Текст книги "Скрипач (СИ)"

Автор книги: Aston_Martin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Выпив залпом вино из своего фужера, юноша обтер его платком и вернул в исходное положение – в шкаф, где хранилась хрустальная посуда для гостей.

Вынув из замка ключ и положив его в карман мертвому Ришалю (а Ганс теперь убедился наверняка, что режиссер был мертв), скрипач забрал бумаги со стола, захлопнул дверь и, сняв перчатки и сложив их в карман, ушел.

Ганс знал, что, несмотря на принятые меры, рано или поздно его участие в данном действе откроется.

Вернувшись домой, Сотрэль не спросил ужина, а пошел прямиком в свой кабинет, где закрылся и стал снова ходить по комнате. Беспокойное чувство овладело им. Он прокручивал в памяти прошедшие несколько часов. Сначала ему казалось, что наказание убийцы (или «месть человеку, которого ненавидишь», как обозначал свой поступок мысленно Сотрэль) – оправданный поступок, который имеет место быть, но сейчас…

Ему было страшно. Он боялся сам