Текст книги "Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)"

Автор книги: Daniel Morris

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Конец. Это точно конец.

Драко Малфой замер в чистейшем ступоре, не зная, что сказать, как себя повести. Вновь прощаясь с Грейнджер. С драгоценной своей жизнью прощаясь тоже. Все мысли разом испарились под взглядом внимательным – и отчего-то насмешливым. Так и убьет его, с насмешкой… Но Темный Лорд вдруг отвернулся, будто (снова совершенно нелогично) потеряв всякий интерес к рассекреченному и обезоруженному «Нотту».

– И ты здесь, Гарри Поттер, – прошелестел его голос, заставляя Драко вновь зажмуриться и сжать зубы. – Я знаю это. Неужели так и продолжишь прятаться от меня, как жалкий трус, коим ты, впрочем, и являешься?

Гермиона дернулась, но достаточно было одного его жеста, легкого движения, чтобы она замерла на месте. Поттер, разумеется, тут же явился взору заклятого врага – с детства избравшего его, до рождения еще уготовавшего ему и самому себе такую судьбу.

– Поттер, – снова сардоническая усмешка. Драко не понимал причин такого хорошего его настроения. Разве не должен он был немедленно избавиться от всех троих? – Прежде, чем мы начнем, хочу, чтобы ты знал: убить тебя тогда в Запретном лесу было лучшим моим решением.

– Пожалуйста, не трогайте их! – взмолилась тихо Грейнджер. – Я… согласна на любые условия. Все что угодно. Только, пожалуйста, дайте им просто уйти! Всем.

– Мы не уйдем без тебя! – храбро (и, честно говоря, совершенно по-идиотски патетично) воскликнул Поттер.

– Очаровательно, – темный волшебник скривился раздраженно, и не взглянув на Гермиону, что аккуратно прикоснулась к его рукаву. – Ты понимаешь, сколь абсурдно то, что ты предлагаешь? Разумеется, понимаешь, поскольку точно знаешь мои условия. Готова жертвовать собой, глупая грязнокровка, в очередной раз жертвовать. Ради чего ты переступаешь через собственный страх?.. Ты ведь так боишься вечной жизни и так пренебрегаешь страхом смерти…

– Отпусти ее! – снова Поттер. Лучше бы заткнулся, все прекрасно понимали (Драко, по крайней мере, точно знал), что эти увещевания совершенно бессмысленны. Но Темный Лорд все же ответил – будто и сам зачем-то тянул время, едко улыбаясь, наслаждаясь этим разговором, этой во всех отношениях жалкой пикировкой. Всем, черт возьми, было понятно, кто победил.

– Видишь ли, Гарри Поттер… Я не держу мисс Грейнджер. Спроси ее саму, – усмешка рассекла бледно-серое лицо.

Драко перевел взгляд на Гермиону. Она молчала, поджав губы, обняв себя руками. Не двигалась. Не ответила. Ничего, черт возьми, не произнесла! На ресницах ее все так же блестели слезы, но она не плакала. И даже не пыталась опровергнуть сказанное.

Лорд повернулся к Гермионе, и Драко проследил за ее взглядом: она смотрела на него странно, долго, беспокойно. Мятущийся взгляд этот совершенно не был ему знаком. Это все чертов крестраж, осколок его замаранной души… Как избавить ее от этого? Смогут ли они найти способ, если выберутся из этого ада? Крестраж. Но что, если дело было вовсе не в нем? Драко вдруг осознал это, всем своим существом прочувствовал, пережил эту мысль так, будто это было окончательной и бесповоротной истиной – что если причина этой перемены в ней была вовсе не в чужой душе, а в чем-то другом? Безнадежность затопила его, выплеснулась через край отчаянием. Захотелось вдруг послать все к черту. Трансгрессировать прямо сейчас (о, если бы он только мог), в ту же секунду, оставить их всех здесь на погибель, вернуться к родителям… Одному, без той, что стала его жизнью и светом, так безнадежно привязанная ко тьме… Немыслимо. Теперь и это тоже казалось немыслимым.

