Текст книги "Вован-дурак. Киносценарий (СИ)"

Автор книги: Bobruin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

ГАРИК: Потому и водились, что как товарища Сталина не стало, так чиновная сволота тут же принялась под себя законы переписывать. Поначалу с опаской, но как Хрущ на двадцатом съезде принялся «развенчивать культ личности», как это тогда именовалось, так и пошло, и поехало. Довели до того, что КГБ не имел права вести разработку партийных чинуш уровнем выше секретаря горкома. Соответственно, всё то, что гражданин творил противозаконного, оставалось без наказания…

КОМИССАР: Так это же прямая государственная измена! Чем они у вас там думали?

ГАРИК: Думали, видимо, что всё равно, мол, к коммунизму идем, а социализм развитой уже построили, так надзор можно и ослабить.

КОМИССАР: Мудаки партийные их имя. Самое жирное ворьё, и фактически безнаказанно воровало. Я бы понял, если бы мелкую сошку из-под надзора вывели, на низком уровне всё равно особого вреда нет, а вот всех этих председателей, депутатов да министров – за этими же глаз да глаз нужен! Или урок царской поры ничему их не научил? Я ж помню, начинал ведь ещё при Николае, в Корпусе жандармов, служить, так нас тогда тоже за руки хватали, не давали великих князей, депутатов Думы да гвардейских офицеров разрабатывать – как же, это, мол, «элита», мать их…. На том и погорели в семнадцатом году. Специально, помню, когда ЧК создавали, об этом же я сам лично товарищу Дзержинскому говорил, чтоб такого не повторять. Так у нас и не повторяли. А у тебя-то к чему всё это в итоге привело? Подозреваю, что к чему-то похожему.

ГАРИК: Так и было, тащ комиссар, Вы совершенно правы. В итоге Советская власть кончилась в девяносто первом на Горбачёве и Ельцине, а последующие «слуги народа», мать их, за редким исключением больше о собственном кошельке думали да о счёте в заграничном банке, чем о благе народном. Фамилии их всех, кто навскидку вспомнился, кто на слуху был, я в протоколе перечислил, да у вас и так тут с ними, как я по газетам помню, обошлись как с предателями и врагами народа, кем они, в сущности, и были. А вот куда Ельцин делся, я так и не понял, среди повешенных его не было.

КОМИССАР: Потому что он в восемьдесят третьем, ожидая перевода в Москву, на рыбалку поехал, да по пьяной лавочке там же и утонул.

ГАРИК: Легко отделался. Иначе по соседству с Горбачёвым висел бы, у нас его в народе после девяносто первого, а особенно после девяносто третьего, хорошо запомнили. «Борис-козёл» – это ещё одно из самых цензурных прозвищ, а иные прочие и вовсе на заборе писать надо…

КОМИССАР: Что есть, то есть (ехидно усмехается) Что про нас тут говорят?

ГАРИК: Всякое говорят, тащ комиссар. В основном, что «злые русские пришли, будут всех в свое КГБ на допрос таскать». Про меня тоже говорят, что-де «попался Поттер в лапы КГБ, теперь его сдадут в ГУЛАГ, где научат пить водку». Боятся вас англичане, тащ комиссар, хуже гнева Господня.

КОМИССАР: Правильно боятся. Пусть знают, что неприкосновенных у них на острове для нас нет, любого прикоснём, если понадобится. Вон, Шеварднадзе тут как ни прятался от правосудия, а и не помогло, нашли, доставили и привели приговор в исполнение.

ГАРИК: Ага, ага, он в нашем мире как добрался до министерского поста, так янкесам Берингово море сдал почти сразу. А потом возглавил самостийную Грузию, вполне демократически свергнув предшественника, но потом сам был столь же демократично свергнут преемником.

КОМИССАР: У нас он и без этого столько нагрешил, что на виселицу хватило с лихвой...

Речь комиссара прерывается стуком в дверь.

КОМИССАР: Войдите!

Входит Септима Вектор, но Гарика пока не видит.

СЕПТИМА: У Вас продаётся славянский шкаф?

КОМИССАР: Шкафа нет, осталась только никелированная кровать.

СЕПТИМА: С тумбочкой?

КОМИССАР: С тумбочкой.

СЕПТИМА: Тащ комиссар, разрешите доложить... (замечает Гарика и давится собственным словом) Гарри, это ты? ЧТо ты тут делаешь?

