Текст книги "Война сердец. Магия Тьмы (СИ)"
Автор книги: Darina Naar
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Но когда они, невидимые, возникли у Тибурона за спиной, тот ничего не заметил. А с ним рядом никого не было. В расставленных по периметру дубовых стеллажах мерцали и звякали, ударяясь пробками друг об друга, сосуды с жидкостями, травами и порошками. По центру комнаты – вылитая пещера – высился мраморный стол, на котором шумел и плевался дымом чугунный котёл.
Тибурон, будто судья Инквизиционного Трибунала, направился к котлу, подметая каменный пол хвостом золотой, украшенной самоцветами рясы. Гул его поступи звучал в тишине, как набат.
– Куда подевалась эта чёртова краснокожая? – злобно проворчал он, мешая содержимое котла тонкой серебряной палочкой. – Будь проклят день, когда я взял её к себе! Ни пользы от неё, ни веселья. Не думаешь же ты, что я не знаю, для чего эта краснокожая увязалась за мной? – он бросил мимолетный взгляд в стену напротив. – Горе-шпионка. Бесполезная неумёха без капли интеллекта. Работает посредственно, а спасать тебя, дабы меня позабавить этой глупостью, и не собирается.
Данте не сразу сообразил, к кому Тибурон обращается, но, присмотревшись, едва не вскрикнул – в стене было углубление, внутри которого находилось нечто вроде прямоугольного ящика. Изготовленный из чистейшего хрусталя, он стоял вертикально. И в нём – мужчина, обнажённый до пояса; руки и ноги его обвивали чёрные цепи. Замурованный в этом тесном футляре, он походил на скелет, обтянутый кожей. Данте узнал его по длинным чёрным волосам, что висели плетьми и напоминали змей на голове Медузы Горгоны.
Салазар! Он ещё во власти Тибурона? Данте попытался даты посчитать. Салазару исполнилось тридцать три в апреле 1743 года, а сейчас – октябрь. Выходит, минуло полгода. Тибурон действительно не убил Салазара, но и проклятие не снял. Он запечатал его в хрустальном гробу и чего-то добивался. И Эу не помогла, ведь Данте всё испортил – трость осталась во дворце Фонтанарес де Арнау.
– В прошлый раз было также? – шёпотом спросил он у Октавии. – Или это я виноват, что Салазар ещё здесь?
– И да, и нет, – ответила она. – Трость убила птицу и отшибла Эу память, когда та с её помощью хотела вытащить Салазара из этой хрустальной штуки. Тибурон ставил на нём эксперименты, чтобы отобрать его магическую силу, и ему это почти удалось. Когда Эу пробила ящик тростью, она зацепила Салазара, и яд попал ему в кровь. Он медленно убивал его несколько лет. И убил бы, если б не одна девочка… Но теперь кое-что изменилось. Трости нет, Салазар не отравлен, значит, он сильнее, и Эу всё помнит. Один неверный шаг, и история пойдёт иначе. Мы с тобой должны проследить, чтобы этого не случилось.
Октавия резко умолкла – Тибурон подал голос.
– Ты просчитался, глупец. Тебе не выбраться отсюда живым. Но магия твоя слишком ценна, чтобы я дал ей умереть вместе с тобой. Когда ты сдохнешь, больной, слабый и никому ненужный, я стану величайшим магом на земле! Надо только придумать, как заставить твою силу перейти ко мне. Вот это должно сработать… – он с энтузиазмом мешал варево в котле. Данте запахов не чувствовал, но, Тибурон так кривился, что было ясно – там нечто отвратительное.
Салазар застыл в своём хрустальном футляре, но глаза его были распахнуты. Почему он не использует магию, Данте понял, лишь увидев: чёрные цепи, охватывающие его запястья, ноги, живот и шею, раскаливаясь до красна, впивались в кожу, сжигая её до мяса. Раны тотчас затягивались, но стоило шевельнуть пальцем, как всё повторялось.
Наконец доварив зелье, Тибурон налил его в кубок. Оно дымилось и сверкало, будто колотые чёрные агаты лежали в котле. Взяв кубок, маг подошёл к хрустальному гробу и, щёлкнув пальцами, расколдовал его – исчезла крышка, а цепи покрылись инеем. Но Салазар и теперь не попытался выбраться. Когда Тибурон заставил его выпить содержимое кубка, он закричал так, что у Данте побежали мурашки по коже. Салазар подвергал и его подобным же пыткам. Глядя, как он извивается в этой хрустальной тюрьме, Данте заблудился в собственных чувствах. Он и жалел Салазара, и недоумевал: а чем он, Данте, заслужил мести за вину других людей. Но, может, то, что Салазар потом убьёт Тибурона и присвоит его Сущность, разовьёт в нём садистские наклонности? Эта версия показалась Данте логичной. Салазар, конечно, не ангел, он жуткий самодур, но пытать людей не был склонен – почерк Тибурона тут явно просматривался.
Салазар кричал долго, пока не охрип; из тела его шёл пар, волосы искрились, но затем он обмяк. Тибурон, ухмыляясь и бормоча: «Ну сейчас-то всё получится», стилетом разрезал ему грудь и живот, нарисовав две параллельные стрелы: одну, направленную вверх, а другую вниз. Салазар опять закричал. Тибурон, поднеся к его телу прозрачный кубок, начал собирать с ран кровь. Та, падая на дно, из алой превращалась в серебряную, а Тибурон повторял и повторял заклинания на непонятном языке.
– Вместе с кровью я забираю твою силу и твою жизнь! И становлюсь могущественным и непобедимым! Да будет так! – закончил он и осушил кубок. – Вот гадость, а ещё кровь мага! – сказал дед, вытерев с усов и бороды капли.
Однако (Данте был поражён) Салазар утробно захохотал, всем обликом напоминая демона. Раны на его теле затянулись в мгновение ока, и Тибурон в страхе попятился. Бряк – упал. И через полминуты уже корчился в судорогах.
– Кишка у тебя тонка, старый, – хрипло выговорил Салазар, глядя на извивающегося на полу деда. – Я слишком силён, чтобы ты меня победил. Моя кровь с твоей несовместимы, сколько бы ты не пил её. Даже если выпьешь всю, силу мою не заберёшь! Не там ищешь!
В эту секунду Октавия жестом пригласила Данте идти за ней – удачный момент проникнуть в логово Тибурона незаметно. Они скрылись за дальней стеной, просочившись сквозь неё, как призраки, и последнее, что увидел Данте – Тибурона вырвало. А Салазар хохотал, хохотал, хохотал…
Очутились Данте и Октавия в новой комнате, более тесной и мрачной, заполненной книгами и замысловатыми артефактами, покрытыми многовековой пылью. Они двинулись вперёд, миновав ещё четыре схожих помещения. И наткнулись на Эу – та сидела в плетёном кресле-качалке и вязала шарф.
– Ты владеешь Ритуалом Забвения? – спросила Октавия. – Сотри ей память.
– Эээ… Но разве я могу колдовать здесь? Мы же нематериальны!
– Но мы же пользуемся часами Риллеу и зельями, и они работают. Сработают и чары.
Данте не придумал что возразить. Сам этими чарами он не владел, но накладывал их, будучи Салазаром. Он вспомнил, как колдовал и юный Салазар. Даже прочитав тысячи книг, он не пользовался готовыми формулами. Данте тоже всегда колдовал по наитию. А вдруг в стихийности и заключена сила? И Тибурон, читая заклинания, готовя зелья по чужим рецептам и используя артефакты, купленные у кого-то, не понимает главного – Салазара, с его самобытной магией, этим не одолеть.
Тааак… Как там учил Салазар? Направить руку на объект, сосредоточиться и представить что именно ты хочешь с объектом сделать. Закрыв глаза, Данте направил обе руки на Эу и вообразил: из головы её, как тропические бабочки, одна за другой, вылетают мысли.
Пыххх! Данте даже испугаться не успел. От яркой вспышки он открыл глаза, а экономка уже, бессмысленно покачиваясь, глядела в стену.
– Неплохо, – одобрила Октавия. – Ты достойный потомок своего рода.
Вынув из кармана юбки фиал, на сей раз с прозрачной, как слюда, жидкостью, она осушила его и исчезла, пройдя через тело Эу. Данте ошарашено огляделся – Октавия испарилась. Зато Эу встала на ноги, отбросив шарф в угол.
– Не пугайся, – сказала она. – Я вселилась в Эу, чтобы найти артефакты и не вызывать подозрений, ибо мы отправимся в реальность, где ни тебя, ни меня не было.
Данте, уже ничему не удивляясь, последовал за Эу-Октавией. Они вернулись в комнату, где Тибурон, кряхтя и держась рукой за живот, сидел на полу. На звук шагов он поднял голову.
– Наконец-то явилась, – буркнул он. – Где тебя черти носят, лентяйка?! А ну-ка немедленно подними меня!
Эу покорилась, и Тибурон встал на ноги, опираясь на неё.
– Пойду я в спальню, отдохну чуток. Кровь этого дьявола очень сильна, моё тело не принимает её, уж не знаю почему, – пробубнил он и добавил громче: – Приберись тут, краснокожая, но ежели вздумаешь помогать ему, берегись! Я это узнаю!
Пыхтя и шаркая, дед покинул комнату, щелчком открыв дверь, спрятанную за портьерами цвета бордо. А Эу-Октавия подошла к Салазару.
Тот выглядел измождённым, вися в хрустальном футляре, и напоминая куклу в подарочной коробке. Но цепи остались заморожены, а крышка открыта – Тибурон, видимо из-за дурного самочувствия, забыл о них. Эу-Октавия долго всматривалась в черты Салазара. Затем решилась и провела рукой по его груди – хоть раны и затянулись, но капельки крови застыли на теле. От этой почти любовной ласки Салазар вздрогнул. Проморгался и внимательно уставился на женщину.
– Кто ты? – шепнул он. – Ты не Эу.
– Самое главное, что я твой друг, – она ушла от ответа.
Отпрянув от Салазара, Октавия начала шарить по шкафам. Выудила знакомые Данте артефакты: кубок с зеркальным дном и три фиала – один с фиолетовой жидкостью, два – с надписью «Зелье Времени».
– Увы, Книги Прошлого в этом времени нет. Она ещё не изобретена, а брать предметы из будущего – опасная затея, – объяснила Октавия свои действия. – Поэтому, перемещаясь сюда, я взяла только часы Риллеу – они существуют с пятнадцатого века.
Вылив на зеркальное дно кубка фиолетовую жидкость, Эу-Октавия подожгла её и водрузила сверху часы Риллеу – те мгновенно увеличились в размере.
– Жаль, но точной даты я не знаю. С Книгой найти её было проще. Так что мы можем ошибиться на пару лет, но это не критично. Сейчас я выйду из тела Эу, мы с тобой выпьем Зелье Времени, положим руки на часы, и они перенесут нас. А куда – зависит от моей памяти, – и она задорно хмыкнула.
Эу-Октавия прокрутила часы Риллеу много раз, переворачивая их вверх тормашками, и в ту секунду, когда они сделали финальный оборот, вылетела из тела служанки. Та упала на пол без сознания.
– А она очнётся? – Данте неуверенно покосился на Эу, лежащую у его ног, как мешок с опилками.
– Да, она просто в обмороке. Очнётся беспамятной. Ведь ты применил Ритуал Забвения и немного восстановил ход истории.
Она первая выпила зелье и уложила руку на часы Риллеу, кивком велев Данте сделать это же.
– 24 декабря 1755 год! – выкрикнула Октавия, когда ладонь Данте оказалась на часах. – Особняк де Видаль!
И они снова куда-то полетели.
========== Глава 22. Барракуда ==========
Масляные фонари бросали отсветы на крыши домов, а мостовую запрудили кареты и толпы горожан, что несли в руках свёртки, коробки и картонки с рождественскими подарками и сластями. Кучера то и дело прогоняли зазевавшихся на дороге пешеходов щёлканьем хлыстов или криком.
Такая картина развернулась перед Данте и Октавией, когда они, невидимки, материализовались у особняка, тёмного и чопорного, укрытого от суеты улиц за каменной оградой. Деревья вокруг были украшены гирляндами, а на калитке висел венок из остролиста с вплетёнными в него красными яблоками. Вот оно что! Сочельник!
Данте с Октавией просочились сквозь ограду и наткнулись в саду на тегу – гигантскую чёрно-белую ящерицу. Она притаилась под кустом и глядела на них в упор, но Данте усомнился, что рептилии могут видеть призраков.
В гостиной, заставленной дубовой мебелью, шли приготовления к Рождеству: горничные в чепцах и белых передниках натирали до блеска паркет; смахивали пыль с тёмных, расшитых кручёным шнуром, портьер; расставляли всюду канделябры со свечами; развешивали гирлянды на перилах лестницы, широченной и устланной коврами. Дворецкий – старичок в ливрее и перчатках – наряжал гигантскую ель яблоками и орехами, обёрнутыми в позолоченную бумагу, пряничными звёздочками и сердцами, иногда отвлекаясь на раздачу приказаний:
– Беа, аккуратнее с фарфором, на котором нарисованы лебеди! Это семейная реликвия!
– Рита, не испачкайте праздничную скатерть! Упаси господь, сеньора Эусебия обнаружит хоть пятнышко. Головы тогда нам не сносить!
– Глория, натирайте паркет лучше! В нём должны отражаться не только свечи, но и наряды гостей, будто в зеркалах!
– Можно подумать, они этих гостей пригласят! – фыркнула молоденькая горничная, чьё симпатичное лицо уродовали оспинки. – «Рождество – семейный праздник и нечего посторонним делать в этом доме!» – хозяин вечно так говорит. А потом они удивляются, что их все считают нелюдимыми да побаиваются сеньориту Виситасьон замуж брать.
– Ох, юной хозяйке сейчас не до замужества! Она такая рассеянная теперича, не удивлюсь, если пропустит даже собственные похороны! – крикнула худосочная служанка, натирая паркет с таким усердием, что пот с неё лился градом.
Но под взглядом дворецкого – брови его подпрыгнули над очками – умолкли и та, и другая сплетницы.
– Вопиющее безобразие! Языки без костей, будто воспитывались не в хозяйском доме, а в джунглях среди мартышек, – с достоинством сказал он и забрался на стул, чтобы повесить на ель пряник в форме солнца.
А Октавия поманила Данте за собой. Пролетев через первый этаж, они вышли на задний двор и наткнулись на мужчину и женщину, что стояли под кроной цветущей жакаранды.
– Я так и думала, – вздохнула Октавия. – Я ошиблась с датой.
Они подлетели ближе. Чёрные волосы девушки покрывали цветки жакаранды, точно она прибыла из страны снегов. Её мрачная красота урождённой испанки напоминала человека, которого Данте не хотел бы видеть никогда, – Кларису, женщину-кошку. Высокая и статная, она была одета в тёмно-бирюзовое платье со стомакером и юбкой, перехваченной сзади бантом. Мужчина выглядел старше и почти касался головой кроны дерева. Алый камзол; белая рубаха с кружевными манжетами; широкие, до колен, штаны и сапоги из кожи буйвола – костюм его походил на одежду богача, но смуглое, немного обветренное лицо, бородка, заплетённая в косичку, и крючковатый кинжал на бедре выдавали в нём грозу океанов.
– Послушайте, Виситасьон, не знаю, когда мы увидимся снова. Завтра я отплываю из этих краёв. Меня ждут острова Вест-Индии [1], – шепнул он, по мнению Данте чересчур пафосно.
Девушка всхлипнула.
– Ах, как мне жить без вас, Иберио?! Я так мечтаю, чтобы вы забрали меня с собой навсегда! – схватив его за руку, она прильнула к ней губами. – Вы не представляете, как мне осточертели этот дом и отец с его претензиями, и мама с её помешанностью на чистоте и манерах! «Вы должны вести себя, как благочестивая сеньорита, Виситасьон! – гадливо передразнила она кого-то. – Посещайте церковь и молитесь. Соблюдайте тысячи правил. Занимайтесь с учителем хороших манер, с учителем танцев, этикета, языка веера и языка цветов». Зачем? А никто не знает. Так принято, выполняйте. Я живу, словно в клетке, откуда не могу вырваться. Ах, Иберио, вы для меня всё! Вы – свобода, которой я лишена, моя единственная отрада в этом мире, – и она, встав на цыпочки, поцеловала его в губы.
Мужчина поддался больше снисходительно, чем влюблённо, будто сделал одолжение.
– Увы, Виситасьон, я обычный морской волк. Я состою на службе у короля и не могу забрать вас с собой в неизвестность. Моя жизнь полна рисков. Ничего романтического в ней нет, – ответил он с подчёркнутой грустью. – Вы привыкли к другой жизни, и всё, что я могу предложить, ах, увы, – это тайные встречи в дни моего возвращения на родину.
Он говорил нараспев, словно читал стихи, а Виситасьон смотрела ему в рот. Но интуиция Данте этому человеку не верила – не было в нём и толики чувств, только красивые слова.
– Но я не хочу тайных встреч! Мне этого мало! Я хочу… – порывисто воскликнула Виситасьон, но Иберио накрыл ладонью её губы.
– Не говорите так! Сами подумайте, если кто-то узнает о ваших встречах со мной, простым корсаром, ваша репутация будет погублена навеки!
– Не понимаю, почему всех так заботит моя репутация, – капризно надула щёки Виситасьон. – Я бы избавилась от неё с радостью! Ах, возьмите меня на корабль! – выпалила она громко.
– Что?
– Возьмите меня на корабль! Давайте уедем отсюда вместе!
У Иберио был такой вид, будто на него ушат помоев вылили. Он отвёл пронырливые, глубоко посаженные глаза в сторону и с минуту помолчал. Затем улыбнулся и выдал:
– Хорошо.
– Вы правда согласны увезти меня отсюда? – Виситасьон, почти взвизгнув, опомнилась и оглянулась – не слышал ли кто.
– Сегодня сочельник, день Адама и Евы. Отпразднуйте его с семьёй, дорогая, – слова Иберио звучали правильно, и не было в них дурного, но что-то в его манерах Данте не нравилось – этот человек вызывал антипатию. – А на рассвете приходите в таверну «Кашалот». Не забудьте вещи собрать, но не берите много. В Вест-Индии достанем вам обновок!
Он погладил её по голове, растрепав причёску, – на землю посыпались шпильки – и покинул сад, перепрыгнув через забор. Виситасьон стояла у дерева, глядя Иберио вслед, и щёки её алели.
Счастливая, она вернулась в особняк через кухню. В гостиной по-прежнему копошились слуги. Миновав их, Виситасьон взбежала по лестнице – бант на её платье развязался, и тонкая кисея волочилась за ней, как шлейф.
Октавия и Данте полетели следом. Удивительное ощущение, когда ноги не касаются пола, и ты паришь в воздухе – птица без крыльев.
Коридор на втором этаже отсутствовал. Его заменяла круглой формы комната, полупустая, за исключением цветастого ковра и четырёх канапе, обтянутых индийским шёлком. А по стенам располагались двери в жилые помещения.
Проникая сквозь каждую – большинство вело в спальни и комнаты отдыха, не менее чопорные и тёмные, чем сам дом – Октавия и Данте нашли Виситасьон.
В будуаре, обитом серо-вишнёвым бархатом, на воистину королевскую кровать была навалена гора одежды – открыв шкаф, Виситасьон выбирала наряды для путешествия на корабле.
Теперь, при свете трёхрожного канделябра, Данте рассмотрел её внимательней. Она действительно походила на ненавистную ему Кларису, но и отличалась от неё. Волосы длинные, немного вьющиеся, цвета сургуча; глаза крупные, жгуче-карие; лицо – надменное, но жила там и некая печаль, и горькая, будто тлеющая на углях теплота.
В дверях появилась другая женщина. Если бы не платье и чепец горничной, Данте решил бы: они с Виситасьон сёстры – с таким невероятным для служанки достоинством она вплыла.
– Сеньорита, что вы делаете? – она покосилась на груду платьев. – Мы же вчера, совместно с вашей маменькой выбрали для вас наряд к рождественскому ужину. Вы передумали надевать то великолепное лиловое платье? Ах, напрасно, сеньорита! Вы в нём ослепительно хороши!
– Оставь меня, Грасиэла, – Виситасьон вынула из-под кровати баул цилиндрической формы.
Служанка в недоумении следила за ней и, когда Виситасьон начала запихивать в баул дорожные платья, сорочки и ботинки для путешествий, воскликнула:
– Ах, не пугайте меня, сеньорита! Скажите правду, вы затеяли какую-то авантюру?
– Я уезжаю, Грасиэла. Навсегда, – шепнула Виситасьон, мечтательно прижав к груди клетчатую шаль. – Я уплыву на большом корабле, далеко-далеко… Что может быть прекраснее?
Прикрыв глаза, она закружилась по комнате, обнимая шаль, – та вторила её движениям, цепляясь бахромой за цветочные горшки.
– Погодите-погодите, вы что же, хотите сбежать с этим гнусным человеком? С этим головорезом, явившимся со дна океана, будто морское чудище? – всплеснув руками, Грасиэла подбоченилась, готовая воевать за честное имя хозяйки с любым, кто покусится на него.
– Не называй Иберио так! – топнула ногой Виситасьон. – Он не чудище. Он корсар, он служит Его Величеству!
– Это дела не меняет, – осталась при своём Грасиэла. – С разрешения короля или без – зариться на чужое добро, хоть на суше, хоть на воде – всё едино. Грабёж он и есть грабёж! И Бог всё видит!
– Ах, как ты не понимаешь, Грасиэла, я люблю его! – Виситасьон с размаху села на кровать, уронив всю одежду – ивовые прутья её панье громко хрустнули. – Из-за него я потеряла сон и покой. Когда он уплывает и не возвращается месяцами, я с ума схожу. А вдруг он попадёт в шторм или столкнётся с пиратским кораблём? У корсаров свои законы, свой кодекс чести, они плавают под знаменем короля, а настоящим морским разбойникам, пиратам, никакой закон не писан. Сегодня, когда Иберио предложил мне уехать с ним, я ни минуты не колебалась! Я вырвусь из этой клетки, что так гнетёт меня! И я буду счастлива, даже если утону в океане!
– Ничего с вашим Барракудой не сделается, – Грасиэла начала убирать раскиданную одежду в шкаф. – Дурные люди живучи. Умирают молодыми приличные да благородные. Вон весь город болтает, намедни карета Коста упала в овраг. Лошади взбесились и понесли, а у кареты колёса взяли да и разлетелись, и свалилась она с моста. Три дамы, что были в ней, сеньора Нативидад Коста, её нянька донья Хесуса и подруга сеньорита Клелия де Чендо-и-Сантильяно – все погибли, выжил один кучер. Выплыл из реки, а дам спасти не сумел, потонули они из-за своих безразмерных юбок. Вот что мода творит! А дамы ведь были благовоспитанные, честные, набожные. Сеньору Нативидад совсем девочкой выдали замуж за Ренцо Коста-младшего, сына хозяина издательского дома. Она и жизни-то не видала, как длинное платье надела, так сразу свадьба, муж, потом дети. А сеньорита Клелия ещё юная, девица на выданье. Родители её погибли, когда она и брат её младенцами были, бедняжки. Говорят, сын Фонтанарес де Арнау жениться на ней собирался. И вот такое несчастье приключилось. Хотя я так скажу, близкородственные браки – дело дурное. Потом дети рождаются хилые да болезные, помирают, ещё и говорить не научившись. Любому роду, каким бы благородным он не был, свежая кровь необходима.
– И зачем ты мне это рассказываешь? – закрыв дорожный баул, Виситасьон сунула его под кровать.
– Это я к тому, что гибнут неожиданно в основном люди хорошие, а такие, как этот ваш Барракуда, целы да невредимы остаются, хоть в шторм, хоть в чуму. Толстошкурый он, так что нечего и бояться, – и Грасиэла хлопнула дверцей шкафа.
К вечеру Виситасьон, надев платье из лилового шёлка с круглым панье, стомакером, украшенным золотыми пуговицами, и рукавами с воланами и кружевом, вышла в столовую.
Кроме Виситасьон, её брата Сельсо – юноши с волосами курчавыми, как у пуделя, – и их родителей: отца в напудренном парике и матери, ухоженной, чопорной, с виду лишённой эмоций, за столом никого не было. Канун Рождества семья де Видаль предпочитала проводить в своём малочисленном кругу. Они не посещали даже традиционную мессу, ограничиваясь ужином. Прислуживал им старичок-дворецкий, тот, что наряжал в гостиной ёлку. Вышколенный, с прямой спиной и идеальными манерами, он подавал то одно, то другое блюдо: жареную индейку, асадо, каштаны под французским соусом, фруктовые десерты с орешками. Виситасьон стойко выдержала трапезу с воздаянием хвалы Всевышнему, после чего все разошлись по комнатам в надеждах утром найти у ёлки подарки от Папы Ноэля.
Но Виситасьон ночью глаз не сомкнула, ходя по спальне из угла в угол. К рассвету, как и было условлено, она схватила баул и, с трудом его волоча, покинула особняк.
– Держись! – когда Виситасьон забралась в экипаж, Октавия взяла Данте за руку и они взлетели, подобно ветру. И вскоре уже сидели на крыше. Путешествовать на движущемся экипаже Данте ещё не доводилось. Забавно, главное не упасть.
Приехали они на окраину. Здесь не было жилых домов, только захудалые торговые лавочки и порт – о его близости извещал звон корабельных колоколов. Экипаж остановился у обшарпанной таверны. Деревянная табличка у входа гласила: «Путник, лишь с добрыми намерениями ты заходи в таверну «Кашалот»!».
Виситасьон, не задумываясь рванула туда, с усилием открыв дверь. А Октавия только головой покачала.
– И эта девушка станет моей невесткой! Разве приличная женщина ходит по таким злачным местам?
В таверне находились одни мужчины, пьяные и неопрятные – вся местная шушера: разбойники, что нападали на экипажи, кареты и горожан, оказавшихся на ночных улицах; гаучо, метисы, беглые преступники и корсары Его Величества Фернандо VI, а также пираты, выдающие себя за них.
Когда Виситасьон в полосатом дорожном жакете и юбке из тёмного сукна протиснулась в таверну, все посетители хором замерли – благочестивые дамы здесь были редкими гостьями.
Виситасьон стремительно подошла к хозяйке – очень высокой женщине, которая за деревянным прилавком-столом, прилаженным к камину, разливала горячительные напитки.
– Мне нужен сеньор Иберио! – заявила Виситасьон брезгливо.
– Что-о-о?! – прокричала хозяйка, наклоняясь так близко, что касалась носом щеки девушки. – Говори громче, ни черта ж не слыхать! Эти орут, этот бренчит! – она ткнула пальцем сначала в мужчин, которые за ближайшим столом резались в кости и горланили так, что балки под крышей тряслись, а потом в юношу-менестреля – тот, сидя в углу, играл на гитаре.
– Иберио, сеньор Иберио мне нужен! – повторила Виситасьон громче.
– Иберио? Не знаю такого.
– Он капитан корабля, корсар по прозвищу Барракуда! – вспомнила Виситасьон кличку своего возлюбленного.
– А-а-а, Барракуда! Так бы и говорила сразу. Он где-то тут ошивался совсем недавно, – хозяйка оглядела зал поверх головы Виситасьон. – Чего-то не вижу. Ну-ка, погодь, – водрузив на прилавок кружку с чем-то алкогольным – усатый пьянчуга мигом её схватил – она скрылась в дальнем помещении с криком: – Альбертина, плутовка эдакая, поди сюда! Ты где опять шастаешь, лентяйка паршивая?
Вернулась хозяйка быстро и с видом сконфуженным. Виситасьон нетерпеливо барабанила пальцами по прилавку, не снимая перчаток и не реагируя на косые взгляды мужчин.
– Помощница моя говорит, ушёл Барракуда, только недавно вот. Чуток вы разминулись.
– Куда ушёл, не знаете?
– С дочкой колбасника ушёл. Смуглая такая девица, наглая, что ворона уличная. Крус звать её. Колбасная лавка тут, неподалёку, рядом с лавкой зеленщицы и табачной лавкой. Эй, погоди! Ты куда? Хоть дослушай чего я говорю-то! – воскликнула женщина, но Виситасьон, подхватив юбки рванула к дверям. – Видали, как девки по Барракуде сохнут? – крикнула хозяйка игрокам в кости. – А он то с одной, то с другой, экий шельмец! Передерутся девки скоро, как пронюхают друг о дружке, только перья полетят. Сущий курятник! – и она рассмеялась.
Колбасная лавка находилась близко – через два дома на горизонте появилась табличка: «Мясо и колбасы от дона Макарио». Виситасьон решительно туда ворвалась.
Но в лавке никого не было. Девушка в нетерпении бегала по тесной комнатке, где на витринах лежали куски мяса, стейки и нарезка, толстые сардельки, тонюсенькие колбаски и внушительного вида колбасы, сырые и копченые, варёные и солёные, с приправами и без. Виситасьон от запаха морщила нос, но не уходила.
Наконец внутри лавки скрипнула дверь и в комнату вошла смуглая девушка, на ходу застёгивая блузу. А следом появился Барракуда – с распущенными длинными волосами и взъерошенной бородкой. Поймав девушку в объятия, он поцеловал её в губы. Секунда, и они оба замерли – Виситасьон пялилась в упор.
Барракуда смерил её и цилиндрический баул у порога взглядом молчаливо-снисходительным. Не прошло и минуты, как Виситасьон кинулась в бой. Цап! Схватила соперницу за волосы и начала таскать её по полу.
– Я тебя убью, дрянь! Будешь знать, как уводить моего мужчину! – орала она.
Смуглая девица кричала и барахталась. В конце концов, она чудом вывернулась и, схватив кочергу, зашвырнула её в Виситасьон. Попала в витрину. Град осколков засыпал пол колбасной лавки, заставив женщин остановиться. Барракуда равнодушно заплетал бороду в косичку.
– Ах, ты куропатка в шелках! Я из-за тебя витрину расколотила! Чего я родителям скажу? Они мне голову открутят и даже не спросят: «Крус, зачем ты это натворила?».
Выудив из разбитой витрины палку колбасы, Крус ею стегнула Виситасьон по лицу. Но та, поймав колбасу руками, потянула её на себя. В перетягивание колбасы девицы играли долго. Волосы их были всклокочены, одежда порвана, а от криков и оскорблений дрожала вся лавка.
– Тоже мне фифа нашлась, платье богатое нацепила, а ведёт себя хуже любой торговки! Паскудница, за мужиком бегает с вещичками, себя предлагает! – Крус наконец-то завладела колбасой.
А Виситасьон схватила блюдо с сардельками и, как снаряды, начала метать их в соперницу.
– Я твою лавку раскурочу! Не лезь к моему мужчине! Он мой! Иберио мой, ясно тебе, грязнуля?!
Барракуда молча и невозмутимо курил трубку, стряхивая пепел под ноги, но, когда Виситасьон, обезумев, добралась до осколка витрины и пошла с этим оружием на Крус, целясь ей в глаза, он зашевелился. Быстро пересёк колбасную, вывернул Виситасьон запястье и отобрал стекляшку.
– Ты защищаешь эту плебейку? – вскинулась девушка. – И это после всего, что было между нами?! А ты ведь обещал, что мы уплывём сегодня вместе на корабле!
Хлоп! Барракуда так стукнул Виситасьон по щеке, что она упала навзничь. По лицу потекла кровь.
– Так её, правильно! Её вообще убить мало! – радостно вскричала Крус.
Хлоп! Новая оплеуха пришлась на её лицо. И Крус упала рядом с Виситасьон с воплем: «А мне-то за что?!».
– За всё! Две глупые овцы! Хоть убейте друг друга, мне плевать! Вы мне не нужны, я знал женщин и получше! Не смейте меня делить! Я вам не торт!
Перешагнув через девиц, Барракуда покинул лавку. Соперницы валялись на полу, злобно сопя друг на друга.
– Он меня обязательно простит! – самоуверенно заявила Крус. – А тебя нет, аристократочка! Такие, как ты, настоящим мужчинам не нравятся! Не забудь папочке нажаловаться! Поглядеть бы, что он скажет, узнав, как его благовоспитанная дочурка по утрам в церковь ходит, а ночами бегает за Иберио Барракудой!
Виситасьон ответить не успела, хотя кулаки сжала, – в лавку вошли мужчина и женщина в огромных фартуках – родители Крус. Открыв дверь, они увидели разгром и ахнули, а потом задали трёпку обеим девицам. Крус отправили домой, грозясь выпороть хворостиной, а Виситасьон выставили на улицу и захлопнули дверь ей в нос.
– Как же я поплыву на корабле, я ведь вся растрепана?! – ныла она, сидя на пороге закрытой колбасной. – Какая невоспитанность! Семейка грубиянов! Выгнали меня, Виситасьон де Видаль! Выкинули, как хлам, и даже не извинились за свою дочь! Какие злые люди!
Данте не знал, смеяться или крутить у виска пальцем.
– Кажется, я чего-то не понимаю в этой жизни, – молвила Октавия, глядя на помятую Виситасьон, что стряхивала грязь с юбки. – Девушка благородного происхождения дерётся за мужчину, катаясь в пыли, как собака. Вопиющее неуважение к себе! И мой сын на ней женился! – она, негодуя, оттопырила нижнюю губу. – Ни один мужчина не стоит такого унижения. Это они должны за нас драться! Я смотрю, тебе весело, – осудила она ухмылку Данте. – Тоже любишь, когда женщины из-за тебя дерутся?
