Текст книги "Ради общего блага (СИ)"

Автор книги: Dark_Lord_Esti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

– Вам нехорошо? – обеспокоенно спросила миссис Баррет. – Воды? Лекарство?

– Н-не волнуйтесь, я сам, – я поднялся, подошел к шкафу, где стояла бутылка с вишневым соком, и налил себе стакан. Сделал глоток. Стало немного легче. Я снова сел за стол.

– Мы можем подать на авторов публикаций и на фотографа в суд, – продолжила она. – Подделка фотографий, ложные сведения,… если нанять хорошего адвоката, можно выбить солидную компенсацию.

Я сцепил ладони в замок, сжимая пальцы до боли.

– Всё намного хуже, миссис Баррет. Дело в том, что эти фотографии – не подделка. Я действительно был в том отеле. Я встречался там с мужчиной.

Широко раскрытые глаза выдавали, насколько она поражена. Но я не видел иного выхода, кроме как сказать правду. Притом, Элен Баррет пришла в ведомство уже после реформы, ее назначал я, лично выбрав из десятка лучших кандидатур, и ей я мог доверять если не во всем, то по большей части.

Посмотрим, как она справится. Ухмыльнувшись, я добавил:

– Притом, молодой человек, с которым я встречаюсь – Махмуд Тугрил. Вам это имя что-то говорит?

– Н-не особо, – призналась миссис Барретт. – Если я не ошибаюсь, он был в списках приглашенных на благотворительные аукционы. Художник?

– Да. Так вот, ныне он живет под девичьей фамилией матери. Раньше он был известен как Мехмет Бали.

– Сын банкира Касима Бали, – миссис Баррет тут же вспомнила. – Скандалы в клубах, история с интимными фото дочери мистера Гарлоу, владельца фабрики «Гарлоу энд Ко», нападение парней из «золотой молодежи» на школьницу, авария в Бэконсфилде. Потом он как-то внезапно исчез, ходили слухи, что он то ли потерял память, то ли живет под другой фамилией, то ли ушел в католический монастырь. Мистер Уэсли, разрешите задать вам личный вопрос?

Я кивнул.

– Слушаю вас.

– Этот Бали-младший для вас просто мимолетное увлечение? У вас ведь замечательная супруга…

Я задумчиво посмотрел на нее.

– В том и дело, что у меня с ним всё серьезно. И… я понимаю, что теперь хочу от вас невозможного… но мы с вами должны постараться, чтобы эта история затронула Махмуда как можно меньше.

Миссис Баррет задумчиво провела указательным пальцем по подбородку, нахмурила брови, сосредоточенно размышляя.

– Трудно сказать. Желтая пресса в любом случае доберется до прошлого вашего партнера. Разве что, его семья согласится заплатить…

– Это исключено, – перебил ее я. – Касим Бали не заплатит. Он и так принял на себя основной удар в том деле с аварией, все потоки грязи вылились на него, и его отношения с сыном расстроились окончательно. Но я готов заплатить, любые деньги, только бы эти шакалы отстали от Махмуда.

– Допустим. И вам придется решить, что делать вам. Со времени легализации однополых браков прошло немало лет, ваш партнер совершеннолетний, проблемы с законом вам, к счастью, не грозят. Другое дело, что вы полагались в основном на поддержку консервативных партий и консервативной части избирателей… хотя… я помню, вы говорили, что одобрили проект доктора Сехира по созданию уникальных детей в лабораториях?

– Да. Экспериментальные группы детей показывают достаточно хорошие результаты, еще год или два – и эту технологию можно представлять населению. Уйду ли я в отставку или останусь, это осуществится и без меня, – я пожал плечами.

– Но это и есть ваш шанс! – воскликнула миссис Баррет. – Если вы хотите остаться, вы можете пропиарить эту разработку доктора Сехира и заявить о поддержке ЛГБТ-сообщества. Нетрадиционная семья, по сути, тоже семья. И такие пары обрадуются возможности вырастить ребенка, являющегося родным им обоим, а не кому-то одному.

