцы. Тщательная подготовка не прошла даром, буквально через пару минут Браво с Панаевым «дознулись» едва ли не до смерти – один на куче елок, а другой прямо на инспекторском столе.

Выставив «дежурных» вон, я принялся с лихорадочной поспешностью приводить в порядок помещение. Полетели в мусорный мешок пустые водочные бутылки, объедки и грязная пластиковая посуда. В едином порыве исчезли полные хабариков пепельницы, смятые упаковки из-под сосисок и разбросанные тут и там номера газет «Грибная Правда», «Русский порядок», «Лимонка» и «Штурмовик». Я носился по комнате, словно вихрь, заметая наиболее очевидные следы вчерашнего пиршества.

Я почти успел: когда я впрыгнул в кресло и еще раз окинул помещение критическим взглядом, за дверью как раз послышался звуки шагов и чьи-то приглушенные голоса. Но боже мой! В суете мгновенной уборки я совсем забыл про лежащую на столе картонку с героином. Причем лежала она так, что с моего места до нее было ну никак не дотянуться!

Дверная ручка уже начала поворачиваться, когда я запрыгнул на стол, схватил картонку и стремительным движением переложил ее на подвешенный в углу комнаты электрощиток. А в следующую секунду я был уже на своем «рабочем месте»: сидел в кресле и с сосредоточенным видом перебирал кипу ничего не значащих бумаг.

Для меня так и осталось загадкой: кто были все эти люди, которые нынче утром пришли нас проверять? Я смог опознать только нашего куратора из Госкомэкологии, остальных я видел впервые. Черт знает, из каких министерств и ведомств их сюда принесло, могу сказать одно: мне они сразу же не понравились.

Один за другим проверяющие вошли в помещение. В такт шагам покачивались меховые шапки и тяжелые драповые пальто, в желтом свете ламп матово блестели холеные лица. Цепкие взгляды, подобно бритвенно-острым наконечникам копий, грозно сверкали из-под сурово сдвинутых бровей. Куратор из Госкомэкологии выглядел на фоне остальных затесавшейся в волчью стаю болонкой – заискивающе улыбающийся толстяк, украдкой вытирающий вспотевшие от волнения руки.

Не прошло и двух секунд, как взгляды проверяющих перестали обшаривать помещение и сошлись на моей персоне. Один из комиссии уже разомкнул губы, чтобы извергнуть из себя первый вопрос, как пришедший из глубины моего существа порыв подкинул мое тело вверх, словно распрямившуюся пружину.

– Здравствуйте! – решительно начал я, выкладывая на стол «инспекторский чемодан» и распахивая крышку. – Как вы сейчас увидите, мы подготовили для вас некоторые документы!

С этими словами я зачерпнул из чемодана несколько стопок протоколов и широким шагом двинулся к собравшимся. Каждая стопка относилась к какой-нибудь из ранее проведенных нашей организацией кампаний и была скреплена собственной скрепкой – с тем, чтобы каждому проверяющему досталась своя часть документов.

– Перед вами, – толковал я, распихивая документы по рукам, – данные за пять организованных при нашем участии кампаний: одну «цветочную», две «елочных», и две «можжевеловых». Как вы можете видеть, материалы сопровождаются сводными отчетами о числе задержанных нарушителей, сумме составленных протоколов и количестве изъятой лесопродукции. Например, для первой цветочной кампании такие данные составляют двести двадцать восемь человек и сто шестьдесят тысяч стеблей, для можжевеловой – сто тридцать пять человек и двадцать семь тысяч стволов можжевельника, а для елочной кампании прошлого года…

Меня понесло. В голове образовалась звенящая пустота, а язык все сыпал и сыпал трескучими цифрами. Да так, что если бы они в самом деле вылетали у меня изо рта, то в скором времени заполнили бы собой все помещение. Говорил я очень быстро, то и дело обращаясь к кому-нибудь из присутствующих с просьбой обратить внимание на те или иные места в имеющихся у них документах. Попутно я пересыпал свою речь миллионами различных подробностей, постоянно «перескакивая» с одной природоохранной кампании на другую.

