Текст книги "Сказки темного леса"

Автор книги: Djonny

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 52 страниц)

Сначала играли по мелочи, для разогреву – но постепенно ставки росли, а Торина охватывал все больший ажиотаж. Перед заключительной партией Торин (невзирая на возражения более осмотрительных учеников) – поставил против уже проигранной им половины мешка оставшуюся половину. Торин поступил так, потому что был весьма уверен в победе. Перед финальной партией Строри проявил подлинное мастерство, слив Оукеншильду несколько игр подряд. После этого мы отправились к себе, с трудом волоча за углы огромный мешок – весь запас еды, имевшийся в распоряжении у Торина Оукеншильда. С нами отправились наши товарищи из продуктовой палатки и сам Торин, которого мы подкупили предложением выпить у нас на стоянке чаю, обсудить недавние события и как следует поесть.

Оукеншильд принял наше предложение с радостью. На его стоянке еды не осталось, а, кроме того, Торина раздражали постные лица оставшихся без завтрака учеников. Наверняка он рассчитывал перекусить чего-нибудь втайне от них, но вышло иначе – Торин натерпелся страху и остался без завтрака. Вышло это так.

– Кто это к нам пришел? – закричали товарищи, едва завидев Оукеншильда. – Торин, давай к нам! Окружив Торина, друзья принялись дергать его за одежду, подтрунивать и шутить. Непривыкший к такому обращению, Торин некоторое время стоял совершенно потерянно, но в конце концов собрался с силами и сделал свой ход. Скорее всего, он надеялся обернуть ситуацию для своей пользы, и поэтому стремился произвести на нас впечатление. Надо отдать Торину должное – произвести впечатление ему удалось.

– Подождите смеяться! – довольно резко одернул Торин наших товарищей, собравшихся вокруг него. – Сейчас я вам кое-что покажу!

С этими словами Оукеншильд подошел к берегу озера, прямо в одежде заступил в воду и пошел на глубину. Когда вода дошла ему до груди, Торин остановился, повернулся лицом к нам, выхватил из ножен катану и страшно, пронзительно закричал. Не прекращая голосить, Оукеншильд принялся рубить воду мечом, поднимая невообразимое количество мелких брызг. Он создал вокруг себя настоящую водяную завесу, преломляющую свет – так что на какое-то время его фигура как будто облеклась в сияющую одежду из радуги.

Все стояли, потрясенные истошным голосом Оукеншильда – хлещущим, словно ременная плеть из средоточия расцвеченной солнцем водяной тучи. Единственным, кого не впечатлило это зрелище, оказался Маклауд. Едва завидев на отмели Оукеншильда, он разделся до плавок, намотал на запястье удавку и без всплеска, как опытный крокодил, скользнул с берега в прозрачную озерную воду.

Видно было, как его фигура мелькнула за спиною у Торина, над песчаным дном – а уже в следующую секунду шею Оукеншильда захлестнула петля. Торин выронил меч, взмахнул руками, силясь удержать равновесие, но не смог. Маклауд стремительно потащил его за удавку на глубину. За несколько секунд Торин совершенно исчез с наших глаз, лишь иногда на поверхности мелькала его замотанная в черные тряпки рука, поднимая на спокойной поверхности воды стремительно затухающие концентрические круги.

– Глубинный страж уволок Торина в воду, – прошептал потрясенный Кузьмич. – Пиздец Оукеншильду!

Похоже, что Барин был прав. Через несколько минут выбравшийся из озера Маклауд выкинул на прибрежный песок бесчувственное тело Торина. Больше всего оно напоминало промокший, расползающийся по швам картофельный мешок. Немного придя в себя, откашлявшись и выхаркав из легких лишнюю воду, Торин на четвереньках пополз обратно на холм. Оукеншильд тащился, ни на кого не оглядываясь – с лицом, белесым от пережитого ужаса.

– Поучительный пример! – заявил Крейзи. – Видели, как озеро его наказало? Поделом!

Проводив Торина взглядом, мы принялись завтракать и пить чай, параллельно обсуждая планы на грядущий день. Все это заняло не более получаса – перекусить, выпить водки и покурить немножечко конопли. Но когда мы снова поднялись на стоянку Торина, то увидели лишь вытоптанную пустую поляну. Ниндзя Оукеншильда и след простыл.

– А-а-а, блядь! – закричал Маклауд, чья ненависть к людям Оукеншильда не была еще должным образом утолена. – Петрович, айда бегом к станции, на перехват!

Похватав, что попалось под руку, мы бросились по лесным дорогам вслед за бойцами Оукеншильда. Маклауд, Кузьмич, Королева и я побежали в сторону станции, а остальные – вокруг Истока и по другим направлениям. Но проклятые ниндзя исчезли бесследно – как исчезает лунный свет, скрытый набежавшими облаками.

Оукеншильд увел своё войско по лесу в неизвестном направлении, держась вдалеке от основных дорог. Так что перехватить его теперь не было ни единой возможности. Мы с Кузьмичом добежали только до поворота на Недоступную, а там воля к преследованию совершенно покинула нас.

– Ебись он колом, этот Оукеншильд! – заявил Барин. – Какой смысл гоняться за ним? Не хочу больше бежать!

Усевшись на обочине, мы закурили и принялись рассеянно наблюдать, как продолжают преследование Маклауд и Королева – размашистой рысью удаляясь по грунтовке в сторону станции. Через некоторое время их фигуры скрылись за поворотом, а мы с Кузьмичом пошли обратно в лагерь: пить водку и ожидать новостей. Они не заставили себя ждать. Прибежав на станцию, Маклауд и Королева не обнаружили там и следа воинов Оукеншильда. Порядком разочарованные, они уселись на платформе передохнуть – но тут их осенила неожиданная и весьма перспективная мысль. Появилась возможность обернуть ослепительной победой кажущееся поражение. Идея эта посетила наших товарищей в тот самый момент, когда они увидели уже знакомое вам объявление о фестивале, криво прилепленное на бетонном столбе.

– Хм… – прикинул Маклауд, глядя на этот листок. – Если Торина нет, кто же будет устраивать фестиваль?

– Мы, кто же еще! – ответила Королева. – Пошли, посмотрим расписание прибывающих электричек!

Когда электропоезд на Кирилловское, громыхая колесами, прибыл к платформе, перед глазами появившихся из тамбура гостей фестиваля предстала умилительная картина. Маклауд сидел на лавочке под объявлением с самым смиренным лицом, а Королева, распустив волосы, стояла возле столба рядом с ним.

– Ребята, – обратилась она к подошедшим ролевикам, – вы ведь приехали на фестиваль?

– Да, – ответили те, – а вас Торин послал нас встречать?

– Ага, – ответил Маклауд, – пошли скорее!

– К чему эта спешка? – удивились новоприбывшие, но Королева сразу же объяснила, почему.

– Жалко здесь время терять! – заявила она. – Ведь там так здорово! Скоро начнется турнир, а сейчас у озера поют менестрели. Торин просил передать, чтобы вы поторопились! Жалко, если праздник начнется без вас!

– Не, без них не начнется, – обронил Маклауд, но никто из прибывших не придал должного значения его словам.

Таким образом, Ториновский фестиваль превратился в западню, настоящую ловушку на тех, кто падок на подобные мероприятия. Мы установили патрули у станции и на лесных дорогах – и к вечеру в наши сети попало множество приглашенных. До места они шли своим ходом, воодушевленные красочными рассказами о фестивале – но у озера их движение прекращалось. Хватая их небольшими группами и по одному, мы с величайшим старанием вязали их капроновой веревкой и рассаживали под деревьями, неподалеку от нашей стоянки. Для них уже была приготовлена праздничная программа: мы назначили на эту ночь величайший Круг Игр, которому еще не было равных в истории.

Когда багровый закат пал на озерные воды, мы разожгли у себя на стоянке огромный костер. Пойманных сторонников Оукеншильда направили в организованный женой Маклауда и Королевой «косметический салон». Там их старательно вымазали углем, нарядили в юбки из папоротника и еловых лап, а на головы приспособили «шлемы», сделанные из смеси озерной глины, гречневой каши и старых макарон.

Из этого Круга Игр мне больше всего запомнилось четыре игры – «Узорный Гульерик»,[150]150
  Поводом для изобретения этой игры послужил человек, прибывший на семинар Торина на велосипеде, а название связано с моею безграмотностью. По традиции мастер-распорядитель (должность которого занимал я) тянет из шапки клочки бумаги с названиями игр, брошенные туда собравшимися. Там могут быть как старые игры, так и новые – и на этот раз я вытянул из шапки листок с надписью, которую прочел как «узорный гульерик». На самом деле там было написано «узорчатый гульфик», но традиция нерушима: как мастер-распорядитель объявил игру, так и будет. Суть игры состоит в следующем: человеку говорят, будто бы его собираются катать три круга на велосипеде вокруг стоянки. Предварительно сиденье поднимают так, чтобы он не мог достать ногами до педалей, а руки привязывают к рулю. После этого Гульерику одевают на голову плотный мешок и действительно везут три круга, сопровождая все это дело песнями и весельем, как бы предвкушая то, о чем сам Гульерик еще не знает. Под конец третьего круга велосипед разгоняют и запускают в озеро – с небольшого обрыва.


[Закрыть] «Сказочник и Болотная Лихорадка»,[151]151
  Для этой игры в первую очередь необходимо организовать удобные лежаки на берегу озера. Сказочник входит в воду по грудь и принимается в лицах рассказывать какую-нибудь общеизвестную сказку, а мастер-осветитель подсвечивает все это лучом мощного фонаря. При этом Сказочник обязан тщательно наблюдать за сигналом мастера-распорядителя, при подаче которого должен сразу же прервать свой рассказ, поднять руки с двумя вениками, до этого момента спрятанными под водой и начинать симулировать эпилептический припадок. По другому сигналу он должен оставить это занятие и продолжать сказку – в лицах и с того же самого места. Собравшиеся на берегу не знают, когда именно Болотная Лихорадка одолеет Сказочника, что придает игре очарование и особенный шарм. Правда, на этот раз у братьев возникли серьезные разногласия вот по какому поводу: что за сказку рассказывал Сказочник? Кое-кто утверждает – это была Курочка-Ряба, кому-то послышалась басня про Колобка, а кому-то – история Снегурочки. Похоже на то, что каждый из нас слышал в тот раз свою сказку, чему до сих пор нет никаких вразумительных объяснений. Мы назвали этот случай «феноменом Сказочника».


[Закрыть] «Мученик»[152]152
  Игра Мученик никогда не назначается просто так, потому что относится к Штрафному Кругу Игр (назначающемуся только тем, кто не желает по доброй воле участвовать с должным усердием в Основном Круге). Для этого Мученика накрепко привязывают к дереву, после чего объявляют – ты бесполезен, поэтому мы обольем тебя с ног до головы бензином и подожжем. Мученику действительно льют немного бензина за шиворот и на грудь (для запаха), после чего за деревом подменяют бутылку и обливают его с ног до головы – но уже водой. После этого бутылку меняют опять и делают длинную и извилистую бензиновую дорожку – от конца поляны и до самых ног Мученика. Когда поджигают бензин, мастер-осветитель должен немного подсветить лицо Мученика сбоку, чтобы все собравшиеся могли видеть гамму впечатлений – проявляющуюся все сильнее по мере приближения огня.


[Закрыть] и «Лиловый Шепотун».[153]153
  Для этой игры все собравшиеся должны сесть вокруг костра, взяв на себя обязательства до поры не оглядываться. Мастер-по-Шепотуну в это время выводит из лесу к стоянке самого Шепотуна, который движется на четвереньках, изо всех сил натягивая застегнутый у него на шее собачий поводок. В обязанности Шепотуна входит бесноваться в этом ошейнике, шипеть и угрожать собравшимся своими клыками, а мастер-осветитель обязан с помощью фонаря подать эту картину в максимально выгодном свете. По опыту – наибольшее наслаждение всем доставляет притворный ужас перед Шепотуном, который демонстрируют друг другу накуренные собравшиеся.


[Закрыть] Не только мы оценили по достоинству эти игры: за праздничной программой с огромным наслаждением наблюдали прибывшие под вечер из Каменки дембеля-миротворцы. Наша затея им очень понравилась, и наутро они уходили с четким намерением организовать подобные развлечения у себя в части. Это дает вышеперечисленным играм надежду на бессмертие – вполне возможно, что и сейчас в Каменке какой-нибудь «дедушка» говорит провинившемуся «духу»:

– А ну, тело, изобрази-ка мне Лилового Шепотуна!

Ночь пролетела незаметно, а рассвет мы встречали уже на опустевшей поляне – пресытившись под утро развлечениями и разогнав пленных. Ласковые лучи утреннего солнца падали на мир, все было тихо, благообразно и мирно. Усевшись возле догорающего костра, мы наблюдали за Строри, который взялся зашивать джинсы. По крайней накуренности он намертво пришил их к собственному спальнику, лежащему в это время у него на коленях.

Именно в этот момент невысокий, наряженный в серые слаксы и тонкую пропитку человек вышел из лесу на нашу поляну, небрежно помахивая зажатой в правой руке здоровенною «Моторолой». У него был сильно недовольный вид, как будто он не на берег лесного озера вышел, а явился в фирменный магазин – заявить претензию по поводу грубости и некомпетентности персонала.

– Так, – с ходу заявил он, – что это мы тут видим?

Это был первый случай, когда мы увидели в лесу сотовый телефон (одну из первых моделей «Моторолы» – прямоугольную коробку без экрана с выдвижною антенной). Незнакомец остановился всего в нескольких метрах от нас – а мы неподвижно сидели, пораженные его наглостью и мажорским видом. Строри в этот момент едва не проколол себе ногу швейной иглой, а Крейзи выронил из рук на газету наполовину забитый косяк – чего за ним обычно не водится.

– Чего вы расселись? – вновь обратился к нам незнакомец, подозрительно уставившись на наши удивленные лица. – И вообще – кто вы такие?

Тут надо отдать должное Маклауду, единственному из нас, кого совершенно не смутила необычная ситуация. Встав на ноги, он подошел к незнакомцу, положил ему руку на плечо и громко произнес:

– Это как раз то, что нам нужно!

Через несколько минут, когда незнакомец сменил свой первоначальный имидж (примерив на себя шлем из каши и юбку из папоротника) – между нами состоялась вот какая беседа:

– Я не затем приехал сюда, – визгливо выкрикнул незнакомец, – чтобы меня мурыжили какие-то Грибные Эльфы! Вы меня не знаете: я названный брат самого Торина Оукеншильда!

– Для тебя было бы лучше этого не говорить, – заметил Кузьмич, но незнакомец не унимался:

– Сейчас я позвоню в милицию, и тогда вам пиздец! Немедленно отпустите меня! Барин, услышав эти слова, взял принадлежащий Ториновскому брату сотовый телефон и куда-то унес. Вернувшись через минуту, он подал Ториновскому брату железную миску, в которой лежала его «Моторола»: мелко накрошенная топором, с антенной, вертикально торчащей из кучи обломков.

– Звони! – предложил Кузьмич. – Что же ты не звонишь?

Брат Торина уставился на миску в некотором оцепенении, вытаращив глаза, а Барин стоял рядом с ним неподвижно. Ничего не предвещало того кошмара, что случился буквально в следующий момент. Когда я это увидел, то поначалу не поверил своим глазам – до такой степени дико и необычно выглядел поступок Кузьмича.

Чуть подавшись вперед, Барин всунул миску прямо в руки Ториновскому брату. А когда тот вцепился в неё – обхватил его левой рукой за затылок и потянул на себя. Брат Торина принялся сопротивляться, но эта борьба длилась недолго. В следующую секунду Кузьмич с силой выбросил вперед другую руку и вырвал у брата Торина правый глаз. После этого Барин отступил на два шага назад, победно глядя на нас и высоко подняв зажатое в пальцах глазное яблоко.

– Кузя, блядь! – закричал я. – Ты чего делаешь?

– Тяжкие телесные! – зарычал Маклауд. – Барин, сука, вписал нас в блудняк!

– Чего вы орете, какие еще тяжкие телесные? – спокойно ответил Кузьмич. – Приколитесь лучше, у этого пидора искусственный глаз!

– Фу, напугал… ну гондон! – набросился Маклауд на Ториновского брата. – Второй глаз тоже искусственный? А ну, вынь, покажи!

Побросав одежду и обувь Ториновского «родственничка» в костер, мы нагрузили на него раздувшийся от нажитой добычи рюкзак Маклауда, похватали свои вещи и отправились в обратный путь. Мы собирались ехать домой, но по дороге нас поджидало еще одно забавное приключение.

На очередном повороте грунтовой дороги мы повстречали Леву-Хоббита – жирную чернявую тварь, нагруженную тяжеленным рюкзаком. Он прошел мимо нас с самым постным выражением лица, лишь искоса глянув на брата Оукеншильда, перемазанного сажей и облаченного в юбку из папоротника и еловых лап. Лева-Хоббит известен в Питере своей жадностью и нежеланием делиться едой, так что нам показалось хорошей идей проверить эти расхожие слухи.

– Привет, Лева! – крикнул Маклауд. – Есть у тебя хлеб?

– Нету, – буркнул Лева, но как-то неискренне, так, что всем сразу стало ясно – Лева врет.

– Ну, Лева, – ласково попросил я, – не откажи! А то у нас консервов полный рюкзак – и ни куска хлеба. Так как?

– Нету у меня ничего! – категорически заявил Лева и тут же добавил: – Пропустите, я опаздываю на фестиваль!

– Не спеши ты так, Лева, – начал было я, но меня перебил Строри:

– Петрович, Маклауд – нам некогда! Из-за этого жирного мудака мы опоздаем на электричку! Живо пошли!

Мы развернулись и пошли было дальше, но Лева-Хоббит рассудил иначе – не забыл Строриных слов про жирного мудака.

– Сами вы мудаки, – донеся до нас его голос. – В лесу надо иметь собственный хлеб! Обернувшись, мы заметили Леву-Хоббита – он улепетывал по дороге со всех ног, просунув пухлые ручки под лямки неподъемного рюкзака. Переглянувшись с Маклаудом, мы сбросили на дорогу собственные вещи и бросились в погоню за Левой.

То, что случилось с Левой, я склонен называть «спонтанный спецманевр». Я бежал первым, а когда догнал Леву – тут же набросил ему сбоку на шею капроновую петлю. Я не стал дергать за веревку, пытаясь остановить Левин разгон, а поступил с точностью до наоборот. Обогнав Леву, я изо всех сил принялся тянуть за концы веревки, придавая его бегу дополнительное ускорение. В этот момент Маклауд, настигнув Леву сзади, в прыжке ударил ногою ему в рюкзак, от чего Леву с еще большей скоростью бросило вперед. Тогда я резко остановился, изо всех сил натягивая удавку – приседая и упираясь ногами. Из-за этого Леву понесло вокруг меня по широкой дуге, которая закончилась, когда Лева на полной скорости врезался башкой в придорожную ель. Удар был столь страшен, что удавку вырвало у меня из рук, а Леву отбросило от дерева на пару метров назад. Вынув у Левы из рюкзака буханку хлеба, мы отправились догонять своих – счастливые сделанным и премного довольные собой.

Возле поворота на садоводство мы отправили брата Торина в лес, накрепко наказав ему ни в коем случае не показываться на станции. По слухам, некоторое время он скрывался в лесу, пока не был обнаружен грибниками: голый человек в юбке из папоротника, прячущийся под корягой. Нас весьма обрадовали эти слухи. Но они – ничто по сравнению с тем, что мы услышали всего через несколько дней по возвращении в город. У этих слухов есть своя, собственная предыстория.

Один из тех господ, что были захвачены нами для ночного Круга Игр, оказался не робкого десятка. Он прямо спросил у нас: с какой стати и почему мы над ним издеваемся? Это оказался близкий друг Торина Оукеншильда, запомнившийся нам под именем Мученик. На его вопросы мы ответили вот как:

– Торин собрал с нас по восемьдесят рублей, – с самым серьезным видом заявил Мученику Кузьмич. – Кроме того, мы сдали ему продовольственные взносы – так что теперь остались совсем без еды.

– А теперь Торин съебал, – поддержал эту провокацию Строри. – Видишь ведь сам, его нигде нету! Против тебя лично мы ничего не имеем, просто мстим таким образом Торину за кидок. Потерпи, и все образуется!

Какое-то время Ториновский друг терпел, но когда приехал в город, терпение у него истощилось. Прямо с вокзала он поехал к Торину домой и принялся колотить в дверь. А когда Оукеншильд ему отпер – друг с порога заехал Торину по еблу. Так Оукеншильда настиг посланный из леса пиздюль – полной моральной победой завершая историю нашей борьбы против школы ниндзя Торина Оукеншильда.

День отморозка

«Смерти нет, Микки, потому что мы – ангелы!»

Мелори Нокс.

Истинно сказано: ищите и обрящете, трудитесь – и воздастся по вашим трудам! Военная кампания против Торина Оукеншильда нашла горячий отклик в человеческих сердцах, а по осени в газете «Метро» даже появилась публикация, освещающая этот занятный случай.

Автор этой статьи, подписавшийся псевдонимом Артанис Моргенштерн, выпустил этот материал в свет под шапкой «Грибные Эльфы или свежий воздух». Избранные части этого материала я вам сейчас процитирую. Возможно, что за прошедшие годы я немного подзабыл основной текст, но вся суть останется прежней:

«Августовская ночь. На поляне у костра сидят несколько ребят. Неожиданно из леса начинают лететь пули – пока пневматические…»

С этого слезливого пассажа начинается статья, а затем автор как бы разворачивает перед читателями проблему, не стесняясь при этом очевидной дезинформации:

«Среди Питерских ролевиков существует группа „Грибные Эльфы“. Они объявили себя викингами и ездят на игры, обпившись отвара из мухоморов…»

Автор заканчивает свое выступление своеобразной моралью:

«Как получилось, что восемь Грибных сумели до такой степени запугать больше тысячи ролевиков?»

На предложенный читателю вопрос сам Артанис не дает никакого ответа, тщательно избегая любых объяснений. Поэтому остается загадкой: откуда взялись в Питере (на дворе осень 1997 г.) больше тысячи ролевиков, и сколько из них явились к Артанису на референдум – заявить про степень запуганности? В своей публикации Артанис обращается с фактами весьма умело – передергивая, словно опытный онанист. Ссыкливый Торин и его воины-ниндзя превращаются под ударами пера Моргенштерна в «больше, чем тысячу ролевиков», а имевшие место события намеренно раздуваются.

Не знаю, на какую реакцию рассчитывал сам автор, но наши товарищи оказались этой публикацией премного довольны. Неудивительно – ведь про нас еще ни разу не писали в газетах! За свой труд Артанис Моргенштерн удостоился специального места в наших списках, и при личной встрече мы рассчитывали его как следует вознаградить. Очень жаль, но до сих пор нам не представилось подходящего случая.

Это был не единственный ответ: по слухам, брат Торина Оукеншильда после своего посещения «фестиваля» был госпитализирован с диагнозом «нервный срыв». Маленько излечившись, он тут же бросился в милицию – жаловаться на Грибных Эльфов.

Милицейскому чину, принимавшему у него заявление, Оукеншильд-младший изложил ситуацию так:

– Меня ограбили и избили! Что мне теперь делать?

– Пишите заявление! – отозвался дежурный милиционер. – Знаете, как писать?

– Нет, – признался незадачливый терпила,[154]154
  Терпила (блат.) – потерпевший.


[Закрыть] – я раньше с этим не сталкивался. Помогите мне!

– Хорошо, – согласился дежурный. – Я сейчас запишу все с ваших слов, а вы просто подпишетесь внизу. Готовы?

Тут дежурный вынул листок бумаги, нарисовал соответствующую «шапку» и приготовился писать.

– В воскресенье утром, двадцать четвертого августа, – начал брат Торина свою обличительную речь, – я приехал в Каннельярви, на побережье озера Исток.

– Исток… – повторил дежурный, закончив писать. – Что дальше?

– Там должен был проходить молодежный фестиваль, – продолжал диктовать брат Торина, а дежурный записал это и опять переспросил: – Так, фестиваль… Что еще?

На этом месте брат Торина вдался в пространные и совершенно ненужные объяснения – что это был за фестиваль и кто именно должен был на него приехать. Дежурному пришлось сначала перевернуть первый листок, а затем взять из стопки следующий – столько подробностей вывалил на него Оукеншильдовский брат. Но на этом дело не кончилось – и только к третьему листу дежурному удалось добраться до сути самой проблемы.

– Ко мне подошли эльфы… – Ториновский брат надиктовывал быстро, особенно не утруждая себя размышлениями, и дежурный поддался.

– Подошли эльфы… – машинально озвучивая написанное, переспросил он, но тут же спохватился:

– Что? Какие эльфы?

– Грибные, – серьезно ответил брат Торина.

Тут дежурный отложил в сторону испорченный бланк и уставился на заявителя с выражением крайней неприязни.

– Вы толкиенист? – подозрительно спросил он, в упор глядя на Ториновского брата.

– Да, – без тени сомнения ответил тот, – и являюсь членом Санкт-Петербургского Толкиеновского Общества! Мы…

Но что именно «мы», брат Торина сообщить не успел, так как взбешенный дежурный поднялся со своего места и принялся на него орать:

– Жалобы на эльфов милиция не рассматривает, обратись с этим к профессору Толкиену! – разорялся дежурный, игнорируя жалкое «я же не знал» Ториновского брата. – Кто за вас будет думать?!

Перед тем, как за Ториновским братом захлопнулись двери отдела, дежурный еще раз напутствовал несостоявшегося терпилу:

– Вон отсюда, скотина! И чтобы глаза мои тебя здесь больше не видели!

Другой смешной случай произошел в октябре этого года в Нимедии, на нашем холме. Конец октября в 97-м выдался холодным и снежным, ударили самые настоящие морозы – но нас это не остановило. Мы стартовали вечером двадцать четвертого числа, прихватив с собою восемьсот грибов, пятилитровую канистру спирта, полкружки дури и две упаковки лимонного «Швепса». Есть своя, особенная прелесть в зимнем лесу. Белый покров укутал землю, тяжело осел на мерзлых ветвях – но между стволами все так же господствует угольно-черная мгла. Она становится лишь плотнее по мере того, как человеческий взгляд погружается в эту бездонную перспективу – а под её пологом лопаются от стужи корявые стволы матерых елей. Иногда ветер приносит тяжелые тучи – словно огромные мешки со снежной крупой, и тогда весь мир исчезает в бешеном танце падающих с неба белесых хлопьев.

Погода стояла на редкость морозная – дело шло к минус тридцати, но пока что так было только под Питером. А в Москве как раз заканчивалось «бабье лето» – светило солнце, и температура ниже плюс пятнадцати не опускалась. Поэтому Дурман, которого мы загодя пригласили посетить наш праздник, выехал из столицы облаченный только в косуху, джинсы и высокие ботинки армейского образца.

Добравшись до Питера на перекладных, Дурман сразу же поспешил на Финляндский вокзал, и к середине субботнего дня оказался в Заходском. Зимний лес показался ему совсем незнакомым, а Нимедию Дурман нашел, лишь проплутав по сугробам несколько часов. Когда он принялся копошиться у входа в палатку, его было не узнать – до такой степени он замерз и окоченел. Ободрав с Дурмана промерзшую одежду, мы завернули его во множество спальников и одеял, а для сугрева прописали ему кружку спирта и шестьдесят грибов. Немного придя в себя, Дурман сообщил нам, что приехал в Заходское не один – по дороге из Москвы он встретил попутчика, которого уговорил ехать с собой. Этот попутчик оказался совсем не приспособлен к суровым зимним условиям. Обутый только в легкие полуботинки, он быстро разочаровался в блужданиях по зимнему лесу.

– Еб твою мать! – вещал нам из палатки немного согревшийся и раскрасневшийся от выпитого спирта Дурман. – Этот мудила лег под ель и сказал, что дальше идти не может. Сходите до него, а? Ведь замерзнет же насмерть человек!

Снарядившись кто во что (кто в пуховики и зимние ботинки на меху, а кто и в шинели да валенки), мы отправились на розыски, обратно по Дурмановским следам. Сразу найти пропажу не удалось – Дурмановский попутчик не стал дожидаться под елью подмоги, его следы вели теперь в направлении военного полигона. Мы обнаружили его у поворота на Грачиное – замерзшего сверх всякой меры человека в тонкой косухе, слаксах и кожаных туфлях. Не в силах больше идти, он сел под дерево и так и сидел – с бледным лицом, обхватив плечи трясущимися от холода руками. Доставив его на холм, мы применили к нему те же самые меры, что и к Дурману – обернули одеялами, дали выпить кружку спирта и съесть шестьдесят грибов. Костра по зимнему времени мы не делали (обременительно, да и незачем) – поэтому жили просто так, установив рядом три имевшихся в нашем распоряжении палатки. Навалив внутри груду теплых вещей, мы закапывались в одеяла и высовывались наружу только затем, чтобы поссать и обменяться с соседями закуской. Но попутчик Дурмана решил вмешаться в спокойное течение нашего быта.

– Эй, чуханы, – неожиданно обратился он к нам. – Харэ пиздеть, спать мешаете! Уже и это его заявление немало всех удивило, но Дурманов попутчик на этом не успокоился – выпутался из-под одеял и продолжал развивать свою мысль. Если говорить вкратце, то суть его манифестации сводилась вот к чему:

– Я недавно откинулся с тюрьмы, – с выкаченными глазами вещал он. – И теперь здесь все так будет, как я прикажу! Освободите эту палатку, возле меня вам делать не хуй! Живо, чуханы, шевелитесь!

Нам было хорошо видно, что Дурманов попутчик перекинулся – его с головой выдавало побелевшее лицо и обессмыслившиеся глаза. Но он и так уже сказал дохуя лишнего, а когда принялся угрожать ножом – терпение у братьев истощилось.

Строри выбил нож у него из руки, а затем мы выволокли Дурманова попутчика из палатки, крепко опиздюлили и оттащили в густой ельник у подножия холма. Бросив охуевшего сидельца под дерево, мы вернулись к себе в палатку и сразу же забыли о нем.

Темнота упала на мир, растворяя в себе все дневные образы – и мы тоже полностью растворились в этой темноте. Я свернулся калачиком под грудой тряпок и одеял, где меня хранили от лютого холода этанол и волшебные грибы. Угревшись в этом логове, я слушал вой зимнего ветра, скрип обледенелых ветвей и приглушенное дыхание братьев. Слушал, пока не уснул.

С утра меня разбудили стук топора и приглушенные голоса.

– Завтракать пора, – я узнал выговор Алены. – Вставайте, уже третий час!

Раздвинув обледенелую ткань у входа в палатку, я принялся наблюдать, как играют, отражаясь в снегу, солнечные лучи. Тучи разошлись, небо поражало взгляд яркой, насыщенной синевой – словно боги разлили по небосводу концентрированный колер. Выбравшись наружу, я поспешил к костру, который Крейзи развел в глубокой яме, вытоптанной в снегу. Половина наших уже проснулась и сгрудилась вокруг этой ямы.

– Утро доброе, брат! – поприветствовал меня Крейзи, когда я присел у огня и протянул к пламени задубевшие за ночь пальцы. – Как спалось?

– Отменно, – кивнул я. – Спасибо, брат.

Тут из палатки вылез Дурман. Глядя на него, Кузьмич слегка наморщил лоб – будто что-то припоминая, а затем спросил:

– Мне кажется, или с нами вчера еще кто-то был? Ну, этот – который ножом угрожал?

– Ха! – воскликнул Строри. – Совсем про него забыл! Пойдемте скорее, поглядим на человека-подснежника!

– Да он, наверное, еще с вечера на станцию ушел! – предположил я. – Не лежал же он всю ночь в снегу?

– А почему нет? – возразил Маклауд. – Если его не побеспокоить, он и до весны в снегу пролежит!

– А ну, – предложил Кузьмич, – айда на него смотреть!

Спустившись с холма, мы тут же обнаружили ночную пропажу. Подтянув колени к груди, Дурманов попутчик лежал под елью совершенно неподвижно, с мертвенно-белым лицом.

– Смотрите, – показал пальцем Кузьмич. – Что это у него на губах?

Присмотревшись, мы заметили – губы у нашего нового друга растрескались и почернели, а выступившая слюна смерзлась коркой блестящей ледяной пены.

– Охуеть! – прокомментировал Строри. – Ему пиздец. Надо его труп куда-нибудь спрятать!

– Зачем? – удивился я. – Пускай здесь лежит!

– Лучше сейчас, чем по весне, – поддержал Костяна Маклауд. – Пока этот пидор не протух!

– Погодите вы, – вмешался Кузьмич. – А вдруг он еще живой?

– Тем хуже для него! – заметил Маклауд. – Оттащим его подальше – и дело с концом!

– Не согласен! – возмутился Кузьмич. – Лучше будет, если мы его спасем! Не придется тогда по весне возиться с его гнилыми костями. А ну, помогай!

Подхватив Дурманова попутчика под ноги и плечи, мы сноровисто затащили его на холм. Тащить пришлось как есть, скрюченного – до такой степени он закоченел.

– Прямо в костер его кладите, – авторитетно заявил Кузьмич. – Небось, живо отогреется! Так мы и поступили. Бросив скорчившегося Дурманова попутчика на угли, мы с интересом принялись ждать: чего будет?

С минуту все было тихо – лишь потрескивала, морщась от страшного жара, кожаная косуха. Затем от костра ощутимо потянуло паленым, а следом за этим послышался низкий, протяжный стон – это Дурманов попутчик отогрелся и начал приходить в себя. И пробуждение ему ни хуя не понравилось.

– А-а-а, – завыл он, силясь перевернуться и выкатиться из огня. – О-о-о!

– Согрелся, – удовлетворенно отметил Кузьмич. – Спасли!

Сбросив спасенного с углей, мы принялись собираться в обратный путь. Дурманов попутчик идти не хотел – жаловался на обмороженные ноги и умолял, чтобы его оставили в покое.

– Не могу я идти, – выл он, – ног не чувствую! Бросьте меня!

– Бросим, не сомневайся, – успокаивал его я, – до станции доведем и бросим! А ну, пиздуй живей! Обратная дорога получилась сложной – допивали оставшийся спирт. Все бы ничего, но подвел эффект перепада температур. На тридцатиградусном морозе ты даже самому себе кажешься трезвым, но все меняется, как только ты входишь в жарко натопленный вагон. Это действует наподобие удара кувалдой, после которого ты только и можешь – валяться, словно мешок, на полу в тамбуре, сипеть, блевать и дергать за ноги остальных пассажиров.

Мы с Крейзи и Строри вышли на Удельной, а остальные товарищи поехали дальше, в сторону Финляндского вокзала. Там Дурманов попутчик был задержан милицейским патрулем, так как не мог больше передвигаться самостоятельно, а желающих помочь ему не нашлось. Из отдела Дурманова попутчика направили прямо в больницу, где ему тут же ампутировали все пальцы на обеих ногах.

Выбравшись из метро на Парке Победы, я распрощался с Крейзи, купил на оставшиеся гроши бутылку пива и засобирался в сторону дома – да не тут-то было. У меня закончилось курево, поэтому я принялся бродить по району в поисках того, кто угостил бы меня сигаретой. На улице Бассейной, возле выхода из парка есть автобусная остановка – туда-то я и направился.

Заглянув под металлический козырек, я заметил незнакомого мне молодого человека в вязаной шапке с цветными помпонами (иногда такие шапки носят рейверы или репера). Этот головной убор вызвал мое крайнее неодобрение, так что между мною и его обладателем состоялась вот какая беседа: