Текст книги "Скрипач (СИ)"

Автор книги: Aston_Martin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

О его визите стало известно ещё за неделю, и подготовка к важнейшему событию за всю историю маленького провинциального театра бурно разворачивалась день за днем. Ганса мало волновал какой-то там французский постановщик. Голову юноши больше занимала музыка, ведь именно ему, нищему, безродному музыканту, доверили исполнять ведущие партии в оркестре. Отрывки музыкальных тем неясными отголосками проносились в голове. Пальцы порой вздрагивали, припоминая аппликатуру.

Узкие улочки петляли и извивались, словно змеи. Ганс Люсьен шел по заученному пути, шаркая босыми ногами по тротуарному камню. Надо было поторопиться – ведь до начала спектакля оставалось менее получаса.

Юноша потянул на себя дверь. Раздался знакомый переливистый звон колокольчика. Услышав звук колокольчика, из маленькой дверцы на противоположном конце комнаты появилась сухонькая старушка. Подол платья, слегка длинноватого для неё, с мягким шуршанием скользил по полу.

– А-а-а… – протянула старушка, улыбнувшись, – Это снова вы, молодой человек. Одну белую розу для вашей дамы?

Ганс мотнул головой, вытащил горсть монеток из кармана и пересчитал их. Затем вынул из того же кармана скомканный листок и обломок угольного карандаша и написал число «11».

– Поняла, – ответила старушка, наклонившись к корзинке, в которой стояли розы, – одиннадцать.

Старушка вдыхала аромат каждого цветка, будто бы специально подбирая самые душистые, а затем, осторожно раздвигая остальные цветки, вытягивала одну розу и откладывала её на небольшой столик, стоящий рядом.

Ганс любил эту лавку за мелодичное позванивание колокольчика, колеблемого ветром, и легкий приятный аромат цветов. Наверное, поэтому ему сегодня не жалко было расставаться со своими последними деньгами. Даже если голод заставит скрипача отправиться на поиски пропитания, Ганс всегда сможет снова выйти на площадь и играть там вечером или рано утром. Старушка аккуратно сложила цветы в букет, перевязала небольшой серебристой ленточкой и протянула юноше.

Ганс, улыбаясь, благодарно откланялся и поспешил обратно к желтоватому зданию театра.

– Эх, – вздохнула старушка, облокотившись на маленький столик, – счастливый…

Был ли он счастлив?..

Не чувствуя под собой земли, Ганс бежал к театру, бережно прижимая к груди букет роз, боясь опоздать. Люди уже начали собираться у главного входа, поэтому юноша обогнул здание и, отодвигая рукой колючие ветви низкого кустарника, пробрался к черному входу. Тяжелая, разбухшая от сырости, местами покрывшаяся грибком и плесенью дверь со скрипучим скрежетом открылась. Юноша шмыгнул в темноту.

На ощупь найдя в темноте перила, Ганс спустился по лестнице, повернул вправо и открыл ещё одну дверь. В его комнате всегда царил полумрак, и пахло сыростью. Юноша осторожно положил цветы на стол, затем приоткрыл дверцу высокого шкафа и вытащил из него два свертка, один из которых юноша так же положил на стол. Ганс развернул второй сверток и внимательно оглядел свою рубашку и брюки. Играя на улице, юноше удалось скопить небольшую сумму денег, которые он потратил на одежду. Хоть музыкант и находился за кулисами, а не на сцене во время всех выступлений, ему все же непозволительно было бы являться на представления в испачканных угольной сажей холщовых штанах.

Переодевшись, юноша глянул на себя в осколок зеркала, болтавшегося на стене. Черные, взъерошенные волосы, слегка длинноватый нос, плотно сжатые губы, густые брови, блестящие карие глаза, крепкие широкие плечи, не сочетающиеся с худощавостью. Он был симпатичен, даже красив, но тяжелая работа, нехватка сна, нищета проделали страшную шутку с его телом, истощив и состарив его. Ганс иногда с какой-то тяжелой грустью рассматривал мозоли и шрамы на руках. Ведь все могло сложиться иначе, если бы не умерла мама, если бы отец не пил, если бы не было той работы на шахте, если бы он не был убийцей…

Нахмурив брови, юноша подошел к столу и развернул второй свиток. Вот она. Вот та единственная, которая была с ним рядом и в радости, и в горе, та, кому он мог рассказать все, что тревожит, радует, волнует.

В тусклом свете от окна под потолком блеснуло лакированное дерево. Кто знает, сколько лет этой скрипке? Скольких хозяев она пережила? Ганс редко задумывался об этом, но во время этих размышлений ему каждый раз хотелось бы, чтобы после смерти скрипка перешла в чьи-то надежные руки или… О нет, он ни за что не хотел отдавать её кому-то другому. Она создана только для него, она принадлежала ему и не могла больше вникать в чью-то чужую душу. Скрипка была продолжением его самого.

Нежно проведя рукой по грифу, Ганс небольшим белым платочком отполировал верхнюю деку, а затем проверил строй. Юноша хотел провести последние минуты перед спектаклем, играя на скрипке. Вскинув инструмент на плечо, Ганс погрузился в свой особый мир, в котором царила гармония и красота. В мир своей души, которой он дорожил, пожалуй, больше всего на свете. Которую хранил, как зеницу ока. Которую боялся потерять или испортить.

Вверху, в зале, раздались хлопки аплодисментов. Юноша на секунду навострил уши и поспешил подняться по лестнице за кулисы.

Поднявшись и встав у занавеса, Ганс с любопытством наблюдал, как сам директор театра объявляет музыкантов, те в свою очередь чинно проходят на сцену, кланяются и усаживаются на свои места. За сценой было ещё полно актеров, которые толпились, толкались и перешептывались. Среди этой толпы Ганс нашел взглядом Тессу.

– Все будет хорошо, – то ли утвердительно, то ли вопросительно прошептали её губы.

Ганс едва заметно кивнул. Девушка улыбнулась в ответ и отправилась на сцену, услышав свое имя.

Вот всех музыкантов и актеров объявили. Всех, кроме одного. Иоганн Люсьен стоял за кулисами и ждал, пока начнется концерт. Он был, словно призрак, бестелесный, безымянный, он не числился ни в каких списках, его имя никогда и нигде не звучало. И даже записки о рождении из деревенской церкви у него не было.

Ганс привык к этому, хотя иногда ему и было немного обидно.

Задумавшись, юноша чуть было не пропустил кивок дирижера, который был адресован находящимся на сцене музыкантам. Резко подняв скрипку на плечо, он заиграл.

И вот закружились на сцене лица, слышались песни, диалоги, мечтательная пастушка в исполнении Тессы веселилась, то звонко распевая песни, то заливисто смеясь и беззаботно болтая.

А Ганс погрузился в музыку, и не было вокруг больше ничего, кроме музыки. Он готов был вечно терпеть насмешки оркестровых скрипачей, безмолвные упреки директора, голод, боль, потери, лишь бы только рядом была скрипка и музыка.

Время неслось так быстро. Казалось, только-только прозвучали первые ноты, которые были подхвачены оркестром, но представление уже близилось к своему завершению. Этого момента так трепетно ждал юноша. Последняя ария. О боже, как она была великолепна!

Все музыканты и актеры замерли. Осталась только Тесса. И никому, кроме неё, не видимый Ганс.

– И юности звенящей дни… – раздался голос девушки.

Она пела в полной тишине. В небольшом просвете между тяжелой портьерой и стеной Ганс видел, как замер зал. Девушка закончила один мотив, и тут началось скрипичное соло. Ганс выводил каждую нотку, каждый форшлаг так чувственно, живо, с неподдельной искренностью, что с уст кого-то из гостей сорвался невольный сто восхищения. А вот голос девушки снова подхватил музыку.

Дуэт скрипки Ганса и голоса Тессы был незабываем. Они то сливались вместе, то переплетались причудливыми созвучиями, то расходились, дополняя друг друга. Юноша выжимал из инструмента все, что можно было, ведь именно этого момента он так ждал, так боялся…

Смолкли последние звуки. Ганс бессильно опустил скрипку. Присев на обшарпанный стул рядом с занавесом, юноша затаил дыхание, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.