А ведь это идея!

Семейные ценности – то, о чем вещал мой оригинал и о чем продолжал, следуя проторенному пути, говорить я. Шанс для любой бесплодной пары стать родителями. Поддержка нетрадиционных семей… да, со времени легализации прошло уже немало лет, но Британия, в отличие от европейских стран – страна консерваторов, у нас мнения не меняются, будто капризы моды.

– Значит, камин-аут и свадьба, – я улыбнулся, сдерживая порыв рассмеяться, как в тот день, когда узнал, что оригинал Махмуда попал в аварию. – Я так легко не сдамся.

Я не сдамся. И я не позволю, чтобы кто-то посмел тронуть Махмуда.

Никогда. Ни за что.

*

Весь день мне не было покоя от звонков. Представители пресс-служб других министерств и журналисты спрашивали только об одном: правдивы ли публикации и что я намерен делать. Я согласовывал даты выступлений, но это беспокоило меня не так, как то, что сейчас чувствуют родители и Махмуд. В первую очередь я должен уберечь их…

Поэтому я не стал задерживаться в ведомстве и, как только представилась возможность, выехал навестить мать и отца. Когда я зашел в гостиную, увидел, что на столе лежит свежий номер «Сан» – мама всегда любила почитать о скандальных браках и разводах знаменитостей. Вот только каково ей видеть героем подобных новостей собственного сына?

К счастью, я застал отца за его привычным в этот час занятием – он листал журнал о гонках. Хороший знак: вряд ли бы новости из мира «Формулы-1» так привлекали бы его внимание, если бы новость его подкосила. Мама сидела в кресле и вязала крючком. Хотя, судя по тому, что она как раз собиралась распустить рукоделие, что-то у нее не получилось, и, вероятно, от волнения.

Она поднялась, подошла ко мне, обняла и поцеловала в щеку.

– Рада тебя видеть, Лейт. Ты сегодня рановато, дорогой.

– Решил навестить вас с папой, – ответил я, глянул на газету, лежащую на столе, и спросил: – Надеюсь, вас не сильно расстроило то, что обо мне написали?

– Они просто с ума сходят от зависти, все эти прохвосты и бездельники! – хмыкнул отец, отвлекшись от новостей большого спорта. – Ты осуществил такую успешную реформу, медицина просто процветает, в последние несколько лет ты поддержал ученых, которые прославили Британию на весь мир. Конечно, не всем по нраву твои успехи, вот и нашлись люди, которые хотят сместить тебя с должности.

Я устало опустился в кресло рядом с креслом матери.

– Ну, вряд ли меня заставят уйти из-за ориентации. Мы, слава Богу, не во времена Оскара Уайльда живем. Другое дело, что… – я виновато опустил взгляд. – Папа, прости меня…

Мама отложила вязание в сторону и подвинулась на самый край кресла в нетерпении, похожая на птицу, готовую вот-вот вспорхнуть с ветки.

– Лейт… ты хочешь сказать нам, что эти фото не подделка?..

– Именно так. Я действительно встречался с этим парнем. И я его люблю. Если придется выбирать, репутация и власть или он, я выберу его, – решительно ответил я.

– Ох, Лейт… – по щеке матери покатилась слезинка. – Я уже и не думала, что когда-нибудь услышу, что… что ты кого-то любишь!

– Мама…

Она покачала головой.

– Ты же годами притворялся, что мы с отцом для тебя хоть что-то значим, а всё из-за журналистов, из-за имиджа. Ты только в последние годы стал другим,… признайся, ты ложился в клинику не просто для поддержки здоровья и обновления внешности? Скажи, у тебя подозревали рак, и ты не хотел никому об этом говорить?

– Почему ты так решила, мам? – я вздрогнул. Нет, они не должны узнать о подмене, не сейчас, через столько лет.

