Текст книги "Ради общего блага (СИ)"

Автор книги: Dark_Lord_Esti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Даже сейчас, когда мы не виделись уже почти пять лет, я часто думаю о нас, именно о нас троих как о едином целом.

Помню, мы с Томми гуляли в лесу, и он рассказывал мне о своей идее, для чего на самом деле создана Галерея. Мы шли по тропинке среди ярко-зеленой листвы, вспоминали уроки искусства в Хейлшеме, Томми жалел о том, что надолго забыл о творчестве, и вдруг остановился и смущенно сказал:

– Мне кажется, я понял, Кэт! Галерея – для того, чтобы… чтобы увидеть, какие наши души. Знаешь, девушка и парень могут и солгать, если хотят отложить донорство. А наши работы покажут, подходим ли мы друг другу!

Я никогда не смогу забыть, как сияли его глаза в тот момент. Я буду помнить наш разговор до самого последнего дня.

*

Прекрасным солнечным днем я приехала в Линтон навестить Джейка. Мы встретились во дворе, где обычно прогуливались доноры и помощники. Парень поднялся мне навстречу, отложив книгу с множеством цветных закладок. Мы поздоровались, перекинулись парой слов о погоде, сели на скамью под деревом, и я спросила:

– Я вижу, ты читаешь «Собор Парижской Богоматери»… как тебе, нравится?

Джейк задумчиво смотрел куда-то вдаль.

– Знаешь, поначалу было трудно. Я не привык такое читать. А потом… я начал представлять себе тех людей, и получилось, будто смотрю кино, только в своей голове, такое, как я сам это вижу. Никогда бы не подумал, что это окажется так круто!

– На некоторых эпизодах я даже плакала, – призналась я.

– Просто не верится, что люди так жили! – воскликнул парень. – Иногда мне реально страшно становилось, просто мурашки по коже. Так ведь было на самом деле?

Я вздохнула.

– Ну, конечно, во все века писатели многое домысливают. Но в основном…

Джейк слегка нервными движениями складывал из цветного листка какую-то фигурку.

– Мне вот пришло в голову… те люди, в романе, даже не думали о том, что цыганке может быть больно, или горбуну… таких, как они, будто не существует для всех. Странно, что вам в Хейлшеме давали такие книги. Это же очень похоже на то, как люди снаружи относятся к нам. Нас будто не существует.

– Не всё так плохо, Джейк. Как кому повезет. Наши наставники в школе о нас заботились. Мисс Люси часто говорила с нами и после занятий, мы всегда могли подойти к ней и о чем-то спросить. Жаль, ей почему-то пришлось уехать посреди учебного года. В колледже для помощников у меня были хорошие учителя.

Так и есть, и я говорила об этом с теплотой в голосе. Но даже упоминание о Хейлшеме отчего-то не разрядило обстановку, как раньше.

– Ну, может, они бывают с нами милы, но всё равно разница есть, – настаивал Джейк. – Обычно на нас смотрят и не видят. Бывает, мы персонал помним, как кого зовут и с кем как лучше общаться, а они нас забывают, едва мы пропадаем из виду. Я даже не знаю, как об этом лучше сказать, просто… есть ощущение.

– Врачи есть врачи. Не переживай. Лучше скажи, ты пишешь эссе, как собирался? – с интересом спросила я.

Джейк робко улыбнулся.

– Пытаюсь. На днях покажу тебе. Купишь мне пару тетрадей, когда заедешь в следующий раз? Я слишком много бумаги извел зря…

– У меня есть новый блокнот, могу пока отдать его тебе. Вдруг какая идея придет, мысли же не дожидаются удобного случая.

Мы даже пошутили немного на эту тему, но как-то горько было. Время, время, время… его всегда не хватает! Джейку предстояла первая выемка через неделю. Вообще-то, доноры редко завершают на первой, но он мог и не успеть дочитать и дописать всё, что хотел. Впрочем, если организм силен и если у донора еще есть какое-то желание, которое держит его на свете, многое возможно. У меня так одна подопечная дошла до четвертой выемки – никто не ждал, слишком хрупкой она казалась. Но ей так хотелось дождаться конца сезона любимого сериала, и я старалась сделать для нее всё, что в моих силах… она увидела последнюю серию, и на выемку пошла спокойно.

С Джейком мне приходится трудно. Настроение у него меняется, будто погода ранней весной. Непросто угадать, о чем он подумает и чему обрадуется или расстроится в следующий момент. Только что мы говорили о книгах и эссе, и тут же затронули не самую приятную из тем, а затем пошли прогуляться и даже решили ненадолго заглянуть в пару магазинчиков недалеко от клиники.

Всё должно быть в порядке. В конце концов, мы более-менее ладим. Я боялась худшего.

*

Пока еще у меня не было таких уж значительных сложностей, но я постоянно ездила туда-сюда, иногда мне казалось, что я живу в машине. В таких условиях успеть к обеду в Кингсвуде и посидеть в столовой казалось настоящим везением. Просто не спеша поесть в знакомом и привычном окружении, а не где-то в шумном кафе среди толпы незнакомого народу. Выпить чаю и даже полакомиться пирожным.

Я встретила Заганоса уже после обеда – часов до двух он где-то пропадал. Пересеклись случайно в коридоре, обнялись, и он тихо сказал:

– Кэт, если у тебя нет никаких планов на вечер, приходи ко мне.

– Хорошо, – так же шепотом ответила я.

Не знаю, почему раз за разом я оказываюсь в его постели. Чувствую себя крохотной ракушкой, которую морская волна в бурю выбрасывает на песок. Тот вечер после моей первой поездки в Линтон был не единственным… как-то раз мы закрылись в клинике в одиночной палате, которая пока пустовала. Сплелись в объятиях так, будто это была последняя возможность видеть и чувствовать друг друга, и занимались любовью яростно, оставляя царапины и синяки – я никогда не думала, что могу быть такой, но в тот день отчаяние переполняло меня, требуя выхода… а потом мы в спешке перестилали постель и по очереди споласкивались в душевой. Хорошо еще, нас никто не заметил. Обычно нормальные люди снаружи сквозь пальцы смотрят на связи между такими, как мы. Но от этих кратких встреч и быстрого секса остается какой-то осадок.

Наверное, я приходила и прихожу к Заганосу для того, для чего другие девушки, не из Хейлшема и подобных интернатов, закуривают сигарету или выпивают бокал вина. Не знаю, насколько уместно такое сравнение, я ведь никогда не курила и не пробовала ничего крепче сока…, просто именно так мне кажется. Меня поглощает тревога, я не могу успокоиться, и тогда намекаю ему, что, может быть, для разнообразия…

Он никогда ни о чем не спрашивает. Другие парни, бывает, задают вопросы именно в тот момент, когда я меньше всего готова откровенно говорить. Потому после Коттеджей я редко с кем-то оставалась на ночь. Просто не хотелось обсуждать потери и трудности еще и в постели. Разве я скажу что-то новое?..

Я даже не знаю, что он думает о наших отношениях – если это можно назвать отношениями – и почему так легко пошел со мной тогда, в Коттеджах… и я не спрашиваю. Просто так получается. Может, для таких, как мы, тоже иногда что-то значит первая ночь. А мы были друг у друга первыми, вместе прошли через миг неловкости, когда знания о теории не слишком выручают.

Или, может, я так пытаюсь заставить себя забыть Томми, дать новый шанс ему и Рут? С Томми для меня всё вокруг было будто наполнено светом. Во взгляде Заганоса я вижу только всепоглощающую темноту.

========== Глава 12. Заганос З. ==========

Я найду выход даже на дне ада, хотя я и так уже в аду, в самом его пекле… Но я не боюсь сгореть…

(с) «Великолепный век», монолог Ибрагима

Специалист, приехавший к доктору Ференсу по поводу дел, касающихся новых программ и внутренней сети, вызывал у меня подозрение. Я ждал приезда человека, работающего в такой области, надеясь «совершенно случайно» получить полезную информацию. О чем-то будто невзначай расспросить, что-то подслушать, может даже рискнуть и тайком скопировать себе файлы или украсть носитель. Уже не один год я живу в поиске этой возможности – найти сведения, выставляющие в невыгодном свете работников сферы трансплантации или сотрудников Центрального управления по делам доноров. Собираю факты и слухи по крупинке, чтобы однажды выделить снежинку, способную стронуть с места лавину.

Если незаметно, оставаясь в тени, сделать известными обществу что-то, что всех всколыхнет… обыватели очень не любят неприятные истины, нарушающие их душевный покой. Люди предпочитают, как выражалась когда-то мисс Люси, знать и в то же время не знать. Позволить себе, как страусы, спрятать голову в песок и сделать вид, будто их ничего не касается. Отними у них иллюзию благополучия – и прежние кумиры и столпы общества окажутся повержены в прах.

Распространить компромат через третьих лиц, даже не осознающих своей роли, подставить хотя бы одного-двух влиятельных людей… а за ними рано или поздно потянется вся система, как карточный домик.

Жестоко? Конечно. Но разве с нами поступают не жестоко? Нам дают возможность узнать лучшее в жизни – красоту искусства и способность творить самим – а потом нас просто медленно убивают.

Я ждал, выжидал, искал возможности, надеялся. Но в какой-то миг с ужасом понял, что оказался близко к провалу. Мистер Райтхен слишком пристально наблюдал за мной. Что я сделал не так? Я говорил с ним только о работе, и не забывал о маске «типичного выпускника Хейлшема», как я это называю. Вечное притворство: «да, я воспитанник элитного интерната, я хорош, но далеко не так, как настоящие люди и хозяева жизни». Но этот человек следил за мной, заглядывал в блок, где находятся палаты доноров, будто бы случайно… проклятие, да он просто-напросто шатался за мной по всей клинике!

А может, ему просто взбрело в голову ко мне подкатить? Думал я и о таком варианте. Было бы уже легче. Пусть Райтхен не мой типаж, если уж говорить о парнях, но тип оригинальный. Редко можно увидеть такой ярко-рыжий оттенок волос. Выглядит он намного моложе своих лет – доктор Ференс говорит, мистеру Райтхену уже около тридцати и он довольно важная птица, при этом фигура очень даже ничего, да и по лицу больше двадцати дашь с трудом. Интересно, «прошивался» он или просто повезло выглядеть так молодо? Я заметил за годы практики, женщины чаще ложатся на операции просто так, чтобы поддерживать юный вид, потому и девушек-доноров больше. Мужчины же идут на «прошивку», только когда проблемы со здоровьем начинают невыносимо досаждать. Иногда врачам приходится производить несколько пересадок органов сразу или одну за другой в короткий срок. Оттого доноры мужского пола завершают раньше, а если и выдерживают больше двух выемок, для этого приходится немало потрудиться.

Вот еще одна причина, почему я редко завожу романы с парнями, хоть меня и тянет к своему полу. С тех пор, как я стал помощником, я ни с кем не связываюсь надолго… просто знаю, как это опасно.

Один раз я слишком больно обжегся.

Салуджа К. из Гленморан-Хауза. Я был его помощником… и любовником… в донорском центре в Кенте. Еще несколько лет после того, как он завершил – на шестой – я в редкие свободные минуты рисовал его портреты и уничтожал листы. Я воспроизводил на бумаге знакомые черты: светлые вьющиеся волосы, лицо с тонкими чертами – такие лица часто рисовали художники старины – огромные карие глаза с длинными ресницами… взгляд доверчивого олененка. Чувственные губы, пикантная родинка на щеке.

Говорят, что внешность бывает обманчива. Но не в этом случае. Он был слишком мил и нежен для этого мира. Мне кажется, даже если бы он был человеком снаружи, вряд ли бы он прожил до старости. Такие уходят быстро. Умирают от несчастной любви, угасают от депрессии и неприятия обществом, пытаются добиться успеха в творчестве, но слава приходит к ним только после смерти. Такие бороться не умеют.

На мою беду, я позволил себе влюбиться в этот ласковый взгляд, мягкий голос и поэтический талант. Помощник и донор – нет повести печальнее на свете! Когда он завершил, я даже подумывал о самоубийстве. В самом деле, у меня ведь есть доступ до препаратов строгого учета, я разбираюсь в лекарствах и в том, что считают «неофициальной медициной», если бы я решился, я мог бы не просто уйти быстро, чтобы не могли откачать, а даже отравить свой организм так, чтобы мои органы не годились для выемки. Несколько месяцев я носил эту идею в себе. Но это было бы слишком просто. Это ничего не изменило бы.

Как бы там ни было, речь сейчас не о том.

Итак, мистер Райтхен следил за мной, я же притворялся самым обычным помощником, одним из многих, пока он не попросил меня подвезти его до гостиницы.

Когда подвозишь человека, особенно малознакомого, многие начинают болтать, неважно о чем, лишь бы убить время. За такую попытку я и принял вопросы Райтхена – чересчур личные как для постороннего, но когда они, люди снаружи, думают о том, как мы воспримем их слова?

И тут он сказал: «Я думал о том, чтобы заменить Уэсли вами. У вас есть нужные качества».

В первый миг я сжал руль авто так сильно, что думал, могу и сломать. Происходящее напоминало какой-то плохо снятый шпионский фильм. Мы сидим в машине, которую я остановил в безлюдном месте, и обсуждаем, можно ли оригинал заменить клоном. Кино, да и только!

А самое страшное, что я тут же задумался о том, насколько выполнима эта идея. Райтхен говорил, есть альтернатива институту, и есть врачи, которые так сильно хотят реализовать ее и так сильно хотят убрать министра здравоохранения. Но хорошо, врач – это только один компонент механизма. А сколько еще людей работает с ним. Представьте себе, как сильно каждый должен быть предан общей цели.

И с какой стати мне верить человеку, которого я мало знаю? Только выбора у меня почти нет. Или риск, или карьера помощника, которая, независимо от моих знаний и умений, закончится выемками и смертью. Ну, может, закончится позже, чем у менее одаренных помощников, но тем не менее.

Если я заменю Уэсли, я смогу спасти других доноров! Это ведь самый короткий путь, короче, чем разрушать систему играми с информацией. Да, после подмены придется еще освоиться, выждать, за это время многие доноры могут завершить. И все же, у гораздо большего количества останется шанс. Останется шанс у детей, которые еще растут в интернатах.

От мысли о том, что я согласен – согласен ведь, хоть и пытаюсь возразить и прощупать почву, прежде чем сказать «да» – меня внезапно бросило в жар, как будто я, войдя в помещение после прогулки по зимнему лесу, глотнул кипятка. Мне даже почти стало дурно, и я прижал ладонь ко рту.

И, несмотря на все остававшиеся сомнения, я согласился. Теперь пути обратно не было.

*

Незадолго до отъезда Райтхен сбросил мне программу, защищающую мои гаджеты от взлома и шифрующую данные, но предупредил: лучше не полагаться на нее всецело и удалять переписку из почты-фейка. Я не говорил ему, что еще в Хейлшеме придумал, а с годами и совершенствовал шифр для личных записей, замаскированный под рисунки. На эту идею меня навели книги о мусульманском Востоке. То, что я боюсь забыть, я надежно зашифрую… до тех пор, пока придется обходиться без подсказок и ступить на тончайший лёд.

Сколько времени у меня есть? Может, года три. Может, меньше. Может, больше.

Я продолжал работать, но еще живее и четче ощущал нависающий надо мной невидимый дамоклов меч. Или, скорее, в действие пришел часовой механизм. Впрочем, разве я не живу в аду от рождения? Красивом, но всё же в аду.

*

Когда ездишь по одним и тем же маршрутам и видишься с одними и теми же помощниками и донорами, невольно привыкаешь. У меня оставались два донора в Лондоне, но их следующие выемки планировались примерно через год, если не больше, и мне достаточно было наведываться раз в неделю, да еще в те дни, на которые будет назначено взятие крови для переливания. Но пока таких дней в графике на ближайшие месяцы не планировалось. И я застрял в Кингсвуде, в слишком рискованной близости с Кэт.

Она моя первая девушка. Она до сих пор любит Томми Д. – то, как она избегает разговоров о нем, самое главное доказательство. Что-то в этом есть: спокойно говорить со всеми о других общих знакомых, и не спрашивать только о единственном из всех одноклассников по Хейлшему.

Конечно, мы не любим друг друга. Просто проводим время вместе. Для таких, как мы, секс – способ забыться. Возможность ненадолго перестать думать о том, что нас ждет. Чтобы мир на время сузился до темноты в спальне, влаги и тепла тела, сплетающегося с твоим и ощущения тяжести и приятных судорог.

В тот вечер в Коттеджах я пошел к Кэти всего лишь потому, что она не любительница поболтать, и я рассчитывал, что она не высмеет меня ни наедине, ни при всех, если в первый раз я не смогу. Теперь же… я почему-то был ей нужен, и смотрел на это спокойно. Она не влюбится в меня, и если я погибну, это не станет для нее такой потерей, как если бы умер Томми.

Мне просто хорошо и спокойно с ней. Она не пытается узнать, что я делаю в свободное время и что я читаю. Не задает вопросов, на которые я не хотел бы отвечать. Мне нравится, как она снимает бесформенное платье и скромное белье, и из этих типичных для «наших» девушек тряпок высвобождается тонкая и стройная фигурка с узкими бедрами и маленькой грудью, которая так приятно ложится в ладонь. Отчего-то меня сводит с ума привычка Кэт закрывать глаза, когда мы занимаемся любовью. Каждый раз мы сплетаемся телами так, будто уже следующим утром расстанемся навсегда. И молчим, прячась каждый от своих демонов в глубине души. Наутро говорим о чем-то совершенно неважном. Но я знаю, долго это не продлится.

========== Глава 13. Кэти Ш. ==========

Как трудно верить, что ко мне вернешься ты. Спасенья!

Дождусь ли я, чтоб голос твой услышать вновь? Спасенья!

(с) «Великолепный век», монолог Хюррем

Закрыв глаза, я лежала на смятых простынях, глубоко дыша и приходя в себя после любви, больше похожей на какое-то безумие. Немного ныли натертые запястья, которые Заганос связывал шарфом из тонкой ткани. Ему захотелось так попробовать, и я была не против небольшого эксперимента, тем более, что узел был не слишком тугим – я могла бы освободиться, если бы захотела. Но я не хотела. Мне нравилось чувствовать себя беспомощной, нравилось стонать под ласками, которые возбуждали, но не давали разрядки. Умолять о большем, почти плача, и плакать в экстазе.

В последний год мне стало трудно плакать, и от этого что-то давит на грудь. Необъяснимо – ведь с сердцем у меня всё в порядке. Но при той жизни, которую я веду, не иметь возможности заплакать – тяжело. И пусть уж будет так. Я лежала, чувствуя, как по щекам текут слёзы. По телу растекалась приятная усталость, голова немного кружилась. Сегодняшняя ночь отличалась от прежних. Мы оба начали срываться, позволять себе эмоции, которые могут быть опасны, учитывая то, кто мы есть. Так не может долго длиться.

Заганос лежал, прижавшись ко мне и склонив голову мне на плечо. Я чувствовала тепло его объятий и понемногу проваливалась в сон без тревог и сновидений. Не помню, долго ли мы так спали, но проснулась я от того, что прозвонил мобильный.

– Да, я слушаю вас, мистер Рамирес, – спокойно-безразличным голосом сказал Заганос, приняв вызов. – Конечно, если Центральное управление не возражает, я приму опеку над донором из вашей клиники…. Сколько было выемок?.. Одна? Неплохо. Самая ответственная обычно вторая-третья, и если уж всё согласовано, я могу выехать пораньше и приняться за работу. Ну, думаю, до пяти мы дотянем. Мой рекорд пока – десять. Может, под вашим мудрым руководством я добьюсь и одиннадцатой, но пока давайте говорить о пяти. Хорошо. До встречи. Буду рад с вами поработать, мистер Рамирес.

Очарование ночи снова рассеивалось. Мне всегда было непонятно, как в одном создании уживается чуткий любовник, угадывающий даже невысказанные желания, романтик и творец – и само воплощение холодности, расчета и яда. А теперь мне стало еще и жутко, и больше сдерживаться я не смогла.

– Сволочь… какая же ты сволочь! – выкрикнула я. – За что ты так со всеми нашими?! И не страшно тебе смотреть на то, что остается от донора после четвертой выемке?! Или тебе просто нравится всех нас мучить? Да ты фашист, ты даже хуже, чем фашисты… ты выслуживаешься перед врачами – думаешь, это тебя спасет от выемки?! Думаешь, ты этим заслужишь отсрочку?!

Он сидел на кровати, обхватив колени руками. Не глядя на меня, равнодушно прошептал в предрассветную тьму:

– Никакой отсрочки нет.

– Для таких, как ты – нет… – возразила я. – Ты тварь, ты продаешься за роскошное жилье, одежду, машину, украшения… ты… ты… я не знаю, почему я прихожу к тебе… Томми намного лучше тебя, знаешь, насколько тебе до него далеко?!

Я бессвязно выкрикивала обвинения, забившись в угол кровати и сама не осознавая, что я говорю, будто изливала на любовника всю обиду на судьбу и несправедливость мира. Заганос молча слушал меня, завернувшись в простыню, как древнеримский патриций в тогу, и по-прежнему глядя в сторону. Когда я умолкла, он спросил:

– Скажи мне, Кэт, если ты любишь Томми – что ты тогда делаешь со мной?

– Я не могу быть с ним… – растерянно ответила я. – И в конце концов, это тебя не касается!

– Легко же ты позволила всем и вся стать между вами, – со знакомой мне злой иронией ответил он. – Кэт… ты понимаешь, что так вы можете умереть, ни разу не увидев друг друга снова?

– Что до этого тебе? – всхлипнула я. – Ты сам прекрасно знаешь, у нас нет будущего уже потому, что мы доноры. Чем дольше мы работаем помощниками, тем чаще мы смотрим в прошлое.

Заганос обнял меня.

– Что до этого мне? Не знаю. Но я бы предпочел смотреть в будущее, каким бы оно ни было. Кэт, ты же знаешь, что Томми жив и работает помощником. Если он тебе дорог, позвони ему, предложи увидеться. У меня его номер есть, я запишу тебе.

Я вздрогнула, но не решилась сбросить его руку со своего плеча.

– Ты так легко об этом говоришь.

– Нам с тобой еще рано смотреть в прошлое, Кэти. И поверь мне, у меня есть свои причины поступать так, как я поступаю сейчас. Позже ты поймешь.

Тогда я не верила ему. Но через несколько часов я уходила из его квартиры, сжимая в ладони листок из блокнота с номером и электронной почтой Томми. Уходила такая же, как всегда, будто не было безумной ночи и яростного спора.

*

Листок с номером, записанным четким, ровным почерком, лежал в моем рабочем блокноте. Несколько дней я размышляла, стоит ли мне звонить Томми или нет. Но в очередной мой визит в Линтон я увидела помощницу из Блекберна, и та сказала, что у Рут состоялась первая выемка, и, по слухам, операция прошла с осложнениями.

Рут может в скором времени завершить.

А что, если Заганос прав и мы с Томми умрем, не успев еще раз увидеть друг друга?

Когда у меня выдался перерыв, я почти без сомнений набрала номер.

– Томми… ты можешь сейчас говорить? Я тебя не отвлекла?..

========== Глава 14. Томми Д. ==========

Был всего полдень, но я уже успел вымотаться. Началось лето, и жара стояла просто изнуряющая. Притом, недавно мне доверили еще одного донора вдобавок к тем, с которыми я работаю уже год.

Чарли Дж. почти поправился после первой выемки, вторая предстоит ему еще не скоро. И потому доктор Кларк сказал, что раз я меньше загружен, то мог бы присмотреть за Молли П.. Она сейчас только сдает кровь для переливания.

С новой подопечной я увиделся сегодня утром. Даже не знаю, почему, но я сразу ей не понравился. Может, она просто еще очень жалеет о друзьях, к которым привыкла в Коттеджах. Может, завидовала мне – я-то все-таки работал помощником и видел мир, а она нет, ее не признали годной к обучению на курсах. А бывает и так, что донор и помощник просто не нравятся друг другу с самого начала. У меня такое нечасто, но случалось.

Ничего, конечно, не поделаешь. Редкие из нас имеют право голоса насчет того, за кем присматривать. Когда я в последний раз видел Рут, она говорила, что к Кэт в этих вопросах прислушиваются. Даже не верится, что столько лет я не видел Кэти… И захочет ли она видеть меня после того, как мы расстались в Коттеджах? Она подала документы в колледж совершенно внезапно, никто не ждал такого поворота. Видимо, дело было в том, что ей наговорила Рут. Но отчасти и я виноват – не смог ничего сделать.

Я ехал в клинику Ривердейл, и это тоже хорошего настроения не добавляло. Отвратительное место. Есть такие центры, навевающие чувство безнадежности. В Ривердейле пересаживают органы людям, у которых рак диагностировали уже на тех стадиях, когда даже пересадка продлит жизнь ненадолго и улучшит ее качество только незначительно. Один помощник из старших рассказывал мне, бывает и так. Человек живет себе, работает, какие-то недомогания чувствует, но глушит их таблетками. Обращается к врачу общей практики, ну а среди этих найти хорошего – та еще лотерея, многие, особенно в небогатых районах, прописывают стандартный набор, получают свой гонорар, на том и всё. И вот пациент продолжает лечиться от чего-то совершенно другого, пока состояние резко не ухудшается. Диагностируют рак, начинают подбирать донора, если человек по каким-то причинам не сделал когда-то заказ на клон… в последнем случае выбирают из тех, кто уже после второй-третьей выемки на ладан дышит, совместимость, понятное дело, не стопроцентная.

Ну, об этом помощники шепчутся, люди снаружи редко бывают в курсе всех тонкостей. Как бы там ни было, в центрах, которые специализируются на запущенных случаях, работать очень трудно. Кажется, воздух там сильнее, чем в других клиниках, пропитан запахом лекарств, крови и нездорового человеческого тела. Он будто въедается в стены и чувствуется даже во дворе вокруг корпусов.

В Ривердейле у меня донор, которая готовится к третьей выемке. Вряд ли Сандра Л. дотянет до четвертой. Мы об этом не говорим, но я чувствую, что она хочет завершить. Операция планируется через неделю, и неделю точно мне придется ездить туда-сюда, адски уставать, ночевать в клинике – в окрестностях Ривердейла очень трудно снять квартиру или номер в гостинице, особенно кому-то из наших…

Перспективы эти не вдохновляли, и, остановив машину на обочине, чтобы ненадолго передохнуть и сделать глоток минералки, я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. До вечера было еще ого сколько времени, а спать мне хотелось просто невыносимо.

Кажется, я даже придремал. Зазвонил мобильный, и я еле сдержался, чтобы не отшвырнуть его в сторону. Кто может звонить сейчас? Наверно, из какой-нибудь клиники, дать мне поручение или пожаловаться на доноров. Номер был незнакомый. Я неохотно принял вызов, пробормотав:

– Алло? Томми Д. вас слушает.

– Томми… ты можешь сейчас говорить? Я тебя не отвлекла?

Не ждал я услышать этот голос, после стольких лет, когда мы совершенно ничего не знали друг о друге и не пересекались. Мне даже показалось, что я сплю, и это мне снится.

– Кэти? – спросил я. – Нет, не отвлекла. Я как раз остановился немного отдохнуть, еду в Ривердейл.

– Томми… Томми, даже не верится, что я снова тебя слышу… у тебя… у тебя всё в порядке?

– Более-менее. Кэт, у тебя голос как-то странно звучит. Ты плакала? – забеспокоился я.

– Просто волнуюсь. Я столько лет боялась представить себе, что мы еще когда-нибудь поговорим… ты слышал, что у Рут уже была первая выемка?.. Рассказывали, ей было очень плохо. Но когда ей станет лучше, я собираюсь ее навестить. Может, поедем вместе?

– Давай, Кэт. Рут ведь до сих пор в Блекберне? Оттуда всего час с небольшим пути до побережья, и там есть один почти заброшенный пляж, мы бы могли там побродить… если, конечно, ей разрешат поездку, – радостно предложил я.

Если честно, не очень сильно я хотел видеть Рут. В последний раз, когда мы пересекались, она будто нарочно делала всё, чтобы вывести меня из себя. Да и не только меня. Инесса В. лично мне показалась симпатичной и внимательной девушкой, но Рут несколько раз наговорила ей таких вещей, что Несс плакала при всех. А потом случились еще несколько ссор с помощницами и медсестрами из-за всякой ерунды, и, когда мне показалось, что хуже уже ничего быть не может, в Блекберн прикатил Змей. Только его там не хватало! Рут начала вешаться ему на шею, уговаривать его стать ее помощником, врала всем донорам из других интернатов, что в Хейлшеме была его лучшей подругой. Хотя, по-моему, у таких парней, которые всегда себе на уме, друзей не бывает.

– Значит, тогда я скажу Рут, – согласилась Кэти. – Ох, Томми, я столько всего собиралась тебе рассказать, но все мысли из головы вылетают. Может, лучше поговорим, когда увидимся?

– Обязательно. Где ты еще бываешь? Если мне будет по пути, я постараюсь заглянуть хоть ненадолго…

Только когда мы договорили и попрощались, я вспомнил, что так и не спросил, от кого она узнала мой номер. Хотя, разве это важно?

Теперь мне было не так страшно ехать в Ривердейл. И было даже не так важно, что, если мы с Кэт увидимся, Рут снова может оказаться рядом с нами. Я уже не так верю ей, как верил прежде. Я даже снова начал заниматься рисованием. Может быть, у меня получится узнать, куда и к кому обращаются по поводу отсрочки. Может, я смогу увидеться и поговорить с Мадам, показать ей свои работы.

Яркое солнце больше не раздражало так, как прежде. Я завел машину и поехал к Сандре Л.. Мне нужно хорошо выполнять свою работу, чтобы показать, что я достоин понимания, достоин отсрочки.

Кэт вернулась в мою жизнь, а вместе с ней вернулась надежда.

========== Глава 15. Кэти Ш. ==========

Через неделю у меня выдался менее загруженный день, и я поехала в Блекберн. Дорога была мне хорошо знакома, и в пути я слушала свою любимую кассету с песнями Джуди Бриджуотер. Но только теперь я задумалась: почему мы, помощники, так и не отвыкаем от техники, с которой были знакомы в Хейлшеме? Большинство из нас осваивает самые простые мобильные телефоны, редко кто переходит на новейшие модели, даже получая достаточно денег. Мы умеем пользоваться гаджетами, которые выдают нам в клиниках, но редко совершенствуем личный быт.

«Ты смотришь в прошлое, Кэт. Так нельзя».

Эти слова звучали в моем сознании, будто врываясь в чувственный напев.

«Не отпускай меня, детка, не отпускай меня… держи меня, держи меня крепко и больше никогда не отпускай меня».

Я не раз слушала эту страстную мольбу и каждый раз находила в ней что-то, созвучное своим переживаниям.

Заганос отпустил меня. Он дал мне возможность найти Томми… и уж Томми я никогда не отпущу.

*

День был светлый и ясный. Светло-серые корпуса Блекберна казались будто окутанными туманом. Они всегда так выглядят, даже в самую яркую и светлую пору. Не знаю, почему. Может, это просто мое впечатление?..

Может, просто я слишком часто смотрела на это здание сквозь слёзы, когда училась в колледже помощников и была здесь на практике, и позже, когда здесь завершали мои первые подопечные. Камилла Т. пережила всего одну выемку. Моей вины в этом не было – ее оригинал страдала болезнью сердца, и требовалась пересадка. После такой выемки никто не выживает. Но мне до сих пор стыдно за то, что я скрывала от Камиллы, какая операция ей предстоит, и уверяла ее, что всё пройдет благополучно и у нас еще есть пара лет в запасе. Она была совершенно спокойна перед выемкой, и всё же… медсестры говорили, что я просто исполнила свой долг, а я плакала всякий раз, когда вспоминала неделю, проведенную с ней. До сих пор не могу забыть спокойный взгляд золотисто-карих глаз и веселый, беззаботный смех.