Текст книги "Ради общего блага (СИ)"

Автор книги: Dark_Lord_Esti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Стоны доноров, страдающих от боли, звучали у меня в сознании даже в тишине палаты, больше похожей на номер в гостинице. Я сидел, обхватив голову ладонями, как будто меня терзала мигрень. Сколько, сколько это будет продолжаться?! Даже если всё пройдет успешно, я не сразу смогу осуществить задуманное.

Тех, кто не дождется прекрасного будущего, будет слишком много.

В один день Кэти, заметив, что мое мрачное настроение не проходит, принесла мне листы для рисования акварелью и акварельные карандаши.

– Здесь совсем другие условия, – сказала она. – Почему бы тебе снова не начать рисовать? Тебе стало бы легче.

Я взял папку с яркими узорами, открыл, провел кончиками пальцев по слегка шероховатым листам.

– Ты очень хорошо знаешь, почему. Рисование слишком выявляет душу. Я не хочу, чтобы чужие люди знали, как мне сейчас… прости за выражение… херово.

Кэти мигнула, пытаясь не заплакать.

– А ты выдержишь, если будешь держать всё в себе? Рисунки я могу просто забирать с собой.

Я пожал плечами.

– Не знаю. Может, я и правда порисую… просто, чтобы убить время.

*

С каждым днем напряжение нарастало. Я вроде бы спокойно ходил на анализы и процедуры, но Кэт, бывало, прикасаясь ко мне, говорила: «У тебя мышцы, как камень. Так нельзя. Тебе нужно расслабиться. Мы могли бы куда-нибудь съездить на прогулку, пока нам разрешают».

Мы и правда выбирались развеяться, но старались найти такие места, где можно было спрятаться и обсудить новости от Райтхена.

Пока что сообщения вселяли в меня надежду. Доктор Сехир, так же, как доктор Лоу, видел все недостатки нынешней системы. И у него тоже был проект, почти готовый, но не вписывающийся в рамки существующей политики министерства. Правда, старик поступил умнее – он даже не давал чиновникам знать о своих разработках, оставаясь с виду послушным винтиком огромной машины. Но на сделку с посредниками от Райтхена согласился.

И даже слил им просто бесценную инфу – что молодая жена Уэсли посещает психоаналитика, и все контакты специалиста.

Дальше Райтхен незаметно взломал почту и рабочие файлы душеведа, узнал псевдоним, под которым миссис Уэсли фигурировала в рабочей базе доктора, и переслал откровения дамы Кэт. Мы вместе читали эти файлы во время наших отлучек.

Ведь если всё выгорит, мне придется иметь дело с женой моего оригинала, а эта область доныне оставалась белым пятном.

М-да, обидно мне было думать о том, с какой твари меня скопировали.

Четыре года назад Лейтон Уэсли женился на девятнадцатилетней Изабелле Хантер, дочери владельца корпорации «Хантер и Пайк». Это был типичный брак по расчету: отец девушки передавал зятю выгодные акции, получая взамен выгодные знакомства и возможность проворачивать еще более крупные сделки. Господин министр просто купил себе юную красивую жену, с которой можно светиться перед прессой и в обществе.

Мнения девушки никто не спрашивал. Родители опасались, что самостоятельно она сможет себе найти только какого-нибудь несерьезного юнца, и потому устроили брак сами.

Вот она, закономерность – техника развивается, мир меняется, а некоторые убеждения остаются те же, что и сотни лет назад.

Итак, молодая миссис Уэсли уже четыре года страдала с мужем, который критиковал каждый ее жест и шаг, не мог лишить ее невинности, и в напрасных попытках винил только ее. За благополучным фасадом скрывалась та еще действительность.

Что же… по крайней мере, когда Уэсли, скажем так, завершит вместо меня, никому из посвященных не будет его жаль.

Впрочем, не так уж много будет посвященных. У доктора Сехира для особо важных и конфиденциальных случаев оборудована операционная, в которой значительная часть действий выполняется автоматически. Такой блок есть только у него и еще у одного специалиста, больше нигде в Британии.

Я выжидал. «Выемку» назначили на середину марта.

Скоро начнется крупная игра.

========== Глава 44. Кэти Ш. ==========

День, в который всё должно решиться, приближался. Для меня это было похоже на ожидание казни. На работе я держалась, но по ночам… по ночам плакала, пока не проваливалась в неглубокий, беспокойный сон. И даже когда я спала, по щекам у меня текли слёзы.

Чаще всего я ночевала у Томми. Рядом с ним я хотя бы могла ненадолго заснуть без сновидений. Когда я чувствовала тепло его тела, мне становилось чуть-чуть спокойнее на душе.

…Мы отдыхали после ночи любви. Я не могла заснуть. Томми прижался ко мне, заглядывая мне в глаза.

– Кэт, почему ты не рассказываешь мне, что с тобой? Ты только плачешь и плачешь, каждую ночь, а утром будто надеваешь маску,… собираешься на работу, как на войну.

Я обняла его.

– Всё в порядке. Просто я еще не отошла от Второго Королевского. Жуткое место. И другие помощники продолжают обсуждать то, что доктора Мерсера лишили права работать в медицине.

Томми поцеловал меня в висок.

– Ты близко принимаешь к сердцу такие вещи. Но это еще не всё, правда?

Я всхлипнула.

– Если бы ты всё узнал… может быть, ты бы больше не смог быть со мной.

– Но что такое ты сделала? – удивленно спросил он. – Неужели выкурила сигарету? Или попробовала спиртное? Или изменила мне с Заганосом? Или… или с какой-нибудь девушкой? Поверь, это по отдельности или даже всё вместе для меня ничего не значит, я всё равно люблю тебя и буду любить!

Меня охватил приступ смеха, больше похожий на истерику.

– Ах… успокойся, Томми! Ну неужели я на такое способна? Не волнуйся. Засыпай.

Он так чист душой, что никогда в жизни не догадается.

*

За неделю до «того самого дня» у меня завершила подопечная в Дагенхэме. Конечно, мне говорили, что я сделала всё, от меня зависящее, Аннабел дошла до четвертой. Но всё равно это было больно.

Как будто человек, прошедший годы войны, погибает в последний месяц.

Когда я выехала в Лондон, хлынул ливень. Дождь лил и лил, я включила «дворники», но это мало помогало, пришлось ехать очень медленно.

Отсчет пошел.

Семь дней. Шесть. Пять.

Четыре. Три. Два…

За сутки до операционного дня Заганос сказал мне:

– Тебе не стоит приезжать в клинику с самого утра. У меня еще оставались деньги, я дал их санитарке, чтобы на подготовительные процедуры меня сопровождала она. Ты только доставишь меня в операционную и попрощаешься со мной.

– Но…

– Я так решил, Кэт. Не знаю, увидимся ли мы еще когда-нибудь, поэтому запомни меня таким, как сейчас.

Я обняла его.

– Я всегда буду помнить тебя. Всегда…

Он был совершенно спокоен. Когда вместе с медсестрой я везла его на каталке, он улыбнулся мне. Мы переглянулись в последний раз, белые двери бесшумно раздвинулись…

Дальше не помню. Я упала в обморок и пришла в себя в одном из кабинетов, когда медсестра дала мне понюхать нашатырный спирт и сделала укол успокаивающего.

– Спасибо, – прошептала я.

– Этот донор… он был твоим парнем, Кэти?

Я помотала головой.

– Нет. Мы просто выросли вместе и дружили.

Еще одна капля в море лжи.

*

Утром мне сообщили, что Заганос завершил на выемке класса 4+. И тут же мне позвонили из Центрального управления.

«Гринвич остается за вами, в клинику через четыре рабочих дня прибудет новый донор».

Несколько дней я ходила, будто в тумане, терзая себя мыслями – удался ли план, или выемка все же состоялась, или нас раскрыли. Сообщение от Райтхена пришло. Как было между нами условлено, в случае успеха он должен был прислать изображение с красными розами.

Я смотрела на экран телефона, на котором красовались кроваво-алые розы.

Надо быть сильной. Надо держаться.

Теперь остается только верить и ждать.

========== Глава 45. Заганос З. ==========

Спокойный сон для меня теперь грех.

(с) Великолепный век: Кёсем-султан

После наркоза у меня было такое чувство, будто на мое тело опустили бетонную плиту. Я лежал, весь в бинтах, и едва мог пошевелить пальцем.

Перед глазами всё плыло. Но, слава всем силам небесным, палата была не та, которую я занимал в качестве донора. Плазменный телеэкран на стене, полка с книгами и папками… фотография мужчины, похожего на меня, если бы у меня за плечами были почти пятьдесят лет не самой здравой жизни, и молоденькой красавицы. Фото свадебное.

Да, придется привыкать, что «я» – тот еще лицемер.

На тумбочке – стопка газет, дорогие часы и обручальное кольцо.

Вот и всё. Свершилось. Теперь я уже совсем другой человек.

Но в первые дни я был еще слишком слаб, чтобы осознавать себя хоть как-то. Меня тошнило через каждых полчаса, больничный бульон не лез в горло. А когда сиделка предупреждала: «Мистер Уэсли, доктор пока запретил вам курить», мне хотелось засмеяться. Она издевается, что ли? Какое там курить, если я дышу еле-еле!

Боже, пошли мне терпения.

Уже на третий день «мой» телефон стал разрываться от звонков.

Представители прессы, финансисты, служащие ведомства… масса народа, люди, которых по досье я вроде бы знал. Я отвечал обтекаемыми дипломатичными фразами.

Если что – всё валю на наркоз. Он реально был термоядерный.

Вот от звонка матери моего оригинала я чуть не съехал с катушек. Бедная женщина о своем сыне беспокоилась, хоть для него семья была не более чем нужный аксессуар для позирования перед фотографами и продвижения «семейных ценностей».

– Лейт, как ты себя чувствуешь? – мягко спрашивала она. – Я не спала уже две ночи, думала о тебе… ты решился на такую сложную операцию… господи, я так боялась тебя потерять.

– Не стоит волноваться. Голова после наркоза побаливает, но это должно скоро пройти, – спокойно сказал я.

– Мы с отцом о твоих «прошивках» узнавали из газет и сети. Ты с годами становишься как чужой. Давно уже стал, увы… а приедешь обновленный, мы и вовсе тебя не узнаем, – женщина вздохнула.

Неловкое это чувство, когда другой человек наломал дров, а стыдно тебе.

– Хочешь, я сделаю селфи и пришлю, чтобы вы с отцом немного привыкли? – я тихо засмеялся. – Только я пока еще страшный, весь в бинтах, как мумия фараона Тутанхамона.

– Ох, Лейтон, давно ты не шутил! – воскликнула миссис Уэсли. – С тех пор, как занялся политикой… тебе бы стоило взять какое-то время для себя, ты годами не отдыхаешь, а теперь такой серьезный стресс.

– Наверно, ты права, мама. Может, я приеду к вам, когда выпишусь. Просто так, не ради выступления. За те дни, что я был в клиниках, я много думал…

Должно быть, пожилая леди соскучилась по вниманию от сына, и слова вперемешку со всхлипываниями лились потоком. Я только и успевал выделять полезную информацию из этого ливня эмоций.

Кажется, беда снова подкрадывается оттуда, откуда я не ждал. Могу ли я погореть на сочувствии к близким, к которым настоящий Лейтон Уэсли относился, как последняя скотина?

*

Прошло еще несколько дней. Мне стало легче, и я начал разбирать «свои» вещи. Ощущение возникало брезгливое, будто я, как вор, влез в чужое. Но личные бумаги и рабочая информация с гаджетов оригинала были мне необходимы. Спасибо Райтхену, обеспечивал меня актуальными паролями от всех папок. Я лежал на койке с ноутбуком на подставке, и читал файл за файлом, разбирал переписку в электронной почте. Да уж, прежние времена я буду вспоминать с ностальгией – пахать мне придется, как лошади. Над реформой первого уровня медицины предстояло работать и работать. И ведь снова многие нити тянулись к системе донорства.

Какими бы значительными ни были ресурсы, все равно они ограничены. Если поддержать проект реформы системы частных врачей, понадобятся деньги на дополнительное обучение специалистов, финансирование мини-лабораторий, расширение штата, страхование населения. А выхода два: или переводить деньги из других сфер, или предлагать поднять налоги, которые идут на медицину. За второе меня точно съедят. Урезать финансирование по второму уровню медицинского обслуживания – специализированным клиникам? Но как же аппаратура, операции, необходимость повышения квалификации врачей…

Изобретения Лоу и Сехира помогли бы добиться более доступного и экономически оправданного лечения тяжелых травм и онкологических заболеваний. Тогда не нужен был бы отток финансов в интернаты доноров, на зарплаты в этом секторе. И, если дать донорам права людей, мы получаем дополнительный процент трудоспособного населения, способного работать и платить налоги. Чем дольше они будут жить, работать, а следовательно и делать отчисления – тем больше приток денег. Это гораздо выгоднее, чем за три, максимум четыре года разобрать здорового работоспособного человека на органы и получить деньги за самое большее десять операций – причем деньги, которые большей частью осядут в руках частников.

Значит, пора сообщить Райтхену, что специалисты могут подавать свои запросы.

Наверное, это было к лучшему, что еще в клинике я начал включаться в новую работу. По крайней мере, я не терзал себя пустыми мыслями и сожалениями. Только навсегда закрыв дверь за прошлой жизнью, я понял, как мне будет не хватать всех знакомых по работе помощника. Да, общаясь с многими, я не был близок ни с кем. Многих я считал наивными, с их любовью и доверчивостью. Но теперь для них всех я завершил. А у Лейтона Уэсли даже приятелей нет – только полезные связи и интересы.

И… тоска по Махмуду мучила меня, будто жажда в пустыне.

Я не мог его забыть. Даже понимая, что другого выхода у нас не было. Полгода уже прошло, как мы расстались, а мне по-прежнему хотелось зарыться носом в пушистые светлые волосы, обнимать его, чувствовать знакомое приятное тепло. Скользнуть ладонями под его футболку, гладить, ласкать…

Этого больше никогда не будет.

*

До конца месяца я работал дистанционно, выигрывая время, чтобы к изменениям в голосе и внешности люди привыкли и списали их на качественную прошивку. В сеть уже пошли сплетни о полной «прокачке» и о том, что «еще не одна известная персона захочет так омолодиться». Несколько особенно ядовитых заметок хакеры намеренно залили и через время удалили, создавая видимость, что публикации неугодны правительству. Дальше народ распространил такие вести сам.

…Когда меня забрал из клиники личный водитель, день выдался яркий и светлый. Я сидел в дорогом белом авто, одетый в новую брендовую одежду, в кармане легкой куртки лежала пачка сигарет с ментолом и зажигалка – хотя в клинике я еще не курил.

Свободен! Я свободен, у меня есть состояние, власть, все атрибуты роскошной жизни, молодая красивая жена.

Но я не чувствовал этой свободы. Из одной ловушки я плавно перешел в другую.

С женой я встретился незадолго до обеда. Как же непривычно было проходить по чужому особняку, осматриваться, и при этом сохранять такой невозмутимый вид, чтобы супруга ничего не заподозрила. Она, впрочем, мои хождения туда-сюда восприняла по-своему, сказав:

– Пока вы были в клинике, в доме поддерживался тот же порядок, что и прежде. Я ничего не меняла под свой вкус.

В жизни Изабелла выглядела еще лучше, чем на фото. Стройная, с красивыми, роскошными медно-рыжими волосами, уложенными в простую прическу. Зеленое платье классического фасона подчеркивало ее фигуру. Всё в ней было естественно, без уловок и ужимок.

Но как она смотрела на меня… Было заметно, что мужа она боялась. А от обновленного и помолодевшего – тем более, не знала, чего ждать.

– Благодарю, Изабелла, я всем доволен, – сдержанно сказал я.

– Меня предупредили, что пока вы будете придерживаться диеты. Но к вашему возвращению я распорядилась, чтобы вам подали бокал кагора. Надеюсь, это не повредит,– робко продолжила она.

– Неплохая идея.

Молодая женщина глубоко вдохнула и выдохнула.

Бедняга.

Мой оригинал, будь он неладен, изводил ее придирками по поводу и без.

В холодной бело-золотой роскоши столовой мне было неуютно, но я скрывал это за равнодушным спокойствием.

Мы с Изабеллой обедали в полной тишине. Вино я пригубил осторожно, с видом ценителя, который смакует напиток не спеша, наслаждаясь ароматом. На самом деле это был первый раз, когда я пил что-то крепче сока, и боялся опьянеть и этим выдать себя. Ведь настоящий Уэсли был тем еще любителем выпить.

Когда я допил бокал, голова немного кружилась. По телу разливался жар. Хотя горьковатый привкус вина мне пока не слишком нравился.

Я поспешил оставить жену и закрыться в кабинете, пока она ничего не заметила.

Первая сигарета, выкуренная за закрытой дверью – чтобы не выдать непривычки – понравилась мне еще меньше. Слишком глубоко затянувшись, я закашлялся. Гадское ощущение. Но я заставил себя терпеть. Если я слишком быстро «брошу курить», это тоже вызовет подозрения. И, поработав, я через время выкурил вторую. Теперь я затягивался едва-едва, так было вполне терпимо.

*

Мне казалось, будто каждый шаг я делаю как по тонкому льду, который вот-вот затрещит подо мной, и темные воды поглотят меня навсегда. Жену я избегал, благо, супруги и раньше занимали отдельные спальни и разговаривали лишь по необходимости. С меня с головой хватало рабочего окружения и ежедневного труда над проектом реформы. Хватало по горло того, как на меня смотрели в министерстве и как за мной следили фотографы. А эти бесконечные шепотки за спиной: «Интересно, сколько денег ушло в то, чтобы так прокачаться? Вы же видели его после первых липосакций…». «Наверно, на эту ювелирную работу пошел не один клон!». «Конечно, при таких капиталах можно себе позволить. Что не делается за деньги, делается за очень большие деньги».

Я просто отгораживался от всего и работал, как проклятый.

Доклады, отчеты, финансовые выкладки. Встречи со спичрайтером, подготовка к выступлению по поводу готовящихся перемен. Само выступление – я никогда не думал, что мне будет не по себе от перспективы выступать публично. Я даже сигарету выкурил не ради притворства, а потому, что это отчасти снимало напряжение. Главное, не убить свой организм так, как это делал предшественник.

Невидимые липкие щупальца страха охватывали меня, сдавливали грудь, мешая дышать. Пока что я на коне, а дальше? Если я на своих промахах не провалюсь, остаются еще грешки прежнего Уэсли, все эти издевательские «игры в папочку» старого импотента. Райтхен до них докопался, но молчал, а кто-то другой может докопаться и не смолчать. От общения с людьми, тайно поставлявшими министру «свежее мясо» и подозрительные порошки, я отказался под самым очевидным предлогом: теперь я прошился и могу с женщинами без дополнительных средств.

Могу – и не прикасаюсь к жене.

Несколько раз я ездил к родителям. Им, вопреки всему богатству и статусу, нужно было то же самое, что всем людям их возраста во все времена. Чтобы сын, на которого они всегда надеялись, просто приехал, поговорил, выслушал – пусть и не в первый раз – их воспоминания о прошлом. Пересмотрел фотографии, начиная с детских, погулял со старой собакой.

Как я чуть не выдал себя, когда в первый раз мне навстречу выбежал старый огромный лохматый пес и, встав на задние лапы, опустил передние мне на плечи. Оказывается, мне становится страшновато, когда такая большая собака так быстро бежит прямо на меня. Но я почесал любимца родителей за ухом, а он помотал головой, обнюхал меня, убежал и улегся у ног матери, сидевшей в кресле.

– Не узнаёт! – только и мог воскликнуть я.

Отец вздохнул.

– Да уж, старина Чак совсем сдавать стал. Он и миссис Хьюз недавно облаял, а ведь она у нас частая гостья.

– Конечно, я изменился после операции, на другие сигареты перешел, и курить стал меньше, вот он меня и не узнал, – я уцепился за эту спасительную нить.

Старики у первого Уэсли замечательные. Он был дурак, что их не ценил. А я бы и чаще приезжал к ним поболтать – но тоже опасно. Слишком заметная получится перемена.

Кресло министра всё больше напоминало мне Железный трон.

========== Глава 46. Махмуд Т. ==========

К февралю скандал вокруг «Бэконсфилдского дела» окончательно утих, я «стал на ноги» и из клиники переехал в отчий дом. Мать говорила, что отец твердо решил оставить мне как можно меньше напоминаний о бурном прошлом: прислуге велел молчать, телефон и компьютер мне были куплены новые, чтобы не оставалось ни единого напоминания о прежних друзьях и вкусах, одежду заказали новую, в более сдержанном стиле, тем более, что после клиники я очень исхудал.

Еще месяц ушел на оформление новых документов. Страх разоблачения то отступал, то снова поглощал меня, будто глубины моря. Большую часть времени я занимался в домашнем спортзале, приводя тело в норму после вынужденного постельного режима. Смотрел фильмы, в глубине души удивляясь, как много всего я не видел раньше.

«Раньше». Даже в мыслях я боялся позволить себе слова из прошлой жизни.

Я много читал – книги позволяли забыться и представить себе тот мир, которого я не знал. Подобно хамелеону, я приспосабливался под обстановку, менял почерк, вырабатывая что-то среднее между «собой прежним» и «собой новым», ссылаясь на то, что после травмы и «прошивки» пальцы слушаются хуже прежнего. Под этим же предлогом и якобы для того, чтобы расслабиться и попытаться что-то вспомнить, я начал раскрашивать раскраски.

Отец смотрел на мои занятия скептически. Кажется, для него главным было то, чтобы я не создавал проблем и не возражал против смены обстановки. Я держался вежливо, играя роль послушного сына. Ни слова не говорил, когда он вспоминал о «моих» прошлых проступках.

От раскрасок я перешел к рисункам, намеренно слабым и детским – в прошлой жизни я рисовал так разве что в младших классах. И понемногу намекал, что раз уж политическое или финансовое поприще для меня теперь недоступно, я могу заняться искусством.

Мама меня поддерживала. Отец почти не хотел видеть меня и общаться со мной. «Деятель искусства из тебя, как из горбуньи балерина! Но лучше уж занимайся своей мазней, главное, чтобы ты мне проблем не создавал, остальное меня не волнует».

В мае я вылетел в Ниццу к родным мамы – тете Фатиме и дяде Мураду. Они, насколько я успел понять, видели «прежнего меня» еще ребенком. Но, наверное, они были в курсе аварии и скандала вокруг нее.

Перед вылетом я места себе не находил. Почему Заганос убедил меня занять место Мехмета?! Почему я поддался, уступил?..

Мы совершили преступление.

Разве в нашей воле было решать, кто достоин жизни, а кто нет?!

А вдруг меня разоблачат на паспортном контроле?..

И вряд ли в семье Тугрил мне будут рады, зная про «Бэконсфилдское дело».

Я расплачивался если не за свои грехи, то за проступки человека, жизнью которого теперь жил.

В аэропорт меня сопровождала мама – после клиники я с трудом привыкал к нормальной человеческой жизни. Шум сбивал меня с толку, мне постоянно хотелось где-то спрятаться.

На мое счастье, людей, которые просто боялись полетов, оказалось достаточно, чтобы мое поведение не выглядело странным. Контроль перед вылетом я прошел. В салоне же моей соседкой оказалась приятная молодая женщина, которая с сочувствием спросила:

– Впервые летите?

– Д-да, – кивнул я.

– Попросите у стюардессы минеральную воду и таблетки от укачивания. И если у вас есть плеер с наушниками, послушайте музыку. С наушниками в ушах немного легче. Во всяком случае, мне помогает. Заодно отвлечетесь.

Я слушал какую-то выбранную наугад в плеере аудиокнигу, не особо вникая в смысл. Меня больше беспокоило, хватит ли моего знания французского для нормальной жизни и как примут меня «родственники».

Каждая минута тянулась, будто целый год. Мне казалось, этот перелет никогда не закончится. Хотя вряд ли мы летели так долго: выходя, я слышал, как какие-то мужчины в деловых костюмах переговаривались о том, что не успели выспаться, а впереди тяжелые переговоры.

*

В аэропорту в Ницце меня встречали двое: высокий светловолосый мужчина в темно-синей футболке и потрепанных джинсах, и изящная женщина, похожая на танцовщицу из иллюстраций к восточным сказкам.

«Мои» дядя и тетя.

– Добро пожаловать, Мехмет! – мужчина похлопал меня по плечу. – Как время летит, ты совсем уже взрослый стал. Так похож на Айлин.

– С-спасибо, дядя, – пробормотал я, смутившись. – Спасибо, что вы приехали за мной.

– Не робей, парень. Пойдем, сейчас мы по пути заедем в магазин и покатим домой. Что-то не похож ты на того отвязного мажора, которого мне Касим расписывал. Признайся, вы с отцом просто не поладили? Я всегда говорил Айлин, у ее избранника замашки комиссара полиции.

– Мурад! – воскликнула тетя. – Если ты не поладил с мужем сестры, это еще не значит, что он плохой человек.

– Я сам виноват, – вздохнул я. – Я был… не в себе, когда сел за руль, и попал в аварию. Машина была неисправна, но всё равно… я должен был раньше об этом подумать,… были жертвы… правда, я и сам всего не помню. После аварии я… потерял память.

– Наверное, это к лучшему. Ты хотел бы об этом вспоминать? – резковато сказал дядя Мурад. – Сразу тебе скажу, Айлин просила меня дать тебе шанс и помочь тебе начать жизнь заново, под новым именем и в другой стране, и ради нее я согласился. По сути, я тебя не знаю и не могу судить, как ты жил раньше. Я в твои годы тоже был не пай-мальчиком. Всё зависит от тебя. Будешь жить с людьми в мире, никто тебе и слова не скажет. Нет – придется отвечать за свои поступки, ты уже давно не подросток.

Больше о прошлом не было сказано ни слова. В пути мы молчали. Сначала заехали в магазин, и я помог тете донести сумки до машины и аккуратно сложить вещи так, чтобы они занимали поменьше места. Потом под какую-то радиопередачу добрались до дома за городом.

Кузина Симона встретила меня менее благосклонно, чем ее родители. Оглядев меня сверху вниз презрительным взглядом, сказала:

– Так вот ты какой, наш английский родственник. На всякий случай, тут тебе не Лондон и вытаскивать тебя за уши из неприятностей никто не будет. И на то, что я буду тебя развлекать, не рассчитывай, у меня сессия на носу.

Девушка была очень похожа на мать, но темные волосы были по-мальчишески коротко пострижены, и вела себя она более воинственно, чем спокойная и немного медлительная Фатима.

– Не беспокойся, – сказал я. – Постараюсь не слишком тебе надоедать.

– Симона, Махмуд прошел через такое, чему не позавидуешь, и чего бы он ни натворил раньше, к нему нужно быть терпимее, – мягко заметила тетя. – Я не требую от тебя проникнуться к нему родственными чувствами, но хотя бы не напоминай ему о прошлом.

Мне было неловко. За обедом я еле-еле поел – кусок не лез в горло. Я рад был, когда смог закрыться в отведенной мне гостевой спальне.

Несколько дней я осваивался на новом месте, опасаясь лишний раз выйти из своего убежища или дать родственникам знать о своих потребностях. Когда меня звали в столовую, я шел. Предлагал тете Фатиме помочь ей по дому, но она соглашалась не всегда, опасаясь, что я еще недостаточно поправился после аварии. С Симоной я старался поменьше пересекаться, впрочем, и она большую часть времени проводила за учебниками и ноутбуком.

Такой «худой мир» немного переменился, когда девушка, вернувшись с прогулки, села в гостиной с телефоном и, разговаривая с подругой, жаловалась ей:

– Ненавижу этот курс литературы! Ну скажи, Элен, какой смысл мне разбираться, что хотел сказать своими стихами какой-то давно умерший бездельник? Я на психотерапевта учусь, а не на преподавателя литературы, и курс вообще по выбору, просто чтобы часы и баллы добрать. Но месье Жубер от всех требует таких полетов мысли, будто мы филологи…

Я как раз сидел в кресле в углу, рисуя букет цветов, стоящий в вазе на столе, и по привычке старался казаться как можно более незаметным. Но, когда Симона договорила, не удержался и спросил:

– Что тебе по литературе задали? Если хочешь, давай попробуем вместе разобраться.

Она недоверчиво хмыкнула:

– Кажется, ты не слишком в учебе усердствовал. Откуда тебя вышвырнули, из Кембриджа?

– Не-а, всего лишь из школы бизнеса Хенли (1). А теперь про бизнес и политику я и вовсе могу забыть, я вообще-то дееспособен, но с такой биографией и после амнезии приличные люди меня в свой круг не примут, – я постарался, чтобы это звучало шутливым тоном. – Но в клинике и потом дома я много читал. Понравилось.

Девушка скривилась.

– Ну-ну. Ладно, сейчас найду, что Жубер задал прочесть до экзамена. Может, хоть какую идею мне подскажешь, у меня после математических задач голова совсем не варит.

Она взяла электронную книгу, начиная листать. Сев на диване рядом с ней, я с любопытством заглянул ей через плечо. Некоторые названия были мне знакомы…

– Вот, – Симона открыла файл.

Я глянул на первые строки и дальше прочел стихи наизусть. О Жанне-Мари (2) мне читал Заганос – по памяти, когда мы прогуливались по саду наедине. Помню, тогда он говорил мне: «я запишу их тебе, если хочешь, но лучше выучи и порви листок,… люди снаружи не любят, когда мы такое читаем». Восстания, борьба – все эти темы были запретны для нас. И, конечно, об этих воспоминаниях я не расскажу никому.

Но я мог сказать Симоне, что «давно умерший бездельник» писал о мечте, которая не умирает даже тогда, когда человек угнетен, как несчастные фабричные работницы или прачки прошлых времен… о стремлении вырваться на волю…

– А в этом что-то есть, – впервые она взглянула на меня с уважением. – Знаешь, ты прикольно читаешь стихи, почти как актер. Сам не пишешь?

– Нет.

Я боялся писать стихи. Это уж точно меня выдало бы. Если рисованию можно «научиться», дар либо есть, либо его нет. Может, по меркам «внешнего мира» я бездарен, но лучше не испытывать судьбу.

Где сейчас Заганос, жив ли он – я не знал, заставлял себя не думать об этом, но любая мелочь могла напомнить мне о нем.

Даже вот эти строки… в моем сознании звучал голос, произносящий:

«И все же иногда, о Руки,

Вы, на которых сохранен

Губ наших трепет в час разлуки, -

Вы слышите кандальный звон».

Губ наших трепет в час разлуки – последние слова, что мы сказали друг другу – мы никогда, никогда больше не увидимся.

Не помню, о чем еще мы говорили с Симоной в тот день, кажется, о чем-то незначительном. По крайней мере, теперь она хоть какой-то момент не смотрела на меня, как на врага.

Комментарий к Глава 46. Махмуд Т.

1 – школа бизнеса Хенли – престижный ВУЗ в Великобритании

2 – Артюр Рембо, «Руки Жанны-Мари»

========== Глава 47. Кэти Ш. ==========

Весна запомнилась мне как одна сплошная черная полоса. Томми дали направления на работу в клиники в Уэльсе, где были несколько особенно сложных доноров. Шарлотта Ф. и Сидни Х. получили извещение, им предстояло оставить работу в начале августа. Из нашего класса оставались в живых уже единицы…

Когда у меня выдавался свободный вечер, я, бывало, листала календарь Патриции. Вспоминала опекунов, одноклассников, парней и девчонок из младших классов, и то, как солнечными летними днями мы сидели на траве и слушали музыку.

Я снова смотрела в прошлое. Эта привычка была сильнее меня.

В клиниках ходили разговоры о реформах. Врачи и медсестры спорили о том, что принесут перемены в секторе частных и семейных врачей. Многие сомневались: каковы бы ни были недостатки прежнего положения дел, традиция существовала веками. Другие же говорили – чем больше обследований проведено раньше и на первом уровне обслуживания, тем больше вероятность, что болезнь обнаружится на раннем сроке, когда ее можно вылечить быстрее. Самые закоренелые циники только плечами пожимали: «Думаете, все, кто прошиваются, больны? Это просто бизнес и мода! Люди гонятся за вечной юностью».