Текст книги "Цивилизация (СИ)"

Автор книги: Безбашенный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Проходя мимо давешнего притона, увидели уже готовую к нелёгкому ночному труду Мауру. Шалава кивнула нам и двинулась вперёд, а мы замедлили шаг, обеспечивая необходимую в таком деле фору.

– Мы наняли её, чтобы она отвлекла те лишние глаза и уши, что околачиваются возле дома твоего господина, – пояснил я нашему провожатому.

– Это не пергамские шпионы, а соглядатаи Прусия, – заметил тот, – Они следят не столько за моим господином, сколько за возможными злоумышленниками.

– Я знаю. Но пергамскими шпионами считаемся мы, так что совершенно ни к чему нам мозолить глаза этим, – и показываю ему эвменовскую тетрадрахму, – Такими же заплачено и ей, и тому прохвосту, что привёл тебя к нам.

Старик не сразу въехал, в чём тут суть, но когда въехал – прыснул в кулак, как и Володя давеча. Правильно, пока с Пергамом официально всё ещё продолжается война, обладатели таких монет не будут их засвечивать и болтать на связанные с ними темы без крайней нужды, а когда эта война окончится, с Пергамом наступят мир-дружба-жвачка, и всё это станет можно – мы будем уже далеко отсюда.

Приближаясь потихоньку к усадьбе Одноглазого, мы увидели вполне успешное начало работы завербованной нами шлюхи – один из двух соглядатаев, что понахальнее, уже лапал её за бедро и недвусмысленно кивал ей в сторону кустиков, близ которых стоял и второй, та пощупать товар давала, но следовать в предложенном направлении как-то не спешила – видимо, торг между ними только начался, и к сходной цене договаривающиеся стороны ещё не пришли. Это нас вполне устраивало – главное, что у обоих "одно на уме", а всё остальное – болтается где-то исключительно на заднем плане и расценивается как посторонний шумовой фон. А мы разве против того, чтобы побыть шумовым фоном? Я даже, как и детвору зимой учил, втянул всю эфирку внутрь тушки, дабы восприниматься маленьким и незаметным. Нужды в этом не было, но когда занимаешься биоэнергетикой долгие годы, то уже на автопилоте не упускаешь ни единого случая для тренировки…

Перед парадным входом ещё торчала парочка вездесущих попрошаек, одна из низкопробных уличных порн, невзрачная и костлявая, недовольно зыркала на шикарную по сравнению с ней Мауру, а слуга-сторож обходил дом и всю усадьбу по периметру. Но к парадному входу наш провожатый нас, конечно, не повёл, а повёл он нас кружным путём к малозаметной калиточке в высоком каменном заборе, постучался в неё каким-то явно условным стуком, с той стороны слегка скрипнул засов, и калитка открылась, впуская нас во двор. Да и во дворе нас повели не к самому дому через сад, а в стоящий почти у самой калитки погребок. Мы обменялись понимающими ухмылками, когда оказалось, что дверь погребка запирается не снаружи, а изнутри, и между полками для амфор имеется проход, ведущий к другой дверце – ясно уже, что из погребка в подвал дома ведёт подземный ход. Юлька рассказывала нам, что в своём последнем пристанище Циклоп в реале соорудил не одну, а несколько потайных лазеек, дабы в случае чего улизнуть втихаря по какой-нибудь из них, да только вот когда они ему понадобились, все их выходы оказались известными посланной арестовать его для выдачи римлянам страже Прусия.

И в подвале дома наш провожатый не повёл нас наверх, а провёл коридором в соседнее помещение. Первое, что мы увидели в нём – это заваленный папирусами столик, и лишь затем – стоящего у окошка и освещаемого лунным светом Ганнибала Барку.

