Текст книги ""Ты уволен!" (СИ)"

Автор книги: ChristinaWooster

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Ничего страшного. Я не отниму у Вас много времени, мистер Хоран, – мертвенным голосом произнесла я, и картина произошедшего давным-давно, слишком быстро и четко сложилась у меня в сознании. Отделившись от стены, и подойдя к столу дяди, я уверено и строго спросила, как будто отчитывала маленького Найла, – будьте добры, объясните мне, что Вас связывает с Гарри Стайлсом. И что произошло шесть лет назад пятнадцатого апреля.

***

– Я не совсем понимаю, о чем ты.

Ни один мускул не дрогнул на лице дяди, и на секунду я даже усомнилась, а правильно ли я его подозреваю? Но переместив взгляд на его чуть подергивающиеся руки, только укрепилась в своем подозрении.

– Зато я слишком хорошо понимаю. Если я говорю как-то слишком заумно, то выражусь по-проще, – я взмахнула рукой, покрытой мелкой дрожью, – сейчас в моем кабинете сидит мистер Фербратер. Думаю, уж его-то имя Вам точно знакомо?

Дядя потер подбородок, отложил дымящуюся сигару.

– Сядь.

– Вы издеваетесь? – закричала я, – может быть, еще предложите мне чайку и печенья?! Скажите мне, наконец, правду! Или Вы еще шесть лет будете молчать?! Что вас связывает с Гарри?!

– Ничего, – мистер Хоран развел руками, – я просто с молодости люблю его мать.

Я шумно выдохнула, освобождая все легкие от кислорода:

– Так, значит, это правда?

– А ты думала, что только ты у нас умеешь чувствовать? – дядя встал из-за стола, остановился у окна, не решая ко мне повернуться. Я застыла, – нет, дорогая, не только ты.

– Но как же… мама Найла…

– Я никогда ее не любил. Всю мою жизнь в моем сердце была только одна женщина – это мать Гарри. И Гарри я люблю как родного сына. Я для него на все готов. В Найле слишком много от Разомонды. Начиная от внешности, заканчивая поведением. Когда она узнала, что я люблю Кэтрин, она устроила такой скандал, что дребезжали стекла, и ушла. Оставила мне Найла. Я пытался быть ей хорошим мужем, – дядя передернулся, глаза его были колючими и холодными, – не моя вина, что я так и не смог ее полюбить. Кроме внешности в ней ничего не было. И мы были слишком молоды, когда вступали в брак. Но ты, я вижу, желаешь услышать всю правду? Тогда тебе лучше присесть.

– Я постою, – каменным языком ответила я, выплевывая слова.

Дядя пожал плечами, прошел около стола, присел на его край. Идеальные ботинки сверкнули в свете лампы.

– Я безумно любил Кэтрин. До безумия, до сумасшествия. Мы познакомились в институте, и она заполнила мое сердце с первой же лекции, на которой мы оказались соседями по парте. Я очень долго ее добивался. Я делал все, чтобы она стала моей. Но я сам стать для нее больше, чем другом, не смог. Она предпочла звезду нашего выпуска, Питера Макгрегора. Потом она вышла за него замуж… Я тоже с горя женился, – дядя хмыкнул, устремил взгляд на свои холеные руки, – стал наживать капитал, родился Найл… Мне казалось, что я не имею права жаловаться на жизнь, что у меня есть все, что только может пожелать молодой мужчина в моем возрасте. Но здесь, – дядя поднял на меня невидящий взгляд и приложил руку к груди, – не было ничего. По ночам я смотрел на свою жену и понимал, что меня все в ней раздражает. Начиная от нарисованных даже во сне бровей до противно розовых скользких губ. Она была настолько же тупа, как и красива, но по ночам вся ее рисованная внешность смывалась в раковину, и ничто не могло меня удержать около у нее. Но я ведь дал слово, обет в церкви… Да и Найл… Он хороший парень, но в нем слишком много от матери. Он даже когда злится, кривит губы так же, как и она. Когда она ушла, я только вздохнул свободнее.

