Текст книги "Ради общего блага (СИ)"

Автор книги: Dark_Lord_Esti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Припоминаю что-то в этом роде, – я пожал плечами.

Отец Уильям продолжил:

– Парня вытащили только чудом. Говорят, он чуть не умер. И была какая-то очень сложная история, то ли авто было неисправно, то ли семья просто подкупила свидетелей, чтобы наследника признали невиновным. Вот почему он взял девичью фамилию матери и долгое время жил во Франции. Но знаете, мистер Уэсли, Махмуд Тугрил очень изменился после этой истории. С тех пор его больше не видели в ночных клубах и сомнительных компаниях, он взялся за ум, занялся искусством. Я слышал, у него была амнезия, но, судя по картинам, что-то из прошлого он помнит, совесть его мучит.

– Да уж, поучительная история раскаявшегося грешника, – согласился я.

Махмуд.

Я уже потерял надежду просто увидеть его.

На фуршете гости переходили от стойки к стойке. Изабелла стояла с бокалом шампанского в руке и беседовала с тем самым итальянцем, автором «Ключей от рая». Я продолжал слушать истории отца Уильяма о том, как горе меняет людей.

И тут у одной из колонн я увидел Махмуда. Заметив меня, он изменился в лице. Мы смотрели друг на друга так, будто больше никого в целом мире не существовало.

– А кстати, вот и мистер Тугрил. Я вас познакомлю, – сказал священник. И, когда мы приблизились, обратился к Махмуду: – Мистер Тугрил, позвольте представить вам министра Уэсли. Господин министр заинтересовался вашими картинами.

– В-в самом деле? – на бледных щеках вспыхнул яркий румянец.

– Мне очень понравился пейзаж с Хайнолт Форест Кантри. Я летом время от времени там бываю.

Светский тон, ничего не значащие фразы… и это в то время, когда мне хотелось обнять его, моего единственного, и сказать, что теперь я никогда, никогда больше никому не позволю разлучить нас!

Не помню, о чем мы тогда говорили… кажется, мы вместе прошли к одной из стоек и взяли по бокалу лимонада, а потом я предложил выйти на крыльцо покурить.

– Я не курю, мистер Уэсли, но выйду вместе с вами, неохота прерывать такой интересный разговор, – сказал Махмуд, опустив взгляд.

На улице не было никого, но об осторожности я не забывал. У стен тоже могут быть уши. А на таком мероприятии полно ушлых личностей с камерами, которым может стать интересно, почему министр здравоохранения о чем-то шепчется с начинающим – хоть и весьма перспективным – художником.

Я щелкнул зажигалкой и закурил.

Мы стояли рядом и молчали. Но и этого было достаточно. Слова были больше не нужны.

Достав из нагрудного кармана пиджака ручку и свою визитку, я рядом с рабочими номерами записал личный, который знали только родители и Кэт.

– Позвонишь по этому.

Махмуд улыбнулся.

– Обязательно.

Через какое-то время мы вернулись в галерею. Я пообщался с представителями прессы, поговорил с Кэт…. Томми был с ней. Правда, на светских мероприятиях он до сих пор чувствует себя неловко, и это заметно. Хотя он классный спортивный инструктор, те подростки, которых он недавно учил, уже получили несколько наград на спортивных конкурсах.

Интересно, подозревает ли Томми, почему на самом деле его жена общается со мной так мило, будто со старым другом?

Впрочем, это неудивительно, что у каждого из нас есть свои секреты и свои скелеты в шкафу.

========== Глава 52. Махмуд Т. ==========

Моя жизнь в Ницце текла медленно и спокойно. Я пошел на курсы по рисованию. Ни родители, ни дядя с тетей не возражали – для всех, похоже, главным было, чтобы я не попал в какую-нибудь историю и не связался с новой плохой компанией. Отец поворчал, что толку и пользы с меня, как с козла молока, но обучение оплатил.

Впрочем, мне казалось достаточно быть занятым делом и чтобы на меня поменьше обращали внимание. Понемногу жизнь входила в привычную колею. Днем я рисовал, читал или делал какую-нибудь мелкую работу по дому, вечером ездил на курсы – занятия проходили во вторую смену, большинство парней и девушек в группе днем учились или подрабатывали. Вернувшись, я ужинал, пил чай, болтал с Симоной, если она не была слишком занята, и если у нее было настроение,… еще немного рисовал перед сном и засыпал.

Тень чужого прошлого пока еще простирала надо мной свои черные крылья. Тетя Фатима и дядя Мурад вроде бы мило со мной общались, интересовались, как у меня дела, спрашивали, с кем я подружился на курсах, но иногда я чувствовал едва заметную настороженность. Будто они готовы к тому, что я напьюсь или с кем-то подерусь, или еще что-то натворю.

На учебе было легче. Большинство ребят в группе не интересовались событиями в Англии как таковыми, я для них стал просто одним из многих – ну, разве что, для Андре и Лизы, которые знали мою кузину, я был еще «двоюродный брат Симоны». Я о себе рассказывал мало, да короткие перемены и не давали возможности долго разговаривать о чем-то серьезном или личном. Это даже к лучшему. Я часами сидел за мольбертом, не видя ничего, кроме композиции, которую рисовал… ну, может быть, иногда отвлекался, когда Жанна, моя соседка, просила у меня точилку для карандашей или ластик – она вечно теряла всякую мелочевку.

С Жанной я подружился больше, чем с другими. Просто она постоянно пыталась меня тормошить. Такая уж у нее натура – ей не сиделось спокойно, хотелось со всеми переговорить и желательно найти компанию для приключений, подработки или просто посиделок где-то в кафе. Маленького роста, со смуглой кожей, веселым взглядом карих глаз и черными волосами, заплетенными в африканские косички, она вечно была в движении. Будто мини-торнадо.

– Махмуд, как ты смотришь на то, чтобы подработать натурщиком? – как-то спросила она меня. – Один мой приятель заболел, а тут занятие в училище, его ждут. Пойдешь? Это не обнаженная натура, просто час посидеть.

Я поколебался было, но Жанна уговаривала, что надо помочь хорошим людям, да и опять же, какие-никакие, а деньги. Она сама в училище по конкурсу не прошла, и собиралась поступать в следующем году, а пока ходила на курсы и подрабатывала то там, то там. И я согласился раз, а потом у нее вошло в привычку таскать меня за собой.

«Пойдешь натурщиком на обнаженку? Ну и что, что у тебя после операций шрамы остались. Марлен говорила, что рисовать слишком идеальных типов ей неинтересно».

«Я пойду сниматься в массовке на теле-шоу, идем со мной. Фигня вопрос, просто посидеть в студии, типа мы зрители, и посмеяться над шутками ведущего. У тебя же все равно до курсов день свободен».

«Подружка звонила, говорит, нужны еще два человека, листовки на презентации пораздавать. Там скукотища, зато обещают дать блокноты с логотипами фирм. Художнику бумага лишней не бывает».

Я чаще всего не спорил и шел. Потому что с Жанной проще пойти, чем объяснять, почему нет. Да и на многих мероприятиях бывало весело. Новые люди, которым до меня нет никакого дела.

И в толпе становилось легче, в толпе меня не преследовали мысли о прошлом.

А если очень устать – получалось не вспоминать то, что я любил Заганоса и что мы потеряли друг друга.

На выходных я вместе с приятелями ходил в музеи. Больше всего мне нравилось подолгу рассматривать картины Фрагонара. Изысканные дамы и кавалеры галантного века, изображенные в светлых, нежных тонах. Лазурь небес, зелень трав, распустившиеся цветы. Беззаботность давно ушедших времен – то, о чем я мог только мечтать.

Бывало, кому-то получалось найти недорогой тур, и мы всей группой выезжали в другие города. Разве мог я раньше, в Хейлшеме, представить себе, что побываю в том самом Альби, где боролись за свою веру альбигойцы, увижу собственными глазами готический собор с барельефами и статуями…

То, о чем я читал в Сент-Пол, будто оживало, я ходил по тем же улицам, что герои моих любимых книг. Из каждой поездки я привозил множество фото и рисунков – как с натуры, так и набросков иллюстраций к средневековым стихам и романам. Случайная встреча влюбленных, разлученных жестокой судьбой, из «Повести о Дросилле и Харикле». Флуар, оплакивающий Бланшефлор, еще не зная, что она на самом деле жива. Окассен, в тюрьме тоскующий по Николетт (1). Я не боялся выбирать эпизоды, созвучные тому, что чувствовал. Ведь что такого необычного в иллюстрациях, навеянных местами, где всё напоминает о давно минувших веках? Искусство и история, эти темы интересуют многих творцов. А что у меня на душе – я молчу. И буду молчать.

*

Отец удивился, когда узнал, чем я занят. «Господи, неужели после аварии и прошивки у тебя мозгов прибавилось?.. Конечно, занимаешься ты фигней, но и то прогресс, раньше ты вообще ни пальцем не шевелил, только дайте-подайте».

Я привычно убеждал его, что у меня всё в порядке. Не пью, не курю, домой прихожу вовремя, дяде с тетей хлопот не доставляю.

Впрочем, с отцом мы говорили редко. Мама звонила чаще. Ей я мог рассказать и про курсы, и про свои занятия рисованием, и про то, чем занят и каких людей встречаю. За то время, что прошло после моего возвращения из клиники, вид у нее стал более бодрый и здоровый, она говорила, что нервные срывы у нее больше не случаются. И то, что она счастлива, меня успокаивало.

Наверное, всё, что случилось, было не зря.

*

Пару раз мне удалось даже продать свои картины. Правда, в этом тоже была больше заслуга Жанны и ее компании – она и такие пробивные парни и девчонки, как она, умели договориться за себя и еще кого-то о месте в частной галерее или на распродаже в парке, у кафе или в кварталах, куда часто ходят туристы. Моим делом оставалось просто написать натюрморт или пейзаж и принести.

Я уже заканчивал учебу на курсах, когда Мариэтт выбила для меня возможность представить картины на выставке. Мариэтт работала дизайнером в какой-то фирме, компьютерную графику не очень любила, предпочитая акварели, но графика приносила стабильный заработок и связи в художественных и околохудожественных кругах. Вот, через все тех же общих знакомых, меня свели с этой девушкой, время от времени я с ней общался, понемногу учился всяким полезным техническим штукам. Она и на выставку меня пристроила…

…а после так вышло, что мы оказались в одной постели. Нет, я не пил – но Мариэтт неплохо выпила, начала требовать, чтобы я поехал вместе с ней, причем так настойчиво, что я решил не доводить дело до скандала и согласился.

Она и на трезвую голову настоящая южная натура, готовая завестись из-за любой ерунды, бурно радуясь и столь же бурно обижаясь. А после нескольких рюмок коньяка… сразу приходит мысль, что из-за таких дам ураганы называют женскими именами.

Вечером мне было очень даже неплохо. Все же Мариэтт красива – яркой, броской красотой, интересное сочетание черных волос, светлой кожи и зеленовато-голубых глаз. От нее вкусно пахло сладкими цветочными духами, ее грудь приятно ложилась мне в ладонь…

В конце концов, мне хотелось – из чистого любопытства – узнать, как это бывает с женщиной. А Мариэтт не задавала лишних вопросов о моем прошлом и опыте, просто делала всё сама, мне оставалось только отвечать на ее ласки и поцелуи и двигаться в такт ее плавным движениям.

Неспокойно на душе стало уже наутро.

Что я делаю со своей жизнью? Просто плыву по течению. Что в прошлом, что сейчас за меня решают другие. В Хейлшеме всё было предопределено заранее. Потом, в Сент-Пол, Заганос хотел, чтобы я избежал участи донора – и любыми правдами и неправдами добился своего. «Мои» родители решили, что я должен пожить в Ницце, пока не утихнет скандал из-за аварии. Ну, разве что, учиться на художника решил я сам – но тут же меня взяла в оборот Жанна, таская меня по своим подработкам и вечеринкам, и не давая впасть в тоску… теперь вот – Мариэтт…

Должен же я что-то сделать сам!

И через несколько дней, когда я созванивался с мамой и отцом, я спросил, могу ли я после курсов вернуться в Лондон. Планов у меня особых не было. Может, если получится, я бы продолжил учиться и преподавал бы рисование в школе или детской студии.

Мама обрадовалась.

– Конечно, возвращайся!.. я уже так хочу тебя увидеть дома, обнять…

Отец сдержанно согласился.

– Мурад говорил, ты им хлопот не доставляешь. Переезжай домой, если хочешь. Я сниму тебе квартиру в нормальном районе и поговорю кое с кем из знакомых, чтобы тебя приняли на работу в нормальное место. У моего заместителя четверо детей, он, наверное, все школы и студии знает, он сможет выяснить для нас, где бы нашлась для тебя половина ставки.

Правда, смотрел он на меня по-прежнему хмуро. Уже и время прошло, скандал успел утихнуть, но изменилось мало что. Да, бездельник и наркоман был для отца тяжким грузом на плечах, и все же «исправившийся» сын, перед которым пути в банковскую сферу и политику закрыты, тоже не слишком его радовал. Жаль. Ведь даже если не ограничения после закрытого дела и амнезии, финансиста бы из меня не вышло. Вот в искусстве, может, я себя нашел.

Была еще одна причина, почему я стремился домой. Хотя это я и перед собой признавать боялся.

На одной из студенческих вечеринок – шумном сборище, где толпа народу шаталась по квартире, потягивая кто лимонад, кто тоник или пиво, и болтая о том, о сем – в гостиной монотонно вещал телевизор. Непонятно, зачем его включили, если всё равно все спорили о поп-арте, преимуществах и недостатках учебы у тех или иных педагогов и прочее и прочее, но тем не менее какие-то новости создавали привычный фон. Я сидел на краю кресла, заваленного каким-то барахлом, обсуждал картины Дали с одним парнем – Николя нигде серьезно искусству не учился, по диплому он вообще был, как сам с насмешкой говорил, «менеджер по менеджменту», а работал консультантом в магазине, но картины писал потрясные. Как раз в манере сюрреалистов. Мы спорили на вечную для всех художников тему, можно ли рисовать сюр без алкоголя, но тут моего собеседника куда-то позвала подружка. А я по инерции уставился в экран, сначала не обращая внимания…

И вдруг голос за кадром объявил:

– В Лондоне министр здравоохранения Лейтон Уэсли встретился с министром здравоохранения Франции, мадам Лили Вальдес.

Я на миг застыл. Мужчина, который говорил с элегантной ярко-рыжей дамой, был похож на Заганоса!

Неужели оригинал? Или…

Мне страшно было строить какие-либо предположения. Но позже, вернувшись домой, я начал искать в сети информацию про министра Уэсли.

Статьи в желтых газетах и карикатуры о пластических операциях и пересадках, благодаря которым приближающийся к пятидесятилетию мужчина вернул себе юношеский вид.

На более серьезных ресурсах – информация о реформах медицинского обслуживания. И, оказывается, Лейтон Уэсли отменил систему донорства! Взамен внедрялась новая технология, не требующая выемок и более безопасная для здоровья человека, которому требуется замена органов.

Одна из фотографий привлекла мое внимание больше всего. «Министр Уэсли и леди Бриджуотер открывают новый центр социальной помощи». Леди Бриджуотер была похожа на Кэти Ш., помощницу из Хейлшема, которая работала в Сент-Пол.

Я не знал, что мне делать. Ну, вернусь я в Лондон – но какая у меня может быть возможность познакомиться, например, с миссис Бриджуотер? И что бы я ей сказал? Ведь с ней был знаком донор Махмуд Т., который для всех давным-давно завершил. А начинающий художник Махмуд Тугрил, сын Айлин Бали, ничего общего с бывшими донорами не имеет.

Что уж говорить о возможности увидеться с министром Уэсли.

Ведь вероятнее всего, что это чужой человек, просто похожий на того, кого я люблю…

*

Окончив курсы, я вернулся в Лондон. Отец, как раньше и обещал, оплатил мне съемную квартиру на год вперед и помог мне найти место преподавателя рисования в детской студии. Я жил тихо и скромно, время от времени навещая родителей, а так больше ни с кем и не общаясь. Моими коллегами оказались люди постарше, уже сами отцы и матери. Мы приятно разговаривали о погоде, работе и повседневных мелочах, но не более. Временами я созванивался и переписывался с друзьями и родственниками из Ниццы. Всё вроде бы гладко, приятно… в общем-то, мне нравилось так жить.

С учениками я ладил. Вообще, с детьми проще. С ними не нужно обсуждать какие-то высокие материи, достаточно учить их рисовать и проявлять внимание к тому, чем интересуются они. Улыбаться им, отмечать каждый, даже самый маленький успех. Даже если это просто круг, который раньше получался кособоким, наконец получился ровным и аккуратным.

Вот это и есть простое счастье.

В котором мне не хватало Ибрагима, Антона, Тани, Джины, Ллойда – всех, с кем я вырос в Хейлшеме.

Хейлшем, как я узнал, сейчас преобразовали в обычную школу-интернат. Сейчас там еще учатся искусственно созданные дети, но донорами они уже не станут. Кого-то усыновили старшие выпускники, кого-то – обычные люди. Всё меняется. Может, когда-нибудь я найду благовидный предлог увидеть, каким Хейлшем стал сейчас… но пока не время.

*

Через какое-то время у меня выдалась возможность вести несколько уроков в детской студии попроще – туда ходили дети, нуждающиеся в социальной помощи. Сначала меня просто временно приняли по знакомству, заменять ушедшего на пенсию работника социальной службы. А потом попросили, чтобы я принял эти часы на постоянно. «Вы прекрасно рисуете, детям есть чему поучиться. Понимаете, мистер Фейн больше социальный служащий, чем художник. А вы можете очень многое дать ученикам, у которых нет возможности ходить в престижную студию».

Так всё и получилось: я преподавал, в свободное время писал картины…, на моей второй работе мне предложили отдать пару пейзажей на благотворительный аукцион. И тогда выяснилось, что аукцион организовывает миссис Бриджуотер, и она выслала мне приглашение!

…На фуршете мне было неловко. К выставкам и светским мероприятиям я пока не привык. Да еще и в кругу бизнесменов и знаменитостей о «Бэконсфилдском деле» смутно помнили, многие находили прекрасный повод для сплетен в том, что «младший Бали после аварии и амнезии стал какой-то странный, занялся искусством, на тусовках не появляется, живет тихо, словно мышь». Я слышал все эти шепотки за спиной.

И вдруг всё это потеряло малейшее значение.

Отец Уильям, священник из предместья и хороший знакомый мамы, шел по залу, разговаривая с мистером Уэсли. Уэсли заметил меня – всего один взгляд – но это было точно так же, как в Сент-Пол, когда Заганос мог просто посмотреть на меня, и я уже догадывался, что он хочет мне сказать.

Теперь мы могли изображать на публику, что познакомились только что.

Мы ведь знаем, что мы нашли друг друга.

Комментарий к Глава 52. Махмуд Т.

Примечание:

1) упоминаются средневековые романы: «Повесть о Дросилле и Харикле», «Флуар и Бланшефлор», «Окассен и Николетта», повествующие о влюбленных, предназначенным друг другу самой судьбой и переживающих приключения, которые часто надолго их разлучают.

========== Глава 53. Заганос З. ==========

Всю ночь я не мог заснуть. Мне почти тридцать – а по паспорту так и вовсе близится к пятидесяти – и уже давно я жил с мыслью, что пережитого и передуманного мне хватило бы на сто лет жизни – а я схожу с ума, как мальчишка, радуюсь так, как не радовался даже в восемнадцать.

Махмуд вернулся ко мне.

Я знал, он позвонит мне… и через несколько дней после той нашей встречи услышал звонок на тот самый номер, предназначенный «для самых близких».

– Л-лейтон? – неуверенный голос, будто Махмуд не свыкся с моим новым именем. Не сомневаюсь, что так оно и есть, но для безопасности нам лучше не вспоминать о прошлом.

– Да. Я сейчас один, можешь говорить спокойно.

Я как раз сидел, закрывшись в кабинете. Изабеллы не было дома, а немногочисленная прислуга еще со времен «до прошивки» привыкла к тому, что если глава семьи работает и велел не отвлекать без важной причины, то лучше даже на этаж не заходить, не то что к двери приближаться.

– Даже не знаю, с чего начать… – глубокий вздох. – Вот, сейчас вернулся с прогулки, перекусил, решил позвонить, пока еще не пора ехать на занятия. Я ведь во вторую смену преподаю, в «Центр развития» дети ходят после школы. А в «Школе Барнза» у меня каждую субботу два часа по утрам.

– Значит, в субботу я могу за тобой заехать? – тут же спросил я. – Возьму машину поскромнее и поеду без водителя. Дома все знают, что по выходным я выезжаю один.

– А тебя не узнают на улице? – забеспокоился Махмуд. – Вдруг у тебя из-за меня могут быть проблемы…

– Я выкручусь, – пообещал я.

*

Тайны, недомолвки, необходимость скрываться – всё это не значило совершенно ничего. Да, мы поедем в загородный отель, предназначенный как раз для парочек, которые не хотят афишировать свои отношения, и даже там не сможем поговорить обо всем – слишком рискованно, слишком многое я вложил в свои планы, чтобы всё потерять из-за случайности.

Но мы нашли друг друга…

Я подъехал к «Школе Барнза» на темно-синем «Бентли» – эту машину я купил недавно для личных поездок, вроде визитов к родителям или воскресных прогулок. Полюбилась мне эта марка еще с прежней жизни, разве что, фиолетовое авто я выбрать не рискнул. Как раз на таких мелких предпочтениях вроде цвета легко погореть. Одет я был как типичный горожанин в летнюю пору: футболка с эмблемой гоночной команды, вытертые джинсы, кроссовки. Лицо скрывали темные очки.

Зазвенел звонок, возвещая о конце занятий. Подростки шумной толпой выбегали из здания. Вскоре вышел Махмуд, точно так же просто одетый, с рюкзаком за плечами и папкой для эскизов под мышкой. Я вышел из машины, помахал ему рукой, он поспешил ко мне… вскоре мы поехали за город.

Я включил радио – сейчас я мог дать волю старой привычке слушать музыку в дороге. Песня, которая зазвучала, чем-то напомнила мне одну из записей с любимой кассеты Кэт… хотя это, кажется, был недавний хит, где-то я эту песню слышал буквально пару месяцев назад.

I don’t wanna sleep on this night

I recall the day our love was born just like a dream

You played a song for me, that old and sweet melody

It filled my heart, all seems so bright, again and again

You filled my heart like nobody has done before

I wanna be with you

Baby baby, never let me go, never let me go

Hold your hands, I feel so warm

So baby, never let me go, never let me go

Make it last long (1)

Махмуд тихо подпевал – он и раньше, в Сент-Пол, любил подпевать каким-нибудь грустным мелодиям. Я не мешал ему…, мне было хорошо просто от того, что он сидит рядом со мной, напевает этот незамысловатый мотив, смотрит на мелькающие за окном дома и дороги.

Только потом, когда нежный напев сменился какой-то инструментальной записью, я спросил:

– Как тебе жилось… после? Кэти говорила, ты первый раз представил картины на аукционе.

– Ну, до этого я выставлял пару работ в Ницце, вместе с другими начинающими. Но это больше не моя заслуга, а друзей. Они говорили, что я мог бы показать себя и пойти посмотреть, на что другие способны. Знаешь, если бы не искусство, мне бы трудно пришлось. Так у меня есть для чего жить, – Махмуд задумался, отвел взгляд, помолчал, а потом спросил: – Я виделся на том вечере с Кэти, мы немного поговорили, но ты сам понимаешь, все эти светские разговоры. Ничего толком друг другу не скажешь.

Я улыбнулся:

– У Кэт и Томми всё хорошо. Она работает в Лиге Помощи, ну, об этом ты в курсе. Томми стал тренером. Они собираются усыновить ребенка, но это пока что секрет…

Мы переглянулись. Заговорить о «наших» хотелось, но в то же время было страшно. Я продолжил беззаботным тоном:

– С того времени, как реформу приняли, я сотрудничаю с Лигой Помощи. Кэт и Дженнифер молодцы… из Хейлшема почти все неплохо устроились. Один парень, Ллойд, даже поет в рок-группе. Антон стал помощником повара в ресторане. Доволен жизнью, как слон – в интернате и колледже ему вечно делали выговоры за любовь к вкусной еде, зато теперь он в своей стихии. Не удивлюсь, если за пару лет он до шеф-повара дорастет.

Махмуд улыбнулся. Он понял мою уловку – вроде я рассказывал о работе и достижениях, но нарочно заговорил именно об учениках с его потока. Я же помню его рассказы про одноклассника, который любил тяжелый рок, и про историю с Антоном А. и Клювастой.

До конца пути мы болтали о том, о сем – что недавно происходило во Франции, и какой сериал начали показывать по телевизору, и про футбол. Да неважно было, о чем говорить… просто знать, что мы вместе и больше никто не отнимет нас друг у друга.

А потом мы приехали, заказали в номер пиво и закуску, сидели на ковре, опираясь спиной на диван…

Махмуд осторожно сделал глоток из своей бутылки.

– Ты будешь смеяться, но я за все эти годы только в этом году полбокала шампанского на Рождество выпил. Брр, и как люди могут пить пиво? Горьковатое. Но холодное, в жару, очень ничего.

– Может, лучше взять тебе сок или лимонад?

– Да ладно, сойдет. Надо же попробовать. Ли, а ты что, куришь?

Мне понравилось, как он сократил мое нынешнее имя. Все знакомые, которых я унаследовал от своего оригинала, звали меня «Лейт». Но у нас с Махмудом хватает секретов только для нас двоих.

– Только не делай такие глаза! – я засмеялся. – Курю. Хотя, понемногу. Больше балуюсь.

Было в этом что-то непривычное: номер больше напоминал спальню падишаха, ожидающего наложницу на хелвет, а мы среди всей этой пафосной роскоши дурачились, как мальчишки, сбрасывая с себя груз и прошлого, и настоящего. Отставили пиво в сторону и целовались, жадно, прерываясь лишь тогда, когда уже не хватало воздуха. Я прижимался к Махмуду, вдыхая запах его волос и кожи. Почти не изменился, разве что теперь к знакомой гамме прибавились едва ощутимые древесные нотки одеколона.

– От тебя ментолом пахнет и табаком, – прошептал Махмуд. – Хмм.

– Только не говори, что уйдешь от меня, если я не брошу курить! – пошутил я.

Он так же в шутку поднялся, потягиваясь.

– А ты боишься?

Я тоже поднялся, со спины поймал его в объятия, прижался губами к его шее.

– Не то слово…

И это была правда. У меня дрожь пробегала по телу, когда я держал Махмуда в объятиях, расстегивал его рубашку, целовал обнажающуюся кожу, проводил кончиками пальцев по шрамам.

Он повернулся ко мне лицом, скользнул ладонями под мою футболку, прошептал:

– У тебя тоже остались?

– Небольшая плата, правда? – усмехнулся я, стягивая футболку и подставляясь под его прикосновения. Расстегнул застежку на его джинсах, стягивая их, а следом и белье. Вскоре мы упали на диван, продолжая целоваться. Избавились от оставшейся одежды и ласкали друг друга руками, как привыкли когда-то.

Всё кончилось слишком быстро, и я недовольно застонал. Мне этого было мало…

– Ох. Прости… я же после тебя ни с кем не был…

Махмуд прижался ко мне.

– Правда?.. а жена?

– Ты ревнуешь? – выдохнул я. – У меня с ней нет ничего общего.

– Все мужчины и женщины, которые изменяют супругам, так говорят, – проворчал Махмуд.

– Зато ты, я вижу, времени не терял? – я взъерошил ему волосы на макушке.

– Да скорее теории наслушался. Люди везде одинаковы, любят поболтать про это дело. А девушка у меня была только одна, и то я просто не отказал ей, потому что ссориться не хотелось.

По его тону я чувствовал, так оно и было. И молча лежал, рассеянно глядя в потолок.

*

Мы провели день так беззаботно, как мечтали когда-то. Валялись на широком диване, накинув гостиничные халаты. Перекусили под какой-то фильм на плазменном экране, а потом, допивая пиво, спорили, точно так же, как в Сент-Пол. Мой любимый многое видел и многому научился, но в чем-то остался таким же идеалистом, как прежде. Есть всё-таки в этом мире стабильность.

Я лежал и курил, а Махмуд сидел в кресле, пристроив альбом на коленях, рисовал меня и продолжал доставать наивными вопросами в своем обычном стиле:

– А тебе обязательно продолжать курить? Это же так вредно! Неужели тебе может это нравиться?

– Ну, жить вообще очень вредно. И ты угадал, мне это нравится, – спокойно отвечал я.

– Ты просто притворяешься!

– Поверь мне, это еще самое безобидное притворство…

Мне нравилось его дразнить. Нравилось, каким огнем в такие минуты пылает его взгляд. Годы нормальной, не тепличной жизни отчасти изменили моего мальчика – он стал сильнее, увереннее, кажется даже, немного выше ростом… в улыбке появилась незнакомая раньше горечь… но иногда он что-то такое скажет, и будто не было нашей разлуки.

Отвлечься друг от друга казалось просто невозможным. Даже какие-то несколько минут – и то…

Вечером мы вместе принимали душ, ласкаясь медленно и нежно, а потом, вытеревшись, снова вернулись в постель. Целовались яростно и страстно, оставляя следы. Ничего, всегда можно замаскировать тональным кремом, пластырем или скрыть под одеждой.

– Ох, кажется, слишком заметно будет… прости… – Махмуд провел кончиком пальца по моей шее.

– Я все равно обычно одеваюсь так, что ничего не видно. Упаковываюсь, как в броню, – засмеялся я.

– Неужели жена не заметит и ничего не скажет?

– Ей всё равно. Я же не интересуюсь, есть ли у нее кто-то… – я сильнее прижал его к себе.– Давай не будем об этом. Я… я хочу тебя… чувствовать тебя в себе… быть твоим…

Махмуд смутился. Потерся щекой о мое плечо, и я ощущал жар его тела, и застонал в нетерпении – мне уже давно хотелось намного большего, я уже устал ждать.

– Но…

Как же меня умиляют эти сомнения.

– Я хочу чувствовать, что я только твой. Что всё уже не так, как раньше.

Осторожный, нежный поцелуй в висок. Да, Махмуд понял меня.

Мы свободны, мы не должны беречь себя ради какой-то цели, ради кого-то…

…Несмотря на ласки и просто сумасшедшее притяжение, в первый раз это было больно. Я вскрикнул, впиваясь пальцами в плечи Махмуда, царапая, и зажмурился, тяжело дыша. Он застыл, виновато прошептал:

– Может, лучше не надо?

– Не останавливайся. Всё пройдет.

Боль смешивалась со злой радостью. Уже столько лет прошло, а я не простил и не забыл, и, даже разрушив систему, которая воспитывала доноров, я все равно стремился поступить назло всем тем принципам, которые в нас вбивали в Хейлшеме. Пусть никто ни о чем и не узнает, всё равно. Воздерживаться от практик, которые могут нанести ущерб телу? А я буду, буду отдаваться любимому человеку, только он может владеть мной, больше никто, и никакое «служение другим» над нами не властно.

Махмуд поглаживал меня, целовал так нежно, почти невинно, шептал мне всякие любовные глупости… понемногу я расслаблялся, становилось легче, уходила злость, и мы обретали тот ритм, в котором нам было хорошо.

На миг будто весь мир перестал существовать.

Только яркая вспышка – и блаженная пустота. Вот это и есть рай.

*

Наутро мы прощались с такой неохотой, как если бы что-то снова могло разлучить нас на долгие годы. Возвращаться каждый к своей жизни и знать, что мы будем видеться тайком, в вот таких отелях, и прятаться от людей, и скрывать нашу связь от знакомых…

Есть вещи, которые не меняются никогда.

Запретная связь остается запретной.

Но на рассвете мы ехали обратно в город, и вполголоса подпевали всё той же песне.