Что-то было не так.

Тишина. В зале стояла звенящая тишина. Ганс мог слышать дыхание, шелест листьев цветов в руках зрителей, взволнованно бьющиеся сердца, но ничего более.

Вдруг неожиданно зал взорвался аплодисментами. Ганс осторожно выглянул в просвет между занавесом и стеной. Один мужчина с третьего ряда поднялся на ноги, держа руки высоко над головой и громко аплодируя. Внезапно за ним последовали другие. Через пару секунд весь зал стоял на ногах, беспорядочно хлопая руками и крича: «Браво!»

Ганс устало улыбнулся. Тесса раскланивалась, казалось, каждому. Помимо «браво», в зале стали раздаваться крики: «Восхитительно!», «Волшебно!», «Чудесно!», Незабываемо!»

Вдруг Ганс отчетливо услышал обрывок фразы, брошенной каким-то мужчиной: «… играл на скрипке?»

И в этот же момент Тесса, до этого усердно отвешивающая благодарные поклоны, повернулась в сторону Ганса. Глянув в её глаза, юноша моментально понял, что она собиралась сделать, и отчаянно замахал руками, показывая, что этого ни в коем случае нельзя допускать. Но было уже поздно. Девушка сделала несколько шагов в сторону кулис, взяла Ганса за руку и повела на сцену. Зал аплодировал.

От этого неестественного шума у юноши заложило уши, и закружилась голова. Испуганными глазами он озирался кругом. В какой-то момент ему показалось, что сейчас толпа закричит: «Долой самозванца! Выгоните попрошайку из зала!» Но вместо этого все так же раздавались бурные аплодисменты и одобряющие возгласы.

– Иоганн Люсьен Сотрэль! – громко объявила Тесса, подняв руку, за которую она держала Ганса, вверх.

Зал на мгновение замер, а потом зааплодировал ещё громче. Если бы лицо Ганса не было таким бледным и измученным, то, наверное, его щеки бы налились румянцем. Большое количество людей пугало Ганса, ведь в эту минуту все их внимание было сосредоточенно на юном музыканте, а он был растерян, не понимал, как нужно себя вести, что делать…

– Спектакль подошел к своему завершению! Спасибо за внимание! – объявил голос директора, и занавес медленно начал двигаться.

Тесса оттащила ошарашенного, испуганного, уставшего, смущенного Ганса немного назад, продолжая кланяться, пока занавес не отделил их от публики. Как только это случилось, Ганс резко схватил Тессу за запястья и развернул к себе.

«Зачем? Зачем?!» – беззвучно восклицали его дрожащие глаза.

– Они должны были видеть настоящего мастера, – ответила Тесса, не отрывая от него испуганного взгляда.

Ганс ещё несколько мгновений поглядел на неё, а потом развернулся и зашагал прочь в свою каморку.

Резко опустив, почти бросив скрипку на стол, юноша присел на стоящий рядом табурет и, склонившись, схватился руками за голову. В мыслях витали неясные обрывки. Почему он так разозлился на Тессу?Ганс вспоминал тот день, когда первый раз познакомился с директором театра.

Тогда было очень жарко. Так жарко, что камни на тротуаре трещали под ногами. Он зашел в душный, мрачный кабинет. Тяжелая дверь с неприятным скрежетом закрылась за его спиной. Когда глаза немного привыкли к темноте, юноше удалось увидеть сидящего за столом мужчину. Темные, слегка подкрученные усы и острый, колючий взгляд выдавали в этом человеке живой подвижный темперамент. Прищуренные глаза оценивающе оглядывали Ганса. Из небольшой костяной трубки, которую мужчина придерживал одной рукой, то и дело вырывались небольшие колечки дыма. Время тянулось мучительно долго, а Ганс не знал, что ему следовало делать.

«Может, сыграешь?» – спросил мужчина. Даже не спросил, а поинтересовался. Ганс моментально вскинул скрипку, которую до этого сжимал в опущенной руке, на плечо и на секунду задумался над произведением.

«Что-нибудь танцевальное», – предложил идею мужчина.

Ганс моментально припомнил одну очень симпатичную мазурку. Юноша заиграл. Легкая танцевальная мелодия звучала так невесомо, иногда кокетливо, звеняще, что ноги сами пускались в пляс.

«Довольно», – сказал мужчина, не дав Гансу закончить. Юноша вопросительно посмотрел на директора. Они встретились взглядами. В глазах этого мужчины, одетого в безукоризненно сидящий пиджак, начищенные до блеска ботинки, белоснежную рубашку и брюки со «стрелочками», читалась какая-то холодная безразличность, смешанная с педантичностью и привязанностью к работе.

Ганс ждал. Мужчина с черными усами будто пытался наладить мысленную связь с юношей, но у него это не получалось, из-за этого так мучительно звенела тишина. Наконец, едва заметно вздохнув, мужчина приподнялся с кресла с высокой спинкой, на котором восседал, как на троне, слегка наклонился вперед, опершись руками о стол, и, слегка понизив голос, изрек: «Богом клянусь, что ты, парень, лучший скрипач, которого я когда-либо слышал (а слышал я немало), но… На сцену выходить не смей. Публика не любит видеть таких, как ты, в приличных заведениях. Можешь жить прямо в этом здании – я выделю тебе комнатку; играть в зале, когда никого не будет; будешь получать приличное жалование… Но если увижу тебя на сцене, ты вылетишь отсюда к чертовой матери».

Юноша и теперь помнил каждое его слово. Грубоватая, прямая и острая речь, будто гвозди, забивала в сознание Ганса все мысли, которые хотел донести до него директор. И сейчас юноша не понимал, что удержало его в тот момент, чтобы не развернуться и не уйти оттуда с потревоженной гордостью в сердце и пылающими от стыда щеками.

Но что-то удержало, и теперь Иоганн Люсьен Сотрэль сидел в угрюмой, темной комнатке, где нестерпимо воняло затхлой сыростью и плесенью, уронив голову на руки и кляня весь мир за то, что Тесса, милая Тесса, сыграла с ним такую злую шутку, вытащив на сцену.

– Господин директор просил вас подняться к нему в кабинет, – раздался вдруг где-то у двери детский голос.

Ганс Люсьен поднял голову. Наверное, при тусклом свете от маленького окна худощавая фигура, взъерошенные волосы и блестящие карие глаза выглядели устрашающе, потому что в следующую секунду мальчик, сын сторожа, которого гоняли всюду с постоянными мелкими поручениями, громко ахнул и бросился прочь.

Худшие опасения Ганса оправдались – директор желал его видеть. Очевидно, сейчас он напомнит Гансу о том злосчастном условии и предложит в течение нескольких часов покинуть здание театра.

Юноша тяжело поднялся с табурета, с сожалением оглядев свою комнатку. Именно здесь он намеревался провести свою жизнь, играя на скрипке в театральном оркестре, дожидаясь Тессу после спектаклей, а потом, когда у неё, может быть, появился бы супруг, Ганс бы попрощался с девушкой навсегда и… И что бы он сделал?

Юноша не хотел об этом думать. Медленно и тяжело ступая, он поднимался по скрипучим ступенькам вверх. В просторном холле небольшими кучками стояли последние зрители. Ганс ловко прошмыгнул по небольшому коридорчику налево, оказавшись прямо перед заветной дверью. Оглянувшись, юноша заметил стоящую рядом с массивным зеркалом Тессу. Она тоже увидела юношу и сделала было пару шагов ему навстречу, но Ганс отвернулся и, постучав, дернул дверь.

Через долю секунды Ганс оказался в кабинете директора. С того дня, когда юноша зашел сюда в первый и единственный раз, тут ничего не изменилось.

Когда глаза немного привыкли к темноте, после яркого света в холле, Ганс увидел, что кресло с высокой спинкой развернуто к окну, то есть в противоположную от входа сторону. В воздухе витали едва заметные клубы дыма, извивающиеся и заплетающиеся в причудливые узоры.

Ганс ждал.

Вдруг мужчина, до этого момента сидевший в кресле и слегка наклонившийся вбок, резко встал. Ганс слегка отодвинулся назад, потому что знал: разговор будет не из приятных.

– Ну что, доигрался, парень! – сказал директор, выпустив в воздух очередное облачко дыма.

Ганс нахмурил брови, ожидая выговора, но вместо этого лицо директора поменяло выражение со строгого и холодного на добродушно-радостное.

– Ришаль хочет тебя видеть, – сказал директор, – завтра утром. Я дам тебе адрес.

Ганс равнодушно поморгал глазами.

– Такой шанс дается единожды в жизни, – сказал директор, – поэтому, не упусти его, Ганс. Мне бы очень хотелось, чтобы ты остался, хоть я и не показывал тебе своей доброжелательности, но… видимо, что-то дано тебе Богом, иначе не объяснить… И ты должен сделать правильный выбор, сынок.

С этими словами директор подошел к Гансу и почти по-отцовски похлопал его по плечу, вручив небольшой свернутый листок.

– А теперь ступай.

Плохо понимая, что только что произошло, Ганс вышел за дверь и спустился в свою коморку. Юноша развернул бумагу и прочитал адрес. Почему-то сердце забилось чаще в предвкушении перемен. Это же чувство Ганс испытывал будучи ещё совсем юным, когда покидал свой родной дом, чтобы отправиться на поиски заработка и душевного спокойствия (а может, он просто бежал от отца?..) в город.

И все же, как и в прошлый раз, Ганс Люсьен не мог знать, какие перемены принесет его визит по указанному на бумаге адресу, но он чувствовал всем сердцем, всей душой, что он должен идти. И все же, сомнения терзали его изнутри. Столько времени прошло… Но ведь, казалось, совсем недавно он работал целыми днями на пристани и на угольных шахтах, потом…

Ужасное воспоминание на миг мелькнуло в голове, и по телу пробежали мурашки. Ганс будто бы снова увидел эти остекленевшие вытаращенные глаза и испугался, как тогда. Но это было всего лишь проходящее видение. Иллюзия действительности. Точно так же, как слово теряет свою красоту со временем, так и эти жуткие картины потеряли краски, поблекли, выцвели.

Отбросив внезапное наваждение прочь, юноша спустился в каморку, переоделся, обернул скрипку темной материей и вернул её на законное место в шкафу.

Теперь юноша сожалел, что плохо расстался с Тессой. Букет белых роз до сих пор был на столе. Ганс подумал, что Тесса скорее всего уже дома. А не случилось ли с ней чего по дороге? Если вдруг… Он никогда себе этого не простит! Ведь девушка стала его единственным другом (среди людей, конечно). Когда она была рядом, когда звонко смеялась, когда над чем-то напряженно думала, и золотая прядь волос спадала на лоб, когда они гуляли по ночному городу, держась за руки, когда она махала ему на прощание из окна, на душе отчего-то становилось светло и радостно. Ганс наслаждался каждым моментом, каждой секундочкой, которую они проводили вместе. И почему же он сегодня так на неё разозлился?..

Он не понимал. Наверное, это все из-за того злосчастного выхода на сцену, которому предшествовал разговор с директором. А ведь девушка даже не догадывалась о нем. Ганс винил себя за излишнюю резкость.

Несомненно, он должен сейчас же идти и извиниться. Но захочет ли она его видеть?

Юноша вздохнул и посмотрел на стол, где рядом с букетом лежал обломок угольного карандаша. И тут в голову моментально пришла идея. Ганс стремительно прокрутил в голове несколько предложений, но вдруг задумался. А только ли извинения следовало написать Тессе? Что он чувствовал к ней?

Юноша уже много раз ловил себя на мысли, что должен был бы сказать ей раньше, но каждый раз понимал, что не может. Он не боялся, что она его осудит, просто… Просто он был нищим скрипачом, а она – талантливой актрисой. Её старая, почти глухая бабушка ни разу не видела Ганса рядом с Тессой и уж никак не могла бы одобрить такой выбор своей внучки.

Но сегодня, возможно, был последний день, точнее последняя ночь, когда Ганс мог бы это сказать. О Боже, как же он ненавидел себя за то, что не может говорить! Это была не его вина, но все же…

Ганс нашел кусочек бумаги, пристроил его на гладком кирпиче рядом с окном и начал писать. Угольный карандаш мягко шуршал, и под ним появлялись черные, слегка размазанные следы букв. Ганс тщательно обдумывал каждое слово, будто бы боялся сказать что-то слишком осторожно и размыто, или наоборот, слишком резко, снова обидеть девушку. Как же все-таки сложно подбирать слова! Ведь слова – это только зримая оболочка, которая не передает и толики чувств и эмоций, таящихся в душе человека. Вот если бы Ганс мог сыграть ей…

Закончив, юноша ещё раз перечитал записку и, убедившись, что все в порядке, осторожно просунул её под ленточку, которой был перевязан букет.

Сердце дико колотилось от волнения. Ганс боялся, он не знал, как Тесса примет все то, что так честно и открыто он написал ей. Ведь перед лицом любви и отважный герой, руки которого испещрены шрамами, полученными на войне, может испугаться, как последний трус. Уместно ли говорить о юноше, который едва прожил шестнадцать лет, в течение которых испытал столько ужасов?

А любил ли он её? Он спрашивал об этом свое сердце, когда играл для неё, стоя на нагретых солнцем камнях под окном, овеянным колышущейся на ветру голубоватой занавеской. Он спрашивал об этом, когда она крепко сжимала его руку, услышав на улице лай собак, когда дарил ей цветы, и она улыбалась, когда слышал её голос… Он спрашивал об этом всегда.

Теперь юноша больше не сомневался. Твердыми шагами он направился вверх по лестнице, толкнул тяжелую дверь черного выхода и оказался среди пахучего кустарника. Пробираясь через густую листву и упругие ветви, Ганс не щадил себя: своих рук, лица, плеч. Он лишь хотел принести для Тессы букет белых ароматных роз целым и невредимым.

Солнце уже спряталось за горизонт, оставив разгоряченную, словно взмыленный конь, землю отдохнуть и освежиться. Настали те самые короткие часы летней ночи, когда кругом царила темнота. Ганс Люсьен, не оглядываясь по сторонам, шагал к её дому. Нет, ноги сами несли его вперед. Юноша полностью погрузился в свои мысли, не видя и не слыша ничего вокруг.

Вот перед ним возник небольшой двухэтажный домик. Ганс Люсьен остановился, подняв голову вверх. Против обыкновения, окно в комнате Тессы было закрыто. Юноша, вздохнув, поглядел на букет и, прижав его к груди, подпрыгнул вверх, подтянулся и через долю секунды оказался напротив прикрытых ставней. Ганс положил цветы на небольшой выступ подоконника, перевернув его запиской вверх, затем, немного помедлив, три раза коротко стукнул в окно. Прислушался.

Внутри было тихо. Слишком тихо. В сердце Ганса зашевелилось подозрение, что что-то случилось. Юноша пригляделся. Окно не было заперто изнутри, только плотно прикрыто. Тогда Ганс Люсьен осторожно толкнул оконную створку от себя, как уже делал раньше. Окно подалось назад.

Юноша ловко перепрыгнул через подоконник и легко, подобно кошке, опустился на пол. Он оглянулся. Вдруг до его ушей донесся легкий шорох. Ганс посмотрел в направлении, откуда донесся этот звук, и не смог сдержать невольную улыбку.

В дальнем углу, рядом с плетеным стулом, на котором было накинуто белое платье, на застеленной наспех кровати, свесив на пол руку и крепко обняв шерстяное одеяло, спала девушка. Кажется, ей снился какой-то тревожный сон, потому что её веки то и дело вздрагивали, а дыхание было частым и неглубоким.

Ганс ещё раз улыбнулся, взяв с подоконника цветы. Юноша бесшумно пересек комнату и присел на колени рядом со своей возлюбленной. Он положил букет на полу, склонился и легко и нежно поцеловал её в лоб. Какой же она была красивой сейчас! Белая, нежная кожа, невозмутимое, блаженное выражение лица, слегка подрагивающие веки и ресницы…

Вдруг порыв ветра хлопнул оконной створкой. Ганс оглянулся. Тесса слегка повернулась.

Ганс Люсьен поднялся с пола и растерянно сделал несколько шагов назад. Девушка притянула к себе одеяло, не открывая глаз.

Юноша попятился к окну спиной, пока не наткнулся на подоконник, затем ловко перемахнул через него и спрыгнул вниз. Оглянувшись, Ганс перешел к противоположному дому и встал в тени так, что из окна его было не увидеть, зато дом Тессы был как на ладони.

Он прислушался. Послышался шорох шагов. Видно, Тесса проснулась и подошла к окну, распахнутому ветром. Вдруг юноша увидел в оконной раме её силуэт. Он пригляделся. Девушка прижимала к груди букет, время от времени вдыхая сладковатый аромат цветов.

Юноша с какой-то особой нежностью следил за тем, как Тесса присаживается на подоконник, оглядывая пустынную улицу, и кутается в шаль. Он хотел было выйти из своего «убежища», но вдруг увидел, что девушка обнаружила записку, и сделал шаг назад. Она с любопытством отложила цветы в сторону и развернула бумагу. Ганс видел, как её губы повторяют написанные на бумаге слова.

– Я тебя люблю, – прошептали губы девушки, и взгляд вдруг замер.

Широко распахнутыми глазами она оглядела улицу ещё раз, перекинувшись через подоконник. Ганс заметил, что полученная записка очень взволновала девушку. Она будто бы испугалась, хоть и знала наверняка, кто подкинул ей этот сюрприз. Отойдя на пару шагов от окна, по-прежнему беспокойно озираясь, девушка закрыла его створки (Ганс слышал, как щелкнул ключ) и через несколько секунд исчезла в темноте.

«Что случилось? Почему она ушла?» – подумал Ганс.

Юноша действительно не понимал. Ведь если Тесса любила его, что никак не могло быть иначе, то она не должна была испугаться и исчезнуть?..

Растерянно глядя на закрытое окно, Ганс стоял в тени домов; внезапно обмякшие руки беспомощно болтались, подталкиваемые слабым ветерком. Какой-то неясный туман застелил все перед глазами. Юноша будто внезапно оказался в темноте и глядел на мир сквозь крохотное отдаленное окошко.

На ватных ногах, шаркая о тротуарные камни, спотыкаясь о ступеньки, Ганс Люсьен доковылял до своей темной коморки в подвале. Юноша присел на табурет и сжал голову руками, упершись локтями на колени.

На небосводе начинала медленно появляться желтовато-красная полоска рассвета, мелкие птички сумбурно чирикали где-то среди неухоженного кустарника, а Ганс все ещё сидел в молчаливом раздумье, глядя на все ярче высвечивающееся пятно на полу – клочок света, проникавший через окно. Мысли носились в голове юноши со скоростью, близкой к бесконечности. Они стремительно текли непрерывным потоком, сменяя одна другую снова и снова. Размытые картинки детства, юности, встречи с Тессой, бездомная собака на пристани, яблоки в саду, приглушенный блеск полированного дерева – все это плавно перетекало одно в другое, меняя очертания и цвета. Где-то ещё глубже, за паутиной его мыслей, звучала музыка. Знакомые мелодии так же, как и мысли, переходили одна в другую, причем Ганс даже не пытался понять, где они начинаются, а где заканчиваются. Голоса, целый хор голосов: голос матери, голос директора, голоса рабочих с пристани, крики кучера, взволнованный шепот Тессы –неумолимым потоком переплетались и смешивались, готовые разорвать голову на части. Юноше казалось, что он был близок к безумию. Серые мрачные стены подвала давили на его сознание, которое всегда стремилось выбраться за рамки. За рамки человеческого понимания. Гансу казалось порой, что вот-вот он уловит нечто такое простое и ясное, такое невесомое, но незнакомое, непонятное, чуждое человеческому восприятию, но оно каждый раз ускользало. Это нечто, что невозможно нарисовать или даже описать словами, но что, вероятно, можно сыграть. В это же время противные, сколькие образы прошлого вмешивались в напряженное ожидание и рушили иллюзию Эдема. Юноша хотел бы отрешиться от всего, чтобы услышать, но не мог, и это сводило его с ума…

Наступило утро. Юноша все ещё не двигался с места. Часы неумолимо отстукивали секунды. Вдруг за окном раздался громкий крик, а затем смех, который заставил Иоганна очнуться от тяжелого сна.

При тусклом свете юноша заметил небольшую бумажку, лежащую на столе.

«Ришаль…» – пронеслось в голове.

Юноша задумался. Стоит ли идти? Если Тесса ответит отказом, то оставаться далее в театре и видеться с ней ежедневно, ежечасно юноша не сможет – его сердце просто не выдержит этого. А если уехать, то куда?

Ответ пришел сам собой. К Гансу вмиг вернулась прежняя решимость. Взяв скрипку, закутанную в темную ткань, юноша глубоко вздохнул, расстался с ночными мыслями и поспешил на встречу к Ришалю.

====== Глава 6. ======

Найти нужный адрес не составило труда – юноша частенько глазел на огромную карту города, развешанную за витриной книжной лавки. Петляя по узким городским улочкам около получаса, Ганс Люсьен все-таки добрался до нужного дома.

Резиденция Мишеля Д`АвьенРишаля была окружена высоким забором, из-за которого доносился вкусный запах свежеприготовленного мяса и душистого вина. Прислушавшись, Ганс смог уловить негромкое ворчание собаки и плеск воды.

Обойдя каменный забор кругом, юноша нашел массивные чугунные ворота с тяжелым дверным молотком. Сжав в руке молоток в форме головы льва, юноша ещё раз обдумал свое решение и, убедившись в его неотвратимости, постучал.

За забором послышался скрежет цепей и гулкий лай собак. Затем, чьи-то шаркающие шаги. Через некоторое время отворилась небольшая калиточка, прорезанная в воротах. В образовавшемся просвете появилась напыщенная фигурка дворецкого. С высоты своего идеально белого отутюженного воротничка рубашки и черного, как смоль, фрака, дворецкий бросил презрительный взгляд на нищего скрипача.

– Милостыню не даем, – небрежно бросил дворецкий.

Ганс смущенно замахал руками. Дворецкий снисходительно решил подождать. Юноша вытащил из кармана бумажку и, положив её на гладкий чугун, быстро нацарапал: «Мсье Ришаль желал видеть меня здесь сегодня утром».

– Мсье Ришаль? Тебя?.. Вас… – искренне удивился дворецкий.

Ганс кивнул.

– Я сейчас доложу и все узнаю, – сказал мужчина и захлопнул дверь перед носом Ганса.

«Милостыню не даем»…

Юноша развернулся на стертых пятках. Может, зря пришел? Нечего ему делать среди этого высшего общества… Ещё раз оглядевшись, Ганс принюхался. В животе засвербело. Как же вкусно тут пахло едой… А желудок юноши, отвыкший от пищи, не принимал уже даже корки хлеба, отзываясь на все, что приходилось съедать, острой болью…

Ганс собирался было уходить, как вдруг за забором послышались торопливые шаги и голоса. Юноша прислушался.

Резко калитка распахнулась.

– А! Вот он! – раздался радостный голос.

Ганс удивленно распахнул глаза. Перед ним стоял невысокого роста, полноватый мужчина. Нет, не «полноватый», а толстый, очень толстый. На его кругловатом черепе практически не осталось волос (вероятно, появляясь на публике, мсье надевал старомодный парик, чтобы спрятать свою благородную лысину), а на подбородке виднелись клочки тонких волос, как подобие бородки. Всем своим видом он напоминал откормленного, лоснящегося на солнце, ленивого кота, которого заботливая хозяйка выпустила прогуляться. Небрежно запахнутый махровый халат свидетельствовал о том, что мсье изволил недавно проснуться и приняться за свой завтрак.

– Здравствуйте-с, добро пожаловать, – сказал вдруг Ришаль, – очень рады видеть такой талант у нас в гостях. Милости просим.

Ганс кивнул в знак приветствия.

– Проходите-с, – сказал Ришаль, придерживая Ганса за плечо, а затем, когда юноша протиснулся в узкую калиточку, потряс рукой в воздухе.