Текст книги "Одиночество рядом с тобой (СИ)"

Автор книги: Chibi Sanmin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Последний раз девочка заглядывала в неё лет пять назад – там хранились вещи её мамы, после смерти отца, перекочевавшие в дом бабушки. Раньше ей совсем не хотелось их пересматривать, а сегодня желание стало непреодолимым. С трудом подняв тяжёлую коробку, Сурин перетащила её в свою комнату и поставила на стол, предварительно сдвинув с него всё лишнее.

Было волнительно заглядывать внутрь, будто там, под крышкой, не любимые вещи покойной мамы, а клубок змей. И как-то стирался из памяти тот факт, что ранее девочка заглядывала в эту коробку уже не единожды и наизусть помнила, что лежало внутри.

Простояв так несколько минут, Ли наконец перевела дух и аккуратно сняла крышку, чувствуя необъяснимый трепет и тоску, сдавливающую горло.

Вытерев непрошенные слёзы, Сурин начала аккуратно вытаскивать любимую одежду мамы – цветастый сарафан на тонких лямочках, красный свитер, проеденный молью на груди, и даже коричневую сумочку, купленную незадолго до смерти. В углу коробки притулился плюшевый медведь с оторванным ухом. Пара старых помад, выдохшиеся духи. Любимые книги, заботливо перевязанные бечёвкой.

Сурин растёрла бегущие непрерывным потоком слёзы и с опаской щёлкнула замком на сумке. Она знала, что лежало внутри – стопка фотографий из детства мамы. Начиная теми, когда она была сморщенным младенцем, завёрнутым в пелёнку, и заканчивая выпускными фотографиями, где она нарядилась в красивое платье и уложила длинные волосы.

Так странно – никогда не знавшая своей мамы, Сурин всегда яростно защищала её от малейших нападок. Лелеяла в душе родной образ, стремилась быть на неё похожей. Знала наизусть все истории из жизни мамы, рассказанные отцом и бабушкой. Гордилась тем, какая она была умница и красавица. И даже рисовала её портреты – неумело, криво, но от души.

Так что же поменялось сейчас? Почему в один момент любимая мама, казавшаяся ангелом, присматривающим за ней с небес, стала самым ненавистным врагом, оскорбить которого было раз плюнуть? Ещё бы – она ведь умерла и не могла ответить, нахмурить неодобрительно брови, отвесить подзатыльник или любя пожурить.

Мама – самый святой человек в жизни любого человека, стала ненавистной из-за любви к Чанёлю. Но ведь это она дала жизнь Сурин. Это её она носила под сердцем долгие девять месяцев. Ради неё вышла замуж за нелюбимого человека, спасая от позора. И будь она живой, то непременно приложила бы все усилия, чтобы воспитать из крохотной малышки достойного человека, не понаслышке знающего, что такое мораль и настоящая преданность.

Было стыдно и больно от самой себя. От всех грубых слов, сказанных когда-то в адрес мамы. Как оказалось, оскорбить легко, а просить прощение не у кого. Она ведь не услышит и не успокоит, не скажет, что всё в порядке и что она совсем не злится.

Мама…

Сейчас, глядя на эту безусловно красивую и яркую девушку, навсегда застывшую на выцветших снимках из прошлого, Сурин понимала, что Чанёль не мог устоять. Её мама была волшебной феей, заточённой посреди лесов и чудом вырвавшейся в большой город. Немудрено, что двое братьев потеряли голову почти сразу. Влюбились в прекрасную Еын раз и навсегда.

У Сурин не было против неё шансов. И не только потому, что её мать оказалась куда мудрее, добрее и красивее. Дело в том, что Еын могла стать для Чанёля кем угодно, у Сурин же отныне была только одна роль – его дочери.

Закрыв лицо руками, девочка разрыдалась с новой силой, не в состоянии примириться с мыслью, что мужчина, заставивший потерять голову и без памяти влюбиться, был её родным отцом. В них текла одна кровь. Они были ближе, чем это возможно. Чертовски похожие внешне и по характеру. И по умолчанию любили друг друга, как должны любить отец и дочь. Жаль, что в их случае чувства вышли из-под контроля, пошатнув здравый смысл.

Теперь Сурин была уверена, что всё написанное в письме – правда. Всю прошлую ночь она сидела над семейным альбомом и выискивала малейшие сходства с отцом. Искала и не находила. Её внешность – тонкая смесь изящных черт матери и грубых линий Чанёля. И характер почти его полная копия – такой же упрямый и твердолобый в достижении своих целей.

А самая главная причина заключалась даже не в этом. Если бы Сурин действительно была дочерью Чжесока, то стала бы Еын отодвигаться от него на снимках и держаться столь отстранённо? Если даже перед камерой она отдалялась, то как могла искренне любить в реальной жизни? Они были друзьями, близкими людьми, но никогда не являлись влюблёнными. И тот ребёнок, которого Еын носила под сердцем, был от Чанёля. И Сурин не нужно было идти в клинику и сдавать анализы, чтобы знать правду.

Решение навестить родных пришло спонтанно – Ли совершенно неожиданно ощутила эту тягу и не могла ей противиться. Убедившись, что Ифань разговаривал с кем-то по телефону на кухне, девочка торопливо оделась и выбежала на улицу. Прихватив с собой обрадовавшегося Рамона, она поспешно зашагала в сторону кладбища, то и дело оглядываясь и опасаясь погони.

Там как всегда было тихо и пустынно. Метель не утихала, поэтому Сурин потратила несколько минут, прежде чем отыскала нужные могилы. Заботливо счистив варежкой снег с камней, она села прямо на землю и поправила сползшую на глаза шапку. Долго молчала, облизывая губы, подбирая слова и сдерживаясь из последних сил, чтобы в очередной раз не расплакаться.

Ей казалось, что перед ней не безликие плиты, а живые люди, смотрящие совсем не осуждающе, а тепло, от чего становилось ещё больнее.

– Почему вы обманывали нас столько времени? – наконец выдохнула она, опустив голову. – Почему не рассказали правду раньше? Как мы должны теперь с ней жить? Всё зашло слишком далеко.

Услышав в ответ тишину, Сурин понятливо кивнула и шмыгнула носом.

– Я понимаю тебя, мам – в Чанёля трудно не влюбиться. И ты всегда любила только его, даже когда он уехал в Лондон, а ты поняла, что беременна. Ты несла ответственность в одиночку, не тревожила его, самостоятельно исправляя ошибки… И ты, пап, ты навсегда останешься моим папой, правда! Спасибо, что заботился обо мне, даже зная, что я тебе неродная. Спасибо, что дал мне самое лучшее, что верил в меня и любил. Извини, что я стала такой эгоистичной и что вела себя глупо и мерзко. Ты не учил меня этому, я сама такой стала. Эта любовь… она убивает меня и сводит с ума. Я думала, что чувства должны делать человека лучше, но в случае со мной всё наоборот. Я просто подумала… Мам, ты ведь любила Чанёля, поэтому и отпустила его, так? Ты ведь могла связаться с ним и рассказать всю правду. Могла настоять, чтобы он вернулся и женился на тебе. Ты могла, но не сделала этого. Почему? Неужели так сильно любила, что смогла отпустить? И тебе совсем не было страшно и больно?

Сурин не слышала голосов, не получала ответы на волнующие её вопросы, но с каждой проведённой здесь минутой, чувствовала себя спокойнее. Мысли, казавшиеся раньше бесформенным ворохом листьев, стали неожиданно раскладываться по местам, отделяя чёрное от белого. Тяжёлый груз на сердце понемногу таял, облегчая страдания. И тихий шёпот, доносящийся чёрт знает откуда, убеждал – что именно так будет правильно. Только так и никак иначе. Хочешь быть счастливой? А за счастье нужно платить. Цена высокая, но оно того стоит. Всё отболит, всё пройдёт, всё стерпится. Пока живой, исправляй ошибки. Пока есть шанс изменить всё к лучшему, не сиди сложа руки. Будь сильным ради любимых. Будь честным перед самим собой. Умей слышать, умей видеть, умей уходить.

Сурин вернулась домой спустя пару часов – замёрзшая, зарёванная, но решительная. Всклокоченный Ифань выбежал на крыльцо, встречая её и сердито хмуря брови, а Ли вцепилась в его свитер и преданно заглянула в глаза.

– Скажи, если любишь, то должен отпустить?

– Что? – растерялся мужчина. – Ну… не знаю. Да, наверное!

– Тогда давай вернёмся в Сеул. Я решила сделать кое-что важное.

***

Едва вернувшись в Сеул, Чанёль торопливо отключил телефон и даже не подумал выходить на работу. Не было у него никаких важных дел, кроме одного единственного – примириться с мыслью, что он, чёрт возьми, отец Сурин.

Стоило закрыть глаза, как в мыслях вновь пробегали строки из злосчастного письма. Почему-то в голове они проигрывались голосом Еын, полным укора и страдания. Словно бы она укоряла Чанёля в недогадливости. Мол, как ты мог подумать, что я была беременна от твоего брата? Я любила только тебя. Я жила ради тебя. Мне больше никто не был нужен.

Пак знал это, но на протяжении почти двух десятков лет продолжал упрямо закрывать глаза. Так было проще – убедить себя, что Еын изменила ему с Чжесоком и не дождалась из вынужденной ссылки. Вместе с верой в этот досадливый факт таяла необходимость нести ответственность, хранить верность, оставаться преданным. Будучи слишком молодым и горячим, Пак был готов наплевать на любовь ради призрачной свободы. Тем более, что эта любовь оказалась не такой уж и крепкой.

Лишь сейчас, став взрослым, пройдя через многие испытания и не раз узнав, каким горьким бывает на вкус предательство, Чанёль мог разложить случившееся по полочкам. Не было сомнений, что именно его мать приложила руку к женитьбе Чжесока и Еын. Ещё бы, она так ловко всё провернула – избавилась от пасынка, обменяв его любовь к деревенской девице на имущество. Оградила любимого сына от нежелательной невестки и ненужного ребёнка, отправив вначале в Лондон, а затем наврав с три короба про изменницу Еын, не дождавшуюся его и выскочившую замуж.

Чёрт возьми, его мать знала обо всём с самого начала! Провернула гениальную аферу, а он как полный дурак повёлся. И даже не удосужился позвонить брату или любимой девушке, чтобы узнать о произошедшем непосредственно от них. Вместо этого Чанёлю нравилось прятать голову в песок, наплевав на родных людей и сосредоточившись на собственных амбициях. Не будь он столь безрассудным в молодости, попал бы в столь безвыходную ситуацию сейчас?

Подумать только – Пак едва не переспал с родной дочерью. Да это даже вообразить сложно – у него, оказывается, есть взрослая дочь. И он, вместо того, чтобы воспитывать Сурин и окружать заботой, грязно домогался её и сотню раз дрочил, рисуя в мыслях волнующий образ. Да какой же он после этого отец?!

Его Еын, слабая хрупкая девушка, держала в тайне факт своей беременности, не пыталась связаться с Чанёлем и рассказать ему правду. То ли виной были слова и действия матери Пака, то ли Еын сама поняла, что он не был готов бросить всё и стать молодым мужем и отцом, но она ни разу не побеспокоила его и ни о чём не попросила. Чжесок, любимый брат, молча воспитывал его ребёнка – без упрёков, обвинений и желания свалить обязанности на плечи законного отца.

Они оба были прекрасными родителями, в отличие от Чанёля. Они не побоялись ответственности, не бросили крохотную малютку на произвол судьбы, отдавали ей последние силы, пока Чанёль прожигал свою жизнь в кабаках, упрямо убегая от серьёзных отношений и малейших обязательств.

А теперь правда свалилась на него и Пак не представлял, что с ней делать. Поэтому и пил, не просыхая. Опрокидывал в себя рюмку за рюмкой, выстраивая пустые бутылки под кухонным столом. Взволнованная Цзыань, вначале пытающаяся повлиять на хозяина, вскоре оставила бесцельные попытки и уехала домой, а мужчина продолжал рассматривать фотографию Сурин и отмечать удивительные сходства, которые раньше казались незаметными.

Например, нос – абсолютно такой же, как у Пака. И глаза большие, чуточку навыкате. А вот губы мамины, Чанёль точно знал. Может потому и зависал на них столь отчаянно, мечтая попробовать на вкус, потому что они напоминали ему о Еын?

Господи, да как такое возможно – едва не обесчестить свою родную дочь! Пусть даже он не воспитывал её, не держал на руках совсем крошечной, не его она назвала впервые «папой», не рядом с ним научилась говорить и читать по слогам. Это не он провожал её в младшую школу, не он залечивал её разбитые коленки и не успокаивал после ссоры с друзьями. Не ему она рассказывала о своих мечтах и просила совета.

Пока Чанёль устраивал собственную жизнь, трахался с шлюхами и зависал в кабаках, Чжесок воспитывал его родную дочь и ни разу не упрекнул за это. А он, как последняя скотина, даже не навестил брата, когда тот тяжело болел, доживая последние дни в больнице. Прикрывался глупой детской обидой, всё ещё не понимая, какой бы камень упал с души, если бы он увидел Чжесока и крепко пожал его руку. Сейчас бы Чанёль очень хотел это сделать – встать перед братом на колени, извиниться и поблагодарить за всё. Вот только человека уже нет. И просить прощение не перед кем. Оно уже просто никому не нужно.

Мужчина так и уснул за столом в обнимку с бутылкой, не в силах доковылять до кровати. И проснулся спустя пару часов не то от лая, не то от тёплых рук, осторожно касающихся его лба. С трудом разлепив ресницы и увидев обеспокоенную Сурин, склонившуюся над ним, Чанёль схватил её за ладонь и ласково поцеловал дрожащие пальцы.

– Прости меня, дочка! – повторял он словно в бреду, считая происходящее продолжением больного сна. – Пожалуйста, Сурин, назови меня папой. Меня ещё никто так не называл…

***

Проснувшись, Чанёль долго не открывал глаза – голова гудела, а раздражающие щелчки словно били крохотными молоточками по закипающим мозгам. Впрочем, выяснить источник звука было необходимо, и Пак открыл глаза, тут же недоумённо их округлив.

На краю его кровати, положив на колени ноутбук и что-то печатая, сидела Сурин. Девочка сосредоточенно смотрела на экран, одетая, что не могло не радовать. К счастью, Чанёль так же был полностью одет. От сердца заметно отлегло, и мужчина зашевелился, привлекая внимание девушки.

– Доброе утро, – кивнула она. – Как самочувствие?

– Ты давно приехала? – схватившись за предусмотрительно поставленную на тумбочку бутылку минералки, отозвался Пак.

– Вчера. Хорошо, что Ифань был со мной и мы вместе затащили тебя в спальню.

– Стыд какой…

– Да ладно, повод был, я понимаю, – устало кивнула Сурин. – Лучше посмотри сюда. Как тебе?

Чанёль недоумённо взглянул на экран ноутбука, где было изображено красивое старинное здание.

– Это колледж в Лондоне. Символично, не так ли? – усмехнулась девочка, вновь застучав по клавишам. – Ты говорил, что у тебя есть связи. Поможешь мне туда поступить?

– Когда?

– В ближайшем будущем. На этой неделе, ну или на следующей…

– Ты с ума сошла? – нервно вскочил Чанёль, отбросив в сторону одеяло. – Какой Лондон? Какой колледж?! Ты останешься здесь и с понедельника пойдёшь в свою школу!

– Нет! Как ты не понимаешь? – всплеснула руками Сурин. – Мне нужно уехать! Нужно для нас обоих. Нам сейчас одинаково сложно. И это влечение – оно не исчезнет просто так. Ты будешь ругать себя, пить, страдать. А я буду продолжать сохнуть по тебе и мечтать, как о мужчине. Мне надо было уехать ещё давно, тогда бы мы избежали всего этого. Пойми же, я не хочу смотреть, как ты страдаешь и ругаешь себя! Я хочу, чтобы ты… Нет, чтобы мы оба были счастливы!

– В любом случае, милая, это не выход. И я против!

– Но почему? Я же уеду не навсегда! Год, максимум два. А потом вернусь. Ты ведь обещал меня взять на работу в журнал, помнишь? Мы начнём работать в одной редакции, будешь ругать меня на планёрках, а вечерами помогать со статьями, доводя их до идеала. И мы будем вместе жить, ужинать, завтракать, гулять, смотреть фильмы… И однажды я назову тебя папой, не кривя душой. Я думаю, это неплохо, если у меня будет два отца. – Сурин порывисто подошла к Чанёлю и ткнулась лбом в тяжело вздымающуюся грудь. – Пожалуйста, не останавливай меня, не позволяй мне передумать. Это наш единственный шанс на нормальную жизнь.

– Сурин, давай не будем принимать скоропалительных решений. Мы оба сейчас взвинчены и нам нужно время, чтобы остыть и всё обдумать…

– Да услышь же ты меня! – Девушка ударила мужчину кулаками и порывисто тряхнула головой. – То, что я твоя дочь, меняет совершенно всё. И как бы я не хотела это признавать, но я понимаю, что ты никогда не будешь со мной встречаться. Да, это дико и неправильно, но я готова была бы закрыть на это глаза. Вот только я не переживу, если с тобой что-то случится. Вчера, когда я увидела тебя таким беспомощным, пьяным, в слезах, я окончательно поняла, что приняла верное решение. Мне нужно уехать. Нужно для нас двоих, потому что находясь рядом, мы просто погубим друг друга. Ну же, Чанёль, мы столько раз хотели с этим покончить, так не останавливай меня сейчас. Поддержи, направь, успокой. Мне восемнадцать лет, я никогда ещё не любила и не знаю жизни. И я даже не уверена, что именно это и есть правильный выход. Но оставлять всё так, как есть, тоже неверно. Так давай попробуем вместе убить эту болезненную привязанность. Позволь мне отпустить тебя, не удерживай. Если я передумаю и останусь, то всё будет кончено, а я боюсь потерять тебя навсегда.

Пак долго стоял неподвижно, глядя на дрожащего подростка, отчаянно жмущегося к нему в поисках тепла, и не выдержав, притянул её к себе, крепко обнимая и целуя в лысый затылок.

– Мы справимся, малышка. Всё будет хорошо, обещаю!

***

Следующую пару недель Чанёль чувствовал себя натянутой струной, которая вот-вот лопнет от перенапряжения. Проблемы на работе и трудности дома не давали ему выдохнуть и привести мысли в порядок. Обстоятельства давили, Сурин истерила, умоляя её отпустить, и что самое главное, даже Ифань поддержал глупый подростковый порыв, взявшись договариваться со старыми знакомыми из Лондона.

– Нельзя потакать подростковым капризам! – твердил Чанёль, в очередной раз хватаясь за бутылку.

– Не поверишь, но это первый раз, когда я готов во всём согласиться с Сурин! – возражал Ву, решительно отбирая выпивку у друга.

Возвращаться вечерами домой было страшно. Теперь, когда Чанёль знал, что Су его дочь, он ещё сильнее боялся вновь ощутить постыдное влечение. К счастью, пока он не испытывал ничего, даже отцовской любви.

Вместо этого мужчина ежедневно предпринимал попытки отговорить девушку от поездки. Вначале он предлагал оставить всё, как есть. Затем настаивал на переводе в один из корейских пансионатов. Чуть позже уже был готов на Китай или любую другую азиатскую страну, но Сурин оставалась непреклонной.

Бледная, исхудавшая, но решительная, она стойко выдерживала уговоры Чанёля, убеждая и его самого, и себя заодно, что Лондон – это отличное место. Спокойное, далёкое и по-своему родное.

– Ты всегда сможешь меня навестить. И я тоже буду приезжать, – задумчиво говорила Ли, пока Рамон, чуявший скорую разлуку, не отходил от хозяйки ни на шаг. – Ты же знаешь, я ненормальная, и если останусь здесь, то окончательно съеду с катушек от своей любви. Ты ведь не хочешь, чтобы я попала в психушку?

Чанёль не хотел, поэтому смирился и даже принялся помогать Ифаню с оформлением документов на переезд. И хотя при мысли, что он вынужден отправить малышку в одиночестве в чужую страну, начинало щемить сердце, где-то в глубине души Пак понимал, что так действительно будет лучше для них обоих. В вопросах любви разлука, зачастую, лучшее средство.

По итогам разыгравшейся кутерьмы девочку записали на полугодичные курсы английского, которые по истечении срока можно было либо продлить, либо вернуться обратно в Сеул. Там же она должна была доучиваться, чтобы получить аттестат. Знакомые Ифаня готовы были приютить Сурин, но девочка настояла, что будет жить в общежитии при колледже, чтобы не доставлять никому неудобств.

– Всё будет хорошо, – убеждала она то ли Чанёля, то ли саму себя, когда аккуратно укладывала вещи в чемодан и растерянно чесала едва заметный ёжик волос на голове.

– Подумай ещё раз, – умолял Пак. – Ты ещё совсем юная, а это новая страна, незнакомые люди. Что, если тебя обидят?

– Должна же я однажды повзрослеть, – улыбнулась мужчине Сурин. – Тем более, что Лондон – это и твой город тоже. Там всё пропитано тобой. Даже там мы мысленно будем вместе.

– Ты вернёшься? – Чанёль схватил девочку за плечи и испытующе заглянул в бледное лицо.

Он догадывался, что Сурин боролась с соблазном – податься вперёд, прикоснуться к чужим губам, в последний раз ощутив их вкус. Догадывался, потому что и сам испытывал нечто похожее. Картинка перед глазами привычно смазывалась, соединяя в одного человека и Еын, и Сурин, и это пугало как никогда.

– Когда это пройдёт – непременно! – пообещала Ли, доверчиво повиснув на шее мужчины.

Чанёль хотел отчаянно крикнуть: «А это точно когда-нибудь пройдёт?!» – но так и не решился, потому что узнать ответ на этот вопрос было слишком страшно.

***

День отъезда наступил внезапно. Сурин не зачёркивала дни в календаре, не гнала вперёд время. Просто проснувшись однажды утром поняла, что всё – завтра они с Чанёлем расстанутся и неизвестно когда увидятся в следующий раз.

Тоска, до этого лишь терпеливо выглядывающая из-за угла, подобралась невыносимо близко, обжигая своим холодом. Всё валилось из рук, сердце билось как сумасшедшее. Подумать только – она расстанется с Чанёлем. С человеком, на котором держится весь её мир.

Сурин не столь пугала поездка в далёкую страну или возможность повзрослеть в одночасье. Её страшила одна лишь мысль, что она не увидит Чанёля во время завтрака, не позвонит ему в обед и не поболтает за ужином. Не услышит его голоса и бархатного смеха, не коснётся тёплой руки. Не разложит заботливо утреннюю газету на кухонном столе, не спрячет свёрток с булочками на дне рабочего портфеля. Не поцелует перед уходом в щёку, не вдохнёт его запаха…

Так может не стоило никуда уезжать? Ещё не поздно порвать билет и забыть о сказанном. Остаться рядом, по-прежнему доверчиво заглядывая в глаза и крепко удерживая родную ладонь. Чанёль не будет против – Сурин была в этом уверена. А вот чего хотела она сама?

За те несколько дней, что прошли с момента открытия ужасающей тайны, мужчина заметно осунулся и словно бы постарел. Он сторонился Ли, будто бы не знал, как теперь должен себя вести и что говорить. Сурин чувствовала, что Чанёль запутался. Он уже не был просто дядей. Вместо этого ассоциировал себя с отцом, но не знал, как должен это показать своей… дочери. Вот только девочка тоже не знала, что нужно делать. И из-за всех этих заморочек они совершенно перестали общаться и всё чаще ощущали рядом друг с другом дискомфорт.

Желание касаться Чанёля, целовать его, льнуть к рукам не исчезло, но стало казаться слишком извращённым и пошлым. Если раньше подобные фантазии доставляли радость и незнакомое чувство сладости, то теперь Сурин чувствовала себя будто вываленной в грязи от одной лишь мысли, что её биологический отец может поцеловать её в губы и ласкать языком. Сердце любило – всё так же жадно и горячо. Вот только разум воевал с ним не на жизнь, а на смерть, всячески отторгая неправильную любовь, вбивая её обратно в глотку Сурин и вынуждая захлёбываться собственными чувствами.

Всё враз обесценилось, потускнело и обратилось в пыль. Больше не к чему было стремиться, нечего было ждать. И оставлять всё, как есть, было по меньшей мере глупо и безрассудно.

Если Чанёль и Сурин продолжат и дальше вариться в этой каше, то их конец будет предрешён. Незавидный жалкий финал – Пак сопьётся или покончит с собой, а Сурин окончательно тронется умом в попытке завоевать его любовь.

А быть может, всё правильно? Вдруг они оба ещё смогут быть счастливы? Не вместе, так по отдельности. Ведь не зря люди говорят, что всё проходит, и душевная боль имеет свойство утихать?

Днём, когда приходил Ифань, чтобы попрощаться и передать документы, Ли долго сидела с ним в гостиной и упрямо молчала, не находя нужных слов. Впрочем, мужчина понял всё сам. Приобняв девочку дружески за плечи, он легко улыбнулся и предложил послушать историю из своей жизни.

– Когда я был примерно одного возраста с тобой, то без ума влюбился в одну девушку, – начал свой рассказ Ифань. – Она казалась мне самой лучшей во всём мире, но у неё были два больших минуса – муж и ребёнок.

– Она была старше тебя? – хмыкнула Сурин.

– Именно, да ещё и с семьёй в придачу. Вот только это меня не останавливало. Я продолжил ухаживать за ней, надоедать звонками и «случайными» встречами. Я хотел добиться её любой ценой, игнорируя советы друзей одуматься и оставить её наконец в покое.

– И чем всё закончилось?

– Ты знаешь какое лекарство лучше всего излечивает любовь? Правильно, расстояние. Я уехал учиться в другой город, и когда мы встретились с этой девушкой спустя несколько лет, я ничего не почувствовал! Моё сердце уже не билось сильнее, за спиной не распускались крылья. Мне не хотелось быть её другом или лелеять до конца жизни воспоминания об ушедшей любви… Единственное, что я тогда испытал – это всепоглощающий стыд. Не перед ней, а перед самим собой за совершённые и никому не нужные безумства. – Ифань легко встряхнул задумавшуюся Сурин и уверенно ей подмигнул. – Поверь, что тот, кого ты считаешь самым дорогим тебе человеком, спустя дни и километры перестанет таковым быть. Сейчас ты думаешь, что тебе больше никто не нужен, а через несколько лет будешь вспоминать об этом с улыбкой и горящим от смущения лицом. Всё проходит – и любовь, и ненависть. И твоя боль пройдёт.

И Сурин очень хотела ему верить в тот миг.

Накануне ночью никто не смог сомкнуть глаз – Чанёль курил на балконе, а Сурин бесцельно наворачивала круги по комнате, ощущая накатывающую волнами панику. А затем они ненароком встретились на кухне и сели за стол, чтобы выпить ароматного чая и заодно покормить заметно отъевшегося Рамона.

В доме стояла пугающая тишина, за окнами шумел разыгравшийся ветер. Был разгар зимы, канун праздничных дней, которые принято проводить в кругу семьи. Жаль, что они не могли считаться нормальной семьёй. Поэтому и не ставили ёлку, не покупали подарки и не заворачивали их в шуршащую яркую фольгу. Не придумывали меню рождественского ужина, не закупали фейерверки, не украшали крышу дома яркими гирляндами. Они совершали ещё тысячу важных «не», казавшихся им невозможными в силу произошедших событий. Нельзя накрыть праздничный стол в голом поле. Нужно сначала построить дом, а они пока даже фундамент закладывали криво.

– Ты точно не останешься на Рождество? – держа в руках кружку с остывшим чаем, спросил Чанёль.

– Нет, но приеду на следующее, – пообещала Сурин, скармливая с ладони печенье Рамону. – Мне немного страшно, но это нормально. Правда?

Пак кивнул, внимательно взглянув на девушку. Смешно. Он ждал, что малышка однажды назовёт его отцом, но сам, разве что в пьяном бреду, не осмеливался назвать её дочерью. Между ними словно бы возвышалась огромная каменная стена, мешающая раскрыть объятия и признаться в искренней родственной любви. Вместо этого их объединяла грязь и пошлость, постыдные низменные эмоции, убить которые можно было разве расстоянием и разлукой. Теперь Чанёль это понимал и не пытался остановить Сурин.

Он догадывался, что девочка была на пределе. Протяни Чанёль руку, попроси остаться, и она бы выдохнула облегчённо, рухнув в его объятия.

Но это была взаимная игра. Сурин делала вид, что не боится уезжать, а Пак усиленно изображал, что ему всё равно. Оба знали, что так будет лучше, и сдерживали маски из последних сил.

– Ты будешь мне звонить?

– Конечно. И ты мне тоже.

Неловко улыбнувшись друг другу, они одновременно встали, сгрузили в раковину грязные кружки и вернулись наверх. Пожелав спокойной ночи, разошлись каждый по своим комнатам, пряча потаённые страхи и печали за толстыми деревянными стенами.

И пока Чанёль продолжал садить лёгкие, выкуривая одну за другой, Сурин безутешно рыдала в тишине своей комнаты, пытаясь убедить себя, что однажды непременно вернётся сюда – взрослой и совсем не влюблённой.

========== Эпилог ==========

Первое письмо от Сурин пришло в конце марта. Нет, они и ранее ежедневно списывались и созванивались, но получить от малышки самое настоящее бумажное письмо в конверте, обклеенном марками, было непривычно и волнительно.

У Чанёля целый день всё падало из рук, а мысли путались, но он так и не прикоснулся к письму, лежащему на краю его рабочего стола.

– Да не мучь ты себя, прочитай! – настаивал Ифань, изредка забегая к другу, чтобы подписать документы.

– Не сейчас. Дома, – угрюмо отвечал Пак, нервно потирая щетинистый подбородок.

И лишь оказавшись у себя, покормив заскучавшего за день Рамона и основательно поужинав, Чанёль заперся у себя в кабинете и выложил из рабочего портфеля письмо. Погладил его ладонью, коснулся пальцами витиеватых букв, отмечая, как неуловимо изменился почерк Сурин. Хотел было плеснуть в стакан виски, но одёрнул себя – он уже месяц не пил и не планировал вновь начинать.

Вместо этого Пак нетерпеливо поёрзал в заскрипевшем кожаном кресле, осторожно разрезал конверт и вытащил исписанный мелкими округлыми буквами лист.

«Здравствуй!

Я пишу тебе, потому что очень скучаю, и эту тоску невозможно восполнить, отправляя лишь короткие сообщения и слыша твой голос в телефонной трубке пару раз в неделю. А ещё я хочу, чтобы ты отвёл в своём столе отдельную полку для моих писем. Мне было бы приятно знать, что в твоей жизни есть особое место для меня…»

– Глупая, – шепнул Чанёль, тряхнув головой и продолжив чтение.

Сурин взахлёб расписывала свою жизнь в колледже, рассказывала о преподавателях и других студентах. С некоторыми она подружилась, других же сторонилась. Сетовала, что английские парни совсем ей не по вкусу, уж слишком слащавые и пафосные и держатся вечно особняком, смотря на девчонок, как на глупых существ.

А вот от занятий Сурин, напротив, была в восторге. Преподаватели относились с пониманием к иностранным студентам, всячески их поддерживали, устраивали экскурсии по Лондону и следили, чтобы их не обижали.

«…Я делю комнату с двумя девочками – Джуди и Сарой. Они обе классные, мы часто выбираемся в город, ходим в кино или просто гуляем. Как-то раз они спросили про моих родителей. Я показала им твою фотографию и сказала, что ты мой папа.

Они ответили, что ты красивый и мы очень похожи…»

Сурин жаловалась, что в Лондоне всегда серо и холодно, а из-за промозглого ветра, от которого никакая одежда не спасала, она простудилась уже дважды.

Зато тут же заверяла, что внутри ей стало намного легче. Что невидимая пружина в груди медленно, но верно расправлялась, даруя долгожданное спокойствие и трезвость ума. И выражала искреннюю надежду, что Чанёль испытывал нечто похожее и что её поспешный отъезд не был напрасным.

«…Вчера мне снилась мама. Она ничего не говорила, просто сидела на краю моей кровати и держала меня за руку. Я смотрела на неё – какую-то сияющую, прозрачную, и боялась отпустить. Я так много хотела ей сказать, но проснулась от звонка будильника. А потом весь день была сама не своя и оглядывалась на каждом шагу, словно надеялась её увидеть…»