– Раньше тебе было плевать на людей, – с горечью ответил отец вместо нее. – Я тебя воспитывал не таким. И вдруг ты возвращаешься из Гринвича и начинаешь о нас заботиться, по-настоящему, а не на публику. Если бы до Гринвича о тебе прошел какой-нибудь слух вроде сегодняшнего, ты бы спешил на встречу с журналистами и ведущими политических шоу, а не выяснял бы, как себя чувствуем мы.

О нет. Только не это.

Да, я прекрасно помнил, что настоящий Лейтон Уэсли выбрал карьеру в политике, несмотря на то, что отец мечтал видеть его врачом или военным. И помнил: они не всегда понимали друг друга. Но я не мог, подобно своему оригиналу, играть в сыновнюю любовь на публику и донимать старика колкостями, когда никто этого не видит и не слышит. Неужели это сыграет против меня?

– Ну, кое-какие проблемы со здоровьем у меня были, но оказалось, все не так серьезно. Доктор Мерсер обманывал меня, надеясь получить побольше денег, – я сделал вид, что раскаиваюсь в невинной и вполне объяснимой лжи. – Но правда, за то время, что я ждал результатов обследования и подозревал самое худшее, я о многом подумал и многое осмыслил. Когда… когда я понял, как внезапно можно лишиться жизни, я задумался, стоят ли самые выгодные сделки того, чтобы жить без любви. Хотя тогда… я не ждал, что так сильно полюблю мужчину. Мне и в голову такое не приходило! А потом я познакомился с Махмудом на благотворительном аукционе… и мы оба пропали.

– Никогда не понимал, как мужчина может любить мужчину! – сердито сказал отец, сминая попавшиеся под руку листы из какой-то старой спортивной газеты. – Лейтон, тебе же давно не восемнадцать. У тебя жена, которая уживается с тобой, хоть у тебя и характер не сахар. О ней ты подумал?! Что люди скажут, когда узнают, что ты бросил ее из-за юного прохвоста? Да над ней будет смеяться полстраны!

– Фред! – воскликнула мама. – Любовь не выбирает. Вспомни, твои родители тоже считали, что я тебе не пара, что раз мой отец покончил с собой, жениться на такой девушке – стыд и позор. Но ты же ни разу не пожалел…

– То другое. Натали, подумай сама, Лейт старше этого мальчишки на хороших двадцать лет, что у них может быть общего? Острые ощущения? Так это пройдет, а дрова, которые они наломают, потому что… я даже не знаю, как это назвать… останутся! А то, что у этого юнца какие-то проблемы, на что там намекают в газетах… нет, конечно, мы с тобой падать в обморок не будем, у взрослого мужчины должна быть голова на плечах и решать, в конце концов, ему…

Я вздохнул. У меня будто с гора с плеч упала. Конечно, родители не в восторге, но хотя бы не хватаются за сердце. А ворчание и сомнения как-то можно пережить.

– Мало ли что в газетах напишут! – уверенно возразил я. – Как они мыли мне кости, когда я лежал в клинике. Махмуд нормальный парень, когда вы с ним познакомитесь, сами убедитесь.

М-да. Со знакомством с женихом явно придется повременить.

*

С Изабеллой я увиделся за ужином. Она держалась холодно и спокойно. Красивое лицо напоминало маску, и только в глазах я видел ненависть – ненависть к тому, прежнему Уэсли, который годами отравлял ее жизнь.

– Вам не кажется, Лейтон, что нам с вами следует поговорить? – поинтересовалась она, и этот уверенный тон не был похож на ее обычный голос узницы, почти смирившейся со своим заточением.

– Я даже знаю, о чем, – усмехнулся я. – Не переживайте, Изабелла. Мы ведь можем спокойно поужинать? Подадут чай, вот тогда.

Впрочем, «спокойным» ужин в напряженном молчании трудно было назвать. Я даже вкуса еды не чувствовал, и больше всего хотел зайти в малую гостиную, выкурить сигарету и наконец-то прояснить все вопросы от и до.

Когда я сказал, что мы поговорим в малой гостиной, Изабелла удивленно взглянула на меня.

– Обычно туда вы зовете деловых партнеров.

Я пожал плечами.

– Ну, мы ведь будем говорить как деловые партнеры, правда? Согласитесь же, что мы оба хотим разойтись по-хорошему.

Она молча последовала за мной.

В комнате, обставленной мебелью из черного дерева и декорированной в алых и бордовых тонах, царил полумрак, раньше казавшийся мне приятным, но теперь вызывающий какое-то зловещее ощущение. Я отодвинул один из стульев у круглого стола, приглашая Изабеллу сесть, сам же устроился напротив. Подвинул пепельницу на середину, а чашку с чаем пододвинул ближе к себе.

– Если хотите закурить, я не возражаю. Подать сигарету и зажигалку?

Изабелла сжала ладони в кулаки.

– Вы догадались, значит.

– Пару раз чувствовал от ваших волос запах дыма.

Она криво усмехнулась.

– И вы не сказали мне ни слова, не произнесли ни одну из этих ваших нотаций о том, что жена такого человека, как вы, должна быть безупречной! Теперь я уж точно уверена, что в «Сан» написали правду. Любовник настолько вскружил вам голову, что вы окончательно оставили меня в покое. Сколько это длится? С Гринвича?

– Позже, – привычно, на автомате, солгал я. – С благотворительного аукциона у миссис Бриджуотер, год назад.

– Ах, да, я помню эту милую леди, – светским тоном произнесла Изабелла, взяв у меня зажигалку и сигарету. Мы закурили. – Признаться, у меня были мысли, что у вас с ней роман. Но, говорят, она безумно влюблена в своего мужа… Хм. Значит, в том, что я безразлична вам как женщина, моей вины нет. Оказывается, вы просто предпочитаете мужчин.

– Прости, Изабелла. Я не принес тебе счастья. Из меня вышел отвратительный муж. Но… я готов взять вину в нашем разводе целиком и полностью на себя. Ты получишь полностью твою долю денег, причитающуюся по брачному контракту, плюс компенсацию морального ущерба. Услуги адвоката при ведении процесса также оплачиваю я, – по-деловому пообещал я.

– «Прости!». Это всё, что ты можешь мне сказать?! – на бледных щеках вспыхнул яркий румянец. – Да, ты вернулся из Гринвича совершенно другим. Ты стал спокойнее, не изводил меня придирками, не требовал ничего, кроме самого необходимого… я уже тогда подумала, что ты нашел себе другую. Знаешь, я даже ждала, что ты придешь и скажешь: у меня есть другая, я ухожу. Хотя, когда ты изменился, жить с тобой стало вполне терпимо. Не знаю… четыре года до, похожие на ад на земле, пять после, когда я увидела в тебе нормального человека… пойми, Лейтон, есть вещи, которых исправить нельзя. И я полюбила другого мужчину.

– Догадываюсь, – я глубоко затянулся и выдохнул дым. – Этого следовало ожидать. Я только надеюсь, что он будет тебе более достойным спутником жизни, чем я.

Изабелла смотрела на меня, не отводя взгляда.

– Значит, ты готов дать мне уйти?

– Конечно, – спокойно сказал я. – Я встречаюсь с представителями телевидения и прессы, и открыто признаю, что я гей, что скрывал это давно, боролся со своими склонностями и именно потому женился так поздно, но не смог сделать тебя счастливой. Вся вина будет лежать только на мне. А разве не так? Я тебе отвратителен, знаю. Ты можешь переехать в любой удобный тебе день. К родителям, к возлюбленному, в отель… как пожелаешь. Ты независимая женщина со средствами, тебе открыты все пути.

Она погасила окурок сигареты в пепельнице неожиданно сильным, мужским движением.

– Знаешь, Лейтон, сейчас мне очень хочется спросить тебя, что с тобой произошло в Гринвиче. Но я не буду. Теперь это меня не касается. Ты свой выбор уже сделал.

Мы допивали чай в полном молчании. Затем Изабелла отодвинула чашку и сидела, сжавшись в комок, опираясь подбородком на сцепленные в замок руки. На ее лице застыло выражение какой-то озлобленной решимости.

Я поднялся, подошел к ней со спины, погладил ладонями напряженные плечи, обнял ее – впервые за пять лет я к ней прикоснулся! – и прошептал:

– Всё будет в порядке.

Она глубоко вздохнула, но не оттолкнула меня. Я отстранился.

Прости меня, Изабелла. Может быть, тебе от правды было бы легче, но я рискую слишком многим, и не могу сказать тебе, что произошло в Гринвиче на самом деле.

========== Глава 58. Махмуд Т. ==========

Звонок от отца прозвучал неожиданно. Странно, мы ведь говорили всего несколько дней назад, а он редко общается со мной больше чем раз в неделю. К чему ему сын, для которого навсегда закрыта карьера в бизнесе и политике? Мои скромные успехи на другом поприще для него ничего не значат.

– Да, папа? – рассеянно сказал я, приняв вызов.

– Ты опять за свое, Мехмет?! – давно в его голосе не было такой злости.

– О чем ты? – в недоумении переспросил я.

– Он еще спрашивает, о чем речь! Я так и знал, что такие мозги никогда на место не станут. Тебя снова полощут во всех таблоидах, а ты строишь из себя невинного ягненка. Господи, Мехмет, тебе же не пятнадцать лет, да и я моложе не становлюсь.

Отец бушевал, гневно обвиняя меня в каких-то неведомых мне грехах, а мне было его жаль. Годы и нервы, конечно, берут свое. И по нему сильно ударила та история пять лет назад, он до сих пор не смирился с ограничениями, ценой которых ему удалось спасти наследника от много худших неприятностей.

Я сильнее сжал телефон, другой рукой вытирая со лба холодный пот. А если выплыла правда, что я на самом деле не настоящий Мехмет Бали?!

– Что молчишь, Мехмет? – продолжил отец. – Или, скажешь, что журналисты всё выдумывают, будто ты спишь с Лейтоном Уэсли? Да что же это за позорище. Ладно, у нас свободная страна, но головой бы думал. Если тебя на мужиков потянуло, не мог найти себе кого-то неженатого и не такого известного?!

– Мы любим друг друга… – прошептал я, понимая, что для такой рациональной и жесткой натуры, как Касим Бали, любовь вовсе не аргумент.

– Бред! Что у вас общего? Он в два раза старше тебя. Он солидный человек с карьерой, о которой вся страна говорит! Это не то, что заниматься всякой мазней. И ты думаешь, ему нужен сопляк, с позорным прошлым и несерьезной работой? Скорее бы я поверил, что ему наши капиталы нужны.

– Лейтон со мной не из-за денег! Пап, это не то, что ты подумал… – я не мог подобрать слова. Не расскажу же я правду. – Лучше скажи, мама уже знает? Как она восприняла?

Больше всего я теперь волновался из-за матери. Конечно, по сравнению с выходками моего оригинала связь с мужчиной – не такой уж проступок. Но то, что мой любовник занимает такую должность, и нам из-за этого покоя не дадут…

Отец молчал, и ожидание выбивало меня из сил. Наконец он с горечью признался:

– Айлин на твоей стороне. Как всегда. Утешается этими романтическими бреднями, что любовь не выбирает. Но неужели ты не понимаешь, Мехмет, возраст есть возраст. Все эти операции, и прежние, и нынешние, могут придать сморчку вид свежего персика, да только опыт человека и взгляды на жизнь остаются какими были. Пятьдесят лет есть пятьдесят лет. Ну, бес в ребро, вызовет интерес свежее личико и молодое тело, а дальше?

Я прошелся по комнате. Сел за стол, придвинул блокнот ближе к себе, машинально рисуя какие-то узоры. Я не знал, не знал, чем успокоить родителей, как утешить. Получалось только невнятное:

– Пап, но я же не пью, не употребляю всякую дрянь, ни над кем не издеваюсь. Да если бы Лейтон не был политиком, на нас бы никто внимания не обратил… и если мы и попали в газеты, то случайно. Мы оба хотели, чтобы про нас не знали.

– Да уж, в твоем случае «не пью и не прожигаю жизнь в ночных клубах» уже прогресс! Я не знаю, что с тобой делать, просто не знаю, – гнев в голосе отца сменился печалью и усталостью.

– Всё наладится,… вот увидишь, всё как-нибудь будет…

Он ничего не ответил, просто сбросил вызов.

*

Прошлое моего оригинала все-таки догнало меня. Даже спустя годы. Опубликовав сенсацию о «тайной жизни министра Уэсли», авторы статей встряхнули и «мое» прошлое, вспомнив пару-тройку давних скандалов и обещая читателям новые жареные факты о крутом наследничке, который теперь притворяется милашкой. Из «Центра развития» меня попросили уйти якобы по собственному желанию. «Вы же сами понимаете, мистер Тугрил, пока о вашем прошлом знало только руководство, это еще куда ни шло. У нас нет никаких претензий к вам лично, но родителям учеников может не понравиться, что о наставнике их детей пишут в сомнительных изданиях и в таком тоне».

…Я сидел на полу посреди комнаты, обхватив колени руками. Еще недавно у меня была нормальная, спокойная жизнь обычного человека. Теперь – родители с опасением относятся ко мне и моим поступкам, и пройдет немало времени, прежде чем мы успокоимся и сможем нормально говорить друг с другом. Работу я потерял. И это всё за пару дней!

– Главное, что мы живы, Махмуд. С этим мы справимся, – Заганос сидел рядом со мной, обнимая меня. Он приехал ко мне через день после того, как всё случилось, хоть я и уговаривал его не приезжать, не рушить карьеру окончательно. Пусть бы хоть одному из нас повезло больше. Я сразу же подумал: а вдруг кто-то будет копать глубже, вдруг всё вскроется, вдруг кому-то покажется подозрительной «внезапно вспыхнувшая страсть», а от этого сомнения потянутся ниточки в Хейлшем, Сент-Пол, Гринвичский центр. Лучше мне отказаться от моей любви, чем видеть, как из-за меня пострадают другие. Но Заганос не собирался так просто оставлять меня.

– Ты можешь всё потерять из-за меня! – убеждал его я. – Получится, твой труд пропал зря.

– Шшш. Спокойно, милый… я уже всё решил. Эти уроды хотели меня утопить, так я сыграю против них их же картами. Выступлю в поддержку нетрадиционных семей. Сделаю рекламу новому проекту. Представь себе, как обрадуются бездетные пары, когда узнают, что скоро специально для них в клиниках введут программу искусственного выращивания детей. И ведь девиз тот же, «всё ради общего блага». Просто один дополнительный момент.

Заганос говорил об этом совершенно спокойно и уверенно. Но меня все еще трясло от волнения.

– А если не получится?

– И что? Главное я уже сделал. С Изабеллой мы вчера всё решили. У нее есть человек, к которому она уже давно хотела от меня уйти. Мы расстаемся красиво, она не пострадает. Позже я тебе расскажу еще кое-что… – он взял меня за руку и провел пальцем по моей ладони, будто выводя невидимый рисунок. Это был один из наших тайных знаков: намек на то, что речь пойдет о событиях из жизни «до» и об этом мы можем только переписываться и тут же сжигать листы.

– Расскажешь. Только… ты уверен, что нам стоит оставаться вместе? Меня попросили уйти из престижной студии. А если в газетах и в сети опять начнут ворошить мое прошлое, что мне останется делать? Сидеть на шее у родителей или у тебя? Веселая будет жизнь, – я покачал головой.

– Ты же знаешь, что ты не виноват, – с намеком, понятным только нам двоим, ответил Заганос. – И жить на проценты от своей части семейного капитала – вовсе не значит сидеть на шее. Мы сможем поговорить с Кэти, она найдет для тебя работу в интернате или в Лиге Помощи. А о сплетнях не беспокойся. Я знаю, кому что пообещать, и кому о каких событиях напомнить, чтобы тебя не трогали. У каждого есть свои грешки и слабости.

Когда он говорил о том, чтобы повлиять на людей, его голос был похож на шипение змеи. Так странно – столько нежности в отношении ко мне, и в то же время…

Я еще в Сент-Пол понял, что ради нашей любви он готов пойти на всё.

В рыцарских романах любовь, готовая преодолеть любые препятствия, кажется высшим счастьем. В них слова «ради тебя я решусь на что угодно» звучат волшебным заклинанием.

Но в реальности от этого иногда становится страшно.

Я молчал, закрыв глаза и чувствуя знакомое тепло, знакомый аромат одеколона с нотками зеленой мяты и лаванды, едва ощутимый запах дыма. На словах так просто отказаться от всего, что нас связывает, и в то же время в этих объятиях хочется остаться навсегда.

Не оставляй меня, не оставляй, что бы я ни говорил.

– Махмуд… неужели ты хочешь, чтобы я ушел? Я больше не нужен тебе? Может, тебе противно, когда я прикасаюсь к тебе? – шептал Заганос с тем пылом, который я не часто слышал в его голосе, разве что в наши ночи любви. – Скажи, что я тебе противен, и…

– Я не могу так сказать! – в отчаянии возразил я.

– Значит, всё остальное уже неважно. Пусть люди думают, что хотят. А я буду с тобой. До самой смерти.

– Не говори так.

Меня пробирала дрожь. В нашей новой жизни думать о смерти было страшно.

Мы прижались друг к другу, обнявшись, и никакая сила не могла заставить нас разомкнуть этот круг, защищающий от всех страхов и сомнений. Нет, как же можно расстаться, только не теперь!

– Махмуд, я больше не хочу притворяться, что мы чужие. В этом я обманывать не могу, это меня убивает… – Заганос коснулся губами моей шеи. – Ты станешь моим мужем?

Он почти умолял об этом, как тогда, когда говорил, что хочет принадлежать мне по-настоящему. И разве мог я сказать «нет»? Даже если о нас будут говорить еще больше. Пусть.

И, глубоко вдохнув и выдохнув, зажмурившись, будто перед тем, как нырнуть в глубину, я тихо ответил:

– Да.

Той ночью мы любили друг друга так, как если бы каждая минута могла стать последней. Но наутро впервые за этот год нам не приходилось спешить, расставаться, пока никто ни о чем не догадался. Странно, но почему-то мне стало легче на душе. Одной ложью меньше…

*

Утром Заганос сидел за столом на кухне, разложив перед собой листки, карандаши и ручки, и поставив рядом пепельницу.

– Хоть бы подождал, пока я завтрак разогрею! – проворчал я. – Оделся как попало, не причесался, зато уже сигарета в зубах и телефон в руках.

Он только засмеялся.

– Мы еще не расписались официально, а ты отчитываешь меня так, будто мы женаты лет двадцать. Не переживай. Я назначу интервью и съемки, встряхну кое-какие связи, чтобы тебя оставили в покое, а тогда можно и про завтрак подумать. Только сначала кофе.

Я поставил в микроволновку блюдо с выпечкой «бурек» (1), выставил время, обернулся, и, выхватив чистый стикер из беспорядочно разбросанных листков, написал:

«Видела бы тебя сейчас Клювастая!».

«Ее бы удар схватил от ужаса!».

Уже привычно щелкнула зажигалка. Сейчас наши тайны и секреты впервые за всё это время вызывали улыбку.

Это наше прошлое. Каким бы оно ни было, и пусть мы его скрываем ото всех – воспоминания оживают во взглядах и жестах, понятным только нам двоим.

Мы выживем и будем беречь друг друга. Вопреки всему.

Комментарий к Глава 58. Махмуд Т.

(1) бурек/бюрек – турецкая выпечка, рулеты из слоеного теста с начинкой, как правило, с брынзой или другим видом сыра и зеленью.

========== Эпилог ==========

Кэти Ш.