…Голоса и шум послышались вдруг на нижнем пролете, совершенно меняя вектор всеобщего внимания, рассеивая царившие вокруг обреченное оцепенение. Драко похолодел: один из голосов был донельзя знакомым, и быть здесь ему совершенно точно не полагалось. Что могло произойти?.. Это был его голос, точнее, тот, к которому он пытался привыкнуть как к своему все гребаное утро.

Тео… Что здесь может делать Тео?.. Сейчас?

На лице Темного Лорда на какую-то долю секунды отразилось замешательство, но он быстро пришел в себя – и это последнее, что увидел Драко перед тем, как земля ушла у него из-под ног, и он полетел прямо на начищенный паркет. Невербальное Инкарцеро от Темного Лорда (почему только сейчас?) сбило на пол и скрутило самыми настоящими, вполне себе материальными веревками по рукам и ногам, пенька пребольно врезалась в запястья и голени, и Драко не смог удержаться от болезненного стона. Поттер и Уизли, судя по всему, были в не менее неприятном положении, но Драко не было видно ничего, кроме потолка, подола гермиониного платья, какого-то мельтешения сбоку. Странно, но страх немедленно погибнуть куда-то исчез. Сердце заходилось в безумном беге, а адреналин заставлял системы организма работать на пределе.

Невероятно близко со свистом мелькнула вспышка – Мерлин, хватит на сегодня битв и дуэлей, пожалуйста! Пусть все закончится. Просто закончится… Кто послал заклинание и что это было, Малфой не понял.

– Милорд! – чей-то вскрик – похоже, Нотта-старшего. – Умоляю, милорд, молю о прощении… Мой сын…

Драко задергался, повернулся на бок и попытался приподняться – теперь ему было видно лестницу и Тео, появившегося в контровом свете и походившего теперь на какого-нибудь магловского святого. Но зачем он явился? Возможно, это было спасением. Может быть, Тео явился, чтобы спасти их всех, чудесным образом узнав, что они все – попались, а Грейнджер не просто не может, но и не хочет им помогать. Мучительно сложно было соображать. Драко, никогда не замечавший за собой фаталистских наклонностей, но теперь, кажется, успевший в одночасье смириться и даже опустить руки, никак не мог уразуметь, проанализировать возможный мотив бывшего однокурсника явиться сюда сейчас.

– Теодор, нет! Теодор! – отец его, кажется, стоял на коленях и о чем-то умолял – то ли сына, то ли Того-Кого-Нельзя-Называть. Что-то говорила Грейнджер, шептала вновь о чем-то… Но панически дрожащий голос Тео, пусть был тих, врезался в сознание отвратительно четко. (Знал ли он сам, что делает?.. Или остатки рационального мышления окончательно покинули его обуреваемый жаждой мести рассудок? Зачем он притащился сюда сейчас?!)

– Единственный способ уничтожить Темного Лорда… – о, нет. Остановись! Драко хотел закричать, помешать, но не смог, наконец, осознав ужасную правду, – нужно сначала уничтожить все осколки его души! И я не дам вам все испортить. П… Прости, Грейнджер. Ничего личного. Авада Кедавра!

– Нет…

Все вновь замедлилось, замерло. Драко сначала не поверил, оглушенный услышанным. «НЕ-Е-ЕТ!» – кричал кто-то, и звук был гулким, странным. Драко смотрел снизу – и с пола все казалось еще более сюрреалистичным. Темный Лорд, который со своим едким сарказмом никогда не лез в карман за нужным словом и был готов к любой неожиданности, сейчас молчал. Будто все это стало внезапным для него. Даже для него. Зеленая вспышка была совершенно реальной – она даже, казалось, искрила в своем жутком мгновенном полете. Проклятие – Драко видел – совершенно точно стремилось прямо в спину Гермионы, его так неожиданно и столь отчаянно обожаемой грязнокровки, точно между лопаток, но что-то произошло, потому что… Доля секунды, мгновение, которое невозможно было ухватить. Гермионы больше не было в поле зрения. Драко неожиданно увидел жуткие алые глаза, полыхнувшие отразившейся в них зеленью, и уловил резкое движение всколыхнувшейся черной мантии, белой руки, стремительной палочки, вдруг почему-то покатившейся по полу…

Драко не понял. Он ничего не почувствовал. Ему казалось, что он никогда в жизни больше не сможет чувствовать. Но Гермиона рухнула рядом с ним на колени, и она, определенно, была жива. Крик повторился, и Малфой запоздало осознал, что кричит, собственно, она сама. Внезапно обнаружив, что каким-то чудом способен шевелиться, Драко вскочил на ноги и едва не споткнулся о лежащего на полу… кого?

