Текст книги "Ради общего блага (СИ)"

Автор книги: Dark_Lord_Esti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Но почему-то мы с Ибрагимом не боимся. Нам кажется, будто самое худшее происходит где-то в параллельных мирах, а после этого… после этого он, конечно, станет летчиком, а я напишу книгу, которая станет знаменита на весь мир. Только тссс, это секрет.

*

Я счастлив. За мои стихи и рисунки дают столько жетонов, что я потратить их не успеваю. Самолеты и роботы, которые рисует Ибрагим, успехом не пользуются, их только я покупаю. Но это не мешает нам быть друзьями. На Распродажах я делаю покупки за нас двоих.

Мик Б. и Ллойд У. говорят, что на Распродажах продают одно барахло. Но радуются, когда им попадаются вполне приличные толстовки. Мик носит красную – при том, что он рыжий, в ней он похож то ли на фантастического красного дракона, то ли на пожарника. Ллойд щеголяет в черной с надписью “Hard Rock” на кармане и только презрительно фыркает, когда мисс Вирджиния говорит, что черное ему не идет и что такая надпись – дурной вкус.

Именно Ллойд находит в коробках со всяким хламом разные прикольные диски. Он говорит, просто нужно быть достаточно упрямым и докапываться до самого дна. Редко у кого из взрослых хватает терпения перерывать коробки, в которые люди упаковывают ненужные им вещи, чтобы отдать на благотворительность. И иногда может попасться что-нибудь занятное. Старый выпуск «Плейбоя», например. Или кассета с музыкой, которую наставники считают вредной. Или даже фильм о сексе…

Последнюю тему часто обсуждают перед отбоем. Нам четырнадцать, нам уже читали лекции о том, как это дело полезно для организма. Патрик С. хвастается, что занимался сексом с одной девчонкой классом старше. Интересно, где бы они могли это сделать? И какая девчонка повелась бы на Патрика, он же всех дразнит и обзывает, и вообще ведет себя, как малолетка.

Ибрагим считает, что многие парни просто врут. В Хейлшеме мы все на виду друг у друга и у опекунов. Списать домашку или почитать «Шерлока Холмса» – жутко запрещенную книжку, которую Майк просто стянул из коробки и спрятал под свитер – и то нужно во как вывернуться. Антон А. захотел лишний раз поесть, уж не знаю, как он выпросил тот пирожок у садовника, но его Клювастая засекла, отобрала пирожок и прочла нотацию о здоровом питании.

Нам кажется, что нотация за вот такой вот мелкий проступок – самое серьезное, что может с нами случиться. Ну, только малышня же верит в сказки про лес с чудовищами!

А потом мне исполняется шестнадцать лет, а Ибрагиму восемнадцать, и он уезжает в Коттеджи. Говорят, это совершенно волшебное место. Он взрослый. Он самостоятельный. Но мне так жаль, что мы больше не увидимся, не будем шептаться в библиотеке или в спальне перед отбоем.

Эван М. – ему семнадцать – говорит, что никто не знает, как живется тем, кто уезжает. Мне страшно. Я пишу грустные стихи и в свободное время часами снова и снова слушаю песни, которые нравились нам обоим.

Но может… может, мы еще встретимся?..

*

Мне скоро исполнится восемнадцать. В моем классе все уже записываются, кто куда поедет в Коттеджи. Мы мало что знаем о мире снаружи, но важно ли это? Просто каждый хочет поехать со своей компанией. Джина, например, собирается в Норфолк потому, что туда едут Антон и Тэмми. А Таня поедет в Кентербери вместе с Джеком и Лизой.

Меня вызывает в свой кабинет мисс Эмили и говорит, что я в Коттеджи не еду.

– У вас другое предназначение, Махмуд. Вы уже взрослый и уже готовы выполнить свой долг. Вместо Коттеджей вы поедете в клинику в Лондоне. Вам назначат помощника…

Она говорит так, что я понимаю: мне оказано высшее доверие. Я спасаю людей!

Мне обещают, что у меня будут самые лучшие куратор и помощник. Мисс Эмили никогда не обманывает. Мне нравится в Сент-Пол, я пишу свое сочинение, болтаю с медсестрами и донорами, сдаю кровь.

Вот только мой помощник… с каждым днем я все больше убеждаюсь, что он не верит в дело, которому мы служим. Как же такое может быть?!

Заганос З. тоже из Хейлшема. Он помнит те же места, что и я, и многих из персонала. Медсестра Триша была такой же суровой, когда он учился в школе, и мисс Эмили преподавала литературу у его класса… но мисс Вирджиния и мисс Клара пришли намного позже.

Мы разговариваем о сочинениях, литературе, искусстве. Не сразу я замечаю, что больше всего говорю я. А он даже тему сочинения обходит стороной. Он рассказывает мне о Коттеджах, о том мире, которого я не видел – зачем?.. чтобы я захотел своими глазами увидеть что-то кроме Хейлшема и клиники?..

Почему-то чем дальше, тем больше мы спорим. Об «Истории Лизбет» – Заганос потом говорил, что фильм сентиментальный, глупый и банальный, но тот наш разговор в комнате отдыха Кэрри О. вспоминала еще долго,… никто из доноров ни разу не сомневался в том, что людям нужно служить всей жизнью. И я поневоле задумывался о том, для чего на самом деле мы живем. Для чего творчество?

Я пытался жить как прежде. Сомневаться нельзя, разве я могу ставить под сомнение то, что говорила мисс Эмили о людях, которые нуждаются в помощи и не выживут без нас. Наставники часто напоминали мне, что я избранный, что у меня великая цель, и мне нужно проявить самообладание и идти к ней, как бы трудно это ни было. Отдать всё, что у меня есть, и даже больше.

Но тонкая невидимая нить, которая связывает меня и Заганоса, становится прочнее с каждым днем. Я жду, когда он приедет. Мне нравятся даже наши споры о стихах, фильмах и жизни… в этом есть что-то такое – как будто раньше я спал, и только теперь проснулся.

*

А потом мы видим мой оригинал, и мой мир разбивается вдребезги.

Нет никаких людей, которые страдают от рака, и которым помочь могу только я. Есть один несчастный, мелкий, злобный человек.

Мы похожи. Даже имя почти не отличается. Он старше меня всего на шесть лет.

Чем больше я узнаю о нем, тем больше мне его жаль. У Мехмета Бали есть многое, чего нет у меня – родители, которые его любят, свобода, деньги… а главное – время и жизнь. Он не умрет молодым, отдавая всего себя ради кого-то. Но ему вовсе не хочется оставить по себе след в этом мире.

Наивно так думать.

Заганос называет меня «невинным летним ребенком» – то ли потому, что у меня день «рождения» летом, то ли это цитата из какой-то книги, которую я не читал. Я в самом деле многого не знаю. Я запутался.

*

Я уже не одну ночь лежу без сна, вспоминая поездку в Хайнолт Форест Кантри и разговор о подмене. Наверное, только тогда, когда Заганос говорил, что меня ждет, я в полной мере осознал – выемки и смерть происходят не где-то в параллельном мире, а рядом, это та самая страшная реальность, после которой ничего не будет. Я не стану писателем, не увижу друзей из своего класса, они никогда не осуществят свои мечты стать кем-то. Мне уже не стоять на берегу вот этого прекрасного озера… скорее всего, я не доживу даже до двадцати лет.

Если не соглашусь на этот грех, на этот безумный план.

*

Я уступаю, соглашаюсь, во всем слушаюсь Заганоса. Когда мы остаемся одни и я вижу почти безумный блеск в его глазах и слышу этот шепот – «Люблю тебя… живи…» я забываю о своем долге.

В сентябре в Сент-Пол приезжает Томми Д. – он помощник, у него какие-то поручения в Лондоне, и в свободную минутку он заглядывает навестить тех, кого знает по Хейлшему. Я спрашиваю, знает ли он Ибрагима В..

– Ибрагим на два года старше меня, – рассказываю я. – Он высокий, темный, с карими глазами. На Распродаже он купил такую смешную шапку в турецком стиле, и все его дразнили Шапка-Ибрагим.

Томми Д. морщит лоб, припоминая.

– Да, помню такого парня. Я знал его.

Меня настораживает, что он говорит об Ибрагиме в прошедшем времени.

– Что с ним сейчас?

– Завершил. На второй. Мне очень жаль, Махмуд…

Оказывается, Ибрагима забрали из Коттеджей через год – поработать помощником он не успел, его сразу отправили в клинику. Первая выемка прошла уже очень тяжело, второй он не выдержал.

«Понимаешь, Махмуд, девчонки говорили мне, чтобы я не затрагивал такие темы, когда буду говорить с тобой, но лучше пусть скажу я, чем ты случайно узнаешь сам. Не все клиники так хороши, как Сент-Пол, и не все врачи так добры и внимательны, как доктор Лоу. Ибрагим говорил, что у него всё в порядке… но многие из наших до последнего делают вид, что всё о’кей. Мне казалось, он даже рад был, что быстро завершит».

*

…Мне восемнадцать лет и четыре месяца. Мой оригинал попадает в аварию. Заганос помогает мне подготовиться к операции. Он совершенно спокоен, когда сопровождает меня на процедуры, но я помню, как дико он смеялся, когда услышал новости, как мы прижимались друг к другу, не в силах отпустить, хоть на миг.

Когда мне наголо обстригают волосы – так велел доктор – Заганос подбирает прядь моих волос и прячет в карман.

Меня зовут на премедикацию, мы прощаемся у двери манипуляционной комнаты. Обнимаемся и целуемся, не смущаясь от присутствия случайных свидетелей.

Последнее «прощай».

Закончится ли план успехом или провалом, я понимаю, что мы можем никогда не увидеть друг друга.

========== Глава 37. Кристиан Лоу ==========

Эстер говорит, что сердце Мехмета Бали остановилось вскоре после того, как она подала наркоз. Травмы в сочетании с предыдущим воздействием веществ на организм уже не оставляли шанса, и стандартная доза оказалась смертельной.

Я подозреваю, она лжет. Слишком хорошо изучил ее за эти годы, мы чувствуем друг друга на уровне интуиции. Но понимаю – лучше мне поверить, что на моих руках крови Бали нет. Мое дело – разблокировать донорский браслет перед операцией и на специальном аппарате ввести данные:

«Начало выемки: 00:00.

Возраст донора: 18 лет 4 месяца

Уровень возбуждения перед операцией: 3/5

Планируемая выемка: 4+ (полная)».

Мое дело – сделать качественную имитацию шрамов и послеоперационных рубцов. Специальные накладки и обработка кожи веществами имитируют гематомы. Их можно убирать со временем, имитируя процесс восстановления организма.

Нас трое: я, Эстер и сестра Боунс – оказывается, Чемберзы приходятся ей какой-то очень дальней родней, троюродной или около того. Настоящая удача. Пожалуй, это хороший знак.

Мы с мисс Боунс накладываем перевязки и лонгеты на тело Махмуда Т. и перекладываем его на койку для транспортировки в ВИП-палату. Тело Мехмета Бали накрываем специальным покрытием и перемещаем на устройство, с помощью которого тело завершившего донора из операционной сразу отправляется в крематорий.

«07:00. Донор Махмуд Т., выемка 4+ (полная) – завершил, утилизирован. Запрос: перевод учетной записи в архив».

Дело сделано. Мне не верится. Мне кажется, что всё произошло во сне или что всё сделал не я. Я прихожу из операционной в ординаторскую, достаю из тайника виски, опрокидываю рюмку и, не раздеваясь, засыпаю на диване.

*

К полудню и стационарный, и мобильный телефон разрывались от звонков. На незнакомые номера я не отвечал, догадываясь, какую бурю поднимут журналисты. Да они слетятся на сенсацию, как мухи на мед – сын Касима Бали попал в аварию, причем стал виновником смерти беременной женщины и маленького ребенка! Я не удивлюсь, если клинику начнут осаждать толпы людей, требующих справедливого возмездия.

Я ответил только на звонок мистера Бали.

– Доктор Лоу на связи. Слушаю вас.

– Мехмет жив? – взволнованно спросил банкир. – Вы спасли его?

– Операция продолжалась семь часов. Сейчас состояние стабильно тяжелое, – привычные фразы я произносил на автомате.

– Доктор! Скажите, Мехмет выкарабкается? – он кричал в трубку. – Поймите, моя жена от тревоги с ума сходит! У нее давление упало. Она с постели не поднимается, как только услышала про аварию.

Мне так и хотелось спросить, переживают ли мистер и миссис Бали о несчастном мистере Чемберзе, который в одночасье лишился и жены, и дочери, но я сдержался.

– Я сделал то, что зависело от меня. Если организм успешно интегрирует пересаженные органы, ваш сын выздоровеет и будет абсолютно здоров. Но, естественно, качество его жизни изменится.

Все говорят, что врачи циничны. Но именно цинизм нас всегда выручает.

– Что вы имеете в виду под «качеством жизни»?! – зло выкрикнул мистер Бали. – Мехмет останется инвалидом?

Я вымученно засмеялся, чувствуя себя бесправным слугой, от которого хозяин требует невозможного.

– Нет, что вы. Я имел в виду, что о вредных привычках ему придется забыть навсегда. Никакого курения, из спиртного – максимум бокал в праздничные дни, и то в первые четыре года после «прошивки» я бы рекомендовал воздерживаться. Дозированные физические нагрузки. Стабильный режим дня, ночные клубы тоже исключены.

– А, ну если только это!.. – мужчина с облегчением вздохнул. – Может, хотя бы эта «прошивка» сделает из моего лоботряса человека. Поймите меня правильно, доктор, я только для супруги стараюсь.

– Понимаю вас. Если бы у меня был ребенок, я бы тоже пытался уберечь его любой ценой. Но есть еще один момент, мистер Бали. Это не телефонный разговор. Вы бы могли подъехать в клинику… сегодня вечером, допустим. Или завтра утром. Травма и операция имеют еще одно последствие, это требует детальных объяснений. Желательно, чтобы присутствовала и миссис Бали.

– Во сколько это обойдется, доктор?

Мне, в принципе, понятно, отчего Мехмет Бали, мир его несчастной душе, стал именно таким: когда отец в первую очередь интересуется, во сколько что обойдется, трудно ожидать от сына стремления к возвышенному.

– Мы обсудим программу реабилитации и просчитаем всё вместе, – обтекаемо ответил я.

Мистер Бали пообещал приехать завтра утром. Меня трясло. Конечно, удобоваримая ложь готова давным-давно и я сумею преподнести ее так, чтобы мне поверили… но страх провала преследовал меня. Не оставляла мысль, будто всё написано у меня на лбу.

Махмуд Т. – нет, теперь уже «обновленный Мехмет Бали» пришел в себя после наркоза, но все еще был очень слаб. Даже не то чтобы слаб, просто подавлен страхом. Когда я зашел на обход, он смотрел на меня, будто не узнавая. Боялся даже слово произнести.

Я сообщил на вечерней планерке, что молодой Бали – слишком важный пациент, и потому им буду заниматься только я, а в мое отсутствие – моя жена. Это всех устраивало: Бэконсфилдское дело всколыхнуло всю Британию, и лишние проблемы никому не были нужны. И так журналисты осаждали клинику, мой заместитель был вынужден обратиться в агентство за дополнительной охраной, чтобы осадить особо горячих акул пера и просто возмущенных граждан.

К парню я приставил двух сиделок посменно, выбрав женщин старательных и недалеких, которых больше интересовало отработать свои часы и вовремя заплатить взносы для дополнительных пенсионных вкладов, чем что-либо другое. Обе были обременены огромными семьями, и не работали в том блоке, где раньше восстанавливался после веселого времяпровождения настоящий Мехмет Бали. А раз они не видели оригинал, им в голову не придет, что в ВИП-палате находится копия.

*

Следующим утром прибыла чета Бали. Подозреваю, что из-за нервов и недостатка сна вид у меня был не самый лучший – но это, в конце концов, соответствовало легенде о многочасовой операции и неустанной заботе о пациенте.

Миссис Бали оказалась изящной хрупкой женщиной с бледным лицом и зеленовато-голубыми глазами. Должно быть, в обычной жизни она очень красива, но сейчас ее глаза покраснели, веки припухли от слёз, а бледные губы казались почти бесцветными. Ее настоящий сын был бы очень похож на нее, если бы не портил свою внешность панковскими атрибутами и нездоровым образом жизни… а Махмуд Т. так и вовсе ее живая копия в мужском варианте. Мистер Бали за то время, что я его не видел, как-то осунулся, модный пиджак висел на нем, будто на вешалке, дорогие часы болтались на запястье. Он провел ладонью по бритой голове и взглянул на меня, будто побитый пес.

– Ну что, доктор? Как там наш Мехмет?

Я напряженно сцепил пальцы в замок и начал:

– На данный момент его жизнь в безопасности. Но травма, которую он получил во время аварии, спровоцировала ретроградную амнезию (1). Учитывая длительность наркоза и характер операции, я не могу гарантировать, что пациент вспомнит все факты своей жизни, всех друзей и знакомых. Как правило, общие навыки и познания восстанавливаются при должной терапии, но личные воспоминания можно считать утерянными навсегда.

– Насколько он будет приспособлен к самостоятельной жизни? – мистер Бали сжал кулаки. – Вы ведь понимаете, доктор Лоу, мы вложили большие деньги в изготовление и содержание клона, в лечение Мехмета после всех его выходок, опять же, теперь реабилитация обойдется недешево. Но мне нужен результат. Результат!

– Касим!.. – осторожно перебила его миссис Бали. – Мехмет ведь у нас единственный сын, единственная надежда.

– В том-то и дело, – банкир упрямо гнул свою линию. – Я не хочу бесцельно платить деньги и увидеть в итоге, как мой сын превратился в слюнявого идиота, которому невозможно передать бизнес и капитал!

Как будто доверить нажитое тяжелым трудом человеку, страдающему зависимостями, было бы чем-то лучше. Но я снова придержал язвительные слова при себе, и сказал:

– Амнезия не значит потерю всех знаний и умений, и не имеет ничего общего с потерей интеллекта, об этом вы можете не беспокоиться. Ваш сын по-прежнему правильно ориентируется во времени и пространстве, помнит вещи, которые свойственно помнить любому взрослому адекватному человеку. Но воспоминания о друзьях, привычках, прошлом времяпровождении и так далее – короче говоря, собственное прошлое – всё это исчезло из его сознания, вероятнее всего, навсегда. Его память сейчас, как компьютер, который способен выполнять свои функции, но «личных файлов» не содержит. Это если говорить простым, ненаучным языком. Возможно, когда мистер Мехмет увидит вас и миссис Бали и вы напомните ему, кто вы такие, он вас вспомнит.

Касим Бали облегченно вздохнул.

– А, то есть, он навсегда забыл этих своих дружков, безмозглых моделек и адреса, где можно обкуриться до выпадения в осадок? Ну, об этом можно и не напоминать! Послушайте, доктор Лоу, а если мы с Айлин отошлем Мехмета к нашим родным в Ниццу, есть вероятность, что он возьмется за ум и больше не вернется к прежним безумным выходкам?

Да это вообще подарок судьбы! Я не раз слышал от Бали, что миссис Бали скрывала, как могла, проступки Мехмета от французской родни и что парень в последний раз гостил у семьи Тугрил еще трехлетним ребенком. По сути, они его не знают.

Я сдержанно сказал:

– Когда пациент поправится, эта идея имеет смысл. Пребывание на курорте полезно для здоровья. Опять же, смена обстановки, круга общения… судя по тому, что вы рассказывали о приятелях сына, расстояние и отсутствие возможности видеться каждый день понемногу сводит такую дружбу на нет.

– И слава богу! Значит, мы с вами договорились: с вас – продвинутый курс реабилитации, остальное уже за мной. Когда я смогу увидеть Мехмета?

– Дня через четыре планирую его перевести из блока интенсивной терапии в обычный, тогда и разрешу посещения.

Миссис Бали заплакала.

– Мехмет… мой мальчик… только бы он поправился…

Комментарий к Глава 37. Кристиан Лоу

(1) Ретроградная амнезия. Больной не может вспомнить события, которые происходили до начала заболевания. Такое состояние вызывают заболевания или травмы головного мозга, особенно тех областей, которые связаны с эпизодической памятью (гиппокамп и средние височные доли).

========== Глава 38. Кэти Ш. ==========

Не нужно ждать, пока Боги ответят на ваши молитвы – дело вообще не в Богах, а в вас самих. Учитесь сами отвечать на свои молитвы.

(с) Игра престолов

Среди доноров в лондонских клиниках только и было разговоров, что о том, как Махмуд Т. завершил на первой выемке. Как шептались по углам, из него извлекли всё, что возможно, за одну операцию. Парня знали многие помощники и доноры, и многие о нем горевали. Уж не знаю, откуда брались жуткие слухи, от которых мурашки шли по коже, но среди наших рождалась новая легенда, которую, наверное, будут передавать из уст в уста новые поколения.

Я сама ходила будто в трансе с того самого дня, когда была назначена операция и когда Заганос сказал мне о своем собственном извещении. Всё происходило слишком быстро, неотвратимо быстро. Иногда мне казалось, что Томми был прав, предчувствуя трудные времена.

Дней через пять меня вызвали в Центральное управление к моему куратору. Я увидела Томми в холле и подошла к нему.

– Тебя тоже вызывают? – с беспокойством спросила я.

«Только бы не извещение. Только бы не извещение…» – билось у меня в сознании.

– Ничего страшного, просто мне поручат нового донора здесь, в Лондоне, – он смущенно улыбнулся. – Знаешь, миссис Пайн говорит, что в последнее время я стал лучше работать. Но это скорее твоя заслуга, что ты переслала мне те записи.

– Ты недооцениваешь себя, Томми, – я улыбнулась. – Ну, раз теперь мы будем чаще пересекаться, приезжай ко мне вечером или на выходных.

Он вздохнул.

– Будем надеяться, что получится. Всё равно я еще побаиваюсь, что ты возьмешься за слишком трудное дело. У тебя и так вид уставший. Ты ведь почти не спишь, я прав?

Я опустила взгляд.

– До сих пор не могу не думать про Махмуда. Он и года после Хейлшема не прожил… жаль его.

На табло мелькнули цифры, обозначающие время до конца текущего приема у кураторов. В очереди к миссис Пайн оставался всего один помощник помимо Томми.

– Жаль, Кэт… ох, смотри, мне уже пора. Созвонимся.

Мы на миг обнялись и поспешили каждый к своему куратору.

*

Заганос получил извещение и в течение пяти дней должен был оставить съемную квартиру, передать транспортное средство в общий фонд и прибыть во Второй Королевский госпиталь. Его куратором назначили доктора Мерсера. Эта новость меня настораживала: во Втором когда-то работала Дженнифер, и она говорила, что к нашим там относятся хуже, чем к скоту на убой, а кое-кто из врачей продает на сторону лекарства строгого учета, предназначенные для доноров, но пока это не доказано, да и никого не волнует, получаем ли мы обезболивающие.

Оформив необходимые бумаги, я поехала к Заганосу. Он как раз собирал чемодан – когда я следом за ним зашла в комнату, то увидела разложенные в две стопки вещи, видимо, те, которые он собирался взять и те, которые планировал отдать кому-то.

– Ну что, Кэти, всё в силе? – удивительно, как он еще находил в себе силы говорить так спокойно.

– Сегодня мне выдали пропуск помощника в отделение, – так же почти беззаботно ответила я.

– Значит, ты в курсе, что меня передают Мерсеру, – Заганос сел на диван, и я устроилась рядом. – Это полная засада. Тот еще тип. Как хирург он посредственность, зато умеет лизать политикам задницы… прости за выражение, но тут по-другому и не скажешь.

– Я тоже слышала о нем пару-тройку нехороших историй, – осторожно сказала я.

– Поэтому… – Заганос вздохнул и помолчал, не сразу решаясь откровенно говорить, даже несмотря на то, как мы были близки. – Я хочу сразу отдать тебе самые ценные для меня вещи. Чтобы там, в клинике, никто чужой их даже не видел. С собой заберу только то, что показывать не жалко. Бумагу, карандаши, всякую мелочь в этом роде. Мои записи по медицине тоже оставишь себе, сделай копию для Томми, это ему пригодится. Может, если он станет таким помощником, как я когда-то, его дольше оставят в этом статусе. Возьмешь мою Коллекцию…

Он поднялся, достал из шкафа сундучок, такой до боли знакомый на вид, и поставил на журнальный столик рядом с нами. Я потянулась рукой – у меня был точно такой же сундучок, только с чуть меньшим замком – но отдернула пальцы, вспомнив, что это не моя Коллекция.

– Ну что ты, Кэт, можешь посмотреть, – Заганос протянул мне ключ. – Теперь всё это твое.

У меня слёзы текли по щекам, когда я видела такие знакомые вещи, многие из которых были и у меня, но я лишилась большей части своих дорогих сердцу мелочей, в спешке уехав из Коттеджей, подальше от Томми и Рут.

Пара жетонов с ярмарки. Блокнот со стихами Кристины С.. Календарь Патриции – ох, я уже потеряла надежду, что еще когда-нибудь такой увижу и снова перелистаю страницы с портретами одноклассников и наставников.

Открытка с каким-то восточным пейзажем – я смутно помнила, такие привозили в Хейлшем.

Намного больше здесь было вещей, которые у меня никаких ассоциаций или воспоминаний не вызывали, но спросить о них я боялась.

Только прядь золотистых волос я осмелилась взять в руки и спросила:

– Может, это ты оставишь при себе? Это же память…

Заганос прикусил губу.

– Нет. Я не хочу, чтобы кто-либо знал, что и у меня есть слабые места. И еще одно, Кэт. Заберешь себе мой мобильник и ноутбук. Я их покупал за свою зарплату помощника, и они не входят в список вещей, которые я должен отдать. Кое-что еще я расскажу тебе на днях, но не здесь. Заедем в один отель за городом, там останавливаются в основном влюбленные парочки, никому ни до кого нет дела…

– Но тебе даже донорство крови еще не ставили в график! – воскликнула я. – А ты распоряжаешься так, будто тебе до четвертой недалеко.

– Я не доверяю никому, Кэт. Кроме тебя. Я не терял тебя из виду, даже когда мы не пересекались,… другие наши рассказывали мне о тебе, фактически, из этой мозаики я собрал неплохую картину. Своих ты не оставишь до самого конца. Даже таких своих, как Рут.

Я вздохнула.

– Выходит, ты и правда что-то задумал.

– Шш, Кэти. Со временем ты всё поймешь.

Я паковала вещи, которые мне предстояло забрать на свою квартиру, и чувствовала, что ладони у меня становятся мокрыми, а в животе будто ворочается ледяной ком. Кажется, я и правда ввязываюсь в рискованную историю, и ведь если дала слово, то пойду до конца.

Но Томми ничего не должен знать! Какой бы секрет я ни узнала, я не должна подвергать его опасности…

*

На следующий день я повезла Заганоса якобы на прогулку и за покупками. Мысль о том, что это его последние дни относительной свободы, вызывала у меня горечь. Он сам держался с тем же холодно-отстраненным видом, что и обычно, но уже успел сменить элегантный костюм на невыразительно-серые тряпки из магазина подержанных вещей, вроде тех, в которых обычно ходят парни из наших. «Надо привыкать», – сказал он. – «Этот Мерсер терпеть не может, когда наши ведут себя, как обычные люди».

Мы остановились в дешевом мотеле, за наличные деньги сняли номер – у нас даже документы не спросили – закрылись в комнате и, полуодетые, улеглись на кровати. Обняв меня, Заганос шептал мне на ухо:

– Мерсер, судя по тому, что я о нем знаю, сволочь еще та. Один мой неосторожный поступок, и накроется всё. Поэтому моим связным будешь ты… если согласишься, конечно… я понимаю, ты можешь мне отказать, но лучше я рискну…

Слушая его, я прижималась к нему сильнее. Всё мое тело пробирала дрожь. Выходит, Заганос – двойник самого министра здравоохранения и намерен выдать себя за «хорошо прошитый» оригинал… выходит, Махмуд Т. на самом деле не завершил…

Я замерла, оцепенев. И тут в сознании будто вспыхнула ослепительно яркая вспышка.

ТОММИ.

Если этот план воплотится в жизнь и Заганос под видом министра отменит нынешнюю систему донорства, Томми выживет! Томми не станет донором, мы сможем жить вместе всегда, не бояться выемок, не бояться потерять друг друга… жить, как обычные люди…

– Я сделаю всё, что ты хочешь… – выдохнула я.

Он усмехнулся.

– Ради Томми, так ведь?.. ты изменилась с тех пор, как вы снова стали парой. Ради любви мы готовы пойти на что угодно. Я помню маленькую робкую Кэт в тени подружки,… помню, как ты смотрела только в прошлое. Сейчас ты другая… может, когда-нибудь мы встретимся снова, уже как люди, и я тебе скажу – «рад видеть вас, леди Кейтилин»…

Я молчала. Больше всего я боялась, что потеряю и его, и Томми.

*

Второй Королевский госпиталь производил угнетающее впечатление. Серая громадина старой постройки больше напоминала тюрьму, а не клинику. Именно в старом корпусе располагались помещения для доноров и помощников.

Длинные узкие коридоры вызывали в памяти иллюстрации с катакомбами древних времен. Пожалуй, над входом в отделение надпись «Оставь надежду, всяк сюда входящий» смотрелась бы как нельзя более уместно. Новый корпус был виден из окон на первом этаже, но на приемном покое нас сразу предупредили, что лучше нам держаться подальше от новых построек и не попадаться на глаза персоналу оттуда, а пациентам – тем более.

Заганос ничем не выдавал волнения или отвращения, когда шел по этим коридорам, похожим на лабиринты, и говорил с медсестрами, которые презрительно поджимали губы и каждым словом, каждым намеком напоминали ему, что он для них не человек. Мне было до боли обидно за него, за нас обоих… если бы даже у меня раньше оставались какие-либо сомнения в том, стоило ли ему идти на риск и стоило ли мне его поддерживать, после пребывания во Втором Королевском я бы отбросила все подобные мысли.

Медсестра привела нас к двери, покрашенной в серый цвет, с криво прибитым номером «8», и сказала:

– Вот твоя палата, парень. Запомни сразу же: после восьми вечера свет должен быть выключен, с этого часа никаких книжек, кроссвордов и прочей ерунды. В шесть утра подъем. Никаких романсов с помощницей – я знаю, у такой публики, как вы, это принято, но я у себя на дежурстве беспорядка не потерплю.

– Как скажете, – Заганос покорно склонил голову.

Конечно, я понимала, что он играет роль… но мне уже хотелось, чтобы кто-нибудь побыстрее спас нас из этого ада.

Палата чем-то напоминала комнату Грегора Замзы из «Перевоплощения». Теснота, серость, узкая койка, фото какой-то дамы в шляпе, вырезанное из журнала и криво прилепленное на стену. Из окна открывался вид на серое и убогое здание – нетрудно было представить, что это может быть сумасшедший дом.

– Райские хоромы, – со знакомой мне ехидной интонацией произнес Заганос. – Пожил бы мой куратор сам в таких.

С врачом мы увиделись на следующий день. Тучный и приземистый, с седыми слегка вьющимися волосами, как у ученых со старинных портретов, доктор Мерсер улыбался во все тридцать два и говорил плавно и льстиво, но его тоненький смех – «хе-хе-хе» – казался мне невероятно противным.

– Вы должны понимать, что для вас честь оказаться в моей клинике, хе-хе. Самые лучшие условия во всей Британии. Но, конечно же, от вас я требую скромности и прилежного исполнения своего долга. Если бы вы только понимали, кому служите! – он взглянул вверх, будто молясь высшим силам.

В отличие от помещений для доноров, в кабинете Мерсера царил шик и блеск согласно последнего слова моды. Казалось, каждая вещь здесь должна была вопить любому непосвященному: хозяин успешен, богат и пользуется доверием сильных мира сего.

Но, слушая долгие слащавые речи ни о чем, я думала только об одном: спасения… спасения!..

В тот же вечер я написала мистеру Райтхену, сообщила, что отныне связным буду я и описала условия, в которых оказался Заганос. Не забыла я и о слухах, которые ходили среди наших: что доктор Мерсер экономит на донорах и сбывает препараты строгого учета на сторону.