ГАРИК: Советуюсь с шефом (комиссар улыбается и кивает). А вот Вы что тут делаете, мадмуазель Вектор... или, может быть, ТОВАРИЩ Вектор?

КОМИССАР (смеётся): Позволь, Гарик Вованыч, представить тебе нашего агента в твоей школе, лейтенанта госбезопасности, действующую под псевдонимом «Септима Вектор».

ГАРИК: Очень приятно, но КАК?

СЕПТИМА: Взаимно, и для своих, пока не на учебе, на «ты» и просто Сеп. А попала я сюда после института, сразу сюда и отправили. Пять лет уже здесь, только на каникулах дома и бываю. Я же из Ленинграда…

КОМИССАР: Дело все в том, Гарик Вованыч, что ты, сам не зная того, вляпался ещё в одну историю. Твой этот директор, Альбус Дамблдор, у нас давненько в подследственных ходит, пусть и заочно пока. Больше ничего сказать не могу, но дело было на контроле ещё у самого товарища Берия.

ГАРИК: Ого, ничего себе новость.

КОМИССАР: А ты думал. Кстати, то, что ты его три года назад в дурку оформлял, мы от Септимы же и узнали.

СЕПТИМА: Как только ты мне свою палочку показал, то есть, как ты её называешь, ВП, я сразу поняла, что что-то не так. А потом еще оказалось, что Дамблдор в психушке успел побывать. Лично для меня сложить два и два труда не составило. Это ты Дамблдора или МакГонагалл можешь за нос водить, они про наш мир ничего не знают, а я-то ЛГУ заканчивала, причем с красным дипломом.

КОМИССАР: Мне тут Септима рассказала между делом не так давно, что ты, Гарик Вованыч, по вечерам песни русские под гитару поёшь, причем такие, какие здесь никто не знает. Откуда взял?

ГАРИК: Оттуда, тащ комиссар. Вы знаете теперь.

КОМИССАР: Ясно. Чтоб завтра мне предоставил тексты всего того, что знаешь или уже тут спел, плюс к тому укажи, кто пел все это там. А мы тут почитаем.

ГАРИК: Есть!

КОМИССАР: Коли есть, так слава и честь. Иди, поэт-песенник, Септима тебя проведёт. Завтра вызовем. Только учти, даже своим подругам про то, кто есть ты и кто есть она до моего личного разрешения – ни слова. Свободен!

Гарик и Септима выходят из кабинета и идут по коридору.

СЕПТИМА: Как же тебя угораздило сюда попасть?

ГАРИК: Как обычно на Руси, по пьяной лавочке. Выпил, отключился, просыпаюсь уже здесь.

СЕПТИМА: Что ж ты раньше-то молчал?

ГАРИК: Так никто ж не спрашивал.

СЕПТИМА: Значит, когда я тебя встретила...

ГАРИК: Я уже тут был. А теперь представь. Мне на момент попадания тридцатник стукнул, и так вот попасть, с перепою в тушке одиннадцатилетнего шкета оказаться, да еще и за две тыщи с гаком верст от родного дома. Вот три года уже так и маюсь.

СЕПТИМА: Да уж, опыт тот ещё. Но у тебя неплохо получается.

ГАРИК: Чё уж тут, жить захочешь – и не так раскорячишься... (смеются оба).

Сцена меняется, кадр с надписью «На следующий день». Гарик снова в каюте чекистов.

КОМИССАР: Ага, поэт-песенник, принёс?

ГАРИК: Принёс, тащ комиссар (протягивает папку с бумагами)

КОМИССАР: Ну-ка, дай глянуть... Ого! И «ДДТ», и «Любэ», и Розенбаум, всех упомянул! Даже предполагаемый год выхода поставил.

ГАРИК: Так я ж эти песни все давным-давно наизусть знаю, тащ комиссар. Сразу и выучивал, как они выходили. Что-то в записи слушал, что-то на концертах. Если можно, так предложил бы дать тому же Расторгуеву тексты его же песен, он их в прошлый раз хорошо исполнял, не вижу смысла менять. А если кто чего еще из них не спел – так не хлебом единым… еще песен напишут.

КОМИССАР: Ну, положим, это решать будут в Москве, но... твои записи перешлю туда, и как ответят – позову.

ГАРИК: Спасибо, тащ комиссар. Если есть возможность, можно у меня из головы примерный мотив скачать, чтобы было хоть какое-то понятие, как эти песни звучали.

КОМИССАР: Конечно, можно. Вот, держи (протягивает слегка увеличенный в размерах кассетный магнитофон с кучей всевозможных рычагов и кнопок). Это наподобие используемых здесь так называемых «омутов памяти», только более современная модель нашего производства. Я сейчас включу запись, а тебе надо будет чётко подумать, какую песню ты хочешь туда записать, и она запишется. Кассеты перешлю в Москву вместе с текстами, а там уже разберутся.

Кадр мигает, Гарик всё так же сидит возле магнитофона, только рядом уже стопка полностью записанных кассет.

ГАРИК: Всё, тащ комиссар. Вроде все песни, какие знал, я передал.

КОМИССАР: За столь весомый вклад в развитие советской культуры тебе могли бы и Ленинскую премию выписать, будь ты собственно автором всего этого.

ГАРИК: Оно мне надо, тащ комиссар? Нужна мне вся эта публичность, как ежу футболка.

КОМИССАР: Правильно, наш человек. Кстати, думай пока над деталями своей биографии, как ты у нас в Союзе будешь себя называть. Сам понимаешь, если про настоящее свое имя и происхождение скажешь, кому не положено, так у нас же и окажешься, только в ином качестве. Кстати, с Днём Октябрьской Революции тебя, наверное, и забыл уже, что за день такой.

ГАРИК: Почему забыл? Просто у нас не то чтобы сильно этот праздник праздновали последнее время, помните, что я Вам говорил. Где-то после девяносто первого отменили сразу, тем же прибалтам или западэнцам любое упоминание о коммунизме было как серпом по яйцам, где-то, как в Белоруссии, продолжали отмечать, как и было, в России вместо седьмого праздник сделали четвёртого, под что подвели годовщину изгнания поляков из Москвы.

КОМИССАР: Вот как, значит, завернули.

ГАРИК: Так народ все равно седьмого числа праздновал. Как и День Победы девятого мая. У нас, в отличие от загнивающей Европы, хорошо помнили, кто и как немца остановил. И парады каждый год проводили, даже несмотря на перемену власти. Впрочем, под конец до российского руководства дошло, что на западе друзей нет, есть только враги.

КОМИССАР: А у них что было? Вместо парадов Победы, да и вообще военных?

ГАРИК: А у них вместо парадов Победы проводились парады петухов. И воинствующая петушня там считалась главным достоинством так называемого «дэмократического» общества.

КОМИССАР: Так им же под нарами место, петухам этим! У нас же их на пятнадцать лет сажают сразу!

ГАРИК: Ясен пень, что под нарами, и есть им полагается дырявой ложкой… я тут этот обычай тоже с успехом внедряю, вон, Септима подтвердит.

КОМИССАР: Она и подтвердила. Когда всем студиозусам одного из факультетов, где по странному совпадению учится большинство отпрысков родовитой аристократии, неизвестные перед завтраком просверлили дырки во всех ложках и всех тарелках. Ничего не напоминает?

ГАРИК: Всё справедливо, тащ комиссар, ежели кто много кукарекает не по делу, так пусть и сидит под нарами. И аристократическое происхождение тут роли не играет, читал я во времена оны, что как раз среди британских лордов петушня была скорее нормой, чем исключением.

КОМИССАР: Они и здесь ничуть не лучше. Насилуют, унижают, подкупают, запугивают сплошь и рядом, беспредельщики, мать их… По нашему закону они бы лет так по двадцать каждый получил железно, а кто-то и на вышак бы нарвался.

ГАРИК: Кое-кто и нарывается, о печальной участи неких Северуса Снейпа, Гилдероя Локхарта и Питера Петтигрю должны были Вам сообщить.

КОМИССАР: Знаем про таких. Молодец, Гарик Вованыч, не трусишь! Наш человек! Только вот троих ты убрал, а остальные?

ГАРИК: А остальные, если не оторвут рабочий орган от стула, то через год, максимум два, получат на свои головы очередную резню. Причем аристократы будут в большинстве своем среди тех, кто придет резать.

КОМИССАР: Ясно. Мразь везде одинакова.

ГАРИК: О чём и речь, тащ комиссар. Только у нас в России родовитых дворян, бояр и прочих дармоедов в основной массе своей свели под ноль в семнадцатом году, а товарищ Сталин оказался абсолютно прав, что так называемую «элиту» нужно периодически чистить. В моей прежней истории чистки прекратились после пятьдесят третьего, как Вождя не стало, и в итоге этих «элитариев», мать их, расплодилось столько, что страна их не выдержала. А на её обломках «элиты» развелось еще больше. Потому и сидели вечно в заднице. Анекдот в своё время у нас ходил, рассказать?

КОМИССАР: Ну, давай.

ГАРИК: Спрашивают у армянского радио: «Почему из продажи исчезли пыжиковые шапки?» Ответ: «Потому что олени размножаются в арифметической прогрессии, а партийная номенклатура – в геометрической. Отстрел же последней не производился с пятьдесят третьего года».

КОМИССАР: Зрели в корень (смеётся). Так что ты предлагаешь применительно к текущему моменту?

ГАРИК: Если быть честным, то судьба БРИТАНСКОЙ аристократии меня не волнует совершенно. Всех этих благородных лордов и сэров можно с чистой совестью пускать в расход. Количество дворянских семей, которые будут за наших, можно сосчитать по пальцам, сапог не снимая, и всех их со чады и домочадцы, как говорится, можно вывезти из страны, вон, на борту «Ленина». Оставшиеся места раздать выходцам из простого народа, кто не побоится ехать в Россию и жить честным трудом, не кормя при этом благородных мерзавцев.

КОМИССАР: А не думаешь ли ты, что таким образом нам могут засланного казачка подкинуть?

ГАРИК: Думал, тащ комиссар, но борьба с таковыми – больше по Вашей части. Уверен, что методики фильтрации у Вас имеются. В том числе и те, что на волшебников.

КОМИССАР: Имеются, тут ты, Гарик Вованыч, прав. И проверить пароход в принципе особого труда не составит. Даже лучше это будет сделать на посадке, как паспорта в аэропорту проверяют. Так и сделаем. Посмотрим, чем тут этот твой чемпионат закончится, а там видно будет. Ладно, иди, учись, студЭнт…

Гарик покидает кабинет чекистов и возвращается в замок.

ГАРИК (себе под нос): Хоть глоток свободы ухватил, как со своими пообщался. Авось и впрямь вернусь домой...

СЬЮЗЕН: Ну что? О чём там тебя спрашивали?

ГАРИК: Песнями интересовались, что я вам по вечерам пою. Спрашивали, откуда взял.

СЬЮЗЕН: Вот видишь, Гарри! Среди русских получишь признание.

ГАРИК: Знаешь, Сью, мне все оно едино, только бы никто не трогал. Вспомни, что говорят по поводу того, как я Риту Скитер отбрил.

ДАФНА: О да, такого она ещё не получала. Свежий номер «Пророка», как сказал мне папа, прямо-таки сочится желчью по поводу необычайной холодности приема, оказанного ей в школе.

ГАРИК: Ну и хрен с ней, языком болтать – не мешки ворочать (все смеются). А ещё раз прилетит – ещё раз отбреем. Даже русский директор удивлялся, откуда я такие слова знаю, какими эту самую акулу пера посылал куда подальше.

ДОРА: И всё-таки лихо ты её! Мне тут тоже сказали, что ты её обложил, причем так, что она вылетела из замка, будто за ней гналось стадо злобных быков.

ГАРИК: Ну и пусть канает отсюда!

ДОРА: Ты плохо её знаешь, она не одному магу кровь попортила. Вот увидишь, она за тебя ещё возьмётся.

ГАРИК: А следом за неё возьмусь я, и тогда мы ещё посмотрим, кто, кому и чего попортит.

ДОРА: Даже так? Зная твою изобретательность, я уже начинаю бояться.

ГАРИК: Вот-вот, бойтесь меня! И да убоятся борзые духом, ибо огребут они!

Кадр меняется, на какое-то время мы видим, как Рита Скитер, прибыв в замок ещё раз, превращается в жука и летит в хаффлпаффское общежитие разузнать что-нибудь о личной жизни Гарика, но наглатывается дихлофоса и подыхает. Новый кадр с надписью «Две недели спустя». Гарик снова на пароходе, в кабинете чекистов.

КОМИССАР: Вот что, поэт-песенник... (достаёт и показывает Гарику официально выглядящую бумагу с гербом СССР и подписью «В.В.ПУТИН»). По поводу твоих песен. Сказало мне моё начальство, чтоб тебе передал. То, что у тебя отметкой «Любэ» помечено, можешь петь, сколько влезет. Эти песни годятся в любое время. Тексты и расшифрованные записи решено передать тем же, кто их спел у тебя. Один раз у Расторгуева получилось – получится и ещё раз. Пока у них еще только три альбома вышло, «Зона Любэ» самый свежий, этим летом записали. То, что «ДДТ», так мы, конечно, Шевчука нашли. Наши люди что с ним, что с другими такими же коллективами давным-давно работают. Что, удивился?

ГАРИК: Ну да, тащ комиссар, неожиданно как-то. В мое время рок-музыку всячески запрещали и давили, в итоге большая часть коллективов несла всякую антисоветчину.

КОМИССАР: А мы решили по-другому. Надеюсь, у вас тоже такое выражение есть, «если что-то нельзя предотвратить, то это надо возглавить». Знакомо?

ГАРИК: Так точно, тащ комиссар.

КОМИССАР: Ну вот, так и с Шевчуком получилось. Выпил с ним наш человек, песни под гитару попели, а наутро стихи новые на столе лежат. Причем самому Шевчуку сказали, что он же сам их и написал. Так что споёт он «Пасху» и «Потолок», или вот эту... «Любовь, подумай обо мне», куда он денется. Антисоветчины в этих текстах нет. В народе его ансамбль известен хорошо, песни «Что такое осень», «Родина» или «Дождь» уже народными стали. Чем можем – тем помогаем, жену его вот недавно на Кубе лечили, выздоровела, так сам Шевчук, говорят, новый альбом на радостях собирается записывать. Так что, видишь, привезя сюда песни из своего времени, ты их сохранил и дал жизнь в новом мире.

ГАРИК: Хорошо, коли так, коли работаете с ним. В моё время он сгоряча киевских майдаунов поддержал, а потом раскаивался в этом. Когда его украинские друзья развязали войну и залили Донбасс кровью.

КОМИССАР: Теперь не поддержит, мы его в нужную сторону направляем, и, что положено, объяснили. Так, что дальше. По «Наутилусу» без изменений, Бутусов, что не спел, еще споет. Кстати, почему на «Кино» ничего нет?

ГАРИК: Так их у нас и не было после девяностого. Цой тогда на машине разбился, и все, кончилось кино. Хоть и считали, что Цой жив, он просто вышел покурить, но с тех пор двадцать пять лет прошло, столько не покуришь…

КОМИССАР: А здесь Цой вполне себе живой, и с концертами выступает.

ГАРИК: Ого! Надо будет кассеты купить да послушать.

КОМИССАР: Не вижу препятствий. Так, дальше по песням. Розенбаум большую часть приведенного тобой репертуара уже написал и даже спел, что-то еще не, но мы ему мысли подсунули. Однако, ту же «Афганскую вьюгу», к примеру, в этом мире мы не пропустим за несуществованием описанных в ней событий, да мы ему ее и не показывали. По остальным – что и куда, список твой вернули с правками. По твоему пожеланию авторство скроют. Кое-каких песен, кстати, у нас и не существует, хотя красивые. Вот, к примеру… (смотрит в бумаги) «Звёздочка моя ясная», в твоем мире её спел Валерий Меладзе.

ГАРИК: Её много кто пел, тащ комиссар. А посвящена она была памяти стюардессы, погибшей при захвате пассажирского самолета – там, в моей прошлой жизни. Годы так семидесятые были, если память не изменяет.

КОМИССАР: Не помню я такого, ни в семидесятые, ни в восьмидесятые, уж мимо нашей Конторы это бы не прошло.

ГАРИК: Значит, хорошо, жива она осталась, и повода для песни не появилось. Но все равно, коли есть текст, можно его тому же Меладзе подбросить, в прошлый раз он в следующем году первый альбом выпустил, да и в этом, скорее всего, так же.

КОМИССАР: И подбросим, и авторство замаскируем, а ты сам можешь сие исполнять по собственному желанию. КГБ дает добро. Кстати, как у тебя там с твоей биографией?

ГАРИК: Продумываю, тащ комиссар. Коль уж меня тут Гариком все именуют, так и назовусь, отчество возьму Владимирович, как память о прошлой жизни. А фамилию… раз свою нельзя, то пусть хоть Чернов будет. Год рождения – нынешний восьмидесятый явно не прокатит, пишите плюс два-три года. Как на войне год-два себе приписывали, чтоб добровольцем на фронт.

КОМИССАР: Запишем... плюс четыре, ты лет так на восемнадцать сейчас выглядишь, да и Септима это мне тоже докладывала. Всё равно ты по здешнему счёту круглый сирота, а так хоть паспорт получишь, а вместе с паспортом и право на самостоятельную жизнь. Восстановишь аттестат, экзамен сдашь, а дальше видно будет. Короче, записываю. Чернов Игорь Владимирович, семьдесят шестого, русский. Родился… где?

ГАРИК: В Гомеле, тащ комиссар, где и тогда. Чтоб потом вопросов не было, откуда город знаю.

КОМИССАР: Хорошо, запишем Гомель. Сведения о родителях потом выдумаем.

ГАРИК: Надо с моим крёстным поговорить, Сириус Блэк есть такой, я ему напишу.

КОМИССАР: Мы ему, если надо, сами напишем. Как ты говоришь, Сириус Блэк?

ГАРИК: Сириус Орион Блэк его полное имя. В настоящее время проживает по следующему адресу... (пишет на листке бумаги адрес). Предупреждаю, по-русски он не понимает, пытается учить, но пока только по фене ботать умеет, поскольку двенадцать лет сидел и недавно вышел на свободу, так что с фени и начал.

КОМИССАР: Засиженный, говоришь, товарищ? Тогда тем более нас поймёт. Мне Кирюхин сказал, что ты хочешь перебраться к нам, да и от тебя я это уже не раз слышал, так что готовь бумаги на получение советского паспорта. То есть, заявление на имя товарища Жириновского, автобиографию, нами заверенную, фотографии нужного размера. Анкеты для заполнения мы еще закажем. Если твои друзья захотят с нами, так милости просим. Агитируй.

Новый кадр. Гарик в коридоре школы ловит Фреда и Джорджа.

ГАРИК: Братва, тут с вами на русском пароходе поговорить желают.

ФРЕД: Для чего желают?

ДЖОРДЖ: И о чём поговорить?

ГАРИК: Я беседовал с ними, и рассказал о вас и ваших заслугах по нанесению вреда неближним своим. Скажем так, проявили неподдельный интерес.

ФРЕД: Даже так?

ДЖОРДЖ: Наша продукция...

ФРЕД: Заинтересовала русских?

ДЖОРДЖ: Для чего она им?

ГАРИК: Сходите – узнаете. Может, и сами чего нового почерпнёте. Пойдёмте, проведу вас.

Изображение мигает, на этот раз в кадре гостиная хаффлпаффского общежития, Гарик разговаривает с Сириусом.

СИРИУС: Значит, так, крестник. Мне в этом твоём русском КГБ кое-что рассказали. О том, в частности, что ты собираешь бумаги для переезда в Россию. Всё-таки решил воспользоваться моментом?

ГАРИК: А то. Если выбрали чемпионом от России, так и надо бы почву прозондировать...

СИРИУС: Тебе ещё информация к размышлению. Повидался я на днях с кузиной Цисси, так она мне сказала, как бы между делом, что «чистокровные» во главе с ее бывшим муженьком проявляют какую-то нездоровую активность. Причем турнира этого твоего тут как бы и не касается.

ГАРИК: Видимо, начали готовить воплощение своего фюрера обратно в жизнь. А значит, нам надо отсюда уходить. Лучше уехать заранее, чем потом нас тот же недобрый дедушка Дамблдор кинет с голым… энтузиазмом под Авады Пожирателей во имя воплощения своего очередного гениального замысла.

СИРИУС: Ясен хрен. Короче, сделаем так. Я побеседую с Эми, Энди и остальными взрослыми, а на тебе девчонки. Особенно Дора, она с тобой общается гораздо охотнее, чем со мной. Кстати (переходит на шёпот), тебе намекну ещё раз насчёт неё. Обрати на ней внимание... ну, ты понял, о чём я.

Гарик озадаченно чешет репу и кивает.

БРОДЯГА: Действуй!

Новая сцена – Гарик, Дора и подошедший чуть позже Никонов наблюдают, как Хагрид подходит к шармбатонской карете, после чего подхватывает под ручку вышедшую мадам Максим и уводит в неизвестном направлении. Пока Гарик и Никонов обдумывают, что бы это могло быть, появляется майор-особист.

МАЙОР: Значит, так, я посмотрел, куда этот Голиаф свою зазнобу уводил, так вот, оказывается, для первой задачи привезли драконов. И, по слухам, надо будет достать из-под дракона золотое яйцо, подложенное в кладку.

ГАРИК: Вот б..., как знал, что не траву заставят подстригать. Дракон, поди, тоже ведь не с ящерицу размером, и из «Максима» его вряд ли возьмёшь.

МАЙОР: Ну да, видел я этих драконов, на вид метров так сорок размах крыльев.

ГАРИК: Под дичь такого калибра калибр двенадцать и семь нужен как минимум.

МАЙОР (усмехается): Четырнадцать и пять сойдёт?

ГАРИК: Сойдёт, если бронебойные есть.

МАЙОР: Найдутся. Вот, смотри (достаёт и показывает массивную винтовку с длинным стволом), самозарядная снайперская винтовка большого калибра. Она, конечно, с оптикой, но тебе на большие дистанции стрелять не придётся. Или гранатомёт типа РПГ-семь имеется в наличии, тоже неплохо. Дальность до четырёхсот метров, вроде должно хватить.

ГАРИК: А у нас с ними как воюют?

НИКОНОВ: У нас никак уже не воюют, последнего дракона в Союзе в пятьдесят шестом сбили. Знаю, потому что мой брат за это «Звезду» получил, он тогда на «МиГе» девятнадцатом летал. А ты лучше гранатомёт бери, наши тебя из него вроде учили стрелять.

ГАРИК: Точно, учили, Лёха-десантник старался.

Изображение снова меняется, в кадре Большой Зал и надпись «24 ноября 1994 года». К Гарику, заканчивающему обед, подходит Никонов.

НИКОНОВ: Гарик, пойдём. Передали, что участники турнира должны выходить. Оружие при себе?

ГАРИК: Как же иначе, Степан Григорьич? (показывает на сложенные возле стула автомат и трубу гранатомёта)

ДОРА, СЬЮЗЕН, ДАФНА и АСТОРИЯ (хором): Давай, Гарри, всё у тебя получится!

ГАРИК: Вот в это, если честно, верится с трудом.

ДОРА: Не говори так! (делает большие глаза, потом целует Гарика в щёку) Верь в себя! Мы с тобой! Удачи!

Гарик в сопровождении Никонова выходит из замка и идёт опушкой леса.

НИКОНОВ: Вижу пеньки. Твоя работа?

ГАРИК: Ну да, моя, четвёртый год тут уже лес на дрова заготавливаю для печки нашей.

НИКОНОВ: Впечатляет! Сам за три зимы столько нарубил?

ГАРИК: Ну, не только сам, мне завхоз ещё штрафников присылает на отработки, вот и устраиваю им, как в том фильме: «Песчаный карьер – два человека, мясокомбинат на сегодня нарядов не прислал...»

НИКОНОВ: Помню такое (усмехается в бороду). Вот, кажется, пришли...

Гарик и Никонов доходят до большого шатра.

НИКОНОВ: Тебе туда. Этот хлыщ, как его... Боцман или Кацман, в общем, он уже должен быть там и рассказать тебе прописные истины. Наши ребята тебя уже поднатаскали, если что, вмешаюсь и сам. Здесь же вроде и оба наших чекиста должны быть, они в курсе и собирались прийти. Ступай, и да поможет тебе Бог.

ГАРИК: Спасибо, Степан Григорьич. С Богом!

Гарик крестится и заходит в шатёр. Там его уже ждут Флёр, наморщившая носик, и Монтегю, лыбящийся на всех, словно углядевшая муху жаба. Там же и Бэгман.

БЭГМАН: Гарри! Отлично! Заходи, чувствуй себя как дома! Раз вы все собрались здесь, пришло время вас просветить! Когда соберутся зрители, я собираюсь предложить каждому из вас заглянуть вот в этот мешок... (показывает мешочек из фиолетового шелка)... И каждый из вас вытащит модель того, с чем ему предстоит встретиться! Там разные… гм, разновидности, видите ли. И еще я должен сказать вам, что вашей задачей будет достать золотое яйцо!

Флёр белеет, словно лист бумаги, Монтегю по-прежнему глядит на всех бараньими глазами.

ГАРИК (себе под нос): Хм, видимо, вейлочке про драконов всё же рассказали. Теперь и решает, кого она боится больше – дракона или же ватника с автоматом.

По трибунам слышится топот сотен ног.

ГАРИК (себе под нос): До начала матча пять минут, счёт по-прежнему ноль-ноль...

Бэгман развязывает свой мешок.

БЭГМАН: Сначала дамы, мисс Делакур, прошу Вас.

Флёр подходит и достаёт небольшого зелёного дракончика с единицей на шее.

БЭГМАН: Это валлийский зелёный обыкновенный, мисс Делакур. Вы идёте первой по очереди. Теперь прошу Вас, мистер Монтегю.

Монтегю тоже достаёт дракона, на этот раз красного и с двойкой.

БЭГМАН: Это китайский огненный шар, мистер Монтегю. Теперь Вы, мистер Поттер.

Гарик сам суёт руку в мешок и достаёт чёрного дракона с множеством шипов.

БЭГМАН: Это венгерский хвосторог, последний из трех. Что ж, теперь все определились. Каждый вытянул того дракона, с которым ему предстоит встретиться. Номера относятся к очерёдности, в которой вы должны будете выходить на драконов, понятно? Теперь я должен вас оставить, потому что я ещё и комментатор. Мисс Делакур, поскольку Вы первая по очереди, выходите по свистку.

Бэгман выходит, вскоре снаружи шатра раздаётся свисток, и Флёр, бледная как мел, выходит наружу. Толпа ревёт, словно на футбольном стадионе.

ГАРИК (себе под нос): Вот же нагличане, чему радуются? Дракон ведь навстречу, считай, огнемётный танк на тебя попрёт. Чему радоваться тут – тому, кто и кого?

Вопли толпы прерываются аплодисментами.

БЭГМАН: Она всё-таки сделала это! Поаплодируем мисс Делакур!

Свисток звучит снова, теперь выходит Монтегю, снаружи шатра слышны дикие вопли, время от времени перекрывающиеся рёвом дракона.

ГАРИК: Отче Наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да придет Царствие Твое и да будет воля Твоя яко на небеси и на земли...

Рёв и вопли усиливаются.

ГАРИК: Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим...

Рёв дракона, вопли толпы сливаются в один нечленораздельный звук.

ГАРИК: И не вводи нас во искушение, но избави Ты нас от лукавого...

Где-то на заднем плане еле слышный голос Бэгмана:

БЭГМАН: Пусть и не сразу, но мистер Монтегю выполнил свою задачу.

Свисток звучит снова.

ГАРИК: Ибо Твое есть царствие, сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь!

Гарик размашисто крестится и выходит на арену. Рёв толпы неприятно бьёт по ушам. Гарик оглядывается кругом, видит на одном из секторов трибуны своих болельщиков, размахивающих красным флагом с серпом и молотом. Арена, однако, заканчивается драконьим гнездом и в нём сидит здоровенный дракон. Гарик прикидывает на глаз расстояние до цели, садится на камень и снаряжает гранатомёт. Зарядив, кладёт его на плечо, ловит ящера в прицел и с колена стреляет. Первая граната не долетает и падает в нескольких метрах от дракона, который от испуга выпустил язык пламени. Гарик заряжает вторую гранату и стреляет, на этот раз попадает в крыло. Дракон снова выпускает язык пламени. Гарик заряжает третью гранату и стреляет. Дракон хватает её зубами и глотает. Гарик заряжает четвёртую гранату и стреляет, на этот раз попадает дракону в брюхо, из прорехи вырывается струя огня, как из подбитого танка, дракон дико ревёт и валится набок. Среди неповреждённой кладки яиц блестит одно золотое, каковое Гарик берёт и показывает публике. Советский сектор начинает аплодировать, остальные поначалу сидят в гробовой тишине, и только потом раздаются неуверенные хлопки.

БЭГМАН: Это просто невероятно! Гарри Поттер одолел дракона без применения магии! И показал при этом рекордное время! Всего восемь с половиной минут понадобилось чемпиону от команды Советского Союза, чтобы добыть золотое яйцо!

Гарик выдыхает, вытирает лоб и идёт к трибуне. Первой спрыгивает Дора, крепко обнимающая Гарика.

ДОРА: Гарри, ты молодец! Как у тебя получилось?

ГАРИК: С Божьей помощью, Дора. Колдунством забороть дракона меня не учили, просто так забил. Видела же, из гранатомета…

ДОРА: Видела, но всё равно переживала. Молодец ты! (целует Гарика в щёку).

Вслед за Дорой подбегают Сьюзен, Дафна и Астория.

ДОРА: Гарри, пойдём твои оценки посмотрим!

Гарик, Дора и остальные подходят к столу жюри. Первой голосует мадам Максим, из её ВП вырывается восьмёрка. Следом голосует Никонов и выставляет десять баллов. Третьим голосует Крауч и ставит шесть. Четвёртым голосует Бэгман, долго жующий собственную губу, но всё же он ставит девять. Последним голосует Дамблдор, с выражением чего-то весьма горького ставит три балла.