Быть не может…

Он почему-то мало что запомнил из происходящего в тот момент. Голоса, неожиданно много голосов, топот ног по натертому мозаичному паркету. Лица и маски, палочки, возгласы ужаса. Паника. Ее оглушительный крик. Заклятия, вдруг прорезавшие ясное зимнее утро, вспышка за вспышкой. Знакомые и незнакомые лица и голоса. Бледные тонкие руки, трясущиеся плечи. Лежащий на полу, он… Как глупо получилось. А Грейнджер сидела над ним и плакала. Удивительно.

«Малфой, ты…» – кто-то звал его, но он забыл, что нужно откликнуться. Это была не Грейнджер. Ведь если бы это была она, то он бы… «Нам нужно найти Нагайну, Гарри…» – это Уизли. Нотт уже куда-то исчез, его и его отца не было заметно во всеобщем гвалте и суматохе. «Уходим, я сказал», – рявкнул Поттер. – «Давай же, Малфой. Давай…». Трансгрессировать. Точно, они хотели, чтобы он вытащил их отсюда. Вытащил… Главное, забрать ее. Навсегда. На веки вечные. И не выдать себя. Почему это каждый раз так больно?.. Начать все с начала. Ему не впервой начинать с начала. Трансгрессировать. Куда? Кажется, он думал, что старый дом Уизли – подходящее место. Как и Дуврский замок. Дувр навсегда подарил ему чувство полета. Переместиться. Прекрасно. Прекрасно, как и… как и в Хогвартсе. Хогвартс всегда был его домом. Хогвартс с его башнями, Запретным лесом и Чёрным озером. С его тайнами и загадками, которые он сумел разгадать. Все до одной.

Комментарий к Глава 38. Le roi est mort…

Красота от Franke winni: https://ibb.co/pRjf8D4

Писала под: Death Stranding OST – Strands

Простите мне долгое молчание, друзья. Следующая глава – последняя.

========== Глава 39. …vive le roi! ==========

«Однажды вечером я начал незаметно любить. Любить не женщину, не мать, не брата или сестру. Я начал любить вообще, в виде готовности к любви…»

Не-ет! Все не то. Схватила с полки другую и открыла наугад.

«…Любовь к Лабонно – это озеро, которое нельзя вместить в сосуд, но в котором омывается моя душа».

Черт!

Захлопнула книгу с яростью, отшвырнула куда-то в угол и моментально пожалела об этом (книги уж точно не были виноваты в болезненном разладе с самой собой), но Тагор каждой своей прочувствованной строкой, каждым словом напоминал ей о том, о чем она поклялась забыть. Озеро, ну надо же… (А вот приступам неконтролируемого гнева, очевидно, суждено остаться с ней навсегда).

От глухого удара – книга приземлилась аккурат возле ножки кровати – Нагайна, до того мирно спавшая на шерстяном клетчатом пледе, вздрогнула и зашипела, и Гермиона вновь мысленно чертыхнулась.

– Прости, прости, дорогая, – прошептала она, протягивая руку, чтобы успокоить змею. – Все равно уже просыпаться пора. Ты же знаешь, сегодня тебе никак нельзя остаться…

Рассерженное шипение заставило закатить глаза. Ну и характер! Но верно, обострившаяся интуиция не подводила – сегодняшний день ощущался как-то иначе, выбивался из ряда идентичных странным предчувствием, и это не имело никакого (или почти никакого) отношения к предстоящему визиту.

