Текст книги "Play the kitten (СИ)"

Автор книги: candied v

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Вайолет подавила нервную усмешку за глотком арманьяка. Губы дрожали. Но Джеймс был прав: ярость можно подавить лишь яростью. Ее настолько сейчас колотило в исступлении, что все безумные мысли и действия казались наиболее правильными. Алкогольные пары начинали свое химическое действо, щеки вновь порозовели. Со стенки стакана скатилась последняя капля, и Вайолет зашвырнула его в ту же ни в чем не повинную стену. Джеймс довольно зажмурился.

– Я ненавижу ее! – вскричала девушка, чувствуя неистовое желание выговориться. – Всех их ненавижу! – и премило проявлялась морщинка на переносице, когда она хмурилась.

– Что произошло? – ласково подводил ее тот к исповеди, опираясь пальцами свободной руки об обеденный стол.

– Как же сильно я ее ненавижу! – эмоционально повторяла та, будто бы могла ненароком забыть утверждение. – Она выставляет меня виноватой! Я ведь всего лишь выполняю свои должностные обязанности, и она прекрасно знает об этом! – понимала ли Вайолет, что,возможно, полной картины от ее слов не вырисовывается? Наверное нет. Она и сама не заметила, как принялась туда-сюда расхаживать от стола до стены со смежным проходом, чуть запинаясь в начале каждого нового предложения. – Ты был прав, это ее вина, это все она… – Вайолет говорила еще и еще, все более распаляясь. Алкоголь развязал язык. Джеймс наблюдал за ней с победным блеском в глазах и едва ли не самой коварной улыбкой всего человечества. Запах сдавшегося на его милость человека окрылял и тешил самолюбие сильнее, чем слезы жертвы. О нет, с такой внутренней силой, как у нее, – думалось Марчу, – она никогда не станет жертвой. Жаль только, что так страдает от любви…

– Любовь – это не чувство, – все тем же чуть высоким и истеричным тоном начал Джеймс, когда Вайолет прервала бурный поток своих изречений, дабы сделать элементарный глоток воздуха. – Любовь – это банальный термин самоуничтожения, который придумали в эпоху появления всех этих «гуманистических настроений». А романтики пытались доказать, что это именно «любовь», а не простая слабость духа подводит глупцов к самоубийству, – Джеймс жестикулировал рукой с полупустым стаканом, все продолжая простаивать у стола. Вайолет замерла, внимая мужчине. – Самообман, ты и сама это понимаешь, – отмахнулся тот, как от само собой разумеющегося, – всеми твоими поступками руководит не любовь, а ярость. Вспомни себя в начале учебного года. Какой ты была? Жалким существом с трепещущими органами и затуманенной головкой. Ведомой эмоциями, витавшей в облаках девчонкой. Все это, я уверен, прошло бы через пару недель, не появись в его и твоей жизни Анна. Это она – виновница всех твоих напрасно пролитых слез. Ярость – вот движущая сила человечества.

Вайолет зачарованно слушала, медленно кивая в ответ. Она была точно губка, что впитывает все, во что ее помещает нынешний обладатель. Джеймс опустошил стакан, опустив его на поверхность стола.

– Идем со мной, – вкусно облизнувшись, быстро кивнул тот.

***

– Это твои трофеи? – зачарованно следовала за мужчиной Вайолет, разглядывая чучела животных.

– Охота – человеческий базовый инстинкт. Люди стали подавлять его, когда поняли, что закон не позволяет им убивать ради преследования корыстных целей, – Джеймс вел ее по туннелю, что скрывался за большой панелью стены в главной гостиной. В его руке – подсвечник и наполовину сгоревшая свеча цвета слоновой кости. Джеймс аккуратно подсвечивал то одну сторону, то другую, будто выбирал, что показать Вайолет, а что оставить в сумраке до лучших времен.

– Но, – Вайолет резко остановилась перед одним из чучел на стене, – это ведь тасманский волк, они вымерли в двадцатом веке! – воскликнула та, безуспешно пытаясь скрыть свое удивление. Джеймс усмехнулся на выдохе, ничего не ответив, зная, что девушка не будет требовать его реплики. Слишком была забита ее голова, чтобы заметить отсутсвие ответа на несущественный вопрос.

– Никому ведь не приходит в голову обвинять животных в том, что они убивают друг друга, – продолжал сеять свои семена Джеймс. Вайолет завороженно следовала за ним дальше, внимая каждому слову, разглядывая то, что он с таким азартом показывал. Она кивнула, облизнув пересохшие губы. От алкоголя ей почему-то всегда хотелось пить.

– Так чем мы, люди, – сделал тот ярко выраженный акцент на последнем слове тот, – отличаемся от животных?

Вайолет была поражена настолько, что могла лишь помотать в ответ головой, силясь сказать что-то вроде «ничем, конечно ничем». Джеймс рассказал ей о Канаде, о Тибете, о Центральной Европе, Западной Сибири, Африке и Мексиканских островах. Она и представить себе не могла, что он столько путешествует. Удивительно, как нас обманывает внешность – Джеймс мог походить на сноба из тридцатых, что не вылезают из Оксфордов да Кембриджей и кичатся своей мнимой эрудированностью, а на самом деле знал и умел больше половины населения Северной Каролины.

Он наблюдал за ней. За ее реакцией, за движениями ее тела, слушал ее дыхание. За время, что она проводила в его номере, он досконально изучил ее, а все их разговоры о законах и морали давали ему полную картину того, как именно она относилась к правосудию и порядку.

Джеймс круто свернул направо, пламя свечи дрогнуло – в воздухе стоял приятный аромат воска, – и остановился у узкого комода из красного дерева, пристроив подсвечник на поверхность. Вайолет слышала, как выдвинулся один из ящиков, но хилое освещение давало ей возможность лицезреть лишь часть крашеной коричневой стены, да позолоченную табличку под очередным чучелом.

– Ты нравишься мне, Вайолет, – заговорил Джеймс, продолжая рыться в ящике. – Твой разум чист от дурного общественного влияния, у тебя есть собственная точка зрения, схожая с моей, – его слова были сродни шелковому шарфу, прикосновения которого к твоей шее кажутся блаженством, даже если твоя участь – принять смерть от удушения этим самым аксессуаром, – мы похожи, – Вайолет часто пыталась понять, что же напоминает ей его голос. И лишь сейчас ассоциация наконец проступила в ее сознании. Мурлыканье котенка. Джеймс Марч всегда словно ласково мурчал, – и поэтому я хочу показать тебе кое что.

Джеймс шлепнул на поверхность комода небольшие квадратики, похожие на полароидные карточки. Вайолет было так и подумала, но при должном рассмотрении осознала, что это фото-вырезки из газет, приклеенные к картонкам. Вайолет присмотрелась к верхнему снимку.

– Это же… – имя повисло в воздухе, словно и не требовалось его озвучивать. В глазах Джеймса горел заметный огонек удовольствия и возбуждения. Он схватил фотографии, поочередно скидывая одну за другой.

– Ричард Рамирес, – перечислял тот, – Джеффри Дамер, Гейси, Уорнос – все они, все, – смачно повторил последнее слово тот, – останавливались в «Кортезе». Убийцы, насильники, маньяки, самоубийцы – стены этого отеля пропитаны историями о деяниях, которые блюстители закона продолжают упорно называть «преступными».

Вайолет, до глубины души увлеченная речами Марча, практически не дышала. Ее грудь напряженно вздымалась, словно вдохи давались с особым трудом. Ее взгляд горел, жадно пожирая изображения, ее слух воспринимал, а разум анализировал информацию.

– Они убивали здесь? – вопрос был задан не с той интонацией, с которой обычно интересуются подобным. Не страх, а искренний интерес. Жажда быть посвященной, жажда узнать детали, подробности. Алкогольные пары затухали, но не исчезли полностью, и Вайолет не знала, то ли так душно от выпитого, то ли от тесноты помещения, то ли от тайн, что Джеймс выкладывал сейчас перед ней. Мужчина слегка поджал губы; плавный изгиб приняла его бровь.

– В тысяча девятьсот девяносто девятом в «Кортез» заселился Адам Мюллер, – отыскав нужную газетную вырезку, Джеймс ткнул пальцем в смазанную фотографию, сделанную в полицейском участке при аресте, – журналист из Вены, якобы писавший статью о преступности в Лос-Анджелесе. Его допускали к патрулированию города в качестве молчаливого наблюдателя, – Марч тяжело вздохнул. – Вскоре его пристрастия открылись миру, и полиция выяснила, что он душил дешевых проституток, которых снимал в пятьдесят четвертом квартале.**

Вайолет, казалось, приросла к паркету. Опираясь двумя руками о комод, девушка не отрывала взгляда от начинавшей желтеть фотографии. Ее собственное личико было в считанных сантиметрах от подрагивавшего пламени свечи, и она ощущала жар на своей коже. Глаза сияли. Марч упивался ее заинтересованностью, словно поэт на творческом вечере, сумевший заворожить публику. Вайолет облизнула губы. Взмах ресниц – и ее взгляд на Джеймсе.

– Ты встречал его здесь? Говорил с ним? – по ее подсчетам Марчу в тот год должно было быть лет восемнадцать-девятнадцать, а, значит, будучи родственником владельцев, он вполне мог проводить в отеле выходные.

Джеймс залился улыбкой. Он часто приоткрывал рот, разводя уголки губ, будто поощряя действия или слова Вайолет, тем самым подбадривая ее, вселяя уверенность.

– Чаще, чем ты думаешь.

Порой он казался ей ребенком, порой он волновал ее, как прохожий привлекательный юноша может волновать одинокую девушку. То, как именно он произносил «о да», растягивая последнее слово, затрагивало ее женское начало, приводя в действие какие-то низменные инстинкты. Эти две из многих граней его натуры так часто менялись, уступая друг другу, что Вайолет не сразу успевала переключаться. Порой он смешил ее: его костюмы казались слишком вычурными, его манера говорить – слишком наигранной, его замашки аристократа – до крайности манерными. Но вот порой, когда волосы были уложены на правый бок, сильнее всего напоминая прическу Кита, когда он надевал белоснежную рубашку по фигуре и строгие брюки на подтяжках, которые так ему шли – вот в такие моменты ей казалось, что она полностью в его власти, как всегда была и, думалось ей, будет во власти Уокера-младшего.

И поэтому сейчас, простаивая в душном коридорчике бог знает какого помещения, Вайолет слышала и видела, что Джеймс не шутит. Ни одно слово сейчас не было обронено просто так, ни одно из этих фото он не показывал ради забавы. Вайолет не понимала зачем, но Джеймс хотел, чтобы она выслушала и вняла его речам. Все, что ни делают люди, имеет под собой какой-то смысл. И суть действий Джеймса, она знала, когда-нибудь откроется ей.

Порой ее настораживала его манера разливать выпивку: было что-то жуткое в том, как он насвистывал в почти что полной тишине, под шипение пузырьков шампанского, разливая алкоголь по бокалам. Порой ее настораживал его, словно, бешеный взгляд, будто он какой ненормальный или помешанный. Но все это лишь настораживало, не пугало. И даже сейчас, при обстоятельствах, способных привести в ужас или, хотя бы, напрячь любую восемнадцатилетнюю барышню, Вайолет же сама ощущала себя ненормальной, желая еще послушать про величайшие убийства всех времен и народов. Вся паранойя проходила, и вдруг, внезапно, все его действия обретали естественность, его внешность, одежда и даже усы вновь казались нормой. Чем-то привычным, что так ему идет, и в то же время интригует. Что с ней с самой было не так?

К ее удивлению, Джеймс вновь поджал губы.

– Уже поздно, тебе нужно закрывать смену.

Вайолет разинула рот от столь быстрой смены его намерений. То он коварный соблазнитель, не требующий интима, а лишь желавший ее внимания и мнения на кое-какие вещи, то вдруг он становился подобием начальника.

– Но…

– Я провожу тебя, – быстро прервал Джеймс, смахивая легким движением руки все фото обратно в ящик комода. Блеснул на свету пламени его золотой перстень.

***

Вайолет пришлось вернуться в бар. Как бы она ни валилась с ног от усталости, как бы приятно ни наливалась тяжестью голова от всего выпитого в этот вечер и как бы ни хотелось вновь забыться под накрахмаленными простынями, ей придется закрыть смену. В баре почти никого не осталось: Лиз выгоняла последнюю заблудшую душу. Об Анне напоминали лишь оставленная на столике салфетка со стертой алой губной помадой, опустевшая бутылка рома да модная спиралевидная прозрачная резинка для волос, с которой Кит – всплыло в воспоминаниях Вайолет – как-то игрался на одной из пар. Картинки появлялись сами собой в сознании Вайолет. Просто поразительно, как порой на наш разум влияют случайно увиденные объекты.

На нижнем ярусе стойки, средь разбросанных зубочисток повалившейся подставки лежала салфетка. Вайолет шарила рукой под стойкой, выискивая мусорное ведро, скептически поглядывая на коряво выведенную надпись на салфетке, опасаясь вникать в написанное.

«Буду ждать тебя на рассвете в коридоре третьего этажа.

– Тейт»

Секунду-другую Вайолет глупо, словно не понимая, смотрела на кривые буквы, выведенные плохо пишущей ручкой.

– Какой-то красавчик оставил номерок? – внезапное появление посторонних с каждым разом все меньше и меньше пугало девушку. Вайолет подняла взгляд на Лиз, затем скомкала салфетку, и кинула шарик в мусорку, поднимая ведро с пола. Обходя Лиз, Вайолет отрицательно замотала головой, тем самым отвечая на завуалированный в безобидную шутку вопрос.

– Все это глупости, – Вайолет с ненавистью сгребла мусор со столика Кита и компании. Салфетки, окурки, пепел, даже резинка для волос – все посыпалось в контейнер. – Глупости, – вновь тихо повторила девушка, словно пробуя на вкус это слово. Лиз щурилась, то ли от беловатого свечения полок позади, то ли пытаясь получше разглядеть напарницу, ушедшую в плохо освещенную зону бара. Рука плавно легла на не протертую барную стойку; Лиз шумно приоткрыла рот, будто собираясь с духом для какого-то вопроса.

– Я тут все спросить хотела, – механически смахнула на пол скорлупку от фисташки Лиз, – у тебя друзья-то есть?

Вайолет возвращалась к стойке с мусорным ведром. По дороге она присела, поднимая скорлупку, и от услышанного странно скривилась, будто словно «друг» было девушке незнакомо.

– Друзья? – вновь переспросила та, обходя стойку. Лиз закивала. Позвякивали ее длинные висячие серьги.

– Друзья, приятели. Неужели ты ни с кем не общаешься? Я ведь видела тебя в компании однокурсниц Кита во время конференции.

Вайолет тяжело вздохнула, быстро полируя поверхности. Ей хотелось поскорее со всем закончить. Как хорошо, что Лиз пришла, и не надо самой списывать продукты и оставлять записки на завтрашний день.

– В женскую дружбу я не верю. У меня была так называемая подруга, но она бросила меня после четырех лет общения, так и не назвав причины. Со многими я просто поддерживаю контакт, это необходимо в наше время. А единственный человек, с которым я действительно хочу иметь что-то общее, не видит меня в упор. Так что я не хочу об этом говорить, – ее серьезное личико настораживало Лиз. Такое выражение она видела лишь у двух людей здесь, и ни один из них еще не доказывал ей, что умеет совершать какие-либо хорошие поступки…

Лиз более не задавала вопросов, молча наблюдая за напарницей. Вайолет убрала весь мусор, заполнила все нужные бумаги и, с надеждой, что ее не остановят на полпути, мило пожелала спокойной ночи, унося свое, все еще слегка опьяненное тельце мимо бара к лестнице. Лиз не была дурой, прекрасно видя, да и чувствуя запах алкоголя. То, чем Вайолет занимается, не должно ее касаться, пока работа выполняется в срок, но ее все же никак не покидало чувство отвественности за эту девушку. Когда в последний раз Лиз чувствовала подобное? Когда уходила из дома? Когда оставила сына ради новой жизни? Да, возможно. Айрис не должна ни о чем узнать, – думала Лиз, заканчивая в баре. Ведь эта женщина помешана на заботе о детях больше, чем белокурая жительница пентхауса…

***

Иногда в нашей жизни наступает переломный момент, и чаще всего крайне неожиданно. Порой, оказываясь втянутыми в события, мы должны сделать выбор: двигаться дальше, по тому плану, который дан нам в совсем готовом виде, или же бороться, пытаясь что-то изменить. Ведь мы никогда не знаем, чем обернутся для нас грядущие перемены, и уж тем более не можем этого предугадать заранее. Но мы можем действовать. Пытаться ради того, чего так желаем.

Вайолет смело шагала по коридору своего этажа. О записке, оставленной ей на салфетке, словно бы какой-то девушке по вызову, она и думать забыла. В детстве Вайолет казалось, что бояться тьмы, пауков и пугающих видео просто глупо, и настолько заразилась этой идеей, что со временем выработала иммунитет ко всему, чего страшились ее сверстники. Но, попав на работу в «Кортез», Вайолет поначалу растратила былую твердость духа: мерещилось всякое, да еще и по ночам было жутковато возвращаться в свой номер. Год, проведенный в муках любви, заметно сломил ее былое мужество. Вайолет было противно видеть ту, кем она стала. Но ее недавние знакомые мужского пола – Донован и, в частности, Джеймс – постепенно возвращали ее самооценку на должный, прежний уровень. Не знаю как так происходит, но почему-то всегда все знакомые юноши вселяют в тебя определенную уверенность. Возможно, все дело во всеобщем женском желании нравиться…

Вот с такими мыслями Вайолет возвращалась в свой номер. Мрак полутемных коридоров с протекающими нависшими потолками ее более не пугал, неопределенность дальнейшей жизни угасала ровно до тех пор, пока в крови еще находился алкоголь.

Вайолет вставила ключ, поворачивая нагретый теплой ладошкой предмет в замочной скважине. Захлопнула дверь, щелкнула выключатель. И вскрикнула.

– Джеймс!

Ключ выпал, со звоном задев дверной косяк. На ковролине, возле изножья ее постели дергалась Анна, связанная по рукам и ногам. Вокруг головы – один из шелковых платков Марча, представлял собой подобие кляпа. И волосы ее в полном беспорядке. Поморщившись от резкого света, Анна пронзила Вайолет испепеляющим взглядом. Девушка растерялась. Заскрипела обивка ее же кресла: Джеймс придвинулся к краю, улыбаясь так, словно вот-вот расскажет еще какую-нибудь занимательную историю о временах Сухого закона. И вновь на нем ее любимый его наряд: свежая рубашка, платок с индийским узором, подтяжки…

– Джеймс, что ты устроил?! – вновь воскликнула та, не смея пошевелиться. Ноги будто приросли к полу и не хотели двигаться. В ее комнате – живой связанный человек, который в одном шаге от обращения с жалобой в полицию, и мужчина, чьи разговоры о маньяках и убийцах сейчас рождали не лучшие параллели.

– Ничего не устроил, – даже обиженно произнес Джеймс, поднимаясь из кресла. – Ничего из того, чего бы ты сама не хотела, – он обошел Анну, словно собаку на привязи. Девушка замычала и задергалась, пытаясь освободить руки. Марч проигнорировал. – Вайолет, – ласково обратился к постоялице номера тот, пристраиваясь позади нее, кладя руки на ее плечи. Вайолет не знала почему, но ей так сильно нравились его прикосновения, что на миг она забыла об Анне. Алкоголь разгорячил кожу, и вновь, как в первый раз, касание пальцев Джеймса приятным холодом разлилось по телу, контрастируя с ее температурой. Вайолет расправила плечи. Анна глядела на них в полнейшем ужасе. – Ты рождена для большего, чем пустые страдания, – нашептывал Джеймс бархатным голоском. – Покончи со всем, сделай это! – чуть повышал голос тот. И столь уверенно он звучал. Вайолет свысока глядела на Анну, глубоко в душе понимая, чего хотел от нее Джеймс, но не смея признаться в этом себе самой. И Анна видела это, чувствовала. И испугалась. Впервые Вайолет увидела в ее глазах страх. Девушка с трудом перевернулась на бок, пытаясь отползти от постели в сторону батарей. Джеймс раздраженно цокнул, убирая с плеч Вайолет руки, бросившись ко второй гостье отеля. Анна брыкалась, громко, но нечленораздельно ругаясь в платок. В конце-концов, Джеймс поднял ее на ноги, крепко сжимая за связанные позади спины руки. Анне явно было больно. Вайолет разинула аккуратный ротик, но немой возглас повис в воздухе.

– Давай же, – тяжело дыша, Джеймс швырнул Анну на постель, будто плюшевую игрушку, – я знаю, о чем ты мечтаешь, я понимаю как никто другой то, о чем ты рассказывала мне с таким упоением.

Вайолет бросило в жар. Реальность вдруг яркой вспышкой озарила ее помутневшее сознание. Он хочет смерти Анны. Ее затрясло.

– С ума сошел?! – Вайолет бросилась к девушке, дрожащими руками нащупывая узлы веревок. Не прошло и минуты, как те были ослаблены, Джеймс даже не успел отреагировать. – Ты что, псих? – повторяла девушка, помогая развязывать последний узел. Как могла она поддаться его чарам, помыслив хоть на мгновение, что она действительно способна распоряжаться чужой жизнью? Немыслимо! Но, лишь только руки и ноги Анны оказались свободны от пут, как девушка со всей силы оттолкнула Вайолет к двери. Последняя рухнула на пол, шумно выдохнув от удара о стену. Острой болью пронзило спину.

– Я подозревала, что ты чокнутая, что чтобы настолько, – эмоционально выкрикнула Анна. – И как только в голову пришло устраивать такие розыгрыши? – ее взгляд перебегал с Вайолет на Марча. Казалось, она не знала, кого из них двоих бояться и ненавидеть больше.

Вайолет была в шоке. Это вот так-то ее благодарят за помощь? Швыряя об стены?

– Если ты не заметила, я хотела помочь! – с трудом поднялась на ноги Вайолет, вымолвив в отчаянии. Резво соскочив с постели, Анна схватила лампу с прикроватного столика и, не думая о воткнутом в розетку шнуре, зашвырнула предмет освещения в Вайолет. Та увернулась, лампа с треском и грохотом развалилась на кусочки, покрыв ковролин. Вайолет разинула от негодования рот. Мало того, что у Анны нет никаких оснований злиться на девушку, так и права крушить чужое имущество тоже отсутствуют.

– Из ума выжила?! – вскричала Вайолет. Весь ее гнев, улетучившийся словно эфир, теперь будто вновь собрался обратно в сосуд. И опять она ощущала ненависть к этой девушке.

– Считаешь, раз сюда по блату устроили, так тебе все позволено? – кричала та, делая шаги все ближе к Вайолет. Она выпрямилась, чувствуя, как медленно уходит из поясницы пульсирующая боль.

– Я не связывала тебя, истеричка психованная! – удар, и щеку Вайолет в одно мгновение прожгла пощечина. Анна была в бешенстве. Оно и ясно было: свяжите человека без его на то согласие и спросите, насколько ему понравится ощущение. И вновь поступок Анны был последней каплей. Вайолет выпрямилась, откидывая волосы; щека саднила. Одно мгновение – она даже не контролировала себя, – и ее рука сжимает шею Анны. Вайолет резким движением впечатала однокурсницу в дверь.

Джеймс, все это время являясь молчаливым наблюдателем со стороны, теперь же сделал шаг вперед, подступив к юной Хармон.

– Сожми сильнее, – прошептал тот сладким голоском за спиной девушки. Вайолет не понимала, откуда в ней столько силы: носки Анны едва касались пола. Факт оставался фактом: лицо Анны краснело. Ее длинные ногти с отчаянием и жаждой жизни впивались в руку Вайолет. Будь первая в каком-нибудь фильме, то использовала бы и силу ног, ударив нападавшую, но это была реальная жизнь, а посему Анна была слишком напугана, чтобы соображать на полную силу. – Еще сильнее…

И Вайолет послушно следовала приказаниям. Как будто что-то управляло ей: какая-то невидимая сила. Ее эмоции, ее физические способности – все словно находилось под чьим-то сверхъестественным контролем. И все человеческие качества затмевались ревностью, гневом и отчаянием. Чем сильнее Вайолет сжимала пальцами горло Анны, тем большее удовлетворение получала.

Она чувствовала дыхание Джеймса, ощущала холод рук Анны. Та бледнела, порой сглатывая, и пульсация ее вен на шее отдавалась на коже Вайолет.

« Между принуждением и реальной волей человека – тонкая грань. Тебе может казаться, что ты заставляешь, но никогда никто не будет ничего делать, если не обладает хоть каплей желания» – слова Джеймса, – «Ты стоишь гораздо большего» – вспыхивали, словно огни, обрывки фраз в голове Вайолет. – « В тебе должен говорить разум, а сейчас у тебя одни эмоции», – вновь слышала голос Лиз та, – « Быть с кем-то, значит найти свое предназначение, особенно, если до этого ты чувствовал, что скатывался в пропасть» – голоса оглушали Вайолет, стояли точно звон в барабанных перепонках. Джеймс шептал что-то еще, но она не слушала. Просто не могла выносить всех этих звуков. Правильные, хорошие речи превалировали над всем тем злом, что постепенно брало в ней верх, и глаза увлажнились. Вайолет не чувствовала, как в ее кожу впивались ногти некогда ненавистного ей человека, пульсация на щеке заглушалась. Анна еле дышала. Вайолет разомкнула пальцы, Анна с истошным выдохом повалилась на ковролин.

– Я не… я так не могу, не могу… – Вайолет дернула ручку, распахивая дверь. В мгновение ока ее тельце испарилось из помещения номера. Анна тяжело дышала, продолжая надрываться от кашля. Отряхивая свои брюки от несуществующей пыли, Джеймс выглядел обиженным, расстроенным, словно бы Вайолет забрала с собой какую-то любимую им вещь или не сдержала существенного обещания. Он растворился в полутьме коридора, не обратив на оставшуюся в номере девушку абсолютно никакого внимания, будто ее здесь никогда и не было.

***

Первая мысль – убежать на совсем. Вновь поддаться чувствам, вызвать такси прямо сейчас и испариться, оставив все как есть, ничего не пытаясь выяснять или исправлять. Но что-то опять останавливало. Вайолет зажимала рот, боясь, что расплачется, решительно не зная, что делать дальше. Куда идти? К Айрис? Лиз? Доновану? А, может, к Киту? А что, признаться во всем сейчас, раньше, чем это сделает отравленная страхом Анна, было бы правильным решением. Высказать ему все: о чувствах, о ненависти, о желании одновременно любить и причинять ему страдание. Чем не выход? Но Вайолет не могла. Ее сдерживало что-то, чего она не понимала, и ненавидела это. Единственное, по ее мнению, сейчас пустовавшее место, – был бар. Четвертый час утра – все давно трезвеют в своих постелях. Ей нужно было тихое место, где можно было бы прорыдаться, а затем успокоиться, все обдумать.

Вайолет свернула налево, желая удалиться то своего номера на как можно большее расстояние. Лифт шел ужасно долго. Во время ожидания кабины Вайолет дико колотило, точно в бреду; каждое колыхание занавески на окнах противоположного конца коридора казалось нежеланным гостем. В полутемном коридоре привычно пахло новой колодой игральных карт, и этот запах, вкупе со свежими простынями, почему-то так растрогали девушку, она так свыклась с этими ароматами, что более не было сил сдерживаться. Ее влажные глаза и дрожащие губы подвели к очевидной черте. В позолоченном корпусе лифтовых дверей Вайолет видела размытое искривленное отражение не человека, а какого-то жалкого заплаканного существа с розовеющим носом, припухлыми от слез губами и большими красными глазами. Она так горько зарыдала, осознавая то, в кого превратилась за последний месяц. Печальное зрелище. И вплоть до самого бара Вайолет казалось, что оплакивает она свой страх, но это было не так. Осознание произошедшего надлома наступило не сразу.

Вайолет сползла по обратной стороне барной стойки, рухнув на пол. Слезы так неконтролируемо лились из глаз что казалось, будто это и не она вовсе. Они опьяняли, как тот дорогущий виски Джеймса.

Джеймс.

Вайолет его не винила. К ее ужасу, он был и будет единственным, кто по-настоящему понимал все ее желания, кто выслушивал ее жалобы, и, что немаловажно, соглашался со всем. Вайолет не сможет возненавидеть Марча, это она уже давно усекла.

Слезы были столь жгучими, а истерика столь яркой и болезненной, что любые размышления сводились к какой-то чепухе. Она не могла думать. Все ее ощущения сейчас были в прямом смысле размыты водой. Хотелось выплакаться, и самой себе по не особо понятной причине. Жалко Анну? Ну вот еще! Жалко себя? Конечно нет. Хотя и не в новинку ей было так рыдать. Лежа в своей постели сумрачными послерождественскими рассветами, Вайолет плакала так горько и надрывно, что казалось вот-вот потеряет сознание.

И столь сильно зажимала она сейчас рот ладонью, что чувствовала, как пульсируют вены. Носки оксфордов упирались в стеллаж с алкоголем, в спину больно впивались углы больших коробов с жестяными банками. По щекам стекали горячие капли, падая на голые ноги, на платье. Ее трясло, она еле сдерживала истеричное подрагивание и икоту; и живот так схватывало, разрывая грудную клетку, словно ее терзали невиданные природе дикие звери. Ведь самым ужасным было не то, что она поддалась чувствам и воле Джеймса и чуть не убила человека, но то, что ей действительно это понравилось. Ей понравилось. Вайолет ненавидела себя за то, что испытала каких-то жалких десять минут назад. В тот самый момент, когда ее рука плотным кольцом обхватывала трепещущую шею Анны, когда она чувствовала, как силы покидали подругу Уокера, ей самой было до омерзения хорошо, а по телу разливалось ощущение победы. Душа торжествовала, и разум жаждал крови. Она почти была во власти тьмы, и теперь она не знала, что хуже: возможно, стоило отбросить это «почти» и закончить начатое? Плевать, ведь все равно на нее теперь заведут дело в полиции…

О, почему любовь должна быть такой жестокой? Неужели действительно все, о чем рассказывают – чушь собачья? Любовь – мерзкое чувство привязанности к человеку, вызывающее лишь боль и мучения. Иначе никак больше Вайолет не могла оправдать свою жажду приносить страдания.

***

Она не заметила как уснула. Не знаю почему, но сон после пролитых слез – самый сладкий. Есть какое-то нездоровое эстетическое наслаждение в безысходности. Проснулась она вскоре после, поняв, что прошло не более часа по все еще опухшим глазам и суховатому привкусу во рту от еще не выветрившегося алкоголя. Да и наверху, за стеклянным прямоугольником крыши все еще претендовал на свои права растущий лунный месяц.

Хотелось пить. Вайолет чувствовала себя опустошенной, разбитой, и вовсе не из-за нехватки сна. Все казалось каким-то нереальным, сюрреалистическим. И совсем не хотелось думать о том, что произошло в ее номере. Анна еще там? А Джеймс?

Вайолет потянулась за стеклянной бутылкой минералки к мини-холодильнику под барной стойкой, когда услышала посторонние телодвижения. И неприятная дрожь прошла по телу. Вайолет медленно запрокинула голову, заметив торчавшую знакомую макушку особы, бог весть сколько минут назад усевшейся за барной стойкой. Сглотнула, схватила бутылку, открыв дверцу холодильника, и откашлялась, поднимаясь на ноги. Отряхнула платье, утерла под глазами.

Анна сидела на барном стуле, спокойно, размеренно водя тонкой красной соломинкой по поверхности содовой. Вайолет нервно откупорила свою минералку, доставая из-за стопки полотенец чистый стакан.

– Я должна извиниться, – начала было Вайолет, с трудом вытягивая из себя эти постыдные слова. В самом деле, просить прощения за то, о чем не жалеешь – одно из самых гадких в мире чувств. Анна прервала ее легким взмахом руки. Жест походил на желание отмахнуться, заткнуть, и Вайолет хотела было возмутиться, как вдруг Анна заговорила, страдальчески усмехнувшись, продолжая глядеть в свой стакан: