Текст книги ""Ты уволен!" (СИ)"

Автор книги: ChristinaWooster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– Еще чего! И не подумаю! Я буду сидеть здесь хоть всю ночь. Да что там… Хоть всю жизнь! Пока ты не придешь в себя! Все, и не мечтай, что ты от меня отделаешься, – Найл скинул кроссовки, поудобнее устроился на кровати рядом со мной, – все, у меня все равно нет на сегодня дел, так что, могу смело сидеть тут хоть до утра. У тебя тут даже весьма удобно…

Я даже не могла плакать. Просто кусала кожу на губах, пока зубы не окрасились кровью. Найл что-то говорил, пел, задавал мне вопросы, но сам же на них и отвечал. Я чувствовала, как мое сердце кололи сильнейшей иглой. Удар. Удар, проникает через правое предсердие, кровь хлещет фонтаном. Убивающая головная боль сдавливала виски железным обручем.

Я лишь на секунду прикрыла глаза, и перед мысленным взором тут же предстал Эдвард. Вот он едет домой к матери и сестре, как из-за угла на шикарной машине появляется подросток Гарри Стайлс, и не успевает вовремя затормозить, протаскивает тело бедного Эдварда по земле. Я подскочила на кровати, бешено дыша.

– Кристина? – рука Найла легла мне на плечо и крепко сжала, – погоди, давай, я принесу твои успокоительные, сейчас… – Найл стал слезать с кровати, на ходу чертыхаясь.

– Он убил его, – прерывающимся голосом сказала я, пряча глаза в слезах, – уничтожил меня, а я… А я люблю его.

***

– Гарольд, какого черта? Какого черта ты опять пропустил один пробел? Еще одна такая выходка, и ты будешь уволен!

– Но… мисс…

– И не смей мне перечить! – прикрикнула я, – твоя статья – это полное ничтожество. Тебя давно была пора вышвырнуть отсюда пинком под зад. В следующем месяце увижу что-то подобное, и ты будешь подметать улицы, ты меня понял?

– Понял.

– Что за кошмарная юбка, Алисия? Ты где работаешь?! На панели? В этом месяце ты получишь зарплату, равную стоимости этой самой юбки.

– Но, мисс!

– И без возражений, пожалуйста.

Я вошла в свой кабинет, положила сумку на стол. Спокойствие. Я научу этих бездарей работать. Они еще узнают, что значит работать по-настоящему!

В кабинет ворвался Найл.

– Какого черта, Найл? Я просила стучаться.

– Ты что там устроила? – Найл взмахнул руками, – Алисия ревет, Гарольд рвет и мечет и зовет тебя сукой на весь офис. Ты что, опять устроила «сокращение»?

– Ну, мы еще посмотрим, кто тут сука. За это, кстати, спасибо, – я перегнулась через стол, взяла листок бумаги, – Гарольду в этом месяце назначается тридцать штрафных очков. Нет, пожалуй, пятьдесят. И того, его зарплата будет в этом месяце равна…

– Прекрати ты! – Найл выхватил у меня из рук листок. Его ноздри раздувались от гнева, – прекрати ты на людей бросаться!

– А что мне еще остается делать?! Скажи мне, а?! Может быть, быть ко всем любезной и почтительной?! Когда все криво смотрят на пустое рабочее место Гарри и спрашивают, где он?

– Кстати. А где он? – тихо спросил Найл, пряча в карман листок со штрафными баллами Гарольда.

– Понятия не умею. Уже прошла неделя, и… Его как след простыл. Просто не знаю, куда он пропал. И… И я…

– Ты что, опять перестала есть? – Найл взял меня за руку, обхватил мое запястье пальцами, и оно спокойно выскользнуло, – ты хочешь повторения той истории?

– Я ем. В основном успокоительные и снотворное. И пью кофе. И работаю. Адская, но отлично возвращающая к жизни смесь. Я уже ничего не хочу, – я подняла глаза на Найла, – я жить даже не хочу. Я не спала всю неделю, по мне что, не видно?! Что все мне надоело. У меня вот здесь, – я приложила руку к груди, – вторичный траур. Ты хочешь это обсудить? Нет? Тогда просто заткнись.

– Кристина…

– Ладно, извини, – я обошла вокруг длинного стола, прислушиваясь к цокоту каблуков по паркету, потом села за стол, – извини. Но ты должен понимать, каково мне сейчас. Я вот вчера ночью лежу и думаю: а что, если бы ничего этого не было? Если бы Эдвард был бы жив? А Гарри устроился в офис секретарем… И… Всякая еще ерунда лезла в голову. Не могу ее контролировать. И статьи эти чертовы по двадцать раз проверяю, пока в глазах рябить не начнет, и книги читала всю ночь, пока не затошнило. Иначе я бы с ума сошла, если бы только думала, думала, думала о том, что произошло. Я до сих пор не верю в это, – я пожала плечами, – не верю, понимаешь? Не верю, что Эдвард умер. Не верю, что была знакома с Гарри. Не верю. И ничего не помогает. Одна картинка ужаснее другой сменяет и все. Это похоже… На еще один круг ада. На кошмарный сон, который… Который держит тебя в железных тисках, сдавливает тебе руки, ноги, голову, легкие, и ты не то, что закричать не можешь, ты вздохнуть не можешь. Вот как я себя сейчас чувствую. Я думала, повторно убить нельзя, – я опустила глаза в пол, – когда умер Эдвард, я думала, что я умерла вместе с ним. И мне уже ничего не будет страшно. Но тогда, видимо, это была просто репетиция моей собственной панихиды. Когда ты не просто полюбила убийцу, а еще… – я махнула рукой, перевела дыхание. Раны в душе, чуть-чуть только прикрытые, снова забили фонтаном крови, – ладно. Ты вообще зашел просто так, чтобы мне нотации почитать или по делу?

Найл пожал плечами. Присел на край стола, рассматривая вытянутую ногу.

– Ну, как тебе сказать… Вообще, дело тоже было. Вот, держи.

Найл похлопал себя по нагрудным карманам на рубашке, потом вытащил из одной конверт.

– Это тебе.

– Что это? – я с опаской взяла конверт двумя пальцами.

– Прочти, – Найл опустил голову, – слушай, я не знаю, конечно, что там, но мне кажется… Что еще не все потеряно.

– Еще не все потеряно? – хмыкнула я, раскрывая конверт, – для меня уж точно всё.

Отложив голубоватый конверт в сторону, я развернула большой лист. Таким знакомым, витиеватым почерком, с черточками над буквой «Т», были исписаны обе стороны. От подступивших чувств закружилась голова.

Здравствуйте, мисс Селдридж.

Не удивляйтесь этому письму, я не собираюсь лить слезы на бумагу и вымогать у Вас снисхождения. Нет, я этого не стою. Я напишу Вам простое, сухое письмо, и попытаюсь по-деловому объяснить Вам, что совершил Ваш поступок.

Ваш уход сломил меня. Да, смейтесь, что взрослый, тридцатилетний мужчина, не лишенный ума и силы, переживает, как подросток. Три дня я пролежал в постели. Я не мог встать, не мог есть, лишь периодами вливал в себя чай. Силы совсем меня покинули. Я лежал в постели, смотрел в окно, за которым такое жаркое, яркое солнце! Там, за стеклом, у людей шла жизнь, полная любви и счастья, а я лежал, и умирал от неизвестной никому болезни! От этого слезы начинали жечь глаза, я силился встать, но тело мне не подчинялось. Я словно чувствовал, как из него уходят последние силы, я боялся спать!

Как можно так ужасно себя чувствовать без видимой на то причины? Не знаю, как, но это возможно. Три дня, три долгих дня, когда я влачил свое жалкое существование, прошли для меня в какой-то горячке.

“Прости”. Так ты ответила на вопрос о том, любишь ли ты меня. И за что же я должен тебя простить? За честность? За нелюбовь? За то, что чувствую сейчас? Не думаю, что это способно сделать одно лишь слово “прости”.

Я по-прежнему лежу, ручка еле двигается по бумаге, а завтра мне придется сделать над собой титаническое усилие, чтобы явиться на работу и отдать это письмо тебе. Передать с кем-нибудь, на большее моих сил не хватит.

Мне всё стало неважно. Погода, день недели, какая рубашка на мне надета. А какое это имеет значение, если не с кем гулять по проспектам, планировать дела на выходные и некому будет брать меня под руку?

Раньше я пил жизнь, как бургундское. Смакуя каждый глоток, не нарадуясь его терпкому, благородному вкусу. Теперь же для меня это – отрава, помои, которые я не в силах проглотить.

Солнце бьет мне прямо по глазам, твое “прости” по сердцу, а бездействие и непонимание – по всему телу. Я выжат, опустошен, унижен, растоптан, я ничего больше из себя не представляю, ничего уже не имею, ни на что не надеюсь и ничего не жду. Лишь то, что скоро станет легче.

Легче. Как будто может стать легче.

Я не знаю, что мне делать дальше, как жить, работать, как находить в себе в силы. Откуда их взять? Раньше я мог неделями не питаться, а оставался бодр, только потому, что рядом была ты. Теперь же даже для того, чтобы моргать, мне приходится прикладывать непомерные усилия.

Когда-нибудь они действительно станут последними.

Я по-прежнему люблю Вас, мисс Селдридж. Люблю, как сумасшедший, как ненормальный, как умалишенный, как слепой любит своего благодетеля, который, пользуясь этой слепотой, подсыпает ему яд в еду. Я люблю, и, наверное, это и есть единственная сила, которая пригвождает меня еще к постели, но уже не к жизни.

В скором времени я вернусь в Париж, чтобы попытаться вновь зажить. Как будто рана моя сможет зажить! Я уеду, но не для того, чтобы начать новую жизнь иди надеяться на счастье. Теперь единственное, что я жду – Ваше возвращение. Вам стоит лишь позвонить, написать хоть одно слово, стукнуть каблуками – и я вернусь, где бы я ни был, где бы Вы ни были, я примчусь, как израненный волк, как беглец, я вернусь, я всё забуду, я всё прощу! Теперь лишь эта мысль будет мне опорой, моими костылями, моим смыслом.

Я люблю Вас. Я люблю, Mon Cher, и не моя вина, что Вы не любите меня!

Прощайте. Я не жду ответного письма, не жду ничего, кроме как Вашего возвращения, Ваших слов не о любви – это было бы слишком ложью! – о Вашем хорошем ко мне отношении и надежде на второй шанс.

Я люблю Вас.

Отберите у меня пищу – я проживу две недели.

Отберите воду – проживу два дня.

Отберите воздух – проживу две минуты.

Отберите у меня себя – и я не справлюсь.

Простите за всё.

В моем доме по-прежнему холодно, сыро и мрачно.

Люблю, миллион раз люблю.

А. Мельес

– Кристина, ты куда? Что ты задумала? – Найл вскочил следом за мной. Осторожно сложив письмо обратно в конверт, и ругая себя почем зря, я вышла из кабинета, не обронив ни слова.

Александра я нашла на его рабочем месте. Темные круги на осунувшемся лице красноречиво кричали о бессонных ночах и слабом питании. Черная траурная рубашка, спутанные волосы. Он печатал на компьютере, не поднимая ни на кого глаз. Этот офис всегда служил лекарством от личных невзгод, но сейчас наши невзгоды были слишком сильны. Рядом с монитором лежали какие-то бумаги в пятнах от кофе. На рубашке верхняя пуговица оторвалась. С этого некогда прекрасного для меня лица словно стерли все краски, оставив тусклую оболочку. Если двое убитых горем людей…. Может, им стоит, если не воссоединиться, то хотя бы помочь друг другу испить это горе до дна?

Я молча остановилась в дверях и слабо откашлялась. Александр заметил меня, поперхнулся невысказанными словами, вскочил из-за стола, но так и не двинулся ко мне. В глазах у него стояла неразрешимая мука и тысячи, тысячи, жалящих его изнутри вопросов.

– Я получила твое письмо, – тихо сказала я, все не меняя позы. Саша кивнул, сглотнул, что-то заговорил и закашлялся, как бывает после многочасового молчания. Я сделала робкий шаг к нему, – прости. Я не должна была так поступать. Это было какое-то… безумие, – я подняла на него глаза, и в этот миг в Александра словно кто-то изнутри вдохнул жизнь, наполнил его лицо цветом, даже щеки его приобрели человеческий оттенок.

Я протянула Саше руку, и закрыла глаза. Не хотела этого видеть. Это была ошибка. Все, что было в моей жизни, было ошибкой. Но лучше совершать те ошибки, которые вредят только нам самим, но не приносят вреда окружающим. Если ты можешь сделать счастливым кого-то, ты обязан это сделать. Наверное, это наше единственное предназначение на этой земле.

На безымянный палец правой руки скользнула маленькая золотая оправа, вновь заковывая меня в тиски, сжимая и сдавливая, стараясь уничтожить и то немногое, что еще осталось от меня.

***

“Он ушел из моей жизни, но забыл в ней шляпу”.

Ушел стремительной и такой знакомой походкой. Каждый шаг как будто записан и точно рассчитан. Дверью хлопнул, как ладонью по лицу. Долго еще слышала его шаги на лестнице в подъезде. Он бежал от меня слишком быстро.

Не удержалась, выглянула в окно. Я еще долго буду помнить, как развевался его плащ. Немного постояла у окна. Ждала, вдруг вернется? Не вернулся.

Он ушел, но забыл у меня свою шляпу.

Выкинуть хотелось, да не смогла.

Оставила. Когда совсем тоскливо, набрасываю ее на торшер, ставлю перед собой и делаю вид, что он сидит напротив. Его глаза горели так же, как лампы самого сильного разряда.

По утрам шляпу прячу. Не хочу, чтоб маячила перед глазами.

Иногда надеваю ее сама. Хожу так по дому, кривляюсь перед зеркалом. На секунду кажется, что он вернулся.

Нет, показалось.

Когда приходят друзья, шляпу прячу. Но нет-нет, да вскользь кому и покажу ее. Друзья хитро поулыбаются, спросят:

– Все еще помнишь его?

– Да это же просто шляпа.

– Что ж не выкинешь эту “простошляпу?”

– Жалко….

Так эта простошляпа и живет у меня. Каждому знакомому молодому человеку даю примерить ее. Пока никому не подошла. Кому-то мала, кому цвет не нравится, кто-то в ней совсем дураком выглядит.

Нет, не отдам шляпу.

Иногда целыми днями ее дома не снимаю. А иногда закину куда-нибудь в шкаф вместе с туфлями, у которых один каблук отломан, и забуду о ее существовании.

А потом вдруг полезу за чем в шкаф – а там шляпа. Упадет и прямо мне на голову. Потом так и ношу. Дома, конечно, людям не показываю – не поймут, засмеют…

Порой вспоминаю, как он носил эту шляпу. Интересно, как ему без нее? Наверное, уже купил новую. Самую модную, дорогую, красивую. И навряд ли даже помнит, что у меня старую свою оставил. Решил, наверное, что потерял где-нибудь и дело с концом.

Это ведь всего лишь шляпа.

А я все жду. Не когда он вернется за ней и попросит обратно – она у меня изрядно пообтрепалась, и края кое-где потерлись. Нет, жду, когда он придет, а я скажу с самодовольной улыбкой: “вот она, тут, шляпа-то твоя! Сохранила вместе с прочим хламом, но отдать не могу. Дорога мне стала. Потому что твоя”

И у каждого есть тот, кто ушел, но оставил у Вас свою шляпу.

И не возвращается за ней, а Вы не выкидываете, потому что жалко, да и ждете – вдруг только выкину, а он возьми да и вернись? Так и храните ее, где-нибудь в шкафу, на верхней полке, временами достаете, примеряете, радуетесь, как Вам она идет и грустите одновременно, что такая хорошая шляпа теперь и без хозяина.

И храните, и ждете.

И согласитесь, что речь здесь совсем не о шляпе.»

– Ну, что скажешь?

– По-моему, неплохо. Но неужели ты до сих пор не можешь его забыть? – Найл отодвинул от себя мою написанную статью и внимательно уставился мне в глаза.

– А ты можешь забыть о том, что у тебя есть сердце? – резко ответила я, – дай сюда листы.

Найл равнодушно пододвинул мне статью.

– Статья хорошая.

– Ну, вот это от тебя мне и надо было.

– О нем все так ничего и не слышно?

Я отвернулась, посмотрела в стену, словно там мог быть написан ответ.

– Нет. Прошло четыре месяца, а я вообще не слышала о нем ни слова. Он как ушел тогда… Так и пропал. И всё. Как сквозь землю провалился. Может, оно и к лучшему, – я провела рукой по губам, чуть смазывая помаду. На пальцах остался кроваво-красные цвет.