Почти в один год с Найлом родился и Гарри. У меня… У меня была интрига с его матерью. Это было по глупости, и она умоляла меня забыть об этом, но я не мог, – дядя снова нервически пожал плечами, – нельзя забыть то время, когда ты был счастлив, пусть это и длилось всего пару часов. Всю жизнь я жил слабой мечтой – а вдруг Гарри все же мой сын? Вдруг? Вдруг в нем нет ни капли от Питера Макгрегора? Правды я так и не узнал.

А потом Питер ушел от Кэтрин. Я ликовал и не мог найти себе места! Я готов был хоть сейчас мчаться с Кэти в загс и жить с ней всю жизнь, но я по-прежнему оставался для нее только другом…

Она знала о моих чувствах. Она меня любила. По-дружески. Нет ничего нет хуже этой любви, которую и любовью-то толком не назовешь.

Я часто приезжал к ней. Смотрел, как рос Гарри и представлял, что это мой сын. Да, я жил на два дома. Я растил вас с Найлом и Гарри. Я покупал ему игрушки, и все, что ему было надо. Благо мое состояние в скором будущем могло мне это позволить.

Я безумно любил его. И Кэтрин. Мне казалось, что такой и должна быть идеальная семья.

Но когда я узнал о недуге Гарри, – дядя снова посмотрел на меня, его лицо болезненно сморщилось, – я голову потерял. Я искал самых лучших врачей. Ты не знаешь, что было со мной! Ты думала, я пропадал на работе, чтобы заработать себе на безбедную жизнь, нет. Мне не нужно было ни пенни, только лишь бы Гарри был здоров. Но ты, наверное, уже знаешь, что от этой болезни нет лекарства. Я искал самые лучшие клиники, самых лучших врачей, сиделок для Гарри. Мне казалось, что так я буду вознагражден за свои чувства к его матери. Она… Она даже не хотела принимать помощи, но… Когда случилось то…. Что перечеркнуло мою жизнь…

Я был на работе, когда мне позвонил Гарри. Прошел уже год с того момента, когда ему поставили этот диагноз, и он как-то даже примирился с ним, но все равно не веря… Он позвонил и сказал, что умирает. Кэтрин была на работе в ночную смену, она работала статисткой на съемочной площадке, в ту ночь они снимали какую-то важную сцену, и она не могла ответить на звонок… Гарри сказал, что позвонил в скорую и отключился.

Я помчался к нему на помощь. При мысли, что сейчас я могу потерять Гарри, ребенка, которого я в мыслях всегда считал своим, я обезумел. Я гнал машину на такой запредельной скорости, что она просто летела над тротуаром…

Да, это было пятнадцатого апреля. Шесть лет назад. Я не заметил, как этот парень выскочил на дорогу на своем велосипеде. У меня не было времени останавливаться. Где-то там вдали мог умирать мой сын…. – дядя поднял на меня залитые слезами глаза, – и ты не в праве меня осуждать. Это был несчастный случай. Если бы тогда я не приехал к Гарри, он бы умер.

– И ты выбрал смерть Эдварда, – дрогнувшим голосом сказала я. Кровь отлила от сердца и забилась противными сгустками у меня в висках.

– Я не знал, что это был Эдвард. Тогда не знал. Я думал, что я не сильно его ударил…

– Он перелетел через капот и отлетел к тротуару! – взвизгнула я, – неужели… Ты так не сильно его ударил?! Хоть сейчас мне не ври!

– Кристина! Я не знал, что этим парнем был Эдвард! Там умирал Гарри! Неужели у меня был выбор?!

– Конечно, – саркастически выплюнула я, – ты просто решил убить человека. Неужели ты не чувствовал ничего, когда я столько лет умирала без него и винила себя в его смерти?! – я задыхалась, кричала, била руками себе по груди, – неужели?!

– Да что ты знаешь! – дядя вскочил и болезненно обхватил себя руками, – что было со мной?! Я смотрела на тебя и понимал, что во всем виноват я! Но я не мог, понимаешь?! Не мог сказать тебе всей правды! Ты бы меня не поняла, как можно в угоду спасения одного человека убить другого! Да я бы убил и самого себя, только бы спасти Гарри! И вот теперь ты должна меня понять! Я скрывал это от тебя только ради твоего собственного блага! Ведь что бы ты могла тогда сделать, узнай ты, что я, твой родной отец, убил Эдварда?! Да ты бы ушла из дома и куда бы ты пошла?!

