Текст книги "Скрипач (СИ)"

Автор книги: Aston_Martin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Выходит, мы приехали вовремя, n`est-ce pas? – сказал Ришаль, – готов спорить, что этого молодого мосье скрипача примут на «ура».

– Этого знать не могу, – пожал плечами Бромберг, – А теперь извиняйте, время не ждет.

С этими словами он откланялся и вернулся к репетирующим актерам.

– Пойдемте, – сказал Ришаль, разворачивая Ганса за плечо к выходу.

Важной походкой делового человека Ришаль провел юношу ещё по нескольким запутанным коридором, в итоге чего компаньоны оказались у узенькой коричневатой двери.

– Мосье лучше подождать немного здесь, – сказал Ришаль, указывая Гансу на стоящее в конце коридора кресло.

Своей маленькой, изящной, несколько похожей на дамскую ручкой, несоизмеримой с тучностью тела, Ришаль постучал в дверь и вошел. Как только режиссер скрылся в кабинете, юноша прошел по коридору и присел в кресло, сжав футляр от скрипки торчащими коленками.

Он не мог слышать, о чем беседовали господа в кабинете в течение следующей четверти часа, но когда послышались шаги, и дверь отворилась, юноша с замиранием сердца поднялся с кресла и вопросительно-ожидающе посмотрел на Ришаля.

– Мое вам сердечное обещание, – сказал Ришаль кому-то в кабинете, – с вами очень приятно сотрудничать!

После того, как дверь закрылась, Ришаль обернулся и сделал несколько шагов по направлению к юноше.

– Все обговорено! У нас есть зал на тысячу с небольшим мест на три (целых три!) концерта! – сказал Ришаль, – Сегодня же будет разослана афиша. Во многих здешних богатых домах будут уведомлены. Думаю, первый концерт не будет иметь особого успеха, учитывая не очень доброжелательное отношение немецкого общества к нам, французам. Но… Выступление завтра, так что сегодня можно отдохнуть как следует. Эх, это старое: «Французы заплатят за все! Немцы заплатят за все!..» И откуда эта недоброжелательность? Соседи все же…

«Но я ведь тоже немец», – возразили глаза Ганса, но Ришаль этого не заметил, увлекшись своими размышлениями.

– Как насчет небольшой прогулки, а затем похода в un restaurant? – последнее слово Ришаль особо растянул.

Ганс утвердительно кивнул.

«Небольшая прогулка» затянулась почти на весь день. Наняв экипаж, компаньоны объездили почти весь город. Было ясно, что Ришаль знает Мюнхен как свои пять пальцев. Усталые и голодные, ближе к вечеру, путники все-таки добрались до «un restaurant», а точнее, до простой немецкой таверны.

– Вино тут скверное, мой мальчик, – сказал с видом знатока Ришаль, изучая меню. – Пиво – немецкое поило для всякого рода шантрапы. Это не годится пить таким людям, как мы с тобой. А вот ирландский виски тут, должно быть, неплох…

Несмотря на уговоры старшего товарища, Ганс этим вечером отказался пить с ним, испробовав из вежливости лишь один бокал виски. Спустя несколько часов после ужина, понаблюдав яростную драку пьяных немецких отставных солдат, компаньоны покинули забегаловку. Ганс придерживал под руку успевшего принять на душу слишком много и по этой причине раскачивающегося из стороны в сторону Ришаля. Режиссер настоял на том, что им непременно стоит отправиться пешком. Ганс не стал спорить.

Не успели они пройти и одного квартала, как Ришаль вдруг опомнился.

– Шляпу ведь оставил, черт побери! – воскликнул с пьяным расстройством Ришаль.

Ганс объяснил ему на бумаге, что вернется за шляпой и просил ждать его здесь. Быстрым шагом направившись обратно к таверне, юноша с наслаждением прислушивался, как стучат каблуки его башмаков о тротуарный камень. Гулким эхом отдавались шаги в городской тишине, лишь изредка нарушаемой криками заплутавших пьяниц.

Юноша добрался до нужного здания, шагнул внутрь и отыскал ришалеву шляпу на том самом столике, где они ужинали около получаса назад.

– Правильно, господин, решили шляпу забрать. А то ходят тут всякие… – послышался голос над головой.

Ганс оглянулся, но уже не смог отделить говорившего от толпы выпивох.

