Текст книги "Свежий ветер дует с Черного озера (СИ)"

Автор книги: Daniel Morris

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Оказавшись в теплом холле, она стянула элегантные, но промокшие насквозь перчатки и зимнюю мантию и оставила их прямо на перилах – заберет потом. Домовиков беспокоить не хотелось (если хоть кто-нибудь из них вообще еще оставался в поместье), чай решила заварить себе сама. После мороза кожу немного покалывало.

Дом казался совершенно пустым, и оттого почему-то было не по себе; захотелось зажечь свет в каждой комнате, как будто это позволило бы отпугнуть прятавшихся в темноте чудовищ. Но Гермиона только крепче сжала в пальцах палочку черного дерева.

Глубоко вдохнула. Наконец-то она знала точную дату: Антонин ранним утром поздравил ее с наступающим праздником. Сочельник. Сочельник она всегда любила, чуть ли не больше самого Рождества – за предвкушение, подготовку, ожидание чуда. За прекрасные, сладкие мгновения, когда кажется, что все впереди. Обычно, сколько себя помнила, Гермиона всегда проводила праздники с родителями или с Гарри и Роном, и это навсегда останется в ее сердце одними из самых теплых воспоминаний о прошлой жизни.

Конечно же, в мэноре в такой день никого не было. Практически у каждого из Пожирателей смерти были семьи, а Рождество – праздник, который проводят в кругу семьи. У них были семьи. У многих были дети. У кого-то даже внуки… (Через всю жизнь кто-то из них пронес отвратительную Черную метку на своем предплечье, и это было так… неправильно. Почему они все – и ведь много их было! – шли за одним? Из страха? Из алчности? Верности…? Верили ему?)

У них были семьи. У всех, кроме их бессменного лидера. Интересно, хоть когда-нибудь в жизни Рождество могло иметь для него значение? Кто бывал с ним рядом в сочельник, кроме Нагайны? Считал ли он этот день особенным? Вообще, хоть какие-нибудь дни он считал особенными?

Был ли он когда-нибудь другим? Гарри когда-то говорил о его прошлом, рассказывал, что знал, о тех временах, когда он еще был человеком. Интересно, каким он был? Как выглядел?

Лорд Волдеморт был где-то здесь. И не зная наверняка, она это ощущала так же, как шестым чувством «слышала» змею, что охотилась теперь где-то в подвалах на мелких грызунов. Забыв о чае, Гермиона, как завороженная, всем корпусом развернулась к залу – комнате, где в последнее время проходили их тренировки и занятия; и верно, зайдя за угол, она обнаружила, что двери приоткрыты (как будто находящемуся там хотелось знать, что происходит снаружи), а на полу лежит полоса неровного оранжевого света. Лорд сидел у камина, конечно же, как и всегда.

Ее, будто незадачливую Сатурнию Луну, что-то влекло туда, но она больше не страшилась этого, напротив, даже рада была оказаться рядом. Была мысль, одна неоформившаяся в умозаключение идея, и объять ее, довести до конца все время мешали обстоятельства и он сам (как будто понял, что она догадалась о чем-то жизненно важном!) – а Гермионе нужно было знать наверняка, проверить, подтвердить или опровергнуть собственные догадки. Еще шаг к свету. Просто быть немного ближе. Она даже не знала, что будет делать и будет ли вообще. Дверь открылась бесшумно.

Можно было подумать, что Волдеморт спит, настолько неподвижно он сидел у камина, но яркое пламя отражалось в змеиных глазах. Он был так же недосягаем, ни словом, ни жестом не давал понять, заметил ли вообще чужое присутствие. Волшебница смотрела на него совершенно иначе; ей все казалось, что она не может разгадать его отстраненности, но на самом деле где-то глубоко в душе поняла все давным-давно и совершенно ясно – тогда, в зимнем мраке, поглощенная внутренним, умирающая под его полным ненависти взглядом. Он избегал прикасаться к ней, это было слишком очевидно.

Что-то бормотало в сознании тягучим шорохом, манило, шептало о вечном, о несбыточном, обещало и лгало.

Время замедлилось, отдаваясь в голове неслышным в реальности тиканьем секундной стрелки. Гермиона, завороженная, скользнула к нему и опустилась на пол – прямо как раньше, когда она была здесь жертвой, пленницей и страдала, бесконечно страдала – возле кресла, опираясь руками о блестящий лаком пол, едва не коснувшись подола его мантии. Черный атлас платья миссис Малфой растекся по деревянной поверхности паркета, и Гермиона, устроившись удобно, бесшумно выдохнула. Вот так правильно. Лорд не был удивлен ее появлению. Ни слова не произнес, не выразил своего неудовольствия, ни одобрения. Но она знала, что так было правильно. Они оба знали. Близко-близко, захочешь – прикоснись.

И Лорд, как будто ждал ее все это время, все эти долгие вечера, что проводил здесь в бесконечных мрачных раздумьях, вдруг – что-то странное, забытое, виденное в одном из давних ее снов – дотронулся до ее волос, запутывая длинные белые пальцы в каштановых локонах, и знакомое тепло, зародившись в груди, волной прошлось по телу, баюкая на мгновение ощерившиеся эмоции. Мерлин, за что это ей, за что эта горечь поражения в битве с самой собой? К черту все. Порыв – пока не успела испугаться, передумать, задуматься – она прижалась виском к его колену и глубоко вдохнула, отдаваясь ощущениям, готовая и не готовая ко всему на свете. Он едва заметно вздрогнул, очевидно, не ожидавший от неё такой экспрессии и, должно быть, вопиющей наглости, и она внутренне порадовалась, что не видит его лица. Кто знает, может быть, одного взгляда было бы достаточно, чтобы она усомнилась, отринула собственную решимость – отпрянула бы от него, как всегда, сбежала от самой себя. Не смогла бы. Но теперь было все равно. Знакомое счастье дарило знакомый покой, и теперь казалось, что она не только права в своих подозрениях – а темный волшебник, не ведающий пощады, не только спас ее от смерти магией, что была теперь для них обоих даром и проклятием, не только, нет, произошло много больше. Все это значило гораздо, гораздо больше. И ответ на незаданный себе же вопрос – вот он, вертится на языке… Гермиона прекрасно знала, кто он и что совершил. Все еще помнила и кем является она сама, точно знала, на чьей она стороне. Знала, что должна будет найти выход, найти способ победить, и все же… Время перестало иметь значение. Как он и предрекал.

– Антонин сообщил о твоих успехах, – едва слышно прошелестел его голос, выдергивая ее в реальность. – Ты отлично справляешься.

Гермиона не ответила, впрочем, на какое-то короткое мгновение удивившись такой похвале, на ее памяти это было чуть ли не впервые – так просто и прямо. Ей было хорошо. Для умиротворяющего чувства целостности, правильности не хватало только Нагайны.

– В скором времени нам нужно будет отправиться в путешествие, – продолжил Лорд негромко. Путешествие? Какое еще путешествие?.. Говорить, произносить что-либо не хотелось; Гермиона, однако, понимала, что самое время начать задавать вопросы: в конце концов, он нечасто баловал ее тем, что посвящал в планы, тем более, напрямую касающиеся ее самой. – Простой трансгрессии, правда, будет недостаточно, расстояние слишком велико. Возможно, портал. Или, может… доводилось ли тебе когда-нибудь летать?

– Я не люблю летать, – ответила она; звук собственного голоса показался странным, – на чем бы то ни было.

– И все же? Ощущение полета удивительно, оно наполняет магией, своего рода источник вдохновения.

– Да, это мне знакомо, – произнесла Гермиона медленно, отметив про себя редкую откровенность лорда Волдеморта. – Я видела это… во сне. Возле белых скал, – пальцы его, до того лениво перебиравшие мягкие пряди, замерли на ее затылке.

– Продолжай, – тихий приказ. – Ты не ответила.

– Ну… с метлой у меня с первого курса не задалось. Однажды я летала на фестрале. Еще на драконе. Как раз, когда… – Гермиона запнулась, вспомнив обстоятельства этого короткого полета и моментально пожалев о том, что ляпнула. Спокойным, удивительно мирным настроем собеседника совсем не хотелось поступаться, но она уже начала, а Темный Лорд ненавидел, когда ему что-либо не договаривали. Она продолжила, понизив голос, видимо, подсознательно весьма наивно надеясь, что он попросту не услышит: – Когда мы нашли один из… крестражей.

Когда Лорд вновь заговорил, ей показалось, что он совершенно, безмятежно спокоен. Будто упоминание этой неприятной темы не вызвало у него ни малейшей эмоции, хотя поверить в это было крайне трудно.

– Что ж, полагаю, по части полетов ты меня превзошла. Неплохо для твоих девятнадцати, – он издал короткий смешок. Гермиона не стала упоминать, что всеми своими «приключениями» обязана ни кому иному, как ему самому. – Впрочем, не вижу смысла летать на чем-то, что не можешь целиком и полностью контролировать. – И вдруг добавил, уже серьезно: – Так стоило ли все это ваших усилий? Стала бы ты теперь уничтожать остальные крестражи, зная, что все обернется так, как обернулось?

Она подняла голову, впервые за вечер взглянув на него прямо. Непроизвольное разочарование холодом завозилось под ребрами, но Грейнджер не обратила внимания: слишком важным был его вопрос, слишком неожиданным. Белое лицо было бесстрастным, и только в глазах горел огонь – то ли отражение пламени камина, то ли что-то столь пугающее и глубокое, что Гермиона предпочла об этом не думать.

– Я ни о чем не жалею, – ответила она твердо. Темный Лорд усмехнулся.

– И ничего не боишься?

– Боюсь.

– Я знаю, что боишься, – уголок его губ дрогнул, так и не оформившись в эмоцию. Протянув руку, он медленно накрутил на палец прядь ее волос. Странное, удивительное чувство. Пугающий нежностью жест. Несколько секунд прошли в молчании, а потом он продолжил, и, знает Мерлин, Гермиона многое бы отдала за то, чтобы он никогда не произносил того, что она услышала. Голос его зазвучал вдруг иначе – серьезнее, проникновеннее; именно так, должно быть, он убеждал нужных ему людей перейти на его сторону в прошлом, когда внушение бесконтрольного страха еще не стало его главным оружием.

– Пришло время нам с тобой обсудить кое-что важное, девочка. Сейчас ты выслушаешь меня очень внимательно. – Гермиона вдруг занервничала и поежилась, возникло ощущение, будто температура в комнате понизилась сразу на несколько градусов. – Я и сам, признаться, не ожидал от тебя подобного рвения и успехов, но ты невероятно быстро учишься. И это позволяет мне думать, что мы приступим – ты приступишь – к исполнению моего плана гораздо раньше, чем я рассчитывал.

– Плана? – переспросила почти беззвучно.

– Тебе, как никому, известно, что я ближе всех оказался на пути к бессмертию. Ты стала, с позволения сказать, целой вехой на этом пути, – Волдеморт усмехнулся. – Но это подводит нас к проблеме – довольно серьезной, надо сказать. Ты знаешь, – он говорил тихо, так тихо и вкрадчиво, что Гермиона на какое-то мгновение даже поверила его интонации, – я все еще считаю, что лучшим, идеальным решением было бы избавиться от тебя, ибо все остальные – лишь способ плодить слабости. Но все же есть один выход. Тебе ведь совсем не обязательно умирать, напротив…

И тут – вспышка осознания, дикая догадка. О, нет. Нет-нет-нет, нет. Мираж рассеялся, осознание ужаса, масштаба его чудовищного замысла моментально отрезвило ее; она хотела было отпрянуть, отскочить от него, как от чего-то крайне опасного и как минимум ядовитого, но он не дал ей, твердо опустив руку на ее плечо, вновь оплетая восставший разум паутиной искусственного успокоения. На этот раз почему-то получилось из рук вон плохо: дыхание ее сбилось, сердцебиение оглушало. Гермиона смотрела на него во все глаза и уже знала, о чем он скажет. Это же было на поверхности. Почему она не подумала о том, что это придет ему в голову?

– Ты создашь крестраж, – приговор. – Это не так уж сложно для того, кто одарен магическим талантом, а ты как раз… – Гермиона мечтала всего этого не слышать, впала в какой-то транс, холодея от леденящих душу слов: они долетали до сознания гулко, будто из глубокого колодца, и она всей душой желала заставить его замолчать. Но он все говорил, говорил, говорил ужасные, чудовищные вещи, и его голос ввинчивался в мозг, каждым звуком напоминая о том, что она сидит в ногах настоящего монстра. – …Позволю тебе самой выбрать жертву. Но, думаю, лучше всего, символичнее всего, если это будет Драко Малфой, который, как тебе, должно быть, известно, жив и где-то скрывается. Что ж, прятаться ему осталось недолго, Антонин скоро найдет его, он уже вышел на его след.

– Я ни за что этого не сделаю, – выдохнула она наконец, понимая, однако, что спорить совершенно бесполезно.

– Сделаешь.

– Но я не хочу.

– Конечно, не хочешь. Все дело в том, Гермиона, что я не спрашивал твоего мнения по этому поводу. Ты просто сделаешь это. И тогда, – быстрый, неожиданный жест: он поймал ее лицо в ладони и усмехнулся. – Тогда ты вечно будешь со мной. На веки вечные. Ответь себе честно, разве это не то, чего бы тебе хотелось?

«Не то, чего бы тебе хотелось…» Самое темное, что только существует в магии, самое противоестественное и ужасное, что только может сотворить человек. То, что лорд Волдеморт, когда еще мог называться человеком, сотворил так много раз. Вот что он задумал. Вот откуда столько внимания ее способностям и умениям. На веки вечные. Даже это – романтичное, прекрасное «на веки вечные» в его устах приобретало ужасный, жуткий смысл.

– Нет, – Гермиона покачала головой. – Я не сделаю этого. Вы меня не заставите.

– Я мог бы слушать это бесконечно, Грейнджер, – протянул маг. – Можешь начинать умолять, правда, это не поможет.

«Ответь себе честно, разве это не то…» А чего ей хотелось? Вспомнить, Мерлин, было так тяжело! Когда Гермиона Грейнджер только оказалась здесь, когда держала Драко за руку, когда отвергнуть его жуткое присутствие казалось таким легким и естественным, когда она думала только о свободе и мести, она жила одной мыслью: найти способ уничтожить все оставшиеся осколки, даже если это предполагало, что нужно будет пожертвовать собой. А что сейчас? Что с ней вообще творится сейчас?! Когда успело зайти так далеко? Даже волшебная палочка из магазина темномагических артефактов «чувствует» это в ней! Насколько прочно ассимилировала она эту тьму, разворачивающую в душе свои чешуйчатые кольца, что пришла к нему сама, на этот раз – совершенно искренне и добровольно…?

Дыши. Думай. Соберись.

– Меня забавляет, что даже теперь, когда совершенно очевидно, что с тобой происходит, ты все еще продолжаешь спорить со мной, – снова отстраненно-холодный тон; Лорд вернулся к нему легко, будто, нимало не разочаровавшись, покончил с бесплодной попыткой быть убедительным (довольно странной попыткой, обреченной на очевидный провал с самого начала: на что он рассчитывал, интересно? Что она согласится сделать это добровольно?..) Маг надолго замолчал, впрочем, ответа явно не ждал; погрузился в какие-то свои неведомые раздумья. Гермиону от себя не отпустил; белые пальцы так и замерли на девичьих плечах. Ему нравилось чувствовать ее рядом.

Снова стало страшно. Отчаянно страшно. «На веки вечные»… Он видит единственный способ решить эту маленькую проблему: помножить (разделить) ее на два. И потом еще и еще, Мерлин знает, сколько крестражей он захочет создать, и все окончательно потеряет смысл, а она окончательно забудет себя, и какой-нибудь безвестный герой через много лет по одному уничтожит эти бесценные осколки, воздавая по заслугам…

Этому не бывать! Этого не должно случиться, она ни за что на это не пойдет, не допустит. Даже если для этого придется умереть, жертвуя возможностью окончательно уничтожить его.

Разве что только…

Так и неоформившаяся в сознании гипотеза, мысли о которой так и крутились в голове. Гипотеза, которую невозможно было проверить – невозможно, но необходимо.

Монстр обязательно получит по заслугам за все, что совершил. Гермиона – она знала это – тоже должна ответить за то, что не сумела быть достаточно сильной и сопротивляться ему – в себе. Больше всего на свете лорд Волдеморт боится смерти; он не знает и никогда не верил, что есть вещи страшнее смерти. А все, кто пытался уничтожить его, только укрепляли в нем его заблуждение…

…Но что если все должно быть наоборот? Темная гостиная этажом выше вдруг ярким, непрошенным видением всплыла перед глазами. В иной исход он просто не верит, иного выхода не видит, не может о нем даже помыслить, просто потому что не берет в расчет, что есть вещи, способные существовать вне зависимости от его веры в них. Вот он – близко, и его прикосновение все еще отдается гулким удовольствием в душе и мурашками по телу. Невозможно даже вообразить, что сейчас чувствует он сам.

Решиться на это – все равно, что шагнуть в пропасть.

Но он догадывался об опасности, о возможности… «Я опасаюсь, что это может иметь определенные последствия. Может как-то повлиять на крестраж, а точнее, на его бесценное содержимое».

В ту же секунду Лорд плавно, медленно провел пальцами по ее шее, по обнаженной спине, продолжая – она догадалась – линию тонкого шрама, и, сам того не ведая, ответил ее собственным отчаянным мыслям. Медленно. Томительно. Будто сомневался в том, что делает.

– Все это, – голос был тих, серьезен, и, обращаясь к ней, говорил он будто бы вовсе не с Гермионой – с собой, – глупые человеческие слабости. А у меня не должно быть слабостей, ты же это понимаешь? Поэтому ты сделаешь так, как я говорю. Я научу тебя. Это не так уж трудно.

Об этом не писали в книгах, иначе она давно бы наткнулась хоть на одно упоминание. Иначе было бы значительно легче, иначе она бы точно знала, что нужно делать. Гермиона задержала дыхание. Как страшно, Мерлин, как страшно и невозможно…

– Искушение – это слабость. Я уже говорил тебе однажды…

Чуть повернула голову, чтобы увидеть его: Лорд смотрел куда-то на пламя, в одну точку, прикасаясь к ней скорее машинально. Жуткий, зловещий образ, который навсегда отпечатается в сознании. Его она будет вспоминать потом, долгое время спустя, до самой ночи гуляя по пустынному побережью…

«Может повлиять на крестраж. На его бесценное содержимое». Как, как повлиять? Уничтожить? Покалечить (хотя куда уж сильнее)? Или она все же права? То, что она почувствовала тогда, в гостиной, то, что помогло ей выжить, то, что влекло ее, как глупую бабочку в огонь… Должно быть, для этого существует какой-то специальный сложный ритуал, вряд ли достаточно простого поцелуя… или, возможно, как и в любой величайшей магии, здесь все тоже было просто. Сказки часто оказывались ближе к истине, чем думали ее родители, когда читали ей в детстве перед сном. К удивлению темного мага, Гермиона невесело усмехнулась (в других обстоятельствах, должно быть, вообще рассмеялась бы в голос). От «поцелуя истинной любви» у русалочки отпадет рыбий хвост, Спящая Красавица и Белоснежка проснутся, а чудовище… снова превратится в принца? Наивно. Кроме того, слишком много неизвестных в этом уравнении. Ни «принца», ни «истинной любви». Впрочем, терять было нечего. Она ни за что на свете не исполнит того, что задумал Темный Лорд. В конце концов, если не сработает, то всегда можно остановиться на глупом во всех отношениях варианте самоуничтожения – и будь что будет.

…И стало вдруг восхитительно наплевать, стоит ли игра свеч. Гермиона Грейнджер вдруг поняла, что истинно желает одного: почувствовать это еще раз. Один – последний – раз.

Выдох.

Она подняла взгляд, посмотрела прямо, уверенно, без страха. Лорд, казалось, удивился внезапной её решительности – она прекрасно считала это секундное замешательство на змеином лице.

– Я ненавижу тебя, – отчеканила Гермиона. – За все, что ты сделал и хочешь сделать. Но главным образом за то, что больше не могу отделить себя от тебя.

И подалась к нему сама, резко, порывисто, касаясь, цепляясь пальцами за мантию на груди.

– Грязнокровка… – успел прорычать он в ее губы, изумленный, но не остановил, и последним осмысленным, что она заметила в его взгляде, было отчего-то на мгновение пробравшееся наружу отчаянное страдание, пока что-то темное не заполнило его стремительно и неотвратимо. Пальцы его с силой впились в ее плечи, он не стал сдерживаться, ни капли больше не сомневаясь, перехватив инициативу – потому что не терпел иного – подавляя, подчиняя, так, как уже делал однажды, и Гермиона в душе была благодарна ему за это: силы и решимость вот-вот готовы были покинуть ее. Этот новый поцелуй был полон неизбывной ярости и отчаяния – их общих эмоций, рвущихся наружу; полон неизведанного и необузданного, был именно тем, чего так боялась все это время Гермиона Грейнджер и чего так желала на самом деле. Все было правдой. Это все было правдой, и как и тогда, в гостиной, это предстало перед ней невообразимым, невозможным и ясным как день: его первобытный страх (страшнее смерти – потерять! Потому что она теперь тоже его жизнь, потому что целая душа вплеталась в него так же, как и он в ее – жалким осколком), желание чувствовать ее целиком и полностью, внезапно открывшаяся одержимость и уже знакомая лютая ненависть, как и ее неоспоримая правота в тех догадках, что она поначалу сочла безумными. Знакомые и окрыляющие, с ними странные и новые, ощущения, растекавшиеся по телу, дурманили разум, воспламеняя оголенные чувства. Волшебница теперь смотрела на него сверху (даже не успела осознать, в какой момент оказалась на его коленях) и практически не видела лица, и только багряно-красный наполнился глубокой чернотой. Она отчего-то дрожала, хотя пламя разгоралось под кожей жаждой бесконечно большего, хотелось испытать все на свете, узнать все и все забыть, ни о чем не думать и просто… чувствовать. Она и чувствовала: пугающее, практически животное, стихийное; пальцы на талии сквозь ткань, на бедрах – цепкие, легкие, до боли, потом – на совершенно обнаженных почему-то плечах; опаляющее дыхание где-то у шеи, ключицы и ниже, ниже; Мерлин! атлас, холодящий разгоряченную кожу на пояснице – когда это успело произойти?! – вдох, неожиданное, новое – никогда и никому раньше… – выгнулась всем телом навстречу его губам, ахнув – белые пальцы на обнаженной груди, прикосновение, подобное электрическому разряду – стон, стон и вдох – нетерпение, пугающее, сводящее с ума, и наконец осознание: что бы ни произошло теперь и чем бы ни кончилось, пути назад уже не будет. И она была к этому готова. Ей было страшно и терпко, больно и хорошо, и звезды рождались и умирали, и вся вселенная была свидетельницей – Гермиона знала теперь, что за сила способна соединить осколки воедино. Все могло быть по-другому, и из этой страсти, бури, отчаяния родилось нечто важное и трепетное – надежда. Все еще можно было исправить, все можно было когда-нибудь спасти. Она плавилась в его руках, его прикосновения расцветали чем-то чудесным в душе, а она, казалось, прикасалась к бесконечности. Никакие крестражи больше не имели значения, а ясная безлунная ночь нежностью своей обнимала мир, в котором было возможно самое светлое, самое чистое волшебство, что только существовало во вселенной.

Комментарий к Глава 35. Рождество

Enzo – White Cliffs Of Dover

Jean-Pierre Taieb – One Way to Life (feat. E.T)

Великолепная эстетика от Franke winni 😍: https://ibb.co/nRj8YRm

========== Глава 36. Отголоски ==========

– Так как, ты сказал, называется эта неведомая хрень? Крес… что?!

– Крестра-аж, Тео, – широко зевнул Малфой, откидывая голову назад и опираясь ладонями о влажный песок. Он сидел прямо на земле, нимало не заботясь о том, что перепачкается – в вертикальном положении в столь ранний час находиться было просто невыносимо. Пришлось снова прочистить горло, голос звучал хрипло, хотя он только что битый час говорил без умолку, донося до друга суть ситуации. – Крестраж. Без шуток, я понимаю, что это сложно усвоить с первого раза.

На самом деле Драко только прикидывался понимающим; на самом деле ему не хотелось больше ничего объяснять. Он ужасно устал от всей этой истории и постоянных переживаний и разговоров об одном и том же. Он понимал, что говорить необходимо, понимал, что от этого зависит успех операции и ему почти удалось убедить Нотта помочь им добровольно – «в последний раз, дружище, пожалуйста!» – но… завис. Его сонный разум больше не захватывали картины абстрактного будущего. Море простиралось насколько хватало взгляда, и почему-то невольно навевало мысль о том, что ему, Малфою, тоже хотелось бы жить вот так, в коттедже на пустынном морском берегу. Может, потерявшись в новом мире и странно-новом самосознании, он просто устал от людей, перед которыми нужно было продолжать что-то из себя строить, а он больше не знал, что именно; а может, ему просто слишком уж редко удавалось вот так замереть, остановиться, рассмотреть бескрайний простор, ставший неожиданным откровением, ответом его уставшему от постоянных рефлексий сознанию. Хотел бы он каждый день видеть перед собой эту первозданную стихию. Волны мерно накатывались на берег с умиротворяющим шорохом. Было сумрачно и серо, но горизонт уже светлел розоватой полосой, обещая более-менее ясный день. Дождя не предвиделось, но от пронизывающего ветра не спасало даже трижды наложенное согревающее заклятие. Спать хотелось страшно. Возможно, эти два (или сколько там?) часа сна тоже можно было счесть косвенной причиной сотрясавшего Драко озноба, но Нотт уже притащился, времени оставалось слишком мало, с этим ничего нельзя было поделать. Малфой сидел на песке, полусонно глядя вдаль. Тео топтался где-то рядом, вне поля его зрения, мерил шагами пустынный пляж.

– Это, черт побери, многое объясняет, – подал голос Нотт. – И ее странность, и задумчивость. И «особое положение», и то, что Сам-Знаешь-Кто так над ней трясется… Охренеть можно, а, Драко? Уму не постижимо.

…Этим утром Драко разбудила Джинни. К недовольству Малфоя, неожиданно оказалось, что она посвящена в подробности плана с зельем (по всей видимости, отвергнутому Поттеру хотелось восстановить чувство собственной значимости в глазах бывшей подружки, и он не смог удержать язык за зубами, а может это трепло-Нотт сам нажаловался на не устраивающие его идеи бывших однокашников). Мелкая Уизли, в пижамных штанах и красном вязаном свитере, нагло вломилась в комнату Драко и растолкала того с важным видом: ведь Теодор «принес главный ингредиент для Оборотного зелья»! На самом деле «Теодор» ни черта, конечно же, не принес – разве что, самого себя, и на том спасибо, потому что «главным ингредиентом» Оборотки, как известно, является частичка того, в кого планировалось преображаться. Малфой хотел было разбудить заодно и Поттера с Уизли – слишком уж не улыбалось ему разбираться со всем этим самому, – но Джинни наотрез отказалась: выяснилось, что Нотт сперва желал поговорить и по какой-то причине не хотел видеть никого, кроме Драко. Вот уж великая честь в это ни хрена не прекрасное рождественское утро, а лучше сказать – все еще рождественскую ночь; светлеть на улице начало едва-едва! Но Малфой, сколько бы ни закатывал глаза, прекрасно понимал опасения Тео; чем ближе маячил на горизонте момент «штурма» мэнора, тем сильнее накалялась обстановка. Нервничали буквально все (даже мамаша Уизли это заметила накануне, насев на «Ронни» с расспросами; тот заявил, что у него просто живот скрутило, вот почему он ходит с таким лицом, и Драко счел эту отговорку идеальной).

А вообще-то разговор этот назревал уже давно и давно состоялся бы, если бы Нотт не пропал из поля зрения. Поттер, Уизли и Драко уже не единожды обсуждали, что делать, если (вполне себе обоснованно, но так некстати) заартачившегося Тео никак не удастся уговорить по-хорошему, даже решили в крайнем случае подключать Джинни, раз уж у них там «все так серьезно». Но когда стало ясно, что Нотт категорически не желает участвовать в планируемом мероприятии, решили, что называется, идти напролом: рассказать ему все о крестражах, о роли Грейнджер, об уничтожении Темного Лорда. Тогда, в «Кабаньей голове», они ограничились полуправдой – разумеется, выдавать Пожирателю Смерти информацию о том, как убить его повелителя-легилимента, было чревато не просто провалом операции, а самой настоящей катастрофой, смертельной опасностью. (Ну а если же Тео не согласится и теперь, то было решено идти на крайние меры: оглушить, закончить зелье и запереть его в «Ракушке» до конца операции. Так что Драко уже морально готовился поднять палочку против друга – как умел, исподтишка).

Собственно, именно так Малфой и получил официальное разрешение на то, чтобы выдать Нотту подробности (пусть и считал, что и без этого разрешения бы прекрасно обошелся) и теперь искренне пытался подобрать нужные аргументы, хотя, по его мнению, приведенных было более чем достаточно. Он поднял голову. Тео стоял чуть позади, скрестив руки на груди, и невидяще смотрел себе под ноги. Драко вздохнул. Все уже было сказано. Все было ясно. Чего еще ему не хватает?

– Слушай, Тео, – напряженный, колючий взгляд вонзился Малфою в лицо, впрочем, Нотт так и смотрел на Драко сверху вниз. – Если что-то пойдет не так, заляжете с твоей рыжей красоткой на дно. Ее семья вас не бросит. Твой отец тоже тебя не бросит…

– Мой отец в буквальном смысле не переживет, Драко, если «что-то пойдет не так». Или ты думаешь, Темный Лорд не сможет нас найти? Да отец сам первый каяться пойдет. Ну и пожалеет об этом, да поздно будет…

С этим спорить было бы глупо, Нотт был, конечно же, прав. Темный Лорд не простил бы ничего подобного: он, Драко – сам тому прямое доказательство. Обстоятельства, конечно, были несколько иными, но факт оставался фактом. Другое дело, что он-то как раз сейчас мог бы сидеть – точно так же, кстати, у моря, вот ведь ирония – где-нибудь на Лазурном берегу, а не в богом забытом Тинворте…

– Давай по существу, – голос Тео сквозил напряжением. – Я правильно понимаю, что если убить Грейнджер и змею, то это действительно поможет уничтожить Темного Лорда раз и навсегда? Без них он станет уязвим, и одной Авады для него будет достаточно, так?

– В теории, Тео, только в теории. Еще раз: Грейнджер мы просто заберем с собой. Это ясно? Это моя цель. Цель гриффиндорцев – змея, на Того-Кого-Нельзя-Называть мне вообще наплевать, пусть, если хотят, сами с ним разбираются. А что делать с Гермионой и этим… тем, что там у нее внутри, решим потом. Сначала надо оказаться в безопасности, подальше отсюда.

– Это еще почему? – вскинулся Нотт. – Не понимаю, то есть вы серьезно собираетесь решить проблему только на треть, когда есть великолепная возможность избавиться от нее полностью?! Поттер же выжил, и она выживет!

Драко выразительно посмотрел на Нотта. Не укладывалось в голове, что тот всерьез не понимает (или не желает понимать) степени риска, и это не говоря о том, как странно вообще было слышать от Теодора рассуждения об «уничтожении Темного Лорда»; на памяти Драко подобное было впервые, он даже не думал, что этот вопрос его заботит как таковой. Впрочем, об этом упоминать он не стал, решив, что разбираться еще и в этом просто не в силах. Все, что ему нужно, это гребаный волос Тео и его согласие на то, чтобы тот не отсвечивал, когда их весьма посредственный спасательный отряд окажется в мэноре.