В Карфагене двенадцать лет назад нам доводилось его видеть лишь издалека и мельком – не того мы были полёта птицы, чтобы общаться с самим суффетом Карфагена. Ведь кем мы были-то тогда, если вдуматься непредвзято? Пусть и не совсем уже простой, пусть и элитной, пусть и весьма высокооплачиваемой, но всё-же наёмной солдатнёй, не имеющей никакого отношения к карфагенскому государству, а служащей в маленькой частной армии одного из олигархических семейств. И если именно у нашего олигарха и имелись несколько особые отношения именно с этим суффетом, то кого этим можно было удивить в Карфагене? Это были их дела, а нашего положения наёмников они не касались никаким боком. Теперь же, спустя двенадцать лет – вот он, Ганнибал Тот Самый, стоит перед нами и принимает нас – пусть и не самих по себе, пусть как посланцев того самого олигарха, но тем не менее. Раньше мы подобной чести как-то не удостаивались.

– Я рад видеть в моём доме доверенных людей моего старого друга Арунтия, – приветствовал нас Одноглазый…

22. Одноглазый

– Да, я наслышан и о вашем государстве, – кивнул Ганнибал, – Друг и союзник римского народа? Не очень-то это хорошо, судя по Карфагену, а в скором времени, как я сильно подозреваю, и по Вифинии…

– Мы, скорее, в положении Масиниссы и Эвмена Пергамского – ну, с поправкой на наши масштабы, конечно, – возразил я.

– Эти – да, в гораздо лучшем положении. Но вот надолго ли? Сейчас Нумидия нужна Риму в качестве пугала для Карфагена, а Пергам – как союзник против Селевкидов и Македонии. А когда не станет их, будут ли нужны Риму эти друзья и союзники? Я вот и родосцам пишу об этом же. Сицилия, Корсика с Сардинией – это были мелочи, но за ними последовали юг Испании и побережье Иллирии! И вы думаете, что римляне остановятся на этом? Аппетит приходит во время еды, и в конце концов римляне войдут во вкус! А уж повод – рассказать тебе, как это делается?

– Я знаю уже об этой истории с Сагунтом, почтеннейший. Но есть же и немалая разница между тобой и римскими наместниками, и я говорю сейчас вовсе не о воинских талантах – есть такие, как Варрон, но бывают ведь изредка и такие, как Сципион, которого ты и сам признал достойным себя…

– Сципион – да, – тяжко вздохнул побеждённый им при Заме полководец, – Будь у меня тогда такое войско, как в начале войны, а не те его жалкие остатки – посмотрели бы мы ещё, чем бы кончилась наша с ним встреча. Увы, свершившееся – уже свершилось, а прошлого не вернуть и не изменить даже бессмертным богам. Но ты говорил о другом?

– Да, я говорю о другом. Когда ты затевал свой поход, ты мог позволить себе планировать войну на несколько лет вперёд. Ты был уверен, что тебя не сменят через год другим человеком, который и одержит подготовленную тобой победу и получит за неё всю славу, добрая половина которой по справедливости должна была достаться тебе…

– А римский консул или претор не планирует своих действий дальше, чем на год, после которого его всё равно должны сменить, – закончил за меня карфагенянин, – Да, я понял тебя – если вы будете достаточно сильны, чтобы уверенно продержаться этот год даже при самых неблагоприятных обстоятельствах – римскому наместнику нет никакого смысла затевать с вами войну, победу в которой одержит уже не он, а кто-то другой.

– И поэтому нам, чтобы избежать ненужной нам войны с Римом, достаточно просто не начинать её самим, – добавил я.

– Испанским преторам, я слыхал, продлевают теперь срок их полномочий ещё на год? Значит, вы должны теперь рассчитывать свои силы на два года, а не на один?

– Новые преторы всё равно избираются, почтеннейший, просто для них находят другие задачи, и прежний претор не может знать об это заранее, с самого начала своего года. Он не уверен во втором годе и всё равно планирует только на один текущий.

– А если будет уверен? Ну, допустим, очередная война на Востоке, на которую и отправят новых преторов вместо Испании?

– Мы продержимся и два года, если это понадобится. Прошлым летом мы уже развернули третий легион – на него, правда, нет двух полных составов на смену этому…

– Двух полных составов на смену?! – опешил Одноглазый, – Так! А на первый и второй они у вас уже есть? Так это что же тогда получается? Три легиона вместо одного, шесть вместо двух и девять вместо трёх?!

– Да, если призвать весь контингент разом, то каждый наш легион развернётся в три, – подтвердил я, – Но девяти легионов у нас не наберётся – я же сказал, что на третий нет пока двух полных составов на смену основному.

– Да пускай даже и шесть – не будем считать этот третий, который нужен вам для охраны ваших границ от разбойных набегов дикарей. Шесть ИСПАНСКИХ легионов! Если бы вы только знали, как мне не хватало испанцев в этой последней войне! Галаты – да, они храбры, как и галлы, но точно так же неорганизованны и не годны к правильному бою. А эти вифинцы – ну, кое-что они умеют, но что это за бойцы? У вас – испанцы, и их – шесть легионов, а у римлян в Бетике – один. Так чего же вы ждёте?! Вы же с лёгкостью сомнёте его и сбросите в море! Да я бы на вашем месте…

– Да, Пятый Дальнеиспанский – легко. Восьмой Ближнеиспанский уже труднее – не было бы уже фактора внезапности, но справились бы и с ним. Хорошо, уничтожаем мы их, сбрасываем их остатки в море, но дальше-то что? Чей флот господствует на море?

– А что вам море? И в ТУ войну на море господствовал римский флот, но разве помешал он моему походу в Италию?

– Ты и нам предлагаешь прогуляться туда по суше и через Альпы? Не обессудь, почтеннейший, но в наши планы это не входит. Да и не об этом речь, а о том, что не имея флота, способного потягаться на равных с римским, как мы сможем помешать высадке в Испании всё новых и новых римских войск?

– И что вы, на суше их не разобьёте?

– Сколько раз, почтеннейший? Ты сделал это при Требии, при Транзименском озере и при Каннах, но к концу ТОЙ войны у Рима всё равно было уже больше двадцати легионов – заметь, ПОСЛЕ всех тех потерь, которые они понесли от тебя. И ты сам сказал о тех жалких остатках своего прежнего войска, с которыми даже ТЫ не смог выиграть у Сципиона при Заме. Ты выигрывал сражения, пока было с кем, но ты нёс потери, которых не мог восполнить достойной заменой. В том же положении оказались бы и мы, если бы вдруг сошли с ума и вздумали воевать с Римом. Двадцать – это не шесть и даже не девять. Даже при размене двух римских легионов на один наш мы всё равно проигрываем войну и теряем наше государство и все связанные с ним надежды, а для того ли мы его создавали?

– Я разве предлагаю вам воевать с Римом в одиночку? Филипп Македонский не очень-то доволен тем униженным положением, в которое его поставил Рим. Он мечтает о реванше и не упустит случая, если судьба пошлёт ему сильного союзника.

– Это два легиона.

– Что два легиона?

– Консульская армия Тита Квинкция Фламинина в тот год, когда Филипп был гораздо сильнее, чем теперь. Восемнадцать – остаются против нас.

– А греки? Их тоже не радует римская гегемония.

– Македонская радовала их ещё меньше. С чего бы им теперь сожалеть о ней?

– Карфаген мог бы быстро отстроить свой военный флот…

– И вывести его в море против римского с необученными экипажами? Даже в ТУ войну дела у карфагенского флота обстояли не в пример лучше нынешних, но сильно ли это повлияло на ход войны? Да и в Первую, когда дела его обстояли ещё лучше, разве помешал он высадке римских войск в Африке? То же самое случится и в этот раз, только ещё быстрее, и какую помощь Карфаген сможет оказать нам, когда сам будет нуждаться в ней? Если в свои лучшие времена он не мог защитить даже собственного африканского побережья, то как мы можем надеяться на то, что теперь он защитит наше?

– Тоже верно, – со вздохом признал Ганнибал, – Да и что вам Карфаген? Это для меня он – родной город, и я думаю прежде всего о нём, а вы, конечно же, думаете прежде всего об интересах вашей собственной страны, и вправе ли я порицать вас за это?

– И вдобавок – прости уж, почтеннейший, за неприятную правду, но у турдетан и о карфагенской власти не самые лучшие воспоминания. Римская власть нелегка, но ведь карфагенская была ещё тяжелее. Ты мечтаешь о возврате величия Карфагена, но любое величие кого-то одного бывает обычно за счёт унижения и ограбления других. Мы же не рвёмся к величию сами, но не хотим и чужого величия за наш счёт.

– В том ли сейчас положении Карфаген, чтобы мечтать о былом величии? Тут бы нумидийцам не дать себя сожрать! Разве о многом я просил римский сенат, когда был суффетом? Всего шестьдесят кораблей вместо былых двухсот двадцати и всего полсотни слонов вместо былых трёхсот!

– И это ты называешь "всего"? И я бы на месте римских сенаторов взвился на дыбы, если бы через каких-то четыре года после ТОЙ войны услыхал подобную просьбу от ТОГО САМОГО Ганнибала! У тебя ведь тридцать семь слонов было в начале твоего похода на Италию?

– Да, и через Альпы мне удалось провести только пятнадцать из них, да и тех я вскоре потерял в болотах на пути к Этрурии.

– А потом Бомилькар доставил их тебе в Локры сорок – это в два с лишним раза больше, чем ты привёл в Италию сам. И сколько, кстати, у него было кораблей?

– Ты спрашиваешь о боевых квинкеремах? Около тридцати, но подкрепление для меня доставили не они сами, а охраняемые ими "купцы".

– Это понятно, но разве в этом дело?

– Я понял, о чём ты. Просить вдвое больше кораблей, чем было у Бомилькара, и больше слонов, чем он мне тогда доставил – где был тогда мой рассудок? Увы, прошлого – уже не изменить…

– Для лучшей защиты от пиратов хватило бы и тех двадцати кораблей, которые Сципион был согласен оставить Карфагену на первых переговорах до нарушения вашими популистами перемирия, а для обкатки конницы хватило бы и десятка слонов. Но и такая просьба должна была исходить не от тебя – особенно с учётом той клятвы, которую твой отец взял с тебя в детстве…

– О том, что я до последнего вздоха буду врагом Рима? – усмехнулся Циклоп.

– А разве нет? Говорят даже, будто бы ты тогда поклялся отцу вообще сравнять Рим с землёй. Это правда?

– Это уже потом переврала молва. Мой отец, конечно, ненавидел Рим, но всё-же не настолько, чтобы желать его непременного уничтожения. Не стремился к этому и я сам. Клятва отцу была, но немного другая – сделать всё возможное, чтобы взять у Рима реванш за Первую войну. А когда я был уже у Антиоха, к нему прибыло римское посольство во главе со Сципионом, и мы встретились с ним. Мы просто вспоминали былое, но Антиоху кто-то из его царедворцев нашептал, будто бы я за его спиной сговариваюсь с римлянами. Вот тогда я и рассказал царю об этой клятве – не о той, которую дал отцу на самом деле, а о той, что мне давно уже приписала молва, которая и "подтвердила" мои слова ему.

– А за что твой отец, почтеннейший, так ненавидел Рим? Понятно, что недавний враг, но на войне – как на войне. Раз уж заключили мир – к чему эта дальнейшая вражда?

– Не за саму войну, конечно. Но ты не мог не слыхать о Ливийской войне, что началась у нас по окончании первой войны с Римом. По мирному договору мы уступали Риму Сицилию, но о Сардинии и Корсике речи не было, и они по справедливости должны были оставаться нашими. Но когда проклятые толстосумы не пожелали выплатить сполна жалованье, которое задолжали наёмникам из сицилийской армии моего отца, и начали с ними торговаться, те взбунтовались, а вместе с ними взбунтовались и подвластные нам ливийцы. Был даже момент, когда они держали в осаде сам Город, а такое не забывается, так что об этом ты должен был слыхать. Как раз после этого Город и был обнесён новой стеной, которая прикрыла теперь и Мегару…

– Слыхал, конечно. С наёмниками понятно, а у ливийцев какие были причины?

– Ну, о тяжести нашей власти ты сказал и сам, и увы, мне нечего возразить на это. Но что нам ещё оставалось? Тех прекрасно возделанных угодий, которые вы застали, в то время ещё почти не было – Мегара разве что, да ближайшие окрестности Города. Нам проще было с Сицилии хлеб для Города ввозить, чем самим его возделывать, и когда мы вдруг лишились этой нашей главной житницы, Карфагену грозил голод. Испанская Бетика отпала от нас в ходе войны, отчего моему отцу и пришлось потом завоёвывать её заново, а на Сардинии и Корсике тоже взбунтовались не получившие жалованья наёмники, и оба острова оказались в их руках. Из кого нам было ещё выколачивать столь нужный Городу хлеб кроме этих несчастных ливийцев?

– Ясно. Но Рим ведь, как я слыхал, не оказал мятежникам никакой помощи?

– Да, в этом надо отдать римлянам должное. Даже позволили нам ради такого случая набрать новых наёмников в Италии, хоть это и запрещалось нам по договору, ну и продавали нам сицилийский хлеб, хоть и по грабительским ценам. Но цены ломили сами купцы, а не римское государство, а разве мало у нас и своих собственных проходимцев?

– Так в чём же тогда претензии к Риму как к государству?

– В Сардинии и Корсике. Лишившись дешёвого сицилийского хлеба, мы очень надеялись сделать нашими основными житницами их вместо потерянной Сицилии, но как я уже сказал, их захватили взбунтовавшиеся наёмники. Это случилось в тот же год, когда был тот мятеж и у нас. Островные мятежники, когда поняли, что от Карфагена им денег не получить, предложили оба острова Риму, но в тот раз Рим отверг их предложение. Потом была наша экспедиция для подавления их мятежа и возврата островов, но мятежники её разгромили. После этого они своими грабежами и бесчинствами довели население обоих островов до бунта уже против них, и через два года после захвата мятежникам пришлось бежать с них в Италию. Мы готовили новую экспедицию для возврата островов, когда выяснилось, что мятежники снова предложили их Риму, и на этот раз римляне приняли их предложение – на том основании, что острова якобы "бесхозные"! Флотилия с нашими войсками прибывает к ним, чтобы вернуть их под нашу власть, а на обоих островах уже высадились римляне. Мы требуем вернуть их, а Рим грозит нам новой войной за военное выступление "против него"! А мы разве готовы к новой войне, не оправившись ещё от прежней и Ливийской? Всемогущий Баал! Это и есть хвалёная римская справедливость?!

– Это было решение римского Собрания или сената?

– Да какая нам разница! Это сделало римское государство! Но, ты думаешь, мы потеряли одни только острова? Рим кроме них ещё и новую грабительскую контрибуцию с нас потребовал – для возмещения расходов на новые военные приготовления! Мы и так по итогам Первой войны должны были выплатить три тысячи двести талантов за десять лет – это же триста двадцать талантов в год!

– В полтора с небольшим раза больше, чем Карфаген платит Риму сейчас?

– Так в том-то и дело! И двести-то талантов платить было крайне тяжело, пока я не пресёк злоупотребления с таможенными сборами – вы ведь застали уже это время и помните, какие страсти кипели в Городе? А тогда никто не рискнул ворошить это осиное гнездо, а платить нужно было в полтора раза больше. Город едва сводит концы с концами, и тут – ещё одна контрибуция в тысячу двести талантов! А мы же ещё и за сицилийский хлеб переплачиваем – представляете, что творилось? Вы же застали те беспорядки, когда хлеботорговцы захотели нажиться на искусственном дефиците?

– Не только застали, почтеннейший, – ухмыльнулся я.

– Да, Арунтий рассказывал мне о вашем участии, но просил помалкивать о нём. Ну, раз знаете – можете и сами себе представить, что творилось в Городе тогда. Почти то же самое, но только тогда всё это было ещё хуже. Вот за ЭТО, а вовсе не за Первую войну, мой отец и ненавидел Рим…

Юлька рассказывала нам в своё время о тонкостях римского государственного устройства. С одной стороны, Собрание граждан редко решает вопросы, не обсуждённые до того в сенате, а чаще всего голосует по предложенным ему сенатом готовым решениям, но с другой – высшим органом власти является всё-же Собрание, и его воля выше любых прежних законов и постановлений. А любой популист – тот же плебейский трибун хотя бы, которых в Риме десять штук – может созвать Собрание и по собственной инициативе, и что бы оно ни решило – сенат уже бессилен что-то изменить по сути, а может разве что только корявые формулировки причесать, да обоснуй поблаговиднее для них подобрать. Ну, если о готовящейся выходке популиста известно заранее, то можно ещё успеть с теми же плебейскими трибунами на эту тему переговорить и убедить хотя бы одного из десятка блокировать нежелательное предложение своим трибунским вето, не допустив его таким образом до голосования, и как раз этот приём сенат применит в гракховщину с помощью Октавия, коллеги Гракха по трибунской должности. Но это только если заранее известно, и есть время подготовиться, обсудить и обо всём со "своим" трибуном договориться, а вот если демарш лихого популиста происходит внезапно – ага, сюрприз – тут уже позно пить "боржоми". И скорее всего, именно это как раз и произошло в той неприглядной истории с римской аннексией Сардинии и Корсики. Вряд ли на это пошёл бы римский сенат с его традиционным пунктиком о скрупулёзном соблюдении всех заключённых договоров, но если решение приняло Собрание – что оставалось делать сенату кроме хорошей мины при плохой игре? Думаю, что и Циклоп это понимает, просто не гребёт это его, а история ведь и в натуре некрасивая. И уж конечно, не стал я напоминать ему и о его собственной роли в установлении подобных же порядков в Карфагене, которые ещё аукнутся Городу боком через сорок… нет, отставить сорок – уже через тридцать лет. Млять, а ведь если я сумею не облажаться где-нибудь с летальным исходом, и если здоровье меня не подведёт, так имею ведь вполне реальные шансы и дожить…

– А чему, кстати, эта ваша гречанка уже третий день учит моих домашних? – заинтересовался наконец-то Ганнибал.

– Плаванию под водой, почтеннейший. Разве это не полезно для здоровья?

– Ну, с этим не поспоришь, но уж очень серьёзно она их обучает.

– ТВОЯ семья не должна выглядеть бледно на фоне прочих, да и всякое может ведь пригодиться в жизни…

– Хотя слухи о моих богатствах и преувеличены, я всё-таки не настолько беден, чтобы моей семье когда-нибудь пригодилось ремесло ловцов губок. Ты ведь наслышан о моей хитрости на Крите?

– Это когда ты сдал на хранение в храм Гортины свинцовые слитки, прикрытые монетами только сверху, а всё остальное тайком спрятал в нескольких полых бронзовых статуях богов, которые выставил открыто в саду?

– На самом деле золото и серебро были только в одной из них, а в остальных – тоже свинец. Я ведь немало и поиздержался во время бегства из Сирии, а большую часть своего добра я заблаговременно обратил в драгоценные каменья, которые гораздо дороже и компактнее золота, и их я, конечно, прятал в самом доме, чтобы всегда были на всякий случай под рукой. Опаснее всего было, когда в гавань Гортины зашёл римский флот – они добивались освобождения своих соплеменников, пленённых на войне и находившихся в рабстве у критян. Но, хвала богам, та самая алчность критян, которой я и опасался, спасла меня. Римляне ведь не давали за своих освобождаемых соплеменников никакого выкупа и так рассердили этим гортинцев, что те в отместку за это скрыли от них моё присутствие. Гортинцы ведь были уверены, что все мои богатства – уже и так в их храме, а молва ещё и многократно преувеличила их размер, и возвращать их мне они, конечно, не собирались, а какую награду дало бы за мою голову командование римской эскадры, если бы даже дало её вообще? А ведь прознай римляне о моих сокровищах в гортинском храме – наверняка потребовали бы немалую их долю, если не вообще всё. В кои-то веки я благодарен этим прохвостам за их знаменитую критскую алчность! – Одноглазый расхохотался, вспоминая малозначимые для меня, но явно примечательные для него самого подробности…

– Так, а что они там так подолгу ныряют? Это не опасно?

– Нет, Хития – опытная пловчиха и не даст случиться беде. А где не справится она сама – помогут другие наши пловцы.

– Вот эти ловцы морских губок, которые работают не слишком усердно? В мои годы, да ещё и с моим единственным глазом, не очень-то видно, что они там делают…

– Взгляни вот в это, – я кивнул охране, бойцы загородили нас от топтунов царя и просто зевак своими плащами, дабы не увидели протянутой Одноглазому трубы.

– Да, в эту вещь видно гораздо лучше. Так, так! Гм… Что-то мне кажется, что мой сын больше разглядывает тело вашей гречанки, чем слушает её наставления…

– Ну разумеется же, так оно и есть, почтеннейший! – хохотнул я, – Да и разве не странно было бы иначе при таких-то её формах?

– Тогда зачем это мальчишке? С четырнадцати лет я позволю, пожалуй, и ему присутствовать на пирах с танцами гетер, в шестнадцать куплю ему красивую наложницу, но сейчас ему лишь неполные двенадцать!

– Моему старшему столько же, но подобные зрелища ничем не вредят ему.

– Ну, твой сын – это твой сын, и тебе как отцу виднее. Но всё-таки…

– Не думаю, чтобы и у твоего не было случаев попялиться на молодых рабынь, когда те переодеваются или купаются.

– Этого и я не упускал в его годы, но одно дело подглядывать тайком и издали, и совсем другое – пялиться открыто, да ещё и на ТАКУЮ красотку!

– Если для того, чтобы поразглядывать её под водой подольше и ВСЮ, твой сын удвоит усердие – тем лучше будет для его обучения.

– Скажи лучше – утроит, так будет вернее! – Ганнибал рассмеялся, возвращая мне трубу, – Полезный инструмент, особенно на войне. Почему я о нём ничего не знаю?

– Он изобретён недавно и мало кому известен. Мы стараемся, чтобы так было и впредь. Тебе же не нужно объяснять, почтеннейший, какие преимущества он даёт?

– Мне – не нужно. И ты ведь не просто так показал его мне? Это – намёк на то, что если я приму ваше предложение, то увижу немало и других интересных новшеств?

– Ты догадлив, почтеннейший. И увидишь, и опробуешь, хоть и не на войне.

– А мой сын будет иметь возможность ознакомиться со всем этим, а не только глазеть на роскошные женские телеса?

– Вместе с НАШИМИ сыновьями и в той же мере, что и они.

Хитию мы задействовали в операции вовсе не для того, конечно, чтобы на неё пялился мелкий ганнибалёныш – тот самый, кстати, которого Имилька вынашивала, когда мы помогали ей слинять к мужу. Понятно было и так, что уж сына-то Циклоп воспитывает в ежовых рукавицах, и предстоящее пацану вполне для него посильно. Не он был для нас наибольшей проблемой, а бабы Одноглазого, абсолютно не тренированные, поскольку в античном мире, исключая разве только спартанцев, никому и в голову не придёт, что надо бы тренировать и баб. Зачем, когда их удел – прялка, ткацкий станок, кухня, да постель? У подавляющего большинства из них это прописано в подкорке, да плюс ещё этот женский конформизм – редко какую из античных баб можно сподвигнуть на "не женское" дело, не вызвав протеста, а то и истерики. И если мужиков мог тренировать Володя и его отборные бойцы, то для тренировки баб требовалась баба, способная для начала легко и быстро всё это освоить сама. Спартанка была практически идеальной кандидатурой, а чтобы не было проблем семейного характера, вместе с ней мы припахали и ейного Лисимаха…

– Так в чём всё-таки смысл этого плавания под водой?

– Нам нужно, чтобы они умели чувствовать глубину и держаться на глубине не более человеческого роста, но и не менее его половины.

– Вы готовите из моих домочадцев подводных шпионов? Но тогда им нужны и трубки для дыхания из-под воды, – Ганнибал явно шутил.

– Всему своё время, почтеннейший, – я тоже изобразил шутливый тон.

Трубки были следующим этапом. Не то, чтобы они совсем уж не были в этом мире известны. Вряд ли найдётся хоть один народ из числа имеющих вменяемые водоёмы, у которого не было бы своих героев, ныкающихся от противника под водой и дышащих через полую камышину. Судя по североамериканским чингачгукам нашего реала, бывали времена, когда это искусство было массовым и практически всеобщим. Каждый здоровый мужик был охотником в мирное время и воином на войне, а войны малочисленных племён охотников – это в куда большей степени действия разведывательно-диверсионных групп, чем сражения классических линейных армий. Каждый боец был спецназовцем, обязанным уметь всё. Неолитическая революция позволила нарастить людские ресурсы в сотни раз, но ценой смены охотника крестьянином, владеющим лишь ничтожной долей воинского мастерства предшественников. Это не мешало земледельцам одолевать не умением, так числом, а гарантированный прибавочный продукт позволил содержать и профессионалов, когда таковые понадобились. Но ведь и профессионалы-то те откуда взялись в основной своей массе? Правильно, вышли родом из народа, то бишь из тех же крестьян. Научиться своему новому ремеслу они сумели, но какому? Основа-то ведь войска – то же массовое крестьянское ополчение, мало изменившееся со времён неолита, и как невозможен был уже возврат к прежней тактике охотничьих племён, так же невозможным, да и не особо-то нужным оказалось и восстановление всех утраченных с тех пор воинских навыков. Нет, разведчики-то, конечно, тоже требовались, но нужно их было во много раз меньше, чем даже профессиональных линейных вояк, так что и в воинской касте навыки разведчика не стали ни всеобщими, ни даже сколько-нибудь массовыми. Но единицы, конечно, были, в том числе и умеющие ныкаться под водой, дыша через трубку. Единичностью же этого навыка определялся и их успех. Человек – животное общественное и мыслит стереотипно, и чего нет среди массовых умений – нет и в массовых стереотипах. Не ожидают, короче говоря, от противника того, чего не знают и не умеют сами.

Наверное, и нам бы долго ещё в башку не пришло сформировать подразделение "амфибий", если бы в прежней жизни Володя не увлекался подводной охотой – с маской, трубкой и гарпунным ружьём. Тренируя обычных сухопутных разведчиков и проводя с ними учебные рейды "группа против группы", он наткнулся на одного такого уникума из свежего пополнения, заныкавшегося под водой с камышиной и нагребавшего этим его группу с ним самим во главе. Больше таких самородков у него не оказалось, но спецназер оценил открывающиеся возможности, заказал мне усовершенствованные трубки вроде его собственной – с мундштуками-загубниками современного типа и с верхними колпачками наподобие его самодельного, предохраняющими трубку от попадания в неё воды в случае полного погружения – и принялся тренировать своих орлов и по подводному плаванию. А чтобы хорошо плавать с подобной трубкой, а не просто лежать с ней на дне прибрежной отмели, надо для начала уметь хорошо плавать под водой и без неё…

– Антиох был сам себе злейшим врагом! – делился Одноглазый наболевшим, – С его-то властью и ресурсами, да проиграть обе кампании самым обычным двухлегионным римским армиям – это же суметь надо было! Это ж кем надо было для этого быть?!

– Антиохом Третьим, конечно, – ответил я, и мы с ним рассмеялись.

– Ладно ещё кампания в Греции – понадеялся на этолийцев, а они подвели – ну, бывает и такое. Но даже в Фермопилах – неужели нельзя было снять всего пару задних шеренг защищавшей проход фаланги, да перекрыть ими ту узенькую тропку, по которой его обходили римляне?! Пускай при тех малых силах, что он переправил туда из Азии, и невозможно было победить, но обескровить римлян он мог вполне – ведь с фронта дело к этому и шло! Сделай он это, и следующую кампанию он вёл бы снова в Греции, но уже с гораздо большими силами, а сами греки при виде его сил меньше боялись бы римлян и активнее помогали бы ему. Да пускай бы даже и тогда он не сбросил римлян в море, но разве помышляли бы они, увязнув в Греции, о походе в Азию? Но что сделал этот трус?! Всемогущий Баал! Пуститься наутёк, едва завидев обходящих его римлян, с одной только свитой и бросить всё войско, которое успешно оборонялось! Он бросил в Фермопилах десять тысяч человек, доверившихся ему и пошедших с ним! На что он мог рассчитывать после этого?! Кто захочет сражаться и умирать за такого царя?!