Придерживая шляпу рукой, юноша выскользнул на улицу и направился по знакомой уже дороге. Вот он дошел до перекрестка, где они расстались с Ришалем и…

Не нашел режиссера на месте.

Первым чувством юноши был внезапно накатившийся испуг. Он ни разу не бывал в таком большом городе, да тем более, ночью. Он мог запросто потеряться, натолкнуться на мошенников, грабителей…

При этой мысли он сильнее сжал в руках футляр со скрипкой – вещь, с которой не расставался весь день.

Юноша оглянулся несколько раз, прикинув, что уставший, пьяный режиссер мог бы просто присмотреть себе скамейку, где было бы удобно присесть. Но скамеек поблизости не было.

В сердце, отошедшем было от первоначального испуга, начало было зарождаться чувство тревоги, как вдруг юноша услышал знакомый голос.

Полностью доверившись своему чуткому слуху, юноша пошел на слышавшиеся голоса. Перейдя улицу и обогнув неизвестное серое здание, Ганс оказался на небольшой площади. Открывшаяся в этот момент взору картина была ужасна.

– Денег он у меня просит! Шваль! – воскликнул Ришаль.

– Помилуйте, батюшка! – воскликнул незнакомый старик, стоящий на коленях перед Ришалем и поднимающий руки вверх, выказывая этим полное подчинение.

В этот момент юноша заметил, как что-то блеснуло в руках Ришаля. Первую секунду Ганс не мог понять, что это за предмет, но когда режиссер вскинул револьвер, чтобы выстрелить…

Ганс со всех ног бросился к нему и оттолкнул руку за доли секунды до того, как раздался хлопок выстрела.

– Батюшки! Как собак стреляют! Да что же это творится! Что за люди…

На глазах старика при свете месяца сверкнули слезы, он быстро вытер их рукавом рубища.

– Я ведь ветеран войны, ногу потерял! – продолжил старик, привстав с колен и продемонстрировав обрубок правой ноги, – приходят, говорят: «Вещи собирай – служба, долг зовут!», а потом и в самое пекло. Живые как мясо бессловесное. И ведь никто не спросил… Как сказали французы, так и будет сделано. Да разве ж так можно? Разве ж я заслужил жизнью своей это? Молодой был, глупый, но ведь никому зла не делал… С женой, да с детьми малыми разлучили, отправили черт его знает куда… Разве ж справедливо это? И, Бога ради, вам, здоровым, молодым жаль старому, юродивому дураку монетки? Да разве ж справедливо? Разве ж по чести?

– Не тебе, собака, о чести говорить! – сказал Ришаль, – Небось за Наполеона воевать пошел! За этого мерзавца, который посмел называть себя императором французским!

– Да разве ж я знал, за кого? – продолжал старик, обращая теперь руки к небу и глядя на Ганса, – Помилуйте, батюшка!

Ганс оставил горстку мелочи из кармана рядом с нищим, который бормотал ещё что-то. Юноша, подталкивая Ришаля в спину, пытался увести его прочь. Режиссер,до этого момента непрерывно посылавший проклятия в сторону старика и бонапартистов, вроде бы перестал сопротивляться. Когда их отделяло от нищего уже порядочное расстояние, Ришаль вдруг резко обернулся и выстрелил ещё раз наугад. Старик, ухватившись за правый бок, резко вскрикнул, затем замолк и медленно скатился на землю.

Ганс бросился было к старику, но увидев, как его рука тряпкой упала на землю, обернулся к режиссеру. Ришаль, казалось, не понимал происходящего и пустыми глазами уставился куда-то в темноту. Ганс протянул руку, чтобы забрать у компаньона револьвер, но Ришаль вдруг резко, с силой и четкостью трезвого человека, оттолкнул его от себя. Юноша споткнулся и упал, больно ушибив локоть.

– Не тебе, щенок, меня учить! – сказал Ришаль, пряча револьвер за пазуху.

В вечерней темноте, плавно перешедшей в ночную, убийца нетвердыми шагами возвращался к гостинице. Казалось, будто испуг, настороженность и что-то ещё, чему с трудом можно дать название, витало в воздухе вокруг.

====== Глава 12. ======

В последние дни Ганс все чаще задумывался о том, что все, что бы ни предпринималось в жизни, в конечном счете, оказывалось тщетно, не приводило к ожидаемым результатам. И для чего же стараться, если, достигая поставленной цели, не получаешь ожидаемого счастья и удовлетворения?

После трех концертов, отыгранных в Мюнхене, а затем ещё четырех в Эрфурте, в Праге, Вене, Зальцбурге, Цюрихе, Берне и ещё где-то (юноша даже не помнил всех названий городов), в душе почему-то осталось лишь чувство пустоты и неудовлетворенности. А ещё чувство страха и ненависти. К Ришалю.

Теперь, по привычке поджав колени, сидя на жесткой полке поезда, юноша смотрел в окно и вспоминал несколько прошедших месяцев.

В тот вечер, когда Ришаль застрелил бедняка, юноша долго не мог заснуть, вернувшись в гостиницу. Перед его внутренним взором ежесекундно возрождались картинки убийства надсмотрщика, драки с пьяным пиратом, остекленевшие глаза, падающая с едва слышным шорохом на холодный камень рука. Картинки его сумасшествия. И как тяжело далось осознание того, что все эти события связывает временной промежуток длиной в неполный год…

Первый раз за долгое время юноша осознал, что он хочет вернуться. Куда? Ответ казался очевидным – туда, где ему было хорошо и спокойно – в родную деревню. Но как только он вспомнил об этом, подсознание услужливо начало рисовать другие образы: умирающая мать, разлетающиеся осколки стекла, влажные стены пещеры рядом с рекой, крики отца, избиения, смерть старушки-горничной…

Все эти видения сменялись с ужасающей быстротой, а потом повторялись снова и снова. Гансу казалось, будто бы он наяву слышит крики, ругательства, щелчки кнута, треск разбиваемого стекла, предсмертный хрип, визг, кашель, стоны… Все эти звуки становились громче с каждой секундой и сливались в один неразделимый громкий гул.

Не находя себе места, юноша бродил кругами по комнате, освещенной бледным месяцем, затем зажег свечу и сел за стол, схватившись руками за голову. Глядя на дрожащие отблески света на столешнице, юноша, казалось, не думал ни о чем, но в то же время в его голове проходила тяжелая внутренняя борьба. И под давлением этой нравственной работы над собой, своей жизнью, своими чувствами и принципами, юноша сдавался, отступая от своего прежнего мировоззрения и предаваясь новым пугающим мыслям.

Он вспомнил прошедший день. С того самого момента, как Ришаль пришел утром к Гансу, юноша не расставался с режиссером ни на минуту, кроме той четверти часа, которую Мишель провел у директора театра. Это означало, что револьвер был взят Ришалем с самого утра. Но зачем ему это было нужно? На этот вопрос юноша и пытался найти ответ, точнее, он пытался отыскать причину, заставлявшую режиссера носить с собой оружие. Ганс вспоминал весь день, веселого и беззаботного Ришаля, каждую деталь, каждую секунду, но никак не находил ответа.

Затем он размышлял о вечном: жизни, смерти и праве человека на них. Может ли один отдельно взятый человек решать, кому оставаться на земле, а кому умирать? И вообще, что значит смерть? Юноша ни один раз видел, как уходят люди из жизни. Видел тень обреченности и страдания на лицах, видел… улыбку? В чем была роль человека при жизни? И что оставалось после смерти? Убийство – смертный грех, или возможно оправдать его?

Ряд бессмысленных вопросов, ответить на которые не представлялось возможным.

Ганс не помнил, на каком именно моменте размышлений он перешел в царство Морфея, но утром проснулся с твердым намерением бросить работу и уехать в деревню.И это намерение было единственным результатом внутренней работы юноши, потому что он не мог сейчас разобраться в своих чувствах и несвязных обрывках мыслей. Ему беспрестанно казалось, что ответ где-то совсем рядом, но, тем не менее,чего-то очень важного, существенного не хватало Гансу, чтобы поймать кончик невидимой нити этой тайны.

Некоторое время, прохаживаясь мерными шагами по комнате, он ждал. Вот, наконец, раздался знакомый глухой стук в дверь. Юноша открыл. На пороге стоял чем-то очень обрадованный Ришаль.

– Мой друг, у нас есть время на репетицию перед концертом. Я узнал, что более половины билетов уже проданы, и это весьма и весьма неплохо, – сказал Ришаль.

Ганс настороженно следил за режиссером, слегка напрягая мышцы, когда Ришаль упирал руки в бока.

Мишель расписывал все прелести сегодняшнего выступления, перспективы и прочее, а когда заметил недоверчивый взгляд юноши, тоже насторожился и замолчал.

Эта пауза продолжалась некоторое время, после чего Ганс, не спуская взгляда со своего наставника, прошел до стола, взял перо с бумагой и начал писать.

Сегодня юноша уже не чувствовал страха – осталась лишь ненависть и презрение. Стараясь выражать свои мысли предельно кратко и ясно, Ганс протянул исписанный листочек Ришалю. Чем дальше режиссер читал, тем мрачнее становился его вид, а часто бросаемые на юношу взгляды стали злобными.

– Ты никуда не поедешь, – сказал Ришаль спокойно, – мы только начали тур. Сегодня первый концерт.

Ганс взял другой лист бумаги и крупно написал: «Я уезжаю».

В этот момент какая-то звериная злоба мелькнула в масленых глазах режиссера. Ганс привстал со стула. В это мгновение Ришаль бросился к нему и схватил за горло. Стул с грохотом упал на пол. Ганс был много выше Ришаля, но это не помешало режиссеру, вытянув руку вверх, чуть-чуть приподнять его над полом.

Эта неожиданная ловкость и сила неуклюжего толстого режиссера каким-то непонятным образом действовали на юношу. Он не мог ни пытаться вырваться, ни даже просто шевелиться.

– Ты никуда не поедешь, потому что у нас запланирован тур, – сказал Ришаль.

Ганс задыхался. Шею пронзила боль. Юноша чувствовал, как руки начинают неметь.

Вдруг пальцы Ришаля разжались так же неожиданно, как и оказались на шее юноши. Ганс упал на колени и, глубоко и тяжело вдыхая воздух, закашлялся.

– Через пятнадцать минут жду с инструментом внизу, – весело улыбнулся Ришаль и ушел.

Юноша потер шею, все ещё продолжая с хрипом втягивать воздух. В груди и горле сильно жгло. Поднявшись и расправив перед зеркалом вороник рубашки так, чтобы не видно было небольших кровоподтеков и синяков, оставшихся от пальцев, юноша взял инструмент и направился вниз.

Тогда его впервые посетила эта мысль…

Всего в Мюнхене они пробыли две недели, за которые успели дать три концерта и посетить два частных приема, где Ганс сыграл по нескольку самых виртуозных произведений. Несмотря на малую вероятность полного успеха, выступления в Мюнхене принесли значительную прибыль.

Ганс, умевший очаровывать людей своей открытой улыбкой и ясными глазами, познакомился с несколькими немецкими музыкантами и скрипичными мастерами, а также получил приглашения от некоторых знатных особ на празднества, которые, к сожалению, не смог посетить.

Слава «Черноглазого Дьявола», как прозвали юношу за темно-карий цвет глаз и необыкновенное, мастерское исполнение пьес на скрипке, разнеслась не только по Мюнхену. Благодарные слушатели сохраняли и рассылали программки выступлений своим родственникам и знакомым, жившим за пределами города, и даже за пределами страны. Все существо юноши мгновенно стало оплетаться самыми невероятными легендами и сказками. Девушки, томно вздыхая, сотни раз пересказывали своим подругам небылицы о несчастном, немом юноше-музыканте, с каждым рассказом придумывая от себя больше и больше подробностей. Безродный скрипач в уме каждой из них становился романтическим героем, каждая в тайне надеялась, что именно ей откроется пугающий секрет дьявольского таланта черноглазого, что именно она станет его возлюбленной. Притягательный, но вместе с тем вселяющий страх образ приезжего скрипача был подобен яркому свету для мотылька – такой же невыразимо нужный и желаемый, но опасный, недосягаемый, смертоносный.

Несмотря на радушие, окружившее компаньонов, а в особенности юношу-музыканта, Ганс и его наставник покинули Мюнхен сразу после третьего, завершающего, концерта.

По пути в Эрфурт гастролеры дали ещё один небольшой концерт прямо под открытым небом (благо день выдался теплый и солнечный), после чего продолжили свой основной маршрут турне.

Эрфурт показался юноше милым, тихим городком, где встретили зрители, заочно знакомые с его талантом. Это был небольшой рабочий городок, но тем уютнее и приветливее казался он приезжим.

Тихий городок так и не запечатлелся в памяти чем-то отличительным, особенным. Ганс только с улыбкой вспоминал, как на одном из концертов совсем юная, лет шести-семи, барышня, услышав, как мелодия из настороженно-тихого звучания переходит в колоссальнейшее, мощнейшее крещендо, а затем резко обрывается, от неожиданности громко воскликнула: «Ой!», а затем, смутившись, уткнулась в рукав материнского платья и заплакала. После того, как юноша доиграл произведение, он спустился в зал со сцены и вручил один из подаренных ему букетов той самой барышне, чем вызвал бесконечную радость и гордость последней, а также такую же бесконечную зависть других дам.

Следующим городом в маршруте была Прага.

Вспомнив об этом городе, юноша невольно поморщился и натянул спустившееся одеяло на плечи. Наверное, из всех городов, которые довелось посетить Гансу, с этим – изящным, очаровательным, поистине жемчужной Европы – было связано одно из самых ужасных воспоминаний поездки.

Была уже глубокая осень. С каждым днем становилось все холоднее и холоднее. Прага встретила путников порывистым ледяным ветром и дождем вперемешку со снегом. Замерзшие и усталые, они с трудом нашли извозчика и насилу добрались до ночлежки.

На следующее утро картина кардинально поменялась – вместо дождя, смешанного со снежными хлопьями, поднялся холодный пронизывающий ветер. Обойдя половину города по обледеневшим тротуарам, компаньоны договорились насчет концерта в одном единственном зале Сословного театра, да и то с условием, что гастролеры самостоятельно развесят по городу афиши.

Настроение Ришаля было безнадежно испорчено. Неверной рукой дописав в напечатанных ещё в Париже афишах дату и время спектаклей, подозвав Ганса, пешком режиссер отправился выполнять недостойную его работу.

Когда последняя афиша заняла свое место, Ришаль облегченно вздохнул.

– Теперь надо плотно поужинать и немного отдохнуть, – сказал Ришаль, весело блеснув глазами.

Зайдя в первую попавшуюся забегаловку, компаньоны отужинали, а затем Ришаль, взяв Ганса под руку, повел его куда-то.

– О, moncher, – говорил Ришаль, – заведение, в которое мы направляемся, поистине стоит настоящего мужчины. О, это обитель трех граций, мир наслаждения, прелести и любви!

Чем дальше Ришаль описывал все прелести некоего места, куда они направлялись, тем тщательнее Ганс запоминал, куда и когда они поворачивали, пытался прочитывать названия улиц и номера домов. Они перешли по небольшому мосту с коваными перилами, затем повернули налево, спустились по наклонной мостовой и свернули под арку. Вечерние сумерки уже окутали город, и в темноте среди окружающего желтоватого масляного света Ганс явно увидел один фонарь, выполненный из красного стекла. Ришаль взял юношу под локоть и указал ему на небольшую дверь, ведущую, очевидно, в подвальное помещение. Разглядывая необычный фонарь с изящной ножкой, Ганс перестал смотреть под ноги и запнулся за что-то.

– Осторожнее, мосье! – сказал Ришаль, придерживая юношу за плечо.

Ганс оглянулся. В мостовую был вделан небольшой камень в виде сердца. Камень этот выступал немного над остальными. За него-то и зацепился ногой юноша.

Спустившись по ступенькам к двери, Ришаль стукнул несколько раз дверным молоточком. За дверью послышались легкие шаги и женский смех, и через пару секунд она отворилась.

Подозвав Ганса рукой, Ришаль шагнул в приглушенный свет, хлынувший в образовавшуюся щель на улицу. Юноша последовал за ним.

Как только Ганс вошел в комнату, ему в нос тут же ударил резкий запах дамских духов, свечей, вина… Дав глазам пару секунд, чтобы привыкнуть к новой обстановке, юноша оглядел помещение. Просторная комната с невысоким потолком. У одной из стен располагался небольшой камин, а против него было установлено несколько диванов. По всему помещению расположены были деревянные колонны, очевидно, поддерживающие потолок. Окна были очень маленькими и находились под самым потолком, что ярко напомнило юноше о его каморке в провинциальном театре. Но, пожалуй, самым главным украшением этой комнаты было несколько прелестных, симпатичных дам, расположившихся на диванах и у колонн. Дамы о чем-то переговаривались, шутили, звонко смеялись. Когда открылась дверь, и Ришаль вошел в помещение, они на секунду притихли, после чего возобновили оживленную беседу, не обращая внимания на пришедших.

Над дверью тихонечко позванивали колокольчики. Через пару секунд послышались легкие быстрые шаги. Юноша поглядел на ведущую на второй этаж лестницу у противоположной стены, где мелькнул женский силуэт.

Появившаяся дама была одета куда скромнее расположившихся на диванах. Темно-синее платье до пола украшалось лишь тонкой линией кружева, пущенной по поясу и высокому воротнку-стойке.

– Bonjour, мосье! – поздоровалась женщина.

– Bonjour, madam, – ответил Ришаль и тут же отвел женщину в сторонку.

Молоденькие дамы, расположившиеся группкой на диванах, изредка бросали скользящие взгляды на вошедших, чему-то улыбались и продолжали оживленную беседу. Прислушавшись, Ганс понял, что разговаривают на незнакомом ему языке. Поймав очередной взгляд кудрявой черноволосой дамы, Ганс отчего-то смутился. Сконфуженно стоя у входной двери, юноша ожидал, чем же закончится беседа Ришаля с дамой в почти черном платье. Режиссер кивнул на черноволосую даму, которая продолжала бросать взгляды на юношу и улыбаться, затем вынул из кармана деньги и протянул их женщине в темном платье.

– Абена! –позвала женщина.

– Да? – раздался звонкий женский голос.

Женщина кивнула в сторону лестницы.

– Иду, – ответила Абена.

Абена легко поднялась с диванчика, скользнула мимо Ганса, улыбнувшись ему. Ришаль галантно подал ей руку и проследовал к лестнице. Когда они скрылись на втором этаже, женщина в темном платье обратилась к Гансу:

– Что угодно мосье?

Ганс замотал головой и скрестил ладони, показывая, что ему ничего не нужно.

– Может, кофею для мосье? – недоверчиво поинтересовалась женщина.

Ганс коротко кивнул, вынул из кармана бумагу и вывел ровными буквами: «Merci, madam!»

– Цдженка! Где Цдженка? – спросила женщина, возвращаясь к лестнице, затем глянула вверх, – Цдженка, принесите кофе для мосье!

– Monsieur… – сказала одна из дам, сидящих на диване, обращаясь к Гансу, – Vous… Vous ne voulez pas… dire avec nous?

Эта худощавая блондинка путалась в словах и произношении. Очевидно было, что она плохо знает по-французски.

– Parlez-vous allemand? – написал Ганс и протянул листок блондинке.

– О, говорить по-немецки было бы гораздо лучше! – воскликнула радостно дама, – Вы немец?

«Да, я немец», – написал Ганс.

– Вы знаете, был тут у меня недавно один немец, – сказала другая дама, делая широкий жест рукой, повернутой ладонью вверх, – вот, говорят, немецкая аккуратность… Сухие, черствые люди… А ведь немец-то, ей богу, горяч был! Ха-ха-ха!

Все подхватили этот звонкий смех. Ганс не понимал, что было смешного в сказанном этой пышногрудой красавицей, поэтому сконфуженно улыбнулся и отодвинулся к спинке дивана.

– Кофей для мосье, – раздался голос над головой.

Ганс обернулся. Рядом стояла девушка в сером платье с белым передничком, а в руках её был поднос, на котором стояла белая кружка.

Ганс с благодарностью кивнул, когда девушка поставила кружку на небольшой столик перед диваном. Юноша хотел было поцеловать ручку этой особы в знак благодарности, но она резко и смущенно отстранилась, а затем, почему-то виновато опустив голову, поспешила удалиться из комнаты.

Юноша чувствовал себя неуютно в этом обществе. Ему казалось, что присутствие его здесь преступно, неправильно, но все же что-то манило, притягивало его к задорному звонкому смеху окружавших его женщин, к аромату неумело сваренного кофе, вина и духов.

Через пару минут дамы уговорили Ганса выпить, и разговор между ними стал ещё более оживленным и развязным. Всех забавляло, когда юноша быстрыми движениями выводил на бумаге ровные строчки, а затем кто-то один зачитывал написанное вслух, как суфлер за кулисами театра.

Прошло менее четверти часа, как вдруг откуда-то на втором этаже раздался стук. Что-то упало на пол, а затем раздался женский крик, переходящий в визг. Послышался топот стремительных шагов. Женщины притихли. Ганс приподнялся с дивана и направился к лестнице.

Юноша взбежал по ступенькам вверх, и вдруг, откуда ни возьмись, прямо ему в руки угодила полуголая девица, закутанная в платок. Ошеломленный, он стоял, не зная, что ему делать, прижимая к груди испуганную, рыдающую девицу.

– Я… Я… – она опустила руки, которые до этого прижимала к животу, прикрываясь платком.

Тонкий шелк съехал вниз с плеч, и Ганс ахнул от ужаса. Оставшаяся в одном исподнем платье Абена скользнула из рук Ганса на пол, открывая взгляду огромное красное пятно крови на животе. Юноша присел было рядом с ней, желая помочь, но взгляд замер на бессильно раскинутых руках и беспомощно склоненной вбок голове девушки. Её широко распахнутые глаза были наполнены страхом, ужасом, но вместе с тем, губы сжались в сдержанную улыбку счастья. Счастья избавления.

Ганс поднялся с колен и ещё раз посмотрел на неё. О чем думала эта девушка в тот момент, когда её застала смерть? Наверное, она была рада. Рада?

В этот момент в его голове вдруг все встало на свои места. Как будто последний кусочек мозаики был водружен в оставленный паз, и картинка предстала перед глазами в целостности. Смерть есть пробуждение. А улыбка на лице – счастье избавления от земных страданий, счастье понимания чего-то неведомого, недоступного живым, переход сквозь тонкую грань, разделяющую живых и мертвых. А убийца – лишь орудие в руках судьбы.

Ганс улыбнулся и спустился по ступенькам. На крики девушки сбежались служанки и другие обитательницы этого дома. Юноша вышел на улицу, взбежал по каменной лестнице, оглянулся на камень в форме сердца и поспешил прочь.

Как же теперь просто и ясно все стало в его голове. Улыбка прозрения светилась на лице юноши. Убийца не есть изверг, грешник. Он – лишь орудие, инструмент, жертва обстоятельств, в которых он существует.

Ганс не мог теперь рассуждать о правильности или ошибочности своих мыслей. Он был убежден, он верил в то, что все это правда. И что на всякое благо найдется более сильное благо, а на каждое зло – более сильное зло.

И теперь он хотел стать орудием в руках судьбы, большим злом по сравнению с сумасшествием Ришаля. Мысли приняли необыкновенно четкий и холодный строй, и юноша спокойно рассуждал о том, как, когда он совершит убийство.

Среди холодного, студенистого ночного воздуха мрачно белела луна. Заледеневшие тротуарные камни и стены домов отбрасывали призрачно бледные блики. Было очень холодно. Во всем чувствовалась приближающаяся зима. Бросая скользящие взгляды на номера домов и названия улиц, юноша бодрым шагом спешил к месту ночлега. Его больше не волновало, где был Ришаль, был ли он зол. Ганс больше не чувствовал страха и презрения. Лишь трепет перед тем, что ему предстояло сделать.

Находясь на полпути в Геную, юноша в своем воображении рисовал момент, когда он, наконец, войдет в дом великого мастера скрипки Паганини, чтобы почтить память умершего.

Когда путешественники добрались до Генуи, был уже конец ноября. Легкие, пушистые снежинки падали с неба и тут же таяли под действием теплого ветра, чуть касаясь воды.

Путь этот занял много времени, потому как компаньонам приходилось сменить множество видов транспорта: поезд, конный экипаж, пароход – и даже пешком путники прошли немало. Но вот, наконец, они достигли колыбели гения – Генуи.

Небольшой пароход, на котором приехали гастролеры, зашел в порт. Бесконечное множество грузовых, рыболовных, пассажирских судов сновали туда-сюда. Ганс заворожено наблюдал, как плещется вода, как тяжелые волны разбиваются о борта кораблей. Глядя на флаги, развевающиеся над изъеденными морским ветром палубами, юноша узнавал страны, откуда они плыли, и пытался предположить, как долго простоят эти суда в порту, что они везли…

Долгие переезды по городу закончились остановкой у Карло Феличе. Известие о приезде в Геную было отправлено заранее, поэтому Ришаля с его подопечным здесь уже ждали с нетерпением. К тому моменту, когда компаньоны впервые ступили на каменные плитки генуэзских тротуаров, афиши выступлений скрипача были уже распечатаны и расклеены, а билеты продавались в кассах.

Привычно сидя в коридоре с чемоданами и скрипкой, пока Ришаль обсуждал условия выступления, юноша глядел в окно на дальней противоположной стене.

Скрипнула дверь. Юноша обернулся на неожиданный звук и увидел, что дверь, ведущая в кабинет, где производилось собеседование, немного приоткрыта. Сквозь образовавшуюся щель Ганс невольно слышал негромкие голоса.

– Я больше чем уверен – концерт пройдет на «ура!», – послышался голос Ришаля.

– Я тоже в этом не сомневаюсь, но и вы поймите: расходы на содержание театра увеличиваются с каждым годом. А здесь мы отдаем вам зал почти за бесценок. Хотя мы уже потратили некоторую сумму денег на распространение афиш, но… – начал было «командующий» генуэзским театром, но Ришаль не дал ему закончить.

– Если вас беспокоит лишь вопрос денег, то есть один вариант. Все мы люди подотчетные, но ведь и с бумагами можно поладить, если приложить достаточно фантазии, – сказал режиссер заискивающе.

Повисла небольшая пауза.

– Часть билетов можно снять с продажи, я хочу сказать, с официальной продажи. И подать это с той стороны, что их будто бы никто не купил. Вы ведь понимаете, о чем я? – продолжил Ришаль.

– Я понимаю, но, мосье, провернуть такую сделку невозможно! – воскликнул директор театра Карло Феличе.

– Возможно, – ответил Ришаль, глубокомысленно промолчав.

В тот момент Ганс мало что понял из этого разговора. Отвернувшись к окну, юноша продолжал наблюдать за движением людей и повозок на улице.

Ришалю удалось договориться на один-единственный концерт и вечером, после приезда в гостиницу, режиссер уехал неизвестно куда. Ганс, расположившись за письменным столом напротив окна, увидел только, как повозка Ришаля выехала прочь со двора и скрылась за поворотом.

Просидев некоторое время в темноте, глядя через окно на поднимающуюся луну, юноша переоделся и отправился спать, утомленный долгими переездами.

Как часто бывало в последнее время, юноша провалился в тяжелые бессвязные сны. Картинки его прошлого перемешивались со сценами из книг, которые читал Ганс.

Вот он видел, как мимо лодки, в которой он плывет, проносится огромный крылатый змей, синеватая чешуя которого переливается в бликах, отбрасываемых волнами. Дракон бросается в воду совсем рядом с лодкой. Отбившись от поднимающихся волн, юноша наклоняется через борт, чтобы увидеть, как змей скрывается в толще воды, но вместо этого среди волн замечает налившиеся кровью белки глаз. Резко из воды возникает посиневшая, опухшая рука и хватает Ганса. Юноша пытается вырваться, но усатый надсмотрщик держит его мертвой хваткой и тащит вниз, ко дну. Чувствуя, как его собственные руки уходят под воду, Ганс зажмуривается. Открывая глаза, он видит себя в огромной зале неизвестного ему замка. Сотни дверей расположены стройными рядами по стенам. Ганс открывает одну, заходит внутрь. Окружившую его темноту вдруг сменяют тонкие лучики луны. Юноша оглядывается и вдруг слышит крик: «Обернись!» Юноша оглядывается назад и видит блеснувший под лунным светом кинжал. Кинжал вонзается в его грудь и поворачивается. Приступ удушающего кашля охватывает юношу. Ганс задыхается и падает на землю. В глазах темнеет. Окружающие картинки парка, реки смешиваются и затягиваются в круговорот, возникший перед глазами. Остается только кашель. И холод. Резко темнота сменяется светом. Юноша протирает глаза и видит, что он лежит на белоснежной кровати. Ноги и руки почти не слушаются его, по всему телу чувствуется пронзающая боль. Он с трудом спускает ноги на пол и делает несколько шагов к зеркалу. Поглядев в него, Ганс вдруг видит вместо себя отражение Ришаля, растягивающего рот в злобной улыбке. Раздается раскатистый смех. Юноша оборачивается и видит на кровати свою мать. Струйка крови медленно стекает по её подбородку… Стук…