Текст книги "Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)"

Автор книги: Daniel Morris

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Волшебница перелистнула страницу, а потом раздраженно захлопнула «Египетские проклятия». Читать не получалось, она слишком устала. Откинув голову на спинку кресла, прикрыла глаза. Вот бы Нагайна догадалась приползти…

Со змеей у них царило абсолютное взаимопонимание, если не сказать больше – настоящая любовь, насколько это чувство доступно было рептилии, и она значительно прогрессировала после того, как волшебница пришла в себя. Гермиона радовалась ей, будто старой подруге, скучала, если долго не видела, и это чувство, определенно, было взаимным. Нагайна, правда, проявляла его по-своему: несколько раз она приносила ей прямо в кровать тушки убитых животных – дважды это были крысы и буквально на днях еще какой-то грызун, названия которого Гермиона не знала. Она каждый раз взвизгивала от омерзения и, с трудом преодолевая рвотные позывы, левитировала трупики за окно. Змея же страшно обижалась и уползала восвояси с угрожающим шипением – и Гермионе потом приходилось искать ее по всему огромному дому, чтобы попросить прощения. Особенно запоминающимся оказался последний раз: избавившись от «подарка», девушка бросилась в коридор за стремительно уползающей четырехметровой красавицей, нагнав ее у каких-то дверей. Опустившись на пол, она долго шептала извинения и нежные слова, поглаживая ее по плотному чешуйчатому туловищу, как вдруг двери распахнулись, и только тогда Грейнджер поняла, что снова оказалась в том же самом месте, где однажды в одной простыне, только очнувшись, искала своего Лорда. По всей видимости, у Пожирателей Смерти как раз закончилась очередная сходка, и они, выходя по одному, по двое, смотрели на открывшуюся картину кто со страхом, кто с неприязнью; а кто-то вообще старался спрятать взгляд, лишь бы не видеть этот странный тандем: внушающую первобытный ужас смертоносную рептилию и юную девушку в шифоновом платье. И только в глазах Темного Лорда, что вышел вслед за остальными, она могла поклясться, промелькнуло что-то, растекшееся в ее сознании патокой странного довольства. Он прошипел что-то на парселтанге, и Нагайна тихо отвечала ему, высовывая раздвоенный язык.

Сбежать бы к белым скалам, найти бы друзей, пусть бы все было как прежде…

Гермиона с немалой долей вины чувствовала себя избранной, особенной. Звучало ужасно, но было правдой: столь долгожданные занятия магией с лордом Волдемортом превзошли ее самые смелые ожидания.

Она никогда не думала об этом в таком ключе, но в какой-то момент поймала себя на крамольной мысли: она была благодарна темному волшебнику, и благодарность эта всходила в ее душе крохотными ростками принятия. За возвращенную палочку (и пусть это оказалось всего лишь точным исполнением настоятельной рекомендации колдомедика – он сказал, что магия поможет ей быстрее поправиться; и верно, она чувствовала себя прекрасно и немного иначе, а, впрочем, даже с этим вскоре свыклась), за второй шанс (и она вовсе не обещала себе и ему, что больше не попытается сбежать) и, конечно, за возможность тренироваться с ним, за все те бесценные знания, которыми делился Темный Лорд с юной волшебницей, за то, что предоставил некоторую свободу – в передвижениях по дому, в том, что не препятствовал ее внезапно проснувшемуся желанию привести в порядок особняк, в котором они все обитали. Невольно она вспоминала самое начало своего «заключения» в мэноре, то чудесное нежное лето, звенящую, яркую осень, калейдоскопом промелькнувшие за окном ее спальни. Когда Лорд приходил в ее комнату и учил её окклюменции. То, что виделось ей тогда грандиознейшей из возможностей, оказалось крохотной каплей в океане, песчинкой в пустыне тех бесконечных знаний и умений, что на самом деле были ему подвластны (к слову сказать, к занятиям окклюменцией они больше не возвращались, но Гермиону это почему-то не беспокоило; на нее все равно не оставалось бы времени, а уже полученных навыков ей и так хватало, чтобы быть на голову выше любого из окклюментов, с кем она когда-либо сталкивалась… да и со сном проблем больше не возникало. Почти). Магия искрилась и расцветала на кончике ее палочки и в ее душе, и Гермионе казалось, что она, чудом очнувшись от смертельной раны, заново родилась, и даже более того: что она впервые по-настоящему живет.

Ей было странно, но легко; она тонула в какой-то туманной иллюзии, но была, наконец, свободна. И какое ей дело, что о каждом шаге ее докладывают хозяину его верные псы?

В какой-то момент Грейнджер поймала себя на жутковато-абсурдной мысли: какой глупостью со стороны Дамблдора было отказать Волдеморту в должности! Она мечтала бы иметь такого преподавателя по Защите от Темных Искусств. Он был действительно великолепен, умел объяснить, увлечь так, как не удавалось никому в ее жизни, и Гермиона слушала, слушала, затаив дыхание и открыв рот. Как и прежде, один только его ужасающий образ – глаза, особенно глаза на бескровном лице! – вызывал в ней противоречивые чувства, но теперь, чем чаще она видела Темного Лорда таким – живым, в самой естественной своей стихии, в магии – превалировало в них пугающее восхищение. О, как он говорил! Самозабвенно, любовно, страстно – о том, что так искренне любил: магию! Темный Лорд не умеет любить? Глупости. Он был влюблен в магию. Она была для него искусством.

Насколько глубоко он обосновался в ее душе, что она больше не чувствует его незримого присутствия, как раньше? Почему так тоскливо, если его долго нет рядом?… Не думать об этом, черт возьми.

Вечера же Гермиона просиживала в библиотеке, изучая подробности магических формул, зелий, историю упомянутых Лордом артефактов и локаций. Она счастлива была отвлечься. Она была искренне увлечена, и сама не заметила, как освоила целый пласт такой магии, к которой еще полгода назад боялась даже прикоснуться. Теперь это казалось таким естественным…

Только не думать, не погружаться снова в этот туман: что видел он в ее бреду, когда она в беспамятстве металась на малфоевских шелковых простынях?

Гермиона, несмотря ни на что, разумеется, скучала о свободе и о прошлой жизни. Едва она получила палочку, едва осознала, что никто не собирается отнимать ее, то снова непроизвольно задумалась о побеге, однако, Темный Лорд – проницательность или легилименция? – пригрозил, что уничтожит все, что ей дорого, если она совершит хоть одну подобную попытку, и начать обещал, конечно же, «со всей семейки предателей крови». Грейнджер тогда едва сдержалась от того, чтобы хмыкнуть с сомнением: он давным-давно уже сделал бы это и так, если бы знал, где они. Она искренне надеялась, что они в безопасности.

Пользуясь дарованной свободой, она все же несколько раз попробовала осмотреть высокие кованые ворота, проверить антиаппарационный периметр. Но – и вот он, парадокс – теперь от мысли о побеге ей становилось почему-то не по себе, и дело было вовсе не в страхе быть пойманной. Гермиона возвращалась в особняк, никем, кажется, не замеченная.

Она не могла не думать об этом. Все, что она могла, – это отвлекаться, но не думать было невозможно. Дело было вовсе не в искусном мастерстве колдомедика. Она ведь знала, что спасло ее. Осталось только сформулировать.

Гермиона Грейнджер больше не пыталась закрывать сознание в отсутствие Темного Лорда – не видела в этом смысла. Все равно он узнает обо всем, узнает, как и всегда – или от кого-нибудь из Пожирателей Смерти (вот как теперь – от Долохова), либо от нее самой: как несколько дней назад, когда заставил ее замереть у яркого камина, приподнимая кончиком палочки ее подбородок и аккуратно проникая в мысли, когда она ответила на какой-то его вопрос недостаточно четко. Неизъяснимая печаль иногда тревожила сознание и душу, и в такие моменты Гермионе очень хотелось его компании, как будто в нем и были ответы на ее вопросы, будто только так и можно было утолить эту щемящую тоску. Он знал об этом, но его это не трогало.

Иногда, как и прежде, во сне она видела знакомые белые скалы Дувра. И они дарили ей забытую надежду: она вспоминала тогда о Малфое, а затем – о сбежавших пленниках, о друзьях и Ордене, и сердце наполнялось теплом. Она не знала, что в этих скалах было Волдеморту. Для нее они имели свой смысл.

Все шло своим чередом. Казалось, что после странных событий, произошедших в этом же доме меньше месяца назад, все слишком кардинально изменилось, и, в то же время, было как будто совершенно прежним.

Темный Лорд больше ни разу не появлялся в ее спальне (по крайней мере, она его больше не видела). Иногда после тренировок, когда за окном уже мерцали синие сумерки, он зажигал камин и садился в кресло с высокой спинкой: просто смотрел в огонь, задумавшись о чем-то, так привычно пальцами поглаживая палочку, и Гермиона в какой-то момент поймала себя на том, что этот его жест действует на нее умиротворяюще. Она не решалась спросить, можно ли ей остаться. В той самой гостиной она больше его не видела. И сама туда не заходила.

Гермиона уговаривала себя не думать, но это было противно ее натуре. Тренировками Лорд загонял ее до смертельной усталости, и у нее просто не хватало времени на свои обычные самокопания и чувство вины. Она не рефлексировала, заставляла себя забыть: но если перед мысленным взором случайно восставало ужасающее белое лицо в тусклом свете рдеющих углей и длинные пальцы, сжимающие ее запястья до боли, если кожа снова покрывалась мурашками от живого воспоминания о свершившемся, о поцелуе, всколыхнувшем душу, то образ этот заставлял ее обмирать и трепетать, сводил с ума знакомым неясным томлением, и она, пугаясь, мгновенно прогоняла его усилием воли. Гермиона искренне старалась жить сегодняшним днем. Но многое отдала бы за то, чтобы знать, о чем он все-таки думает. Он – ее личное чудовище – больше никогда не прикасался к ней и пальцем, и даже когда отстраивал очередную ее дуэльную позицию, то действовал только при помощи волшебной палочки. Сам Лорд вообще не подавал виду, что между ними что-то происходило или могло происходить или что его хоть каплю волновало ее присутствие. Но иногда она ловила на себе его странный, испытующий взгляд, и отчего-то начинала волноваться.

Время текло. Утекало сквозь пальцы.

Магия помогла ей выжить. Магия. Та, что возникала из-за присутствия того, без кого теперь так сложно было представить саму себя, та же магия, что поразила ее тогда, в темной гостиной, незадолго до ее ранения. Та, что в нужной концентрации… могла бы объединить оставшиеся осколки?…

– Грнджр, – вырвал ее из размышлений чей-то надрывный шепот. – Гр…рейнджер!

Она открыла глаза и выпрямилась, стискивая в пальцах книгу и палочку. Перед ней стоял – снова, снова, она даже испытала ощущение дежавю – Теодор Нотт, в последнее время появлявшийся в поле ее зрения подозрительно часто. Лицо он старался сохранять бесстрастным, но выходило из рук вон плохо, и Гермиона без усилий считывала его беспокойство.

– Да?

– Слушай, Грейнджер…, – начал он, но почему-то сбился. – Э-э… у тебя кровь.

– А, да, забыла, – Гермиона, не поднимая руки, сделала легкое движение палочкой, приводя в порядок разбитую на тренировке губу. Надо же, так устала, что даже не вспомнила об этой мелочи.

Тео топтался на месте, не приближаясь и не зная, как начать разговор. Непривычно было видеть обычно надменного слизеринца таким: по всей видимости, его терзали какие-то мысли относительно нее, налицо был очевидный внутренний разлад или же он, как и остальные, внезапно стал ее опасаться, видя, сколько времени она проводит с Темным Лордом. Но Гермиона наблюдала за его потугами удивительно равнодушно. Ей и вправду было все равно.

– Я подумал, что тебе захочется это знать, – выдал Нотт, наконец, – Малфой спрашивал о тебе.

Девушка слегка подалась вперед.

– Да? И что же ты ему ответил?

– Правду. Что ты… э-э… вроде, пришла в себя.

– Прекрасно, – голос ее прозвучал прохладно. – Это все, что ты хотел мне сказать?

Гермиона встала и, намеренно игнорируя Тео, что следил за каждым ее движением, подошла к полке, куда вознамерилась положить книгу, которую все еще держала в руках. Ей хотелось спросить, как там Драко, в безопасности ли, почему не торопится исчезнуть – ведь это то, соплохвост его задери, что он должен был бы сделать уже давно, вместо того, чтобы шляться, скрываясь неизвестно где. А главное, какого черта Нотт вообще поддерживает с ним контакт, подвергая Малфоя опасности?! Но Гермиона промолчала. Ей не хотелось говорить с однокурсником, но тот почему-то совершенно не торопился уходить.

– Слушай, ты в порядке? – бросил он ей в спину. – Как ты вообще… после всего?

Гермиона резко развернулась и сжала в пальцах древко, а Пожиратель покосился на нее с опаской.

– В порядке ли я, Нотт? – ей вдруг показалось, что она может не сдержаться и проклясть его чем-то неприятным, но все же справилась с захлестнувшими на мгновение эмоциями. – В полном. Знаешь, извини меня, но… пошел ты, – да, кажется стало чуть легче. – В порядке ли я…

Тео казался шокированным.

– Да что на тебя на… он хочет вытащить тебя, ясно? Малфой хочет спасти тебя.

– Меня уже… спасли, – она сама поразилась тому, какой смысл на самом деле был заложен в эту простую фразу. Ведь это же было правдой. И она теперь точно знала, как именно это произошло! – Не надо рисковать собой ради меня. Я прекрасно справлюсь сама.

– Что-то не очень-то ты справляешься, Грейнджер, – голос его дрогнул. – Ты себя видела? Ты же… Нет, ты прекрасно выглядишь. Но ты…

Гермиона стиснула палочку.

– Видела. И мне наплевать. Все это не в последнюю очередь благодаря тебе, Нотт. Надеюсь, твоя совесть спит спокойно.

– Что? – он отшатнулся, как от пощечины, и лицо его посерело.

– Если бы ты дал мне уйти со всеми остальными, – прошипела она, поняв вдруг, откуда эта неприязнь к бывшему однокурснику, – все могло бы быть совсем иначе.

– Я не мог, и ты прекрасно это знаешь! – практически взмолился Тео.

– О, я знаю, – усмехнулась она.

О, нет, она ведь и вправду не могла винить его. Если бы он дал ей уйти вместе со всеми, она никогда бы не пережила того, что пережила. Она бы никогда не узнала этой тайны, переворачивающей все вверх тормашками, никогда бы не почувствовала на себе и не догадалась, что вместо того, чтобы уничтожать осколок чужой души, можно было бы просто… попытаться вновь сделать ее чуточку целее? Но как? И что ей делать теперь с этим знанием? Что-то вертелось в мыслях, назойливое, не дающее покоя. Что-то, что она упускала. И знает ли что-нибудь обо всем этом Темный Лорд?..

– Мне жаль, ясно? Что с тобой это произошло! Я не ожидал. Я не думал, что так будет. Но ты же в порядке, Грейнджер! И скоро тебе по… помогут!

– Ложка, как известно, дорога к обеду, – отрезала она. – А теперь извини, мне нужно идти. Я… кажется, кое-что поняла. Доброго вечера, Тео.

Гермиона выбежала из библиотеки, оставив Теодора стоять в полном недоумении. Что-то ныло в груди воспоминанием прошлой жизни. Она остановилась только у дверей спальни и сжала в руках палочку. Кое в чем Нотт был прав. Она действительно изменилась.

Комментарий к Глава 34. Своим чередом

Ты не похожа на нее,

И в этом тоже парадокс,

А ей давно уж все равно,

Где я бываю и о чем

Я вижу сны.

И сны уходят в океан

Под парусами, в синеву,

И никому не рассказать,

Порой ужасны как они

И как нежны. (с)

Потрясающая эстетика от Franke winni https://ibb.co/j8YhD2f

========== Глава 35. Рождество ==========

Комментарий к Глава 35. Рождество

Pitiful creature of darkness.

What kind of life have you known?

Фразы доносились до сонного сознания обрывочно, и вслушиваться в смысл совершенно не хотелось.

– …вообще-то эта истог’ия случилась довольно давно. Одна г’одственница по отцовской линии тогда служила в тг’уппе только что постг’оенного паг’ижского театг’а и, можно сказать, сама была свидетельницей. Тогда ставили «Фауста»…

Драко не слушал бредней красавицы-француженки, она весь вечер травила самые разнообразные байки одну за другой; Рональд за обе щеки уплетал остатки сочнейшей утки, приготовленной миссис Уизли, а Поттер сидел рядом и, подперев подбородок, сверлил тяжелым взглядом рыжую макушку роновой сестры, что внимала истории Флер Делакур с неподдельным интересом. Драко же казалось, что если он съест еще хотя бы горошину, то непременно лопнет.

Малфой был сыт. Впервые за черт знает сколько времени он мог сказать себе это честно, без лукавства: предрождественский ужин семейства Уизли превзошел все его мыслимые и немыслимые ожидания – еда была простой, но невероятно вкусной и сытной; не бургеры, конечно, но домашняя стряпня казалась теперь чем-то из другой жизни. Или же он просто устал, а тут, в маленьком коттедже на побережье, вдруг обрел какой-то давно забытый покой – тот, что ощущается только в детстве. Все, чего он хотел в данную минуту, – это улечься спать в своей маленькой спаленке, укрывшись цветастым лоскутным одеялом, слушая доносящийся из окна мерный шум прибоя, но пока было ощущение, что покидать гостеприимных хозяев по правилам этикета все еще считалось невежливым (Драко сильно сомневался, однако, что правила этим людям хоть сколько-нибудь известны). Он сидел в углу, на самом дальнем конце стола. Миссис Уизли настояла на том, чтобы Малфой присутствовал на ужине, несмотря на все его холодно-вежливые протесты: В Рождество нужно быть вместе. Ни одному из присутствующих не было позволено (настоятельно не рекомендовалось) отсиживаться в своей комнате, поэтому и Малфой, пусть нелюдим, но сидел за общим столом, стараясь не отсвечивать. Чувствовал он себя некомфортно, но к концу трапезы здорово расслабился. Обстановка была… располагающей.

Он проглотил собственную гордость в угоду чувству самосохранения и уже несколько дней жил в домике, скрытом Фиделиусом. Сам дом был небольшим: на первом этаже располагались гостиная-столовая и кухня, в которую можно войти прямо со двора; а на втором и третьем – спальни, хозяйская и гостевые (Малфою даже досталась собственная комната – маленькая, но уютная и чистая; Поттер сказал, что когда-то тут спали Гермиона и Луна, и теперь Драко не мог выкинуть эту информацию из головы, думая об этом каждый раз, когда утыкался носом в чистую наволочку). Казалось, на коттедж наложено заклинание невидимого расширения. Помимо Малфоя здесь жили Поттер, сами мистер и миссис Уизли, Рональд, мелкая Джинни; иногда появлялись еще какие-то люди, очевидно, члены пресловутого Ордена, а иногда вообще кто-то странный, но, судя по тому, насколько радушно здесь встречали посетителей, все были «свои» (не в пример тем «своим», что в былые времена посещали мэнор). Драко не спрашивал. Его приняли без комментариев, просто потому что Гарри и Рон за него поручились, подобрали, видимо, какие-то особенно трогательные, но едва ли правильные слова, и теперь миссис Уизли каждый раз смотрела на Драко (и это несмотря на Черную Метку, периодически горящую огнем на руке!) чуть ли не с жалостью – то еще испытание для его психики и гордости. Он вообще мало с кем общался, в основном сидел в комнатке, умирая от неловкости каждый раз, когда нужно было спускаться к завтраку или обеду. Ему казалось, что на него косятся, его презирают или жалеют (и неизвестно, что из этого стоило считать самым ужасным). Свободно, хотя, в общем-то, тоже без особого удовольствия, Малфой общался только с Поттером и Роном. Но им троим, по крайней мере, было что обсудить.

Тео он не видел уже несколько дней. Ситуация с младшей Уизли и Ноттом оказалась поистине удивительной, и страшно хотелось расспросить приятеля самому, так что Драко ждал случая, чтобы поговорить с ним лично, но случай этот все никак не желал представляться. Теодора, казалось, серьезно возненавидело все рыжее семейство, он был причиной раздора и постоянных скандалов между матерью и дочерью. Девчонка же периодически где-то пропадала, заставляя миссис Уизли сходить с ума; вестей от Нотта Драко больше не получал, а с Джинни разговаривать не хотелось – она бросала на него настолько презрительные взгляды, что становилось совсем уж неприятно. Интересно, как бы он представлял своим родителям пассию, которая заведомо совершенно бы их не обрадовала? А Грейнджер вряд ли обрадует мать и отца. Особенно, отца.

Сами Уизли теперь едва сводили концы с концами – то есть, видимо, то финансовое положение, что было у них раньше, считалось приемлемым, что называется, «еще куда ни шло» (тысячу раз «ха!»). Один из близнецов, потерявший брата в битве за Хогвартс, по всей видимости, пребывал в депрессии, но продолжал управлять своим магазинчиком. Прибыли было немного, и большую часть он отдавал родителям. Для мистера Уизли на любую нормальную работу путь был заказан, а для тяжелого труда он уже не подходил – сильно сдал после того, как его едва не убила Нагайна; да и невосполнимые потери легли на его плечи тяжким грузом. Как понял Малфой, немного денег анонимно подкидывал еще один из многочисленных рыжих отпрысков, тот, что, несмотря на фамилию предателей крови, все же работал в Министерстве (интересно, каким образом? открестился от семейства?) – и несмотря на всю анонимность, все прекрасно знали, откуда именно поступают деньги. (Стол этим вечером был накрыт на всех, и на предателя тоже. Но он к ужину так и не явился.)

Все семейство Уизли, кажется, с легкой руки Джинни, было осведомлено о «благородном» порыве Малфоя помочь Гермионе, но вопросов, к счастью Драко, никто не задавал; ему было плевать как там Поттер с Рональдом разбираются с чужими мнениями на этот счет, лишь бы его самого не трогали. Остальные же члены этого их Ордена, видимо, по-прежнему считали, будто спасение одного – слишком рискованная операция, не стоящая их усилий. Однако, сам план по вызволению Грейнджер оставался в тайне ото всех, и о подробностях его, насколько Малфой мог судить, не имел понятия никто в этом доме, кроме них троих (хотя, стоило заметить, что и сам Драко не представлял, где именно все это время варится Оборотное Зелье). «Час икс» неумолимо приближался, теперь счет шел на дни, и это вызывало у Малфоя легкий мандраж: растущее чувство паники дополнялось совершенно идиотской, странной нервозностью: ему казалось, что как только он увидит Грейнджер, то не сможет подобрать нужных слов. В его мечтах, которые он, наконец, позволил себе относительно грязнокровки, она, конечно же, сразу (не сразу, а как только они окажутся в безопасном месте) падала в его объятия и благодарила за чудесное спасение, немедленно проникаясь к нему нежностью и, очевидно, пылая от любви, но что-то подсказывало, что от ее благодарности до какого-никакого развития предполагаемых взаимоотношений (какими бы они ни были в дальнейшем) предстоял долгий, мучительный путь. И вот тут Драко натыкался на непреодолимую преграду: он даже не мог вообразить, что такого надо сказать заучке-Грейнджер, чтобы она… ну, восприняла его всерьез что ли. Ему вообще не доводилось в жизни думать ни о чем подобном – поклонниц было хоть отбавляй, и они сами прекрасно подбирали слова. Он даже попытался продумать речь, но ничего не выходило; все казалось глупым и бессмысленным. Поэтому Драко счел благоразумным сосредоточиться на технической части вопроса – на самом «чудесном спасении». Нужно было продумать и снова обсудить подробности плана, потому что у него в голове он превратился в кашу; тем более, что Нотт вообще был настроен довольно категорично: он, по понятным причинам, не желал, чтобы его внешность использовали для таких рискованных целей. А что если что-то пойдет не так?! – горячился он. Драко, который и должен был стать Ноттом и отыскать в собственном доме Грейнджер, не попавшись никому на глаза, в целом понимал его опасения. Не так могло пойти примерно все. Гораздо легче было быть Поттером и Уизли: они под мантией должны были найти и убить змею. А сам настоящий Нотт…? Просто заляжет на дно на это время. А если план провалится, то и на все оставшееся…

Двадцать четвертое выдалось странным. Поттер пришел днем и был ужасно зол. Оказалось, что он каким-то образом нашел того самого целителя из аптеки Малпеппера, который, кажется, имел отношение к лечению гермиониного ранения; Гарри следил за ним все утро, даже пробрался в Мунго, но оказалось, что медик не помнит ничего странного, никаких пациентов со смертельными ранами от проклятий в последнее время у него не наблюдалось. Он, по словам шрамоголового, вообще выглядел совершенно нормально, как будто вовсе никогда не имел никаких дел с Темным Лордом. Драко смотрел на кипящего Поттера и мрачно веселился. Целитель, похоже, отделался легким испугом и частичной амнезией. Повезло же! Значит, зачем-то еще нужен.

Оставшаяся часть дня пролетела быстро и практически без происшествий, и только одна мелочь испортила Драко настроение. Перед самым ужином в домике появился незнакомый высокий темнокожий мужчина в ярко-фиолетовой мантии. Малфой как раз зачем-то выходил из предоставленной ему комнаты и, к своему неудовольствию, услышал в обрывке разговора собственное имя, а еще – знакомые и отчего-то неприятные интонации, что показалось ему удивительным: он этого субъекта видел точно в первый раз.

– … с Драко Малфоем, – произнес Гарри Поттер, видимо, открывший гостю дверь и теперь как ни в чем не бывало болтавший с ним в прихожей. Малфой замер на верхнем пролете и прислушался.

– Ты сказал Малфой? Что здесь делает Малфой?! – пробасил неизвестный.

– Ему некуда пойти, – коротко ответил Гарри. Фраза, пусть и была неприятной, в целом казалась вполне нейтральной, не выдающей его истинных «благородных» намерений, которых он отчего-то стыдился. Малфой мысленно поставил Поттеру «зачет». А вот его собеседник в ту же секунду разразился руганью!

– Оплати ему отель! – ярился высокий. – Это ваш единственный оплот, что ты натворил, пустив его сюда?!

– Он на нашей стороне! – спорил Гарри, и Малфой снова поставил мысленную галочку защищавшему его Поттеру, хотя сам едва ли не трясся от злости. Что о себе возомнил этот незнакомец?!

– С чего ты это взял?

– Он помогает… Да и какая разница?! Он в розыске. Его все равно убьют, если найдут.

– Это не повод покрывать всякую шваль. Он бы не моргнув глазом убил тебя сам…

Не желая слушать дальнейших рассуждений о своей скромной персоне, Драко с силой хлопнул дверью, чтобы стоящие внизу это услышали. Эффект это возымело, неприятный разговор тут же затих, но настроение было безвозвратно испорчено. Впрочем, высокий, к радости Малфоя, на ужин не остался.

…Теперь же Драко, полусонный, сидел за почти опустевшим столом и определенно мог сказать, что «праздник» удался. Сейчас тут оставались только Билл и Флер, Джинни, Рон и Гарри: Флер теперь несла какую-то невообразимую околесицу про скорпионов и кузнечиков, а Рон что-то шептал на ухо Гарри, который по-прежнему не сводил глаз с Джинни. Мистер и миссис Уизли уже давно отправились спать.

Драко не слушал болтовни. Он много думал о несбыточном, думал с печалью, с надеждой. Признаться в этом себе было немыслимо, но… Драко какого-то черта очень нравились эти люди – все они, и никто из них – по отдельности. Он мог сколько угодно называть их нищебродами, неотесанными, деревенщинами, но… они были счастливы. Даже сейчас, проиграв войну, потеряв все – они были друг у друга. Поддерживали друг друга, любили. Были искренними. Ничего не требовали взамен. Драко чувствовал себя лишним на этом празднике жизни, и от этого ему невольно становилось… грустно. Странная эмоция, он сам счел ее для себя странной. Но именно здесь, впервые за долгое время, Малфой понял, что не испытывает ни капли въевшегося под кожу зудящего раздражения.

Ночью, когда все, наконец, разошлись по спальням, Малфой тихо спустился в небольшую кухоньку, чтобы налить себе воды. Из комнат доносился чей-то мерный храп.

Напившись, он поставил стакан на стол и вышел в темную столовую. Приятно пахло хвоей, под елкой уже красовались подарки в ярких самодельных упаковках, явно наскоро трансфигурированных из того, что под руку попалось. Повинуясь любопытству, которому с детства не привык отказывать, Малфой склонился над коробками и свертками. Он не собирался ничего разворачивать, ему было совершенно неинтересно, что они все собрались дарить друг другу, он просто хотел взглянуть… и вдруг, к удивлению его, ему на глаза попался небольшой сверток, на котором красовалась кривая бирка с надписью: «Драко Малфою от семейства Уизли». Сердце вдруг забилось чаще, но чувства, которые он при этом испытал, сложно было назвать хоть сколько-нибудь приятными. Интересно, что там лежит? Взять и посмотреть?.. Нет, не стоит. Узнает завтра утром. Или не узнает, лучше вообще не выйдет из спальни, скажется больным. Против воли рука потянулась к свертку, Драко схватил его и поднёс ближе к глазам. Упаковка, перевязанная простой бечевкой, чуть надорвалась, открывая взору что-то мягкое и зеленое, какую-то вещь грубой вязки, которая при более пристальном рассмотрении оказалась темно-изумрудным шарфом. Никому не нужная ерунда, но он почему-то почувствовал, как защипало в глазах, и поспешно вернул сверток на место.

Ну и глупость, в конце концов! Он вовсе не просил, не хотел. Ему не нужно…

Малфой чертыхнулся. Помедлив, несколько секунд прожигая взглядом дыру в каком-то елочном шаре, Драко вдруг принял для себя какое-то решение, которое тут же счел единственно правильным. Он снял с руки золотые часы и внимательно рассмотрел дорогую сердцу вещицу, провел пальцами по искусной гравировке на задней части циферблата. Красивая, тонкая работа. Единственное, что осталось у него от родителей. Увидит ли он их вновь? Не думая больше ни секунды, Малфой положил тяжелые часы на узкую каминную полку, спрятав подальше за горшочек с летучим порохом, потом развернулся и вышел из гостиной, чтобы подняться по скрипучей лестнице в маленькую спаленку и забыться беспробудным сном, желательно, на пару суток. Часов было не жаль, им они нужнее. Скоро, очень скоро Оборотное Зелье будет готово, и он покинет их уютное гостеприимное жилище. И никогда больше их не увидит.

***

Темнело теперь совсем рано, и уже едва ли можно было что-то различить во мраке заснеженного сада, но Гермиона все равно провела там весь вечер в умиротворяющем одиночестве, бродя по хрусткому снегу, пока совсем не замерзла. Ей было хорошо с собой. Раньше она скучала по общению с друзьями, по разговорам с Гарри и Роном в гостиной Гриффиндора, даже по бесконечной болтовне Парвати и Лаванды в спальне девочек… Но не теперь. Теперь она прислушивалась только к себе. Кривые ветви спящих тисов, ровными рядами стоявших вдоль ведущей к крыльцу аллеи, чернели на фоне сине-лилового неба, а мрачный особняк неприветливо встречал гостью (пленницу? хозяйку?) темными провалами глазниц-окон. (Не хватало только каких-нибудь воронов, угрожающе кричащих свое nevermore с деревьев окружающего леса, чтобы дополнить эту мрачную и чарующую картину. Ведьма улыбнулась сама себе).