Время от времени я бываю в Хейлшеме. Посещение интернатов, где когда-то воспитывали доноров – тоже часть моей работы. Сейчас подобные школы изменили свою направленность, вместе с детьми, созданными при прежней системе, там воспитываются и обыкновенные сироты, найденные в «колыбелях милосердия» или потерявшие родителей из-за несчастного случая. Между воспитанниками не делают разницы, теперь предназначение у всех одно: быть счастливыми.

Странное это чувство – понимать, что столько изменилось, и в то же время узнавать все те места, с которыми связаны лучшие воспоминания детства. Павильоны остались теми же, и деревья, и озеро… я прохожу по аллеям в саду, по которым когда-то ходили мы с Томми… у дерева, возле которого когда-то стояли и шептались мы, стоят и обнимаются другие подростки.

Как-то я повезла Чарли с собой, показать ему, где я выросла. Он был в восторге. «Мам, да вы с папой жили в сказке!». Пока что мы с Томми не рассказываем ему о донорстве. Может быть, позже. Когда он станет старше и будет готов услышать правду.

А пока я захожу в классы, где сидела на уроках сама, беседую с преподавателями… из тех, кто преподавал раньше, остались единицы. Но мисс Джеральдина до сих пор преподает, и она сохранила галерею лучших ученических рисунков. Ярмарки произведений воспитанников остались одной из тех традиций, которую после преобразования решили оставить. Что ни говори, а это учит детей ценить труд одноклассников.

Когда всё только-только начиналось, я и предположить не могла, что проживу хотя бы двадцать девять лет. Сейчас мне тридцать три, мы с Томми вместе, у нас есть любимая работа и приемный ребенок. Мы побывали на Лазурном Берегу, целый месяц отдыхали на пляже, строили замки из песка, собирали ракушки, смотрели в ярко-синее небо,… бросали монетки в фонтаны, и теперь могли надеяться, что вернемся сюда еще не раз.

У нас впереди целая жизнь.

Но в Хейлшем я время от времени возвращаюсь, и не только из-за работы. Трудно объяснить, почему. Просто здесь осталась часть моей души…

*

Махмуд Т.

Иногда Заганос просыпается среди ночи и сидит на постели, вглядываясь в темноту. Когда я чувствую, что он не спит, и просыпаюсь следом за ним, он целует меня в висок и шепчет:

– Не обращай внимания. Ночь темна и полна ужасов. Всё пройдет.

Он не говорит, что видит во сне, но я и так догадываюсь. Прошлое помощника. Доноры, которых он не мог спасти. Напряжение и страх последних дней перед подменами.

Мы уже год женаты официально. Скоро мы обратимся в репродуктивный центр, и в лаборатории нам создадут ребенка. От этой мысли мурашки пробегают по коже от волнения.

Ребенок, который будет чем-то похож на нас обоих!..

«Не обращай внимания».

Я так не могу. Может, когда-нибудь тени прошлого оставят нас. Когда Заганос оставит пост министра, и мы поживем год-другой в уединении, подальше от столичного шума и внимания людей к нашей жизни. Когда мы станем родителями. А пока мы, как прежде, молчим в тишине, сидим рядом, думая каждый о своем…

Ничего. Переживем. Я держу его за руку, поглаживаю пальцы, прикасаюсь губами к ладони. Шепчу:

– Я с тобой. Мы всё выдержим.

…Одной ночью первым просыпаюсь я. Не от кошмаров. Просто звучащие в сознании строки не дают покоя, просятся на бумагу. Я встаю тихо-тихо, накидываю рубашку, иду в соседнюю комнату, включаю свет, ищу чистый лист и карандаш.

С тех пор, как я покинул Сент-Пол, я не написал ни строчки. Сначала – потому что боялся выдать себя. Позже слова просто перестали переходить, таинственный голос умолк, а я и не придавал этому значения, ведь у меня оставалось рисование.

И вдруг, через столько лет…

Теперь я не боюсь. Неважно, увидит ли свет этот рассказ, или останется очередным секретом только для двоих.

Слова приходят, будто из ниоткуда, и в этот миг мне уже ничего не страшно.

КОНЕЦ