Нагайна снова сердилась, это было ясно; разве что кольца не начала раскручивать на своем – а точнее, гермионином – клетчатом пледе, аккуратно лежащем в изножье кровати. По какой-то причине она облюбовала его и периодически спала там днем, ночью уползая куда-то в подпол, очевидно, чтобы поохотиться. У Гермионы редко возникали претензии к ее присутствию – в конце концов, Нагайна была совершенно самостоятельной и никогда не доставляла проблем соседям (каким образом огромная четырехметровая змея умудрялась перемещаться по многоквартирному дому незамеченной, оставалось для нее отдельной загадкой). Конечно же, иногда они ссорились, и причина их разногласий чаще всего крылась в одном и том же: Нагайна ненавидела те редкие случаи, когда в квартиру заглядывал кто-либо посторонний. Она, как оказалось, вообще терпеть не могла чужой компании (и стоит сказать, что Гермиона в какой-то момент начала быть с ней в этом солидарной), очевидно, считая каждого посетителя потенциальным, но несостоявшимся ужином. В прошлый раз в гости наведался Гарри, и Нагайну пришлось выпроваживать практически силой – буквально спихивать с кровати. Ничем хорошим это, конечно, не кончилось – Гермиона потом искала ее по всему Блумсбери. Маглы были, должно быть, в ужасе – змея могла и сожрать кого-нибудь ненароком; да и сама находилась в опасности в городе с более чем семью миллионами человек! Гермиона терпеть не могла, когда Нагайна обижалась. Их отношения не были легкими, и в то же время она больше не представляла своей жизни без змеи, привязавшись к ней всей душой. Ха.

Как и всегда, весь вечер она провела за чтением, просидела на полу возле кровати, обложившись книгами и, конечно, совсем забыв о времени. Обычно она читала самозабвенно, стараясь увязнуть в текстах, смыслах, рифмах или формулах. Было все равно, что читать – все что угодно, лишь бы не тонуть в воспоминаниях и неосознанных попытках нащупать в самой себе чужое присутствие. Постоянное присутствие. Он всегда был рядом. Но именно сегодня тексты попадались сплошь не те, а вишенкой на торте стало вот это – неизвестно откуда взявшийся в ее тщательно и любовно собираемой личной библиотеке Тагор.

Небольшую комнатку в мансарде постепенно заполняли тени, и Гермиона, взмахнув палочкой темного дерева, задумчиво наблюдала за тем, как одна за одной в воздухе загораются свечи. Машинально достала очередной фолиант из стопки и расположила на коленях, открыла титульный лист, принялась бездумно перелистывать страницы. Никакой внешний свет не может заставить отступить тени, поселившиеся в душе.

Как же не хотелось говорить с кем-то этим вечером. Делать вид, будто она рада. И Нагайна так очаровательно пригрелась, вновь успокоившись и опустив голову с кровати на гермионино плечо… Черт, ну почему ему вздумалось прийти именно сегодня?..

Они не виделись с Драко уже чертову уйму времени; по правде сказать, столько, что теперь она и сама не знала, готова ли к этой встрече. Прошло так много, что, когда он в короткой записке объявил, что заглянет «на ужин», она сначала не поверила своим глазам. Потом разозлилась. Но в итоге не посмела отказать – ему и самой себе.

А отказать очень хотелось. Гермиона убеждала себя, что за те месяцы, что они не виделись (с того самого дня!), ей стало совершенно наплевать на Драко Малфоя, и эфемерная, в самом деле ничего не значащая надежда на дружеские отношения (черт, хотя бы на один разговор!) с человеком, волею судьбы ставшим ей на время близким, рассыпалась в пыль. Но в действительности ловила себя на странном ощущении, посещавшем ее крайне редко, но отравлявшем относительно спокойное существование последних месяцев: она была обижена – на него ли, на обстоятельства, не все ли равно. Со временем тот удивительный порыв его стал казаться чем-то невозможным, несуществующим, однако факт оставался фактом – именно Малфой забрал ее, рыдающую над мертвым, из плена собственного дома. Гермиона очень смутно помнила, что именно происходило тогда, как, куда и сколько раз они переместились, кто и что говорил, была ли за ними какая-нибудь погоня… Почему-то в какой-то момент перед глазами вновь возник Дувр – те самые меловые скалы, подтачиваемые извечным ветром и волнами (по всей видимости, Малфой испытал слишком сильный стресс и совершенно забыл, куда трансгрессировать), за ним – Хогсмид и лишь потом – Тинворт, но оказавшись на мокром прибрежном песке, они обнаружили, что Драко с ними больше нет. Тогда Гермиона, поглощенная смятением и горем (личным, ужасным, иррациональным), не придала этому ни малейшего значения. Но Драко не объявился ни на следующий день, ни через неделю. Ни через месяц.

«Темный Лорд повержен!» – кричали отовсюду заголовки газет. «Он пал, погиб, убит!» – шептались в пабах и на улицах. Все верно. Так оно и было.

…Она тогда почти не выходила из отведенной для нее комнатки в «Ракушке», все лежала и смотрела в потолок, осознавая, беспрерывно размышляя, стараясь вытащить себя, наконец, на поверхность из сумрачной пропасти. Она не плакала больше. Она думала о прошлом, будущем и смерти, о страхе, безрассудстве, рациональности и храбрости. И почему-то о Драко. Она не замечала за собой подобных мыслей раньше. Всему виною был, очевидно, его странный поступок, совершенно выбивающийся из образа «типичного Малфоя»: ведь невозможно было поверить, что он явился туда за ней! Рискнул жизнью, только чтобы вызволить вечно презираемую им «грязнокровку». И то, что он… Точнее, то, что Драко увидел в мэноре… Он, разумеется, был разочарован в ней до глубины души; так сильно, что теперь не хотел даже видеть. И она не могла его винить. Не должна была. Но обида, колкая, ядовитая, разливалась по венам все равно, против ее воли. Он же прекрасно знал! Он, Драко – не Гарри, не Рон, а именно Малфой знал (или должен был знать!) о том, каково ей было все это время…

Мысли эти перемежались с терпкой горечью о случившемся и невозможном, о разбитых надеждах на неизвестное и о том, чему никогда не суждено было произойти. О том, чего нельзя было допустить и чему противостоять. Гермиона справлялась с собой с трудом. Его душа так глубоко пустила корни, что это не могло пройти бесследно.

Конечно же, сразу стало ясно, что ничего не получилось. Ее план (Мерлин, это было, кажется, в прошлой жизни) с треском провалился, но ту ночь у камина она запомнила навсегда, уже несколько раз порывалась наложить Обливиэйт на саму себя (ах, как это было бы прекрасно – забыть обо всем!). Теперь он точно был мертв, Гермиона своими глазами видела, как он – всегда безупречный, непоколебимый и высокий – осел на пол, повалился так совершенно… по-человечески. Упал некрасиво, глупо. Глупо хотя бы потому, что никогда не собирался умирать. Она прекрасно помнила это мгновение – единственное мгновение, миллисекунду, когда в его глазах отразился ужас, первобытный страх, но не за себя – за нее. Его движение – защитить! – было абсолютно рефлекторным, она поняла это сразу, в отличие от не поверивших своим глазам свидетелей. Все произошло слишком быстро, он оттолкнул ее с траектории смертельного проклятия и сам же попал под него – совершенно случайно! Не могло быть иначе. «Тот-Кого-Нельзя-Называть сошел с ума», – бормотал Рон потом, в «Ракушке», глядя в пол, когда Гермиона все же собралась с силами и решилась на первый и единственный полуоткровенный разговор с друзьями. – «Он спятил, он спас тебе жизнь». Гермиона усмехалась сквозь слезы. Возможно, это мгновение, напротив, могло бы стать единственным в его жизни, когда он был нормальным. Могло бы. Но не стало. Случайность. Глупая и смешная.

Столько поставить на нее, пленницу-грязнокровку, столько планов построить и… почувствовать столь многое, испытать все это, совершенно человеческое и настоящее… чтобы потерять под случайным проклятием! Он не жертвовал собой; по крайней мере, ненамеренно. Тем более ироничным казалось произошедшее. Но для нее, для Гермионы Грейнджер, это стало куда более личным, всеобъемлющим, предопределяющим. Смерть – это приключение, говорил когда-то Гарри, неосознанно, должно быть, повторяя слова классика. Для него смерть могла быть приключением в самом полном смысле этого слова, но стала ли? Она не знала. И не желала знать.

На «техническую сторону вопроса» отвлекаться не хотелось, и непрошенные мысли эти Гермиона гнала от себя вполне намеренно, каждый раз обещая себе подумать об этом когда-нибудь в другой раз. Она понятия не имела, что стало с ним на самом деле, но точно знала одно: осколок его души никуда не исчез. Иногда ей даже чудилось, будто он сам темной тенью стоит за ее спиной, но в действительности он оказывался не больше, чем миражом, мороком. Кошмаров больше не было, остались одни ощущения сродни фантомной боли. Лишь изредка просыпалась среди ночи со смутным предчувствием грядущего. А еще – видела бесконечные коридоры мэнора. Портреты. Спальни. И Драко.

О Малфое она услышала неожиданно и, как назло, именно в тот момент, когда решила для себя, что отныне и навсегда вся эта история должна остаться в прошлом. Узнала из газет спустя месяцы: каким-то непостижимым образом с него были сняты все обвинения, и даже более того – Малфой неожиданно для всех оказался на серьезной должности в Министерстве и стремительно поднимался по карьерной лестнице еще выше. Он вернул себе фамильный дом, привел его в порядок и жил там, по слухам, в полном одиночестве: родители его почему-то так и не вернулись с материка. Периодически младший Малфой устраивал благотворительные вечера, перечисляя баснословные суммы с личного счета в пользу пострадавших от режима Волдеморта. Гермиону Грейнджер туда никогда не звали (хотя, справедливости ради, стоило отметить, что она и сама бы ни за что не вернулась в мэнор). Гермиона верила, что ей наплевать, но каждое упоминание его имени в газетах ранило не хуже пресловутого «Хлыста»: по какой-то таинственной причине она думала о Драко чаще, чем хотелось бы. В душе она тешила надежду, что случившееся сблизило их, но ошиблась, и это было отчего-то больнее, чем ей представлялось.

Вообще-то Гермиона оправилась довольно быстро, по крайней мере, именно так сочли окружающие. Однажды, примерно спустя две недели после возвращения, она просто вышла из комнаты: спокойная, собранная, даже веселая. Друзья, казалось, были ей рады, но она никого не подпускала к себе близко; Гарри отнесся к этому с пониманием, а Рон оказался менее чутким, что, впрочем, вполне можно было понять – в конце концов, то, чему они стали свидетелями, не могло остаться незамеченным и пройти бесследно. Гермионе вовсе не было все равно, но и с собой она ничего не могла поделать: в присутствии друзей она теперь постоянно чувствовала себя… неправильно, странно. Лишней. Чужой. Постоянно погруженной в неуместные, совершенно незаконные мысли. Но нужно было жить дальше. Принимать новые правила, существовать в новом мире. Без Темного Лорда. В мире, где официальное место Героя (переплюнув даже самого Гарри) занимал теперь Теодор Нотт. Он, Пожиратель Смерти, был полностью реабилитирован не только как избавивший мир от Того-Кого-Нельзя-Называть, но и не замешанный ни в одном из официально открытых дел или известных преступлений, совершенно чистый перед Авроратом. Джинни он официально представлял публике как свою спутницу и подругу; поговаривали даже, что она носит гордое звание его невесты, хотя никаких предложений он ей не делал. Она была счастлива, а Нотт с распростертыми объятиями принят в доме Уизли, хотя они с Джинни больше практически там не появлялись. Только Гарри и Рон по-прежнему были настроены удивительно единодушно – скептически. А Гермиона приложила все усилия к тому, чтобы видеть новоиспеченного освободителя только на колдографиях в «Пророке».

Она так и не поняла, зачем он это сделал. Как решился на это. Почему именно он?.. Гарри пытался объяснять это желанием отомстить, обещаниями, данными Джинни, но все звучало странно и неубедительно.

А вот Нотту-старшему избежать наказания не удалось: ему дали полтора года Азкабана перевесом в один-единственный голос, и даже заслуги сына перед всем магическим миром не помогли ему. Примерно в ту же неделю – «неделя судов», так прозвали ее обитатели «Ракушки», которые с интересом следили за происходящим и часто узнавали обо всем «из первых рук» и заранее – им сообщили новость, от которой Гермиона не могла не испытать тайного облегчения: Антонин Долохов получил условный срок. Никто не имел и малейшего понятия, как именно ему это удалось, сколько и кому он заплатил и чьим протеже оказался, но факт оставался фактом: каким-то образом Пожиратель Смерти сумел доказать, что все это время (долгие, долгие годы!) находился под Империусом. Кингсли, временно, до выборов исполнявший обязанности Министра, рвал и метал, но сделать ничего не мог.

Сама Гермиона тоже не сумела избежать всеобщего внимания. Первое время – как только пришла в себя – она намеренно старалась как можно чаще появляться на публике, даже дала комментарии «Ежедневному Пророку». К слову сказать, все они были абсолютной ложью. Она лгала о том, что ее держали в плену, морили голодом и мучили. Она лгала о причинах своего похищения, честно глядя в глаза журналистам, дрожащим голосом рассказывала о том, чего никогда не было: о допросах, пытках, выведывании планов «Ордена Феникса» и местонахождения Гарри. Ее спрашивали о Пожирателях, причастных к творившемуся беззаконию, но она ни разу не назвала ни одной фамилии. Только лорд Волдеморт, во всех ее рассказах виновным представал только он один. «Простите, это от счастья» – говорила она каждый раз, когда ее спрашивали о гибели Темного Лорда, и действительно смахивала выступившие на глазах слезы. Ей верили, и очень скоро ее стратегия сработала: Гермиону Грейнджер оставили в покое.

Всей правды она не сказала даже друзьям, однако сочла нечестным держать их в полном неведении. Такой разговор – по-настоящему личный, пусть и не совсем откровенный, – состоялся лишь единожды, и инициировала его она сама. Гермиона постаралась убедить их в банальном – в том, что с ней все в порядке, что она держится, и все, что ей нужно, – это немного времени, ведь такое продолжительное влияние на столь тонкую материю, как душа, не лечится никак иначе. Что она остается собой и по-прежнему любит их. Что она испытывает облегчение от того, что Темного Лорда больше нет. …Вопрос о том, чему они стали свидетелями в мэноре, так никто не задал, а Гермиона не нашла в себе сил поднять эту тему, повисшую невидимым, но весомым грузом на всех троих. Отношения с Роном были безвозвратно испорчены, и Гермиона, будучи откровенной с самой собой, видела в этом куда больше плюсов, чем минусов.

Она прожила в «Ракушке» недолго, вскоре вернувшись в опустевший родительский дом, но быстро осознала свою ошибку: там, в одиночестве, тоска настигала ее внезапно, да так, что Гермиона невольно заподозрила, что где-то рядом, очевидно, обосновались невидимые дементоры. Она решилась действовать, предпринять хоть что-нибудь. У нее было еще одно крайне важное дело, проблема, к решению которой захотелось приступить немедленно (кроме того, в теории она знала: верным способом вновь почувствовать вкус к жизни было не только время, но и смена обстановки). Не без помощи Гарри она собрала необходимые документы и специально созданным порталом переместилась в Австралию, поселившись недалеко от дома забывших ее родителей. Никогда прежде не бывавшая в Австралии, Гермиона так и не сумела в полной мере оценить и насладиться красотами природы незнакомой страны. Впрочем, отвлекаться ей вполне себе удавалось, даже несмотря на то, что неизъяснимая внутренняя тоска так больше никогда и не отпускала ее. Родителям она представилась новой соседкой. Дружелюбной. Периодически неспособной сдержать слез при виде мистера и миссис Грейнджер. Она готовила невкусные пироги, лишь бы был повод заглянуть к ним в гости, рассказывала о своей выдуманной жизни, слушала и их истории – не менее выдуманные. И снова много размышляла, стараясь занять себя насущными вопросами. Чтобы вернуть память родителям, нужно было связаться с врачами из Мунго и, дополнительно, с невыразимцами – заклинание Забвения считалось практически необратимым, и только это «практически» давало маленький шанс на то, что все еще возможно исправить без ущерба для здоровья и психики. Но маглами никто заниматься не хотел, и даже личное участие Гарри почему-то не помогало делу сдвинуться с мертвой точки. Переключившись на новые проблемы, Гермиона чувствовала, как старые постепенно отходят на второй план, но знала: сама она изменилась слишком сильно, необратимо. По вечерам она гуляла по Байрон-Бей, и пусть это даже близко не было похоже на туманный Ла-Манш, она не могла выкинуть из головы гребаный Дувр и полеты над ледяной водой. «Жить дальше» не получалось, несмотря на все старания.

Потом случилось это неожиданное письмо (официальное, прямо из Министерства!), принесенное яркой тропической почтовой птицей и полоснувшее сознание неожиданной радостью: неизвестный отправитель с незнакомой фамилией (который, тем не менее, ссылался на некоего доктора Сметвика) обещал ей квоту на возвращение памяти родителям, но мероприятие это требовало личного присутствия – ей нужно было вернуться и соблюсти ряд бюрократических формальностей. Гермиона международным порталом переместилась так быстро, как только смогла, несмотря на все свои осознанные и неосознанные страхи вернуться «в прошлую жизнь».

Все, разумеется, оказалось не так просто. Гермиона ужасно злилась, чувствуя себя героиней жуткого кафкианского романа: все вокруг разводили руками, отправляя ее в самые разные инстанции, и никто не мог предложить хоть сколько-нибудь четких инструкций, пока она, наконец, не вышла на одного из сотрудников Отдела Тайн, подтвердившего, что квота действительно выделена. (К слову сказать, неизвестного адресанта никто так и не смог опознать, хотя письмо с министерской печатью было признано подлинником). Но необходимое заклятие для возвращения памяти конкретным людям требовало разработки. И времени.

И она принялась ждать. Смутно, медленно но верно возвращаясь к самой себе.

Очень удачно подвернулась новая квартирка – и находилась она совсем недалеко от Министерства. Маленькая, но уютная, она состояла всего из двух небольших помещений – комнаты-гостиной да спальни с эркером. Гермионе казалось, что где-то в подобной комнатке, должно быть, располагалась детская семейства Дарлингов из обожаемой ею книги Джеймса Барри; она давно повзрослела, но – какая ирония – точно так же искала чужих теней в темных углах, а находила их в собственной душе. Каким же было ее удивление (и радость, запредельная, исступленная), когда однажды на своем придверном коврике она обнаружила Нагайну! Змея поселилась где-то под полом (ни дать ни взять василиск в подвалах Хогвартса), и для Гермионы было настоящей загадкой, каким образом за все это время она ни разу не попалась соседям.

– Пора, милая… – прошептала Гермиона, возвращаясь в реальность из воспоминаний о последних месяцах и прикасаясь щекой к змеиной морде. – Я не могу пустить тебя в постель сегодня. Если он увидит, то заподозрит… А этого нам совершенно не надо, ты же понимаешь? Не упрямься, пожалуйста!

Змея взглянула выразительно и попробовала воздух языком. Уходить она не желала, но – невероятно – все же медленно и плавно сползла с кровати и, не взглянув на Гермиону, скрылась за дверью.

…Стук в дверь заставил вздрогнуть. Что-то шевельнулось внутри неясной тревогой, но темная тень, мелькнувшая, как всегда, на периферии зрения (или сознания?), просто почудилась ей. Все это, как и всегда, происходило внутри. Все это жило в ней, прочно вплелось, поселившись навеки, и самым противоестественным было то, что Гермиона свыклась с его присутствием.