– В период с 21.12.97 по 31.12. 97 в районе станции «Сортировочная» нашими инспекторами было задержано сто восемнадцать нарушителей, тридцать шесть из которых оказались оптовиками, провозящими от двадцати и до пятидесяти метровых елей. Любопытно, что девять человек из этого числа – Анисимов, Асанова, Баев, Богданова, Горленков, Дивисенко, Кичук, Ульбашева, Фесько – были задержаны весной 1998 года при проведении патрулирования на радиусах общественных бань в рамках «можжевеловой кампании». К сожалению, из двадцати семи тысяч семьсот двадцати восьми стволов можжевельника, изъятых за время этой акции, на рекультивацию были направлены только сто пятьдесят. Остальные двадцать восемь тысяч пятьсот семьдесят восемь стволов были уничтожены, как и девяносто пять тысяч стеблей Leucojum, Ruscus, Cyclamen, Crocus и Galanthus, изъятых за время цветочной кампании того же года. Оставшиеся шестьдесят пять тысяч были переданы в учреждения здравоохранения, школы и детские дома. Таким образом…

Через минуту я уже и сам не понимал, о чем говорю, а проверяющие и подавно. Большинство из них просто стояли, с трудом водя взглядами по страницам бумаг, а наиболее решительных я то и дело одергивал, поднимая ладонь и «выстреливая» в их сторону новые сведения. Минут через пять я прошелся по комнате и собрал документы обратно, а затем резко сбросил темп речи и совершенно обычным голосом произнес:

– Ну что же, спасибо. Надеюсь, что на ваши вопросы я смог ответить как можно более полно. К сожалению, в ближайшие несколько минут сюда приведут нарушителей, так что позвольте мне закончить с этим и приступить к своим непосредственным обязанностям. До свидания, уважаемые, с Новым Годом!

Ошалевшие от свалившихся на них сведений, проверяющие развернулись и потянулись из комнаты вон. За все время «проверки» ни один из них не проронил ни слова – ни «здрасьте», ни «до свидания», даже с Новым годом меня не поздравили. Сунув документы в чемодан, я присел на свое место и нацелился было достать из ящика стола пузырь водки, как двери открылись и в комнату заглянул куратор из Госкомэкологии.

– Молодой человек! – мерзкий толстяк явно перестал нервничать и теперь аж лоснился от удовольствия. – Нужно подготовить двадцать пять елочек для передачи в детские дома! А я загляну сюда часикам к шести и как раз их заберу…

Тут мне показалось, что куратор подмигнул, показывая, кому на самом деле пойдут эти двадцать пять елочек. Так что я тут же встал со своего места и как мог более почтительно произнес:

– Не извольте беспокоиться, все сделаем в лучшем виде. К шести часам будет готово, я лично за этим прослежу. Будьте насчет этого совершенно спокойны!

– Вот и хорошо! – расплылся в улыбке толстяк, стремительно выплывая за дверь. – Я очень на вас надеюсь!

Когда все закончилось, я запер дверь, снял с электрощитка картонку с героином и бросил её в мусорное ведро. После этого я сел на свое место и вынул из ящика стола бутылку водки и пластиковый стакан. В голове у меня, словно хоровод сухих листьев, кружились протоколы пяти кампаний, роились какие-то фамилии и цифры, во рту ощущался резкий привкус ничем не разбавленного вранья. Черт с вами, подумалось мне, работа-то сделана: с проверкой я разобрался! Осталось отложить для этой жирной крысы двадцать пять елок, и дело с концом! К полудню нужное количество елок, отобранные вручную и перевязанные синенькой подарочной лентой, гордо стояло в дальнем углу нашего штаба. Они бы так и уехали вместе с толстяком в «детские дома», кабы их не увели у него из-под носа другие посетители. А произошло это так.

Было примерно полвторого, когда двери штаба открылись, и в дверной проем по очереди протиснулись двое атлетически сложенных мужчин невообразимых размеров. Они были «раскачаны» до такой степени, что рельеф мускулатуры можно было разглядеть даже сквозь толстые зимние «пропитки». При этом оба посетителя выглядели так, словно собирались прямо отсюда идти на дипломатическую встречу, были коротко стрижены и по сумме признаков производили крайне пугающее впечатление.

Пару раз они уже приходили сюда, чтобы прикупить несколько десятков елок поприличнее, и каждый раз платили втрое против установленной на базарах цены. Не знаю уж, для кого они брали эти елки, но от одного вида этих мужчин мне тут же делалось нехорошо. И хотя они были со мной предельно вежливы, я не слишком этим обольщался: если бы они неожиданно передумали платить, я и не подумал бы возражать. Но они платили, всякий раз определяя цену по собственному разумению – причем так, что я еще ни разу об этом не пожалел. На этот раз один из них заглянул в помещение, увидел приготовленные мной елки и расплылся в широкой улыбке.

– Для нас приготовил? – спросил он.

– Ага, – ответил я, не решаясь расстроить отказом ТАКИХ покупателей. – Ровно двадцать пять штук!

– Грузите! – кивнул мой собеседник и потянулся за кошельком. – Вот, держи. Через полчаса я сидел со своей одноклассницей Кенди в баре «Диадор», а на столе перед нами стояли графин водки, тарелки с мясом «по-французски» и крохотные пиалки с салатом «Оливье». Я успокаивал себя тем, что успею раздобыть для куратора из Госкомэкологии еще елок, но, похоже, немного не рассчитал. Не учел, что с двух графинов водки, сдобренных парой бутылок шампанского и несколькими кружками ледяного пива я могу «перекинуться», и тогда мне не будет до этих елок ни малейшего дела.

Постепенно, вместе с тем, как в моей крови повышался уровень алкоголя, дикая, неуемная радость начала охватывать меня. Музыка стала громче, окружающие цвета вспыхнули ослепительной радугой, в груди поднялась и стала стремительно нарастать будоражащая чувства волна. Кенди я видел как будто сквозь пелену, которая постепенно смыкалась, поглощая мои сознание и память – до тех пор, пока не накрыла меня целиком. Тогда я исчез, а тот, кто дремлет в глубинах моего разума, открыл глаза и взял руль в свои руки.

Я проснулся на куче елок, каждой клеточкой измученного тела ощущая, что черное безумие отступило, и я снова могу что-то чувствовать и осознавать мир. На дворе стоял полдень следующего дня, Елочная Кампания подходила к концу, а я лежал и все никак не мог припомнить: вроде как вчера я должен был сделать что-то очень важное? Только вот что? Память работала с трудом, сознание двигалось вслепую сквозь смутную паутину ассоциаций, и вот, наконец… – Комиссия, – одними губами прошептал я, – я должен был встретить какую-то комиссию!

Обстоятельства вчерашнего дня полыхнули в моем сознании подобно серии ослепительных вспышек. Ага, сообразил я, комиссию я встретил – тут все в полном порядке. Двигаемся дальше: проданные елки, бар «Диадор», смутные очертания Кенди. Начиная с этого момента в моих воспоминаниях открывалась пропасть, заполненная лишь какими-то обрывочными видениями. Заглянув в неё, я содрогнулся от ужаса – до такой степени жутко все это выглядело. Первое, что я увидел, было лицо какого-то мужика с заломленными за спину руками. Его держали двое приписанных к нашему штабу бойцов ОПОРГ № 2, а я сидел на столе и хлестал ему по роже свернутым в трубку протоколом.

– Будешь еще рубить елки, сука? – орал я. – У, браконьерская рожа!

Судя по всему, вернувшись в штаб, я разошелся не на шутку. Нарушителей я приказал подтаскивать ко мне не иначе, чем с завернутыми за спину руками, после чего орал на них и лупил поперек рожи протоколами. Об одного мужика я излохматил целую пачку бумаг, прежде чем выяснил: это не нарушитель, а работник елочного базара, пришедший узнать – не продадим ли мы ему немного елей?

Понятно, что одному мне не удалось бы устроить подобный террор – так или иначе, а людей ко мне должен был кто-то подтаскивать. Тут мне здорово помогли бойцы ОПОРГ № 2, которые (невзирая на мое скотское состояние) продолжали беспрекословно выполнять любые мои приказы. В какой-то момент любой посторонний человек, который оказывался у нас в штабе, рисковал оказаться перед моим столом лицом вниз и с закрученными за спину руками. На беду, посередине очередной экзекуции в пикет заглянул куратор из Госкомэкологии. Он показал себя человеком недалеким – вместо того, чтобы «взять ноги в руки» и бежать, он ворвался в помещение и принялся орать, будто его резали:

– Что здесь происходит? – визжал он. – Ну-ка, вы, немедленно прекратить! Я кому сказал?! Я смотрел на него и не мог понять: откуда взялся нарушитель такой невиданной наглости? Амнезийные барьеры надежно отделяют «меня трезвого» от «меня пьяного», с куратором из Госкомэкологии моё «альтерэго» оказалось совершенно незнакомо. Так что не успел он еще закончить орать, как его руки оказались вывернуты, а лицо низведено до уровня моего стола. Тогда я взял очередной протокол, размахнулся как следует и от души врезал по этому лицу скатанной в трубку бумагой.

– Ну что, сука?! – спросил я. – Будешь еще рубить елки? А?

Потом было много чего еще: шум, крики, пиздюли и куратор из Госкомэкологии, который сначала что-то орал, а потом со страху едва не спрятался под стол. Это случилось, когда он по глупости решил напомнить мне про свои двадцать пять елок.

– Вы меня не так поняли! – прохрипел он из угла, в который мы его загнали. – Я просто пришел забрать свои елки!

Это взбесило меня до такой степени, что я отбросил в сторону протокол, схватил со стола лампу и попробовал задушить куратора шнуром. В этот момент кто-то напал на меня сзади, так что мне пришлось оставить свою затею и дать противнику решительный отпор. Здесь моя память давала сбой, я никак не мог вспомнить – кто был мой противник, как он смог миновать мою «охрану», и почему его самого не подтащили ко мне с заломленными за спину руками? На этом месте завеса тьмы становилась особенно плотной: дальше не было ничего, кроме холодного снега, медленно раскачивающихся фонарей и горького привкуса рвоты. Воспоминания плыли перед моими глазами, превращаясь в череду бессвязных образов – плыли, покуда не утонули во мраке беспамятства.

Вот черт, подумал я, что же я скажу Крейзи? На всякий случай я быстренько прокрутил в башке несколько «приемлемых вариантов». Случай опробовать это вранье представился очень скоро: не прошло и пяти минут, как я услышал в коридоре голоса, а затем дверь открылась и в комнату вошел Крейзи.

– Говорят, ты проснулся? – участливо спросил он, но что-то в его голосе навело меня на нехорошие мысли. – Ну, рассказывай!

– А что тут рассказывать? – начал я, на всякий случай усаживаясь на елках. – Комиссию встретил в лучшем виде, все прошло просто отлично. Мы просмотрели данные по пяти кампаниям, я сообщил проверяющим, что за период с 1997 по 1998 год нами было…

– Выключи эту шарманку! – оборвал меня Крейзи. – Говори по существу: больше ничего не произошло?

«Неужели он что-то знает?» – мелькнуло у меня в голове, но я тут же оборвал себя: «Да нет, откуда? Разве что слухи какие-нибудь дошли!» Поэтому я принял обеспокоенный вид и принялся врать как следует, вдумчиво и с расстановкой:

– На вверенном мне участке, Антон, произошло ЧП. Кто-то из дружинников – к сожалению, я не знаю кто – напился и грубил проверяющему из Госкомэкологии. К счастью, ничего страшного не случилось, все обошлось. Так что…

Пока я это говорил, Крейзи смотрел прямо на меня. И по его взгляду я догадался – знает он куда больше, чем мне показалось вначале. Такой взгляд ни с чем не спутаешь: презрительный и кислый, словно свернувшееся молоко. Дескать, давай, ври – я все про тебя знаю и другого не ожидал! Но на это раз я даже договорить не успел – Крейзи изменила выдержка.

– Значит, все обошлось? – вдруг заорал он. – Не случилось ничего страшного?! Кто-то ИЗ ДРУЖИННИКОВ, ты говоришь, ГРУБИЛ проверяющему?! Сука, да я же сам тебя от него оттаскивал! Обмудок, кретин!

Тут я присмотрелся к Крейзи повнимательнее и заметил на нем несколько характерных ссадин – следы вчерашней драки. А затем моя память наконец заработала, и я вспомнил: да, действительно, от проверяющего меня оттаскивал Крейзи.

– Ну а если ты все знаешь, – не на шутку разозлился я, – то какого хуя спрашиваешь?!

– Ладно, ладно, – успокоил меня Крейзи, на всякий случай отодвигаясь в сторону. – Не кипишуй, авось как-нибудь обойдется! В первый раз, что ли? Давай, вставай!

Как я уже говорил, кампания подходила к концу, последняя наша кампания. Нам неоткуда было знать, что время прекращения наших полномочий уже не за горами, и что в Новом Году общественная инспекция будет полностью расформирована. Впрочем, даже если бы это стало известно, мы бы не слишком расстроились. Мы свято верили: если одна дверь закроется, другая откроется, и на наш век с избытком хватит интересных вещей.

Вечером тридцатого числа мы покинули Городской Штаб, навсегда оставив позади оперативную природоохрану – преступную и справедливую, необходимую и в то же время бессмысленную – непростое дело, в течение последних лет заставлявшее быстрее колотиться наши сердца. Но мы не могли уйти, не попрощавшись – так что в конце этой мелодии прозвучал завершающий аккорд. На площади возле Витебского вокзала расположено сразу два елочных базара – один справа, а второй слева от центрального входа. В течение кампании мы скидывали на эти базары огромное количество елок, покуда нам не пришла в голову оригинальная мысль: забрать все елки с одного базара и продать на другой.

Так мы и сделали: под пронзительные крики хозяина базара перетащили елки через площадь и покидали их в сетчатый загон. Хозяин второго базара не посмел нам отказать, и через несколько минут мы уже садились в метро, довольно шурша «свежезаработанными» деньгами. Это стало последним нашим деянием на ниве природоохраны – мимолетным росчерком, маленьким, но приятным штрихом.