– Куда-нибудь подальше от тебя! И я никогда не смогу тебя понять! – заорала я, – и простить!

– Но ты сама поступаешь так же! – дядя указал на меня пальцем, – своим отказом ты почти что убила морально Мельеса, потому что предпочла ему Гарри! Разве это не одно и то же?!

– Нет! – закричала я, – и не смей приплетать сюда Мельеса! Из-за тебя умер ребенок. А если бы кто-нибудь так же сбил Гарри, чтобы спасти кого-то другого, что бы ты сказал тогда?!

– Это разные вещи! Гарри для меня как сын родной!

– Боже! – закричала я, бешено махая руками, – Найл, как же он…. Скажи мне одно. Найл знал?

– Нет, – голос дяди дрогнул, он пылал слезами, – Найл ничего не знал. Никто ничего не знал, кроме мистер Фербатера. Он много сделал для мо… Для семьи Гарри.

– Ну, хоть и на этом спасибо. Сочувствую Найлу – он не переживет такого разочарования в своем отце, – я развернулась и направилась к двери, но потом резко остановилась и спокойным голосом проговорила, – завтра на Вашем столе будет заявление о моем увольнении… прошу Вас его подписать, мистер Хоран.

– Кристина! – голос мистера Хорана, пропитанный болью, не тронул ни единой струны в моей душе, – нет! Ты не посмеешь уйти!

– Еще как посмею! – я снова повернулась к мистеру Хорану. Язык не поворачивался назвать его дядей даже в мыслях, – я уволюсь из издательства. Я уеду. Я уеду к Гарри. Пусть я не спасла Эдварда, но Гарри я спасу! Ведь Гарри рискнул своей жизнью, он взял на себя ВАШУ вину, чтобы я ни о чем не узнала и жила спокойно! Так я уеду и Вы никогда меня больше не увидите! Забудьте о нашем родстве! Да, пусть Вы спасли одного ребенка когда-то – Гарри – но взамен сейчас потеряли двоих. Не думаю, что Найл захочет жить с Вами!

Развернувшись, и чувствуя, как мое лицо пылает всеми оттенками красного, я бросилась к двери:

– Кристина, вернись! – голос мистера Хорана полоснул меня по коже, как ножом.

– И не подумаю. Вы ведь тогда не вернулись.

Осторожно прикрыв за собой дверь, чувствуя, как слезы жгут лицо, а сердце разрывается, клокочет, горит, захлебывается, кричит криком, я вернулась в свой кабинет.

Мистер Фербратер терпеливо дожидался меня на диване, постукивая пальцами по подлокотнику.

– Я готова ехать к Гарри. Прямо сейчас.

Комментарий к Глава 3.

ну, вот, в общем-то, я и раскрыла все интриги. выкладываю главу ранним утром, чтобы со спокойной душой ехать на последний экзамен С:

всем, как обычно, огромное-огромное-огромное спасибо за комментарии!! Стараюсь ради вас

Приятного прочтения

========== Заключительная часть ==========

– Кристина, ну как Вы? Вы бы легли поспать, нам ехать еще очень долго…

Мы ехали в машине мистера Фербратера. Я решила, что ждать поезда, а потом автобуса, чтобы добраться с вокзала, слишком долго, а времени у нас не было. Точнее, его не было у Гарри, а в тот вечер все наши мысли были устремлены только к нему. Поэтому я уговорила мистера Фербратера сесть за руль и гнать машину так быстро, как он только может.

Я перевела затуманенные слезами глаза на мистера Фербратера и он умолк, только лишь ободряющее похлопал меня по плечу. Я вся вжалась в кресло и прикрыла веки. Но тут же перед мысленным взором вставал Александр, который пытался остановить меня, хватал за руки и умолял никуда не ездить. Тут же примешивался полный ужаса вскрик Люси, когда она ворвалась в кабинет к мистеру Хорану, где он разбивал бутылки с дорогими винами и коньяками из своей коллекции. Предстал перед глазами Найл, причитающий и мечущийся между мной и отцом и отчаянно ничего не понимающий. Он был готов рвать на себе волосы, а его красивые глаза были полны слез страха и непонимания.

– Я вернусь! – крикнула я Александру, который старался меня удержать, и когда я снова отдала ему в ладони кольцо, он позволил мне пройти к выходу, – я вернусь…

Нет, спать мне не хотелось.

Есть тоже, но мистер Фербратер остановил машину и придорожного кафе и купил нам горячий кофе и пакет с булочками. Кофе на миг вернуло меня к жизни, но только с чисто физической стороны. Я продолжала сидеть в машине, как неживая, а в голове было слишком много мыслей, чтобы думать о чем-то одном.

Единственная стоящая внимания мысль, которая долбила по вискам, была о том, что где-то вдали умирал Гарри, а мы ехали слишком медленно.

Чтобы разрядить обстановку, мистер Фербратер включил радио, но в этот час, как на зло, передавали лишь романтические баллады о любви, от которых и в обычном состоянии замирало сердце. Я подумала о том, что совсем скоро сердце Гарри замрет насовсем. По лицу у меня потекли слезы, но я даже не вытирала их. Я смотрела на край своей юбки. Черной. Как и блузка. И колготки. И туфли. И лак на ногтях. Сегодня я была поистине в трауре. Вот так и совпадение…

– Мисс, прошу, прекратите плакать. Если Гарри увидит Вас в таком состоянии… – голос врача оборвался. Он повернул налево, и мы помчались по широкой автостраде, выезжая за город. Клиника мистера Фербратера находилась в Брентвуде, небольшом городке, в который люди обычно приезжали в различные санатории, чтобы поправить здоровье… Или умереть. Слово «умереть» ударило меня куда-то поддых. Я почти что согнулась от нестерпимой боли. Бог, если ты есть, за что ты так?! За что ты так с ним?!

– Постарайтесь быть сильной. Мы должны приехать на место к утру. По утрам ему особенно тяжело.

– И правда… – мой голос чуть дрогнул, я не хотела поворачивать зареванное лицо к мистеру Фербратеру, – это правда, что помочь ничем ему нельзя? У меня есть деньги. Много денег, – горячо заговорила я, – я могу оплатить любую операцию. Любую, понимаете? Неважно, сколько это будет стоить, сколько времени это займет. Можно же… можно же найти донора по пересадке сердца, разве нет?

– Увы, мисс, – мистер Фербратер свободной от руля рукой протер покрасневшие и усталые глаза, – я сам не раз об этом думал. Видя, как страдает мать Гарри, которую я знал еще щупленьким подростком с копной кудрявых волос, я думал о том, что готов был бы пожертвовать и собственное сердце, лишь бы спасти этого юнца. Но, к сожалению, люди еще не научились изобретать такие операции, чтобы можно было спасти жизнь двадцатиоднолетнему парню…

Я закрыла уши руками, и всю дорогу дальше мы ехали молча. Я не могла это слушать! Господи! Ему же всего двадцать один год! Почти столько же, сколько было Эдварду! Неужели… Неужели ты снова сыграешь со мной эту злую шутку?! Тяжесть при мысли, что Гарри был повинен в смерти Эдварда, отпустила мое сердце, но оно налилось страшным ужасом при мысли о том, что, если мы не наберем скорости, мы можем не успеть…

Мистер Фербратер все так же вел машину, молча сцепив зубы. На лбу у него пульсировали вены, он сосредоточенно о чем-то размышлял. Уверена, в ту ночь наши мысли были об одном и том же.

До утра я так и не сомкнула глаз. Я простирала глаза к небу и молила пересохшими и ненакрашенными губами: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Гарри, живи.

Я стала делать как маленькие дети: если не моргну ни разу до следующего поворота, Гарри будет жив. Если успею досчитать до ста до следующего дерева – он будет жив. Если затаю дыхание на две минуты – он будет жив.

Он будет жив. Он будет жив. Он будет жив…

Выбираясь из машины, я чувствовала себя как после дикого опьянения. Голова после бессонной ночи болела, вся окружающая обстановка плыла перед глазами, не фокусируясь на зрачках, тело ломило от беспрестанного сидения в машине. Ноги казались чужими и с трудом передвигались на каблуках. Кое-как разогнув спину, я остановилась в нерешительности.

– Ну вот. Моя скромная обитель. Дорого бы я дал, чтобы никогда сюда больше не возвращаться.

Мистер Фербратер осторожно взял меня под локоть, словно я нуждалась в подкрепляющих силах извне (а это было именно так), и повел по гравийной дорожке к большому зданию.

Кардиологический центр имени святого Мориса поражал своим величием и громадой окон. На лужайке перед входом сновали редкие врачи, курили, весело разговаривали друг с другом. Для них жизнь текла здесь как в санатории, где они могли отдохнуть, не заботясь о пациентах, которые тоже скоро должны были отдохнуть. Только уже навсегда.

Меня пробирал озноб, он раздражал кожу и покрывал ладони коркой льда. Я осторожно переставляла ноги-костыли вслед за врачом. Заметив нас, двое мужчин в белых халатах, среднего возраста, побросали в мусорный бак окурки и поспешили к мистеру Фербрсатеру.

– Доброе утро!

– Здравствуйте. Том, Джек, – он кивнул каждому, а я вжималась почти в самое себя, желая исчезнуть, чтобы не видеть этих больничных стен, окон с белыми занавесками, за которыми сновали люди-тени, не видеть этого милого фонтана с бьющей в нем водой, не видеть этих милых беседок в зарослях деревьев. Не хочу ничего видеть. Кроме него. Пожалуйста! А вдруг он…

Я ахнула вслух, и оба мужчины посмотрели на меня. Ужасаясь собственным мыслям, что сейчас я увижу уже неживого Гарри, я приложила пальцы к губам, стараясь сдержать новый стон, и глаза снова увлажнились слезами.

– Гарри Стайлс уже проснулся? – спросил мистер Фербратер, по-отечески сжимая мое плечо.

Том (или Джек) кивнул:

– Только что.

– Как он себя чувствует?

Мужчина бросил на меня беглый взгляд, провел языком по бледноватым губам, словно решая, стоит это говорить при мне или нет, но решив, видимо, что я не в своем уме, все же сказал:

– Плохо. Сразу после пробуждения был обморок.

– Сколько длился?

Мужчина снова пожевал губами.

– Тридцать минут. Привели в чувство, дали лекарства. Он у себя в комнате, но пульс зашкаливает. Не знаю, чего он так боится или ждет, но его сердце может не выдержать. Мы дали ему двойную дозу успокоительного, но пульс не ослабевает, а только учащается. Он уже не жилец.

Слово это топором рубануло воздух, я покачнулась на носках, но мистер Фербратер ловко меня поддержал.

– Выведи его на прогулку. В беседку номер пять.

– Вы уверены? – тут вклинился второй мужчина. Их голоса доходили до меня как из-под земли, а вот смысл сказанных слов клеймом выжигался у меня в мозгах.

– Да. Через пять минут пусть он будет там.

– Хорошо, мистер Фербратер.

Еще мгновение поразглядывав меня, мужчины удалились. Мистер Фербратер развернул меня к себе лицом и беспокойным голосом заговорил:

– Кристина, послушайте. Мы правда сделали все, что могли. Я семь лет лечил этого мальчишку, как родного… Я пообещал его матери, что брошу всю свою жизнь на спасение Гарри, но это… Это невозможно. Он сам себя подтолкнул к этой гибели. Я просил его не влюбляться, не надрывать себе сердце, но, – мистер Фербратер поднял на меня усталые глаза, – он сам выбрал себе такую жизнь. Против любви медицина бессильна.

Против любви медицина бессильна… Эти слова выжались у меня на сердце неоновыми буквами и никогда уже не уходили из моей памяти.

Мистер Фербратер пожал мне руку, которую нашел холодной, как лед, и проводил в беседку.

– Ну, с Богом. Может, Вам еще удастся привести его к жизни, – глухо проговорил он, и, пряча лицо в огромный носовой платок, ушел.

Гарри стоял спиной в конце беседки у большого, покривившегося дерева. Волосы за несколько месяцев разлуки отросли еще больше и тяжелыми кудрями спускались до осунувшихся плеч. Услышав мои шаги, он обернулся.

Бледное лицо, темные круги под глазами, бескровные, некогда красные, губы. Он очень сильно похудел. Несмотря на теплый вязаный свитер и джинсы, его бил озноб. На плечи было наброшено черное пальто, он прятал руки в карманы. Гарри сделал шаг ко мне, я к нему…

В глазах все плыло и размывалось, я не могла вымолвить ни слова… Внезапно, почувствовав ужасную слабость, когда Гарри от меня отделяло буквально два шага, мы, не сговариваясь, как по команде, опустились друг перед другом на колени. Мелкий песок и листья кололи колени, но я не обращала внимания. Вокруг нас была только эта беседка.

– Прости, – прошептала я, несмело беря протянутую руку Гарри, – я все знаю. Но зачем… Зачем ты?..

– Я не мог по-другому, – только голос его оставался прежним. Как жаль, что голос нельзя обнять, прижать к себе, понюхать, взять и забрать с собой! При первых звуках его голоса слезы потекли у меня по лицу и не останавливали свой бег до конца нашего разговора. Он несмело обвил свои бледные пальцы с моими, сжал их, почти до боли, до хруста в суставах, – не мог сказать всей правды. О своей… Своей болезни. Не мог допустить, чтобы Вы похоронили еще и меня, – он поднял большие, зеленые глаза в обрамлении длинных, густых ресниц. Нижние подрагивали в такт голосу, – не мог этого допустить, понимаете? Мне было легче, чтобы Вы меня бросили, забыли, уничтожили меня в своей памяти… Так было бы лучше. Для Вас.

– Нет, – я затрясла головой, закрывая лицо волосами. Гарри поднес к своим бескровным, потрескавшимися, шелушащимся губам мои руки и стал их целовать, – когда ты ушел, я чуть не умерла. Я правда поверила, что ты… Что ты… Убил Эдварда…

– Если я кого и убил, то только самого себя, – Гарри оторвал губы от моих рук, и на месте бывшего прикосновения кожа ощутила ужасный холод одиночества, – встаньте. Вы не должны так стоять. Во всем виноват только я один. Вставайте.

Гарри помог мне подняться, но не в силах сдержаться, я обняла его, прильнула лицом к его груди. От свитера пахло его духами, лекарствами и чем-то сладким. Я уткнулась носом в ткань свитера и плакала, а он обнимал меня исхудавшими руками и говорил, а я только и слышала, что бесперебойный стук его сердца, которое стучало с оглушительной, невыносимой быстротой.

– Я решил, что возьму на себя чужую вину, и Вы проклянете меня. И уеду. И умру где-нибудь вдали, а когда бы Вы узнали, Вы бы уже просто не помнили мое имя. Да и косвенно я был виноват… В том, что случилось… Мне было всего пятнадцать, и когда случился первый приступ, я думал, что я быстрее умру от страха, чем от болезни. Я не мог дозвониться матери, отец бросил нас, только узнав о том, что его сын – ужасный калека и не жилец, – Гарри хмыкнул, его грудь поднялась, сердце сделало ужасный толчок и чуть не пробило ему грудь, – я позвонил мистеру Хорану, он всегда был другом мамы… И попросил приехать… Он из-за меня сбил его. Не вините его, Кристина, прошлого нельзя вернуть и исправить. Если бы это было возможно, жизнь стала бы раем.

Про болезнь мою, Вы, наверное, уже слышали. Поначалу я даже не верил, что так возможно… что мои сверстники в двадцать два-двадцать три года будут тусоваться и прожигать жизнь, а я уже буду лежать в гробу, – я дернулась от этих слов, Гарри еще сильнее меня обнял, стал водить руками по спине, – чуть было не повесился, а потом подумал: а зачем приближать и без того скорый конец? Стал жить так, как никто и не мог себе позволить. Не задумываясь о завтра, не вспоминая вчера, имея только сегодня. Врачи запретили мне что-либо чувствовать. А кто вообще может такое запретить?! Они говорили, что так я продлю себе жизнь на пару лет. Но разве не лучше умереть быстрее, но испробовав в этой жизни хоть что-то, чем прожить пусть и на два года больше, но ничего не увидав, ничего не почувствовав?.. Я часто бывал у мистера Хорана дома. Видел Ваши фотографии… Уже тогда я был не жилец. Мне нельзя было влюбляться. Все эти гормоны счастья, волнения, эмоции истощали мое сердце, а я после каждого обморока чувствовал себя, как наркоман, на седьмом небе от счастья. Я долго следовал этому совету. Во всех встречных девушках выискивал только недостатки. Но Вы… В Вас я увидел что-то… Я был мертвец физически, Вы – морально. Я думал, что лучше прожить короткую жизнь, но узнать любовь. И я правда Вас полюбил. Эта была не прихоть умирающего мальчика, а действительно любовь. Поэтому… – Гарри начал говорить с большими расстановками между словами, тяжело дыша, а я лишь до онемения стискивала руки на его спине, желая простоять вот так всю жизнь, – поэтому когда я узнал о трагедии с Эдвардом… Когда понял, что в этом был виноват мистер Хоран… Я не имел права дать Вам пережить еще и мою смерть. А я ведь правда не жилец. Поэтому я так и сделал. Но… Смерть мы принимаем геройски только когда она далеко.

Здесь, вдали от Вас, мне стало еще хуже. Как-то я провел в обмороке тридцать шесть часов, а когда проснулся, чувствовал себя так, будто вышел в космос без скафандра. Не мог подняться по лестнице, чтобы не начать задыхаться. Мое время на исходе. Я чувствую свое сердце, как если бы оно сидело передо мной и отстукивало, сколько мне осталось прожить. Пару часов, может быть… И после одного такого приступа, я решил, что не могу умереть, не рассказав Вам всей правды. Я отправил к Вам мистера Фербратера. Он…. Он мировой дядька. Сам бы я к Вам не доехал. Ну и вот. Теперь Вы здесь, и Вы все равно все знаете. Обещайте, что простите мистера Хорана. Он пошел на это преступление не из-за прихоти, а чтобы спасти меня… Он очень любит мою мать. И за это его простите. И попросите прощения у Найла…

Я кивала, а свитер Гарри намокал в том месте от моих слез.

– Гарри, пожалуйста… Пожалуйста, не умирай… – зашептала я.

– Если бы я только мог это сделать, я бы сделал это только для вас. Мисс Селдридж. Кристина, – он ослабил мои тиски, заставил посмотреть ему в лицо. Его губы еще могли улыбаться! – у меня к Вам две просьбы. Нет, даже три… Выполните?

– Я сделаю все, что ты только попросишь.

– Первая. Я у Вас тогда оставил шляпу. Носите ее. И вспоминайте обо мне. Неважно что – хорошее или дурное. Хорошее, конечно, лучше. Мне так жаль, что у нас было так мало времени с Вами, но, может быть, у других его еще меньше… Вторая: выходите замуж за Мельеса.

– Но, Гарри! – воскликнула я, хватая его за руки, но он снова лишь улыбнулся, откидывая со лба тяжелые, отросшие кудри, – я не могу…

– Можете. Считайте, что это мое последнее желание. А Вы ведь не откажете умирающему двадцатиоднолетнему безграмотному парню, да? – он снова улыбнулся, будто говорил о чем-то постороннем, а у меня сердце медленно умирало, когда он говорил так, – он Вас любит, а мне самое главное – чтобы вас любили. Пусть не так, как я… Но…

– А третье? – спросила я, перехватывая холодными пальцами воротник его свитера и приближая его лицо к себе. Мне хотелось вечно смотреть в эти зеленые глаза, с большими черными зрачками, пересчитать все его ресницы с загнутыми кончиками, провести пальцем по каждой маленькой трещинке на его губах, по каждой родинке на лице, особенно под левым углом рта, провести пальцами по подбородку с едва заметной щетиной…

– Поцелуйте меня.

Гарри осторожно наклонился, словно умирающей была я, и прикоснулся к моим губам своими. Они были сухими, но самыми лучшими для меня. Он распахнул пальто и укрыл меня им, прижимая к своему сердцу, которого билось, отдавая свой стук меня почти что в горле. Целуясь, наши слезы смешивались, мы стояли, как намертво спаянные.

Внезапно Гарри отстранился, он тяжело дышал.

– У меня совсем мало времени, – прошептал он. Хоть на мгновение, но его губы чуть порозовели. Я все еще не могла выпустить его из объятий, – вот. Дайте мне Вашу руку. Я хочу, чтобы у вас было что-то, что напоминало бы вам только обо мне.

Осторожно выудив из кармана пальто руку, он положил на мою ладонь подвеску. Это была обычная золоченая цепочка, на которой две птицы держали конверт.

– Возьмите. Это глупость, но… Для меня это самая дорогая вещь. Мне подарила ее мама, когда я только родился, и я всегда носил ее с собой. Надеюсь, Вам она принесет счастье. Ведь мы как эти птицы – живем недолго, умираем быстро, и всегда стремимся только к высокому. Возьмите. Помните, когда-то Вы хотели узнать, откуда я смог достать вам Лолу Гамильтон? – Гарри резко переменил тему, откашлялся, скидывая с голоса излишнюю хрипоту и заменяя ее на веселый тон, – когда-то, года три назад, Лола выступала на концерте в поддержку людей с заболеваниями сердца. И в конце спросила, кто бы из зрителей хотел спеть с ней на сцене ее новую песню? Все почему-то испугались, а я выскочил на сцену и спел. Лола сказала, что у меня большое будущее, – Гарри хмыкнул, гладя меня рукой по волосам, как маленького ребенка, – тогда эти слова звучали настоящей издевкой, но она на самом деле так считала. И сказала, что если мне когда-то понадобится ее помощь, чтобы я смело обращался к ней. Она явно имела в виду помощь при раскрутке моих выступлений… Но я попросил другое. Потому что знал, что Вам это важнее, чем мне пара концертов перед смертью.

Я сжала пальцы на цепочке, вдавливая холодную поверхность в ладонь. Глаза жгли слезы.

– Давайте сядем, мне трудно долго стоять и говорить так много… Не хотелось бы снова упасть в обморок.

Мы осторожно продвинулись к скамейке, которую за ночь обогатила роса. Я осторожно села, Гарри скинул свое пальто и набросил мне на плечи. Все еще не выпуская моих рук из своих, он, не сводя с меня взгляда, произнес:

– И пусть я умираю, не успев почти ничего, я умираю от любви. От любви к вам, Кристина. И лучше успеть испытать любовь и умереть от нее в двадцать один год, чем всю жизнь прожить с пустотой в сердце. Пусть я умираю, но не вините себя в этом. Я умираю от любви.

Целуя его лицо, волосы, ресницы, веки, губы, щеки, руки я плакала, а он улыбался. Его улыбка не сходила с лица, когда он говорил о своей любви. Казалось, это улыбался сам ангел.

– Я люблю Вас, – сказал он, прикасаясь чуть покрасневшими губами к моим, сливаясь со мной в таком долгом, в таком нежном поцелуе… Но это был поцелуй с самой смертью. Кожа Гарри была слишком бледной, губы холодны как лед, а стук сердца был слышен даже через толстую ткань свитера…

– Я люблю тебя, – в слезах шептала я, сжимая его пальцы.

– Я люблю Вас. Как хорошо быть с Вами, – тихим голосом сказал Гарри, не выпуская моей руки и не убирая ее от своих губ. Он склонил голову мне на плечо. Правая рука моя по-прежнему сжимала подвеску, и, наверное, она уже давно вросла мне в кожу….

… Голова Гарри покоилась у меня на плече. Он держал мою руку в своих, его кудри щекотали мне щеку. Постепенно его глаза закрылись, веки перестали трепетать, а ресницы сомкнулись как черное кружево, отбрасывая слабую тень на щеки.

Его дыхание стало спокойнее, губы чуть приоткрылись, испуская последний вздох. На губах все еще покоилась слабая улыбка, они словно хотели еще раз прошептать мое имя.

Мы так и сидели, в этой беседке, под сенью раскатистого дерева, где-то щебетали птицы, человеческих голосов совсем не было слышно в этот такой еще ранний час… С веток капали редкие капли росы, как будто большое дерево оплакивало нашу такую неудавшуюся жизнь.

Моя рука в его холодных ладонях. Его пальто на моих плечах. Его голова на моем плече, его кудри на моей щеке, приятно щекочущие ноздри сладковатым запахом шампуня…

В беседке стало так тихо, и так спокойно… Поднося к губам его бледную руку, и ощущая тяжесть головы Гарри на своем плече, я безмолвно плакала, кляня и благодаря судьбу за такую любовь и за сердце, которое уже больше не билось, не разрывало эту худую грудную клетку, но зато навсегда оставило след в моей душе…

КОНЕЦ.

Стихотворение к фанфику «Ты уволен!»

Мы с тобой так и не побродили по нью-йоркским улицам.