Текст книги "Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)"

Автор книги: Daniel Morris

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

– Я не собираюсь рисковать ею, ясно? – Малфой покачал головой. – Я не для того… все это дерьмо пережил.

– Я понял. Так. Ладно. Хорошо.

Тео снова принялся нервно ходить туда-обратно, мучительно отыскивая в очевидно метущихся мыслях правильное решение. Мучительно долго для Драко. Бесконечно долго.

– Ты согласен? – не выдержал он, поворачиваясь, отыскивая взглядом мельтешащую позади темную пожирательскую мантию.

Нотт не ответил. Пусть. Пусть подумает еще. Драко устало прикрыл глаза.

– Даже любопытно. Ты теперь на…, – «на нашей стороне», хотел сказать Малфой и осекся, понимая, что сам сторону как раз не выбрал, – на стороне Ордена?

– Не знаю. Нет. Джинни… считает, что да. «Нет пути назад, ты же понимаешь?» – сюсюкая, Нотт, однако, весьма похоже изобразил интонацию младшей Уизли. – Она считает, что раз я помог ей («им» то есть) сбежать, значит, теперь все однозначно.

Драко хмыкнул. Джинни ставит Тео Нотту условия? Изумительно. Он бы на это посмотрел, если бы не было так наплевать на чужие проблемы. И, конечно же, он не понаслышке знал о том, насколько неоднозначной может быть оказанная помощь.

– Как… у вас так получилось? С Джинни.

– Занимательная история, знаешь ли, – Нотт остановился и ухмыльнулся. Эта тема ему явно была по душе гораздо больше, чем все предыдущие. – Я патрулировал нижний этаж – вне очереди, кстати, это Алекто тогда отпросилась по каким-то своим семейным делам. Ну и… мы разговорились.

– Просто вот так взяли и разговорились? Серьезно?

– Считай, что да. Уизли весьма… остра на язычок, – он усмехнулся. – Практически взяла меня на слабо. С ней очень интересно, не говоря обо всем остальном. Мы, можно сказать, уже были в некотором роде в отношениях на момент их побега. Ну и… Уизли поставила мне ультиматум. Но с побегом все-таки не все однозначно, и доля случая здесь присутствовала немалая. То есть дело не только в Джинни, она, можно сказать, стала катализатором и, одновременно, приятным бонусом. – Тео вдруг шагнул к Малфою и опустился на песок рядом с ним. Горизонт был уже совсем светел, и на гребнях маленьких волн бриллиантами сверкали отблески рассветного солнца. – Мы ведь так и не поговорили с тобой об этом. Я же… с самого начала не хотел быть Пожирателем. – Он неосознанно коснулся метки давно привычным Драко жестом: он и сам постоянно делал так же. – Это отец заставил. Мечтал выслужиться, пообещал змееподобному психу еще одного верного последователя и, считай, поставил на кон меня, всю мою дальнейшую жизнь. Довольно эгоистично, ты не находишь? Особенно раздражает, что я вообще-то мог этого избежать – не то, что ты, с твоей-то теткой. Мой папаша даже завидовал ей в чем-то, – Драко хмыкнул. – Было бы чему завидовать! Ведь и с Паркинсон мы разошлись на этой почве! Отец был против, считал, что она меня отвлекает в этот «непростой период». Пришлось видеться реже, Пэнси этого не поняла и не приняла… Короче. Плевать на нее. А рыжая оказалась весьма горячей штучкой. И я схватился за возможность отомстить Беллатрисе, которая, пусть косвенно, все же была виновата в моих проблемах…

Драко уставился на друга. Все, что он говорил, сейчас звучало совершенно дико, безумно. Да, все они оказались в опасных, непредсказуемых условиях, и в условиях этих подобное безрассудство могло даже быть в чем-то понятным (если бы не было таким серьезным и рискованным). Одно только никак не укладывалось в голове: все эти причины, да и та легкость, с которой Тео отзывался о своей новой пассии, казались Малфою несколько… несерьезными. Что это, просто месть? Кому, его тетке? Отцу? Просто месть, а дальше все пошло по накатанной, как снежный ком, которому не суждено остановиться, разве что разбиться вдребезги?

– Так вы с Уизли… Не пойму, ты рисковал и продолжаешь рисковать, не будучи даже уверенным в том, что у вас с ней что-то выгорит?

– Погоди, а ты что, уверен, что у тебя с Грейнджер «выгорит»? – удивился Тео.

Драко медленно кивнул. Нотт усмехнулся, и Малфою это крайне не понравилось.

– Не знаю-не знаю. Грейнджер… изменилась сильно. Боюсь, когда ты ее увидишь, тебя ждет большой сюрприз. И теперь, кстати, совершенно понятно, почему. Не удивлен, что все это было покрыто такой та-айной, – протянул Нотт, делая страшные глаза, и покачал головой. – Наши каких только догадок ни строили. И что она что-то знает, и что она приманка для Поттера, и что она вообще с ним спит. Вообрази! Темный Лорд. С грязнокровкой. – Тео хохотнул. – А я… Знаешь, вся эта двойная жизнь, даже ради Уизли… все это дерьмо вообще не для меня. Ее семья меня ненавидит. А Темный Лорд убьет, если поймет, что я в этом замешан. Я уже неслабо огреб, когда он узнал, что ты, Малфой, жив. Пытал меня, сука. Пытал долго, жестоко… Спасибо, не убил. Я думал, рука не дрогнет. Не иначе твоя грязнокровка положительно на него влияет.

Он так горько усмехнулся, что Драко стало жутко, захотелось сглотнуть ставшую вдруг вязкой слюну. Закончить все это, быстрее, как можно быстрее, забрать ее, уехать и никогда больше не слышать обо всем этом…

– Ты уже ввязался в это дерьмо по самые уши. Есть ли смысл останавливаться на достигнутом? Почему не пойти до конца?

– Конечно, нет смысла останавливаться. И, честно говоря, я вижу только один выход из ситуации, – сказал Тео. – Заметь, я все еще считаю ваш план полной задницей. Мне нужно, чтобы Тот-Кого-Нельзя-Называть сдох окончательно, бесповоротно и однозначно. Нужно. Необходимо, Мерлин. Надеюсь, вам все же хватит мозгов сделать все сразу. У вас будет один шанс. Или, как мы уже поняли, он убьет меня и отца заодно. Стремный псих. Он, змея и Грейнджер, верно?

– Верно. Но, если ты об уничтожении осколков, то, во-первых, не в этом порядке; его – последним. А во-вторых, еще раз: я никому не позволю и пальцем тронуть Грейнджер. Поттер и Уизли со мной согласились. С ней мы потом разберемся. Что-то придумаем, – с жаром повторил Драко (кажется, в тысячный раз) и добавил, правда, уже чуть менее уверенно: – Способы должны быть. Точно должны.

– А вы успеете что-то придумать? Сомневаюсь, что Тот-Кого-Нельзя-Называть даст вам на это время.

– Не знаю, Тео. Не знаю. Надеюсь.

Еще несколько секунд он колебался, Драко ощутил это почти физически, вибрацией воздуха, а потом встрепенувшимся магическим импульсом, искрами вырвавшимся из палочки Тео, когда решение все же было принято.

– Да черт… Мантикора вас раздери! Если что-то пойдет не так, это будет на вашей совести. Лично на твоей, Малфой.

Неаккуратно, резко взмахнув палочкой, Тео срезал прядь своих волос, и на его затылке остался торчать забавный вихор. Левитировав прядку в невесть откуда взявшуюся маленькую продолговатую пробирку, он закупорил ее и протянул стекляшку Малфою.

…Еще несколько минут они просто сидели молча, наблюдая за тем, как новый день окончательно вступает в свои права. Облегчение было смазано общим состоянием ступора и осознанием: преодолен последний шаг на пути к решающему сражению. Неизвестность и обреченность упали на плечи грудой неподъемных замшелых валунов. Драко точно знал одно. Скоро все закончится.

***

Палочка ее валялась у кресла, забытая, ненужная; платье черными складками блестело в рассветном мареве. Где-то наверху тикали часы. В подвалах Нагайна с хрустом обрывала чью-то жизнь, утоляя звериный голод. Облака рваными клочьями неслись по небу, чтобы раствориться в сумрачной вечности. Самый темный час – перед рассветом. Наступит ли рассвет? Он же, расслабленный, позволил себе предаться привычным размышлениям, в то время как… девчонка дремала в его руках, едва укрытая – случайно, не иначе – краем его мантии. Непостижимо. Голова ее безвольно склонилась на его плечо, дыхание было ровным, размеренным. Измученная, драгоценная. Ненавистная. Бледно-серая когтистая кисть покоилась на ее животе, как будто там ей было самое место.

Ты просто глупая грязнокровка, Гермиона Грейнджер. Такая чистая, такая… светлая. Отвратительно чистая, даже теперь. Обладать этим, обладать тобою бесценно.

Камин давно погас. Ей, судя по всему, было холодно, но Темного Лорда это ни капли не беспокоило. Ничто не имело значения. Нагайна, сытая, приползла с охоты и, разворачивая мощные узорчатые кольца, шептала теперь о чем-то тревожном, во что совершенно не хотелось вслушиваться. Все было неважно. Все могло подождать.

Непостижимо, совершенно невозможно. Хотелось уничтожить, растерзать, разорвать грязнокровку на части. Хотелось никогда в жизни больше не отпускать от себя. Чтобы она была рядом, являлась по первому требованию, чтобы была верна ему, как Нагайна. Тысячу крестражей. Непреложный обет. Шантаж. Что угодно…

Испытанное не было внове, и, одновременно, показалось чем-то вселенским, масштабным, бесконечно важным. Самым откровенным за всю его долгую жизнь. Он почувствовал себя всесильным на какие-то мгновения, и это не было фигурой речи, он ощутил это буквально – будто вся магия его встрепенулась, расправив крылья всею своей необузданной мощью, достигла крайней своей точки, и причиной тому был этот невероятный, неожиданный порыв девятнадцатилетней девчонки. Что в ней было такого важного, не считая части его драгоценной души? Ведь не она первая, не она последняя, так в чем же дело? Почему же тогда это – быть с ней – ощущалось таким правильным и необходимым? Имело ли произошедшее вообще какое-либо значение? Ни малейшего. Отчего тогда это отвратительное чувство в груди?..

Ярость, знакомая, неконтролируемая, вдруг ослепила, захлестнула: захотелось впиться в нежную кожу длинными ногтями, изорвать, испортить. Он сдержал порыв. Стоило признать, она удивила его. Зачем она это сделала? Зачем? Потому что захотела сама?..

Это не должно было стать его слабостью. Это вообще никогда не должно было вставать на его пути. Досадная случайность, нелепость. В длинных пальцах молниеносно возникла палочка, похожая на тонкую белую кость.

У лорда Волдеморта нет слабостей.

Кончик палочки, стремительный, – прямо к ее горлу. Режущее? Вот так просто, пока спит. Секунда. Две. Три… Или нет. Лучше привычное и незаметное – всего два слова, и все будет кончено. Пятнадцать. Шестнадцать… Он видел ее спящей слишком много раз, слишком часто… Целая вечность прошла с того момента, как она появилась в поместье – грязнокровка, каких тысячи, просто девчонка, каких миллионы, но теперь она спокойно спит в его – в его, Темного Лорда! – руках (абсурд!), принадлежащая ему одному, доводящая до исступления, и непостижимость ее становится едва ли не абсолютной. Он ненавидел загадки, которые не мог разгадать. Проще уничтожить.

…Но Грейнджер не спала больше: не шевелясь, затаив дыхание, наблюдала за его внезапным внутренним разладом. Не было в ней ни страха, ни даже привычного ему щекочущего сладкого трепета. Не было и опустошающей ярости, которую сам он не знал, как избыть, не знал, на ком выместить. Не должна ли ты, грязнокровка, чувствовать то же самое?.. Знаешь ли ты, глупая девчонка, что твоя жизнь сейчас висит на волоске?

Он, безмолвный, напряженный, смотрел в ее темные глаза и видел в них себя. Она все это прекрасно знала.

Каждую секунду, когда он был рядом, она точно знала и ни капли не страшилась; чего угодно, но только не этого! И лорд Волдеморт никак не мог понять, почему. Ты не боишься смерти? Так я докажу тебе, что ее нужно бояться!

Еще несколько секунд отчаянной борьбы с собой. Нужное решение, казалось, было на поверхности. Всего один зигзагообразный росчерк! Потерять это? Ни за что. Не сейчас, когда он только раскусил это пьянящее ощущение… Девчонка судорожно вдохнула – кончиком палочки он провел по ее коже, моментально покрывшейся мурашками. От яремной впадины вниз, по контуру тонкого шрама, к аккуратной груди. Не сводил жадного взгляда с ее лица. Ресницы ее дрогнули, сжала губы. Такая безрассудно искренняя, такая настоящая…

Он ее не убьет. Ее никто никогда не тронет и пальцем, потому что отныне и навсегда – грязнокровка принадлежит Темному Лорду. Только теперь он ощутил это всем своим существом – значение, смысл, саму суть этого глагола. Прекрасную суть. В самом деле, что может быть прекраснее обладания чем-то столь драгоценным – дороже любой волшебной реликвии, что когда-либо бывала в его руках. Он разгадает ее когда-нибудь. Не сейчас. Ни к чему спешить. Не стоит беспокоиться о времени тому, у кого впереди бесконечность.

…Какое-то странное, смутно-знакомое предчувствие ворочалось в груди, беспокоило, раздражало, будто надоедливое насекомое. Нагайна продолжала тихо шипеть, призывая хозяина обратить на нее внимание – тревожно было и ей. Что-то грядет. Что-то… произойдет вскоре.

***

Черная прядь бесшумно упала в небольшой котелок, прямо в пузырящееся варево, которое в ту же секунду забурлило чуть сильнее и приобрело удивительный насыщенный ярко-облепиховый оттенок. Оборотное зелье было готово.

Комментарий к Глава 36. Отголоски

Друзья, мы все ближе к финалу. Первое, что хотелось бы сказать, – это спасибо вам за ваши отзывы и поддержку. Я невероятно это ценю, это самое большое мое вдохновение.

Скорее всего (но не факт), перед следующей частью перерыв будет дольше обычного; я надеюсь за это время дописать оставшиеся главы до конца.

Хочу также обратить ваше внимание: я очень не люблю метки-спойлеры, поэтому (пока) их не проставляю, но будьте готовы к тому, что в следующих главах ожидается некоторое количество стекла. Одно могу сказать: плохого конца не будет точно (будет в некотором смысле открытый:))

Power-Haus, Tom Evans, Future Cello – Tundra

Эстетика от Franke winni: https://ibb.co/qgdP1yL

========== Глава 37. Сюрпризы ==========

Забавно, как все-таки работает память. Чувство дома, что отняли у него и не вернули, нахлынуло бурным потоком воспоминаний откуда-то из детства, из далекого и все еще такого недавнего прошлого, стоило только оказаться у парадных ворот собственного, но теперь совершенно чужого особняка. Было отчего-то жутко не по себе: дом, сверкая стеклами в темных окнах, знакомо высился в конце тисовой аллеи, и в то же время был какой-то совершенно неприступной крепостью; где-то там, за этими стенами, существовала комната Драко, были его личные вещи, даже детские игрушки хранились на чердаке, бережно упакованные еще Добби. Где-то за этими стенами происходили теперь ужасные вещи, где-то там находилась девушка (Грейнджер, просто Грейнджер) которая лишила его к чертовой матери покоя и свободы. Но все это теперь не имело значения, ведь даже того Драко Малфоя, кто мог бы назвать этот дом своим, больше не существовало. И дело было вовсе не в выпитом двадцать три минуты назад Оборотном зелье (он проверил внутренний карман мантии – фляга на месте!). Да-а, дело было совсем в другом.

Преображение – особенно под пристальными взглядами Поттера и Уизли (двоих Уизли: Рональда и вездесущей Джинни) – оказалось крайне неприятным. Это был первый раз, когда Малфой пробовал на себе Оборотку; на какое-то мгновение Драко почудилось, что он опрокинул целый бокал чистого неразбавленного уксуса, так сильно оранжевое пойло обожгло ротовую полость, но вскоре ощущения притупились, и на смену им пришли новые: страшный зуд по всей поверхности кожи и дикий мышечный спазм вместе с болезненным чувством, будто кости выкручивают из суставов. Впрочем, кончилось все довольно быстро, а недоверчивый взгляд мелкой Уизли и наскоро наколдованное Поттером зеркало дали ему окончательно убедиться в том, что зелье сварено верно: Драко натурально превратился в Тео Нотта и чувствовал себя по этому поводу чертовски странно.

Теперь лже-Тео стоял, как могло показаться любому случайному прохожему, в полном одиночестве, не решаясь – простое же, знакомое действие, чего тебе стоит?! – преодолеть высокие кованые ворота. На самом же деле с ним были ещё двое, сокрытые под чудесной мантией-невидимкой. Смогут ли они пройти? Тео клялся, что свойства периметра ни на йоту не изменились, но… Что, если он не знал наверняка? Одернул полы пожирательского одеяния, указательными пальцами поправил белую маску, проверил палочку. Ухватил в горсть пустоту перед собой, и она оказалась вовсе не пустотой, а кем-то из его невидимых спутников. Вперед. Выдохнуть и шагнуть – ворота пропустят. Обязаны пропустить.

Вперед.

Драко ждал подвоха до последнего. Он ждал воя сирен, ждал, что сработают сигнальные чары, однако, не встретив перед собой никакой преграды, шагнул на гравийную дорожку. Заснеженный сад выглядел так же, как и всегда зимой; кое-где виднелись человеческие следы (интересно, кого это носило среди материнских розовых кустов?), но Драко особенно не приглядывался. Представлять себе, что происходило с домом в отсутствие законных хозяев, было неприятно, и как ни старался Малфой сосредоточиться на предстоящем, этот диссонанс отвлекал, погружая в ненужные воспоминания и домыслы. Дорога виделась бесконечной, происходящее вообще казалось нереальным и каким-то вязким, будто зыбучий песок; Малфой почему-то хорошо запомнил этот путь к неумолимо приближавшемуся парадному крыльцу – шел будто на эшафот. Движения были скованными, непривычные ощущения от чужого тела и особенно роста – Тео был на пару-тройку сантиметров ниже Малфоя – и страх, тревога, вызванная неизвестностью и опасностью поистине смертельной, мешали вдохнуть полной грудью. В течение часа Драко Малфой должен будет оказаться там, где, как он был убежден, он никогда больше не окажется: на встрече «ближнего круга», на очередном плановом собрании Пожирателей Смерти. Сказать, что ему было страшно, значило преуменьшить правду раз в тысячу. Он понятия не имел, чего ждать, даже несмотря на то, что Тео (настоящий Тео) во всех подробностях расписал ему положение дел, предполагаемый порядок рассмотрения вопросов, даже то, как теперь сидели Пожиратели Смерти за длинным столом (спасибо ему за внимательность, сам Малфой не мог похвастаться подобным в бытность свою слугой Темного Лорда). Впрочем, до начала оставалось еще целых сорок минут. Их должно было с лихвой хватить на то, чтобы осмотреться и собраться с силами. До дрожи он боялся новой встречи с лордом Волдемортом и знал точно: страх этот может выдать его с головой. У Темного Лорда пунктик на страх, он засекает его моментально, чует так же, как делают это дикие животные, а ужас Драко к этому моменту стал воистину паническим. Мерлин, и как Грейнджер здесь справляется с этим?..

Поттер и Уизли, надо отдать им должное, были совершенно бесшумны и незаметны, Драко-Нотт и думать забыл об их существовании. Теперь каждый за себя – как эти двое собираются искать Нагайну и, главное, что с ней делать потом, его ни в коей мере не касалось. Его дело – Грейнджер. Только Грейнджер. Выдох. Как же сильно он нервничает, в самом деле! Где же искать ее теперь, маленькую пленницу Малфой-мэнора? Как всегда – в библиотеке? В гостевой спаленке на четвертом этаже? Образы недавнего прошлого против воли заполонили сознание, и Драко мысленно чертыхнулся. Не так уж и сложно, верно? Найти ее и сбежать (и не забыть бы потом еще про этих гриффиндорцев). Что может быть легче? Просто найти ее и прикоснуться, черт, этого уже будет достаточно для того, чтобы исчезнуть из этого места, которое больше не было и никогда не будет его домом. В прошлый раз он медлил, сомневался, она все сделала сама, схватила его за руку, и они трансгрессировали в разрушенный «Горбин», а потом, потом…

Входная дверь отворилась бесшумно, пропустив «Теодора» в холл, и он на несколько мгновений замер, оглушенный. До одури странное чувство – вернуться сюда; знакомый, родной запах, а еще дурацкое ощущение, что лорд Волдеморт самолично нападет на вновь прибывшего из-за угла и уж точно не промахнется. Прислушался, стараясь уловить малейший шум, самый незаметный шорох. И ведь уловил же – кажется, над головой, в парадной столовой были открыты двери, и кто-то (кто в столь ранний час?) о чем-то едва слышно переговаривался. Может, это шорох сквозняка в пустынных коридорах? Или портреты, обсуждающие последние новости? Еще секунду назад медливший, Малфой – и откуда только такая решимость? – стремительно поднялся по знакомой лестнице, прошел по длинному коридору, по привычке кивая сиятельным предкам (Септимус Малфой даже привстал со своего кресла, удивленный вежливости незнакомого юноши), и мгновенно оказался у открытых дверей. Впрочем, заходить не спешил, решив сначала прислушаться.

…Сердце ухнуло вниз, да так и осталось там трепыхаться неровно, судорожно. Малфой не мог поверить в то, что видел и слышал. Ведь это она была там. Не пришлось даже искать – Грейнджер была там! Свет заливал столовую, и черное платье резким контрастом выделялось на фоне окна. Он не мог разглядеть издалека, но это определенно была она. Мерлин всемогущий. В таком знакомом платье… Да быть не может. И она была не одна.

***

Гермиона сидела на самом краешке стула с резной высокой спинкой и пялилась в одну точку, куда-то в противоположную стену, так и не притронувшись к завтраку; кофе давно остыл. Волшебная палочка лежала у тарелки. В широкие окна парадной столовой лился серый зимний свет, из комнат не доносилось ни звука. «Навсегда, навеки…» Что? Ей было трепетно и тихо, и мысли, обычно живые и стремительные, теперь медленно, лениво сменяли одна другую. Она потеряла счет времени. Спала, кажется, почти сутки. Ей что-то снилось сегодня. Что-то легкое, счастливое, а не эта явь, сводившая с ума своей выкристаллизовавшейся в осознание реальностью. «Моя» – яростным шипением на ухо, и ее стон. «Никому и никогда» – сто-он. Как, должно быть, это было стыдно… И почему-то так неожиданно правильно. Она была вся в себе – в рождественской ночи, в осознании, в неверии. Слишком страшно, чтобы быть правдой, слишком хорошо, чтобы просто быть. Слишком… все. Все это слишком. «Тысячу крестражей, грязнокро-о-овка», – вот так, с придыханием.

Получилось или нет? Как узнать, получилось ли? Сработал ли ее хитрый план – ее ловушка, в которой она сама себя захлопнула? Кто знал, Мерлин, что это будет именно так… Самым страшным, самым ироничным было то, что все это теперь казалось неважным, бессмысленным. Какая, в конце концов, разница, удалось ли ей или осколок останется с ней навечно? Странным, двойственным было это чувство: ей хотелось заново пережить каждую секунду свершившегося, но думать обо всем этом было мучительно больно – Гермиона знала, что этим неожиданным открытием предает все свое «героическое» прошлое, все свои идеалы. Но как понять все же? Она же, наверное, должна была что-то почувствовать?.. Ей нужно было знать наверняка. Нужно было проверить, чтобы понять, как действовать дальше. А иначе…

– О чем задумалась, принцесса? – выдернул ее в реальность знакомый голос и знакомый запах крепкого табака. Она коротко улыбнулась краешком губ и заставила себя посмотреть на Долохова. Тот без церемоний сел напротив и, подперев кулаком темную от короткой щетины щеку, неизменно-насмешливо сверлил теперь Гермиону цепким взглядом. Как некстати все это именно сейчас, как некстати эта реальность, эта необходимость что-то отвечать, как-то реагировать… Интересно, где теперь сам Темный Лорд? Больше всего на свете сейчас ей хотелось бы видеть именно его.

– Доброе утро, – тихо поздоровалась она.

– Кто-то сегодня в приятном расположении духа, мисс Грейнджер?

– Сложно сказать, – расплывчато ответила Гермиона, уставившись в тарелку, но так и не смогла заставить себя взять в руки приборы. Кусок не лез в горло. Интересно, всегда ли чувствуешь себя так странно после? Или ее случай во всех отношениях исключителен?

– Да ты даже не позавтракала. Откуда возьмутся силы? Сегодня отрабатываем ближний бой, сразу после собрания.

– Серьезно? – удивилась Гермиона. Оказывается, жизнь продолжалась, и это казалось самым странным на свете. – Я думала, сегодня мы не тренируемся, – попыталась возразить, но потом подумала, что, возможно, физическая нагрузка – это то, что сейчас и правда помогло бы отвлечься.

– С чего бы? – с чего бы ему знать, что жизнь её теперь дала такой крутой поворот, и нужно учиться жить ее, новую? – И начнешь без меня: можешь заняться щитами, пока я буду занят. Ешь свой завтрак и вперед. У тебя пятнадцать минут.

Она цокнула, закатила глаза, но кивнула; Антонин не дал ей подумать вдоволь, когда это было так необходимо, но спорить она не стала. Неожиданно что-то стукнуло в окно, и Гермиона с удивлением обнаружила, что это большая пестрая сова-неясыть. Она ни разу не видела сов в поместье с самого своего появления здесь. «А вот и ты, дружок», пробормотал Долохов, открывая окно, забирая у птицы газету и опуская несколько сиклей в мешочек, висящий на протянутой лапе. Такое простое, бытовое, совершенно обычное действие – и в глазах почему-то защипало; так странно было наблюдать за чьей-то «нормальной жизнью». Развернув «Пророк», Пожиратель погрузился в чтение. Первым порывом Гермионы было попросить взглянуть, но она мгновенно передумала, с удивлением обнаружив в себе полнейшее равнодушие к информации из внешнего мира – только не сегодня, не сейчас. Вновь ирония – еще какую-то неделю назад она многое бы отдала за возможность почитать газету! Но теперь все это виделось пустым, бесполезным. Ей нужно было обдумать нечто другое, нечто гораздо более важное…

Какое-то время Гермиона бессмысленно пялилась на испещренную текстом бумагу, и в какой-то момент внимание ее волей-неволей все же привлекли несколько заголовков, которые она сочла ужасно претенциозными (особенно радостный – «Хогвартс полностью восстановлен. Распределение по факультетам будет окончательно упразднено с нового учебного года» или «Союз с магической Францией: к чему привели переговоры с французским правительством. Подробнее на стр. 2»), сопровождавшихся колдографией какой-то незнакомой женщины, одетой в мантию с эмблемой министерства, ярко улыбающейся и машущей рукой с первой полосы. Очевидно, в магическом мире все было исключительно прекрасно.

– Честно говоря, – произнесла Гермиона задумчиво спустя несколько минут тишины, прерываемой разве что шорохом перелистываемых страниц; произнесла скорее сама себе, чем сидящему напротив Пожирателю, – не понимаю, как ваша политика вообще возможна. Ведь чистокровных меньшинство! Вы как будто не видите очевидного.

– В самом деле? – Долохов даже отложил газету, настолько его удивила реплика маглорожденной собеседницы, что никогда не позволяла себе при нем подобных комментариев. Его реакция позабавила Гермиону. – И чего же «мы» такого не видим?

– Люди взбунтуются. Это только вопрос времени. Кроме того, если вы продолжите в том же духе, то вас всех рано или поздно ждет полное вырождение.

Гермиона вздохнула и перевела взгляд в окно, чувствуя, что Долохов не спускает с нее глаз. Все это в самом деле было неважным. Она так много думала об этом раньше, стараясь отвлечься от ночных кошмаров и странных видений, даже пыталась высказывать свое мнение лорду Волдеморту (чем ужасно его веселила, или раздражала – в зависимости от настроения). Теперь же, произнесенная вслух, эта мысль показалась ей скучной, ненужной, пусть тысячу раз верной и очевидной. Но доказывать больше ничего никому не хотелось. Получилось или нет? Если все получилось, почувствовал ли он?.. А если ничего не вышло, то…

– Очень интересно, – произнес Долохов, скептически изогнув черную бровь. – Ты, может быть, хочешь научить Повелителя, как правильно вести дела?

– А может я и могла бы, – безучастно отозвалась Гермиона.

– Научись сначала держать палочку, – отмахнулся он и вдруг воскликнул, заставив Грейнджер подскочить на месте: – Теодор! Ты чего это так рано сегодня?

Гермиона порывисто обернулась. В дверях действительно топтался Нотт (только его ей не хватало!). Он, как и всегда в последнее время, выглядел изможденным, если не сказать больше: совершенно больным. И какого-то драккла не сводил с Гермионы своего раздражающе-шокированного взгляда. Нет, она и сама этим утром смотрела на себя в зеркало примерно так же, еще и качая головой, но только лишь потому, что знала – теперь жизнь ее больше никогда не будет прежней, и нужно срочно осваивать новые правила игры. Интересно, что обо всем этом думает Лорд?.. Взгляд Нотта, однако, рационально объяснить она не могла – разве что, у нее на лбу было прямым текстом написано, что именно с ней случилось. Взгляд этот возмутил ее. Нотт вообще ей не нравился.

– Что? – с вызовом спросила Гермиона вместо приветствия. – Что-то не так?

– Грейнджер, – шикнул на нее Долохов и резко поднялся из-за стола. – Тео, ты знаешь правила. Господин не одобрит. Идем. А ты, – он кивнул Гермионе, – заканчивай завтрак. Точнее, начни его хотя бы.

***

Он не сопротивлялся, позволил Долохову увести себя, точнее, увести Тео, и спиной чувствовал направленный в его затылок цепкий взгляд ее темных (Мерлин, черных, как ночное небо над Астрономической башней) глаз. Руки Драко тряслись, а спина покрылась испариной, и к ней теперь противно липла рубашка. Он никак, никак не мог справиться с собой, с эмоциями, сметающими все его самообладание.

– Что с ней? Почему она такая, почему у нее…

Почему она выглядит так? Почему она завтракает в парадной столовой? Почему в ее глазах – это, неописуемое, страшное; почему на ней платье мамы из «Твилфитт и Таттинг», а Долохов разговаривает с ней как… чуть ли не как с дочерью?..

Кажется, он говорил все это вслух, или ему только это казалось; трепался сейчас, совершенно не думая о последствиях. Идиот. Но не мог заткнуться, ничего не мог с собой поделать. Весь план рухнул в одночасье, будто карточный домик под порывом ветра – зачем, зачем он увидел ее до собрания?..

– Ты точно в порядке, Теодор? – голос Антонина звучал участливо и напряженно. Пожиратель Смерти, давний друг Люциуса Малфоя, точно чувствовал неладное, а Драко прямо сейчас топил сам себя в потоке ненужных вопросов. – Может, стоило побыть с отцом сегодня? Выглядишь совершенно не отдохнувшим.

– Антонин, что с ней? – выдохнул он едва ли не истерично.

Драко, увидев ее, моментально понял, что имел в виду Нотт, когда предупреждал его о «сюрпризе», что ждал Малфоя при встрече с Гермионой Грейнджер. Она была… собой и не собой одновременно; тьма в ней была слишком очевидной, пустила корни глубоко, и сложно было описать это ощущение словами. А может – Драко не знал – может, ему это только казалось, потому что ему была известна правда о ней. Но верным и напрочь поражающим воображение было еще кое-что: Гермиона притягивала к себе взгляд, как никогда. Платье шло ей невероятно; и Малфою в каких-то давних мечтах казалось таким правильным и приятным, что Грейнджер может надеть что-то из гардероба Нарциссы Малфой (например, примерить ее подвенечное, что было в семье традицией), и мама бы умилилась тому, как она красива (отец бы хлопнулся в обморок, а дед перевернулся в гробу, но мать была бы точно счастлива за Драко), но это… Он мечтал не об этом. Это было какой-то извращенной, мрачной пародией на его мечту, а Грейнджер теперь была Одиллией, подменившей белую лебедь. Чертовы поэтические сравнения – ни дать ни взять, это мэнор навевал воспоминания о материнской любви к классике! – подходили под творившийся вокруг ад как нельзя кстати. Гребаная грязнокровка, которую он с детства знал и ненавидел. И теперь явился спасать, как гребаный Зигфрид на белом коне. И ненависти никакой давно уже не было, было только затопившее все его существо отчаяние, и еще огромное, неизъяснимое чувство, что росло, росло в груди, готовое выплеснуться наружу неуместным, пугающим признанием – и он готов был теперь на все, лишь бы вернуть ее, спасти от этого. Как хорошо, что она осталась сейчас там, в столовой. Хорошо, что рядом был именно Долохов. Нужно немедленно взять себя в руки. Холодный рассудок, вот, что нужно.