– Слушай, ну так нельзя. Ну, ошиблась, ну, с кем не бывает? Зато ты теперь знаешь правду. Разве не этого ты хотела столько лет? – Найл патетически взмахнул руками. Блеснули его часы.

– Я не думала, что смогу полюбить убийцу.

– Ой, прекрати. Убийца, убийца… Так говоришь, как будто он намеренно убил Эдварда.

– Это тебе все равно! – воскликнула я, – Найл, иди лучше, я хочу побыть одной.

– Хотел бы, да не могу. Хелена приедет только через полчаса, и мне надо будет дома помочь ей со всем, она с этими своими ногтями… Она волнуется больше твоего! Да я сам… Чего-то… Трушу немного, – Найл передернулся, как от чего-то кислого, – все-таки, не каждый день сестру замуж выдаю.

– Ну, сиди, жди, – я принялась степлером скреплять бумаги.

– Может, позвать сюда Александра? А то ты, чего доброго, этим степлером, – Найл попытался посмеяться, но смех вышел клокочущим, нервным, – позвать? Он там с утра в кабинете звонит, все перепроверяет по сто раз…

– Не надо, – я резко подняла глаза на брата, под ресницами снова скользнули нервнические разноцветные точки, – оставь меня в покое.

– Но ты ведь все же решила выйти за него. Разве нет? Свадьба уже завтра.

– То, что я не хочу его сейчас видеть, не имеет к этому никакого отношения, понятно? – взревела я, – оставь меня в покое!

– Ладно, ухожу, – Найл пошел к двери и там столкнулся с Алисией. Она почти врезалась в моего братца, и стала смущенно поправлять на груди платье.

– Мисс Селдридж?

– Тебе чего? – грубо спросила я. Алисия смутилась, пропустила к выходу моего брата, и смущенно произнесла:

– Там пришел мужчина. Он хочет с Вами поговорить.

– Мужчина? Какой мужчина? – я отложила документы в сторону.

– Он не представился, но сказал, что ехал к Вам очень долго, и не уйдет, пока Вы его не примете. У него к Вам очень серьезный разговор.

– А этот мужчина на часы смотрел, нет? Он вообще знает, что я не принимаю посетителей?!

– Он сказал, что не уйдет, мисс, даже если бы ему пришлось ждать здесь до утра, – Алисия покорно опустила глаза, как будто в приходе мужчины была виновата одна она.

– Ладно, – я пожала плечами, даже немного заинтригованная, – веди его.

– Сию минуту, мисс.

После произошедшего все снова стали ходить у меня, как по струнке. Они, наконец поняли, что со мной шутки плохи.

Я встала из-за стола, оправила блузку с юбкой, тронула губы помадой, напустила на себя строгий вид. Когда в кабинет вошел вышеупомянутый мужчина, сердце у меня неожиданно сделало подскок, да так и осталось в таком подвешенном состоянии всю нашу беседу. Гулко цокая туфлями, я подошла к мужчине и протянула ему руку:

– Добрый вечер. Я Кристина Селдридж. Чем могу Вам помочь?

Мужчина пожал мне руку. На вид ему было около пятидесяти пяти лет. Строгий двубортный костюм обтягивал плотную фигуру, на морщинистой шее топорщился накрахмаленный воротничок сорочки. Поблекшие за года голубые глаза за стеклами очков смотрели внимательно, и по-доброму. Черные, цвета вороного крыла волосы серебрила проседь. Легкая бородка обрамляла большие, крупные губы.

– Добрый вечер. Простите, что так поздно.

– Ничего. Вы хотели со мной поговорить? Присаживайтесь, – я указала рукой мужчине на диван, – может быть, кофе?

– Нет, спасибо, – голос мужчины был тверд и низок, он говорил слова резко и не растягивал их, – то, что я намереваюсь Вам сказать, обычно не обсуждают за чашечкой кофе.

– Ну, так и что же Вы хотите мне сообщить? Учтите, у меня не так много времени, – я демонстративно глянула на часы.

– Простите, мисс, но могу ли я задать Вам один вопрос? – мужчина сел, сложил пальцы в замочек, рядом на пол поставил свой слегка потертый портфель.

Я кивнула, сложив руки на груди и нетерпеливо постукивая каблуком туфли по паркету.

– Вы знакомы с мистером Гарри Стайлсом?

Комок нервов сковал мне горло. Казалось, мужчина все понял и так по моему лицу, но выжидательно посмотрел на меня, желая услышать точный ответ. Язык прилип к нёбу. Поэтому я просто кивнула. Весь ужас последних пережитых месяцев, как призрак, промчался у меня перед глазами, тронул за руки, и они похолодели.

– Он работал… Работал в нашем офисе секретарем некоторое время, – промямлила я, – но пару месяцев назад он был уволен.

– И Вы не знаете, где он?

– Нет, – твердо сказала, – если Вы пришли поговорить со мной о Гарри, – это имя давалось мне с трудом, язык словно боролся с невидимым препятствием, стараясь выговорить эти простые пять букв, – то боюсь, Вы зря теряете время, мне нечего Вам сказать. Да и я бы не хотела поднимать эту тему, потому что обсуждать бывших сотрудников – не в моей компетентности. Прошу меня извинить, – я хотела было подойти и пожать мужчине руку на прощание, тем самым вынудив его уйти, но он продолжал сидеть, как сидел и видимо совсем не торопился покинуть мой кабинет. Лишь глаза его строго следили за каждой моей черточкой на лице, за каждым движением и за каждым вздрагиванием голоса.

– Простите, я ведь не представился, когда зашел, – он поднялся, пригладил волосы, – возможно, после этого наша беседа пойдет быстрее. Меня зовут мистер Фербратер и я личный лечащий врач мистера Гарри Стайлса. Он прислал меня за Вами, так как это его последнее желание, и я не мог не исполнить воли умирающего.

Комментарий к Глава 2.

осталось всего 2 главы до конца, и один лишь шаг до главной интриги :) Всем большое спасибо, что остаетесь со мной!

========== Глава 3. ==========

– Воли… Умирающего?

Мне стало нечем дышать, как при астме. Голова закружилась, я отошла к окну, открыла рамы и впустила поток свежего воздуха в кабинет. Мужчина задумчиво пожевал губами, внимательно следя за мной.

Я повернулась к нему. Рубашка противно прилипла к спине от страха.

– Умирающего?

– Послушайте меня очень внимательно, Кристина. Я проделал немалый путь, чтобы добраться к вам, а в моем возрасте такие дальние путешествия и вовсе противопоказаны. Да, я личный врач мистера Гарри Стайлса, который раньше работал у Вас секретарем. И да, он болен. Он смертельно болен. Но я смотрю, Вы ничего об этом не знали… Присядьте, пожалуйста, на Вас нет лица.

Мужчина осторожно взял меня за локоть, усадил рядом с собой на диван. Перед глазами обстановка кабинета плыла и вращалась, как если бы я смотрела на нее через калейдоскоп. Перед мной то и дело вставало лицо Гарри, такого живого, такого здорового, такого… Настоящего. И черт побери, живого!

– Что с ним? – еле ворочая непослушным языком спросила я, и все последующее, что говорил мистер Фербратер, доходило до меня как сквозь накрытое стекло, и только часть информации я приняла и поняла спустя какое-то время. Пока он говорил, мягко удерживая свои толстые пальцы на моем плече, я тупо смотрела в одну точку, а сердце где-то там, за бортом, разрывалось от того, что невозможно было вынести и перенести…

– Я знаю Гарри с его четырнадцати лет. В то время ему впервые поставили диагноз. Кардиомиопатия. Это серьезная болезнь сердца, и люди с ней живут не дольше десяти лет. Гарри сначала не верил и продолжал жить жизнью обычного подростка. Его мать была убита горем, ведь Гарри был для нее единственным светом в жизни. Я хорошо знаю миссис Стайлс, это великолепная, сильная женщина. Не знаю, за что ей такое наказание… Сначала она думала, что у Гарри просто какие-то неполадки с сердцем из-за спортивных нагрузок. Он рос спортивным мальчиком, но… Диагноз оказался куда страшнее и печальнее. Какое-то время скрывали от Гарри действительность его диагноза, говорили, что его можно вылечить. Но когда спустя полгода его привезли к нам в больницу с сильнейшим приступом, мы не могли скрывать. Нам пришлось сказать подростку, что он неизлечимо болен, и что продолжение его жизни теперь зависит исключительно от него самого.

Вы знаете, мисс, это очень коварное заболевание. Гарри было противопоказано почти все: ему нельзя было слишком сильно радоваться, слишком огорчаться, нельзя было переживать и нервничать. Его сердце стучало и так с очень сильной частотой, тем самым истощая стенку миокарда, но при любом малейшем волнении сердце стучало все больше и больше, он мог начать задыхаться и терять сознание. Мама Гарри забрала его из школы.

Обычная жизнь пятнадцатилетнего подростка рухнула.

Но Гарри необычайно силен духом. Он принял свое заболевание и справлялся с ним. Вы не представляете, сколько лекарство он принимал, сколько осмотров он пережил в нашей клинике, у каких самых хороших врачей он ни бывал. За это спасибо, конечно, Вашему дяде, – смущенно проговорил мистер Фербратер, и я впервые за все то время, что он говорил, прерывая своя речь тяжелыми вздохами, подняла затуманенные глаза на врача:

– Моему дяде?

– Вы разве не знали, что мистер Хоран является незаконным опекуном Гарри?

Я тупо покачала головой. Мистер Фербратер говорил, как уксусом поливал мои мозги, плавя и обжигая извилины абсурдностью того, что он говорил.

– Я никогда не лез в их отношения с миссис Стайлс, но в самую страшную ночь для Гарри, да и для меня, ведь я знал его мать и был знаком с ее родителями, когда она сама еще была подростком, мистер Хоран был с ним. Это случилось… Дай Боже вспомнить… Шесть лет назад. Кажется, в середине апреля. Гарри привезли в больницу. Он был дома один, когда у него начался приступ. По рассказам Гарри, ему казалось, что сердце сейчас выпрыгнет и покатится по полу, – мистер Фербратер шмыгнул носом, – он дозвонился до скорой и потерял сознание. В ту ночь ему сделали опасную операцию и строго-настрого запретили волноваться или переживать хоть что-то. Но вы сами знаете…. Подростки, желание влюбляться, переживание отказов или слишком романтических свиданий… Мистер Хоран примчался в ту ночь и до утра просидел у постели Гарри. Он… Он переживал за него всегда как за родного.

Мистер Фербратер умолк, давая мне время справиться с тем, что душило меня. Тошнота подступала к самому горлу, липкий страх пронизал меня до самого основания, а во рту пересохло так, как будто я не пила целую вечность. Руки, вытянутые на коленях, подергивались, пальцы побелели в тон белому лаку на ногтях.

– Как за родного? – сил у меня оставалось только чтобы механически повторять нищенские обрывки фраз.

Мистер Фербратер еще сильнее сжал мое плечо.

– Простите, мисс, что я вот так появился и обрушил на Вас столько информации. Но и Вы меня поймите. Четыре месяца назад Гарри появился на пороге клиники, в которой несколько лет назад провел полгода, где над ним соблюдался строгий контроль, и как переступил порог, упал в обморок. Обычно обмороки при кардиомиопатии длятся не долго. Пару минут, чтобы сердце успело сбросить лишний груз волнений и начать стучать в более или менее привычном для организма ритме. Тогда Гарри пролежал в обмороке почти целые сутки. Я не мог отпустить его. Спустя какое-то время обмороки стали повторяться и по длительности доходили до целых суток. Мы переправили Гарри в кардиологический центр в Чикаго, но… Долгое время его не стали там держать. Обычно там находятся те, у кого только ранние этапы заболевания. Сердце Гарри уже давно находится в критическом положении и его вернули в мою клинику.

Гарри… Смог бы прожить еще несколько лет, – мистер Фербратер достал из кармана носовой платок, прижал к покрасневшим глазам, – если бы он соблюдал все мои предписания. Никаких волнений и сердечных переживаний. Но ведь Вы его знаете… Не желая примириться со своим недугом, он начал вести жизнь обычного молодого юноши. «Пусть недолго, но поживу, как все нормальные люди!», – смеясь, говорил он мне. Вот и пожил… Мисс, Кристина, – мистер Фербратер взял мои руки в свои горячие ладони и болезненно сжал, – Вы одна можете его спасти. В последний месяц Гарри подрывает свое здоровье своими же собственными руками. Я просил его никогда не влюбляться, уберечь себя от этого разрушающего свойства, которое истощило стенку его сердца… И все эти волнения, испытанные в связи с объектом любви, просто заставляли его сердце биться в миллион раз сильнее, что он не мог выдержать. Он меня не послушал. Он проводит без сознании почти все время. Ему осталось жить совсем немного. Неделя, пара дней… Никто не знает в точности. Он отправил меня за Вами, чтобы перед смертью,– это слово как нож, рассекло воздух, а я задохнулась в припадке ужаса, – чтобы успеть сказать Вам что-то важное. Он сказал мне, что если я не привезу Вас к нему, он умрет еще быстрее. Он места себе не находит, мисс. Видели бы вы его! Питается только через капельницу, бледен, как смерть, потерял в весе. И эти постоянные обмороки, головокружения. Он не может подняться по лестнице, чтобы не начать задыхаться. У него ужасные хрипы, он словно совсем выпустил из себя жизнь. Любовь, которая действует на других людей исцеляюще, высосала из него все силы. Для людей с больным сердцем любовь – самая страшная зараза, подрывающая остатки былого здоровья прямо-таки на корню. И я прошу Вас, мисс, я Вас умоляю! Я знаю, что между Вами и Гарри был какой-то конфликт, Вы расстались не очень хорошо, но не вините его. Он болен. Он смертельно болен, и последние семь лет он жил с этим осознанием, что ему жить осталось меньше, чем другим. Пожалуйста, отмените все дела, и поедемте со мной в клинику. Я боюсь, что если Вы не поторопитесь, то мы… Мы не успеем, – не давая мне что-либо сказать, хотя в груди клокотали вместо слов бессвязные сгустки крови, которые то приливали к моему лицу, вызывая жар, то отливали совсем, что я чувствовала а на своем лбу мертвенную холодность, – поезд отправится сегодня вечером, в 19. 45. У нас еще есть два часа. Пожалуйста, если он Вас когда-то и обидел, простите его, потому что не все успевают простить кого-то при жизни.

На негнущихся, чужих ногах я поднялась с дивана. Мистер Фербратер сидел, сжав руки на коленях в молитвенные кулаки, и смотрел на меня покрасневшими от подступающих слез глазами.

– Сколько времени до отправления? – тихо переспросила я, все так же видя перед собой лицо Гарри.

– Два часа, мисс, Вы не бойтесь, обратно я Вас отвезу… Но…

– Я поеду. Только подождите меня пару минут. Мне надо кое с кем поговорить, – я медленно двинулась к выходу, сама боясь как бы ненароком не упасть. Мистер Фербратер подскочил, оправил полы пиджака.

– Хорошо, мисс, я подожду Вас здесь.

Ничего не ответив, я вышла в коридор. Найл, который до этого болтал с Алисией, увидев меня, подлетел ко мне, как метеор.

– Кристина? Что… Что произошло? Боже мой, – он неподдельно ахнул и коснулся моего лба, – я даже не замечал, что у тебя есть пара седых волос, – он протянул ко мне руку и пропустил сквозь пальцы два белесых волоска, спадающих мне на лоб.

– Твой отец… Он еще в офисе? – воздуха в легких стало не хватать. Наверное, так чувствуют себя люди, которые упорно идут ко дну. Люди, которые оказываются слишком высоко в горах, где атмосферное давление начинает теснить грудь. Наверное, так чувствует себя и Гарри, умирая в кардиологическом центре в другом городе в двадцать один год.

– По-моему, да… Кристина! Кристина, стой! Что сказал тебе этот мужчина? Что-то случилось?

Не отвечая, и все еще стараясь держать себя в руках и в вертикальном положении, я поднялась на этаж мистера Хорана.

Люси, секретарша, привстала из-за стола.

– Здравствуйте, мисс Селдридж. Вы к мистеру Хорану?

– Да.

– Он сейчас очень занят и не может принять даже Вас… – попыталась меня остановить Люси, но я так взглянула на нее, что она отступила от меня с видом побитой собачонки.

– Меня он примет.

Я открыла дверь, и осторожно закрыла ее за со своей спиной. Сердце стучало, как у самого заядлого кардиомиопата.

– Кристина? – дядя сидел за столом, просматривал какие-то документы и курил свои извечные аргентинские сигары. За одну лишь секунду, за одно лишь то мгновение, когда я на него посмотрела, мне стало все так явственно ясно, что я покачнулась, приваливаясь к двери его кабинета, – я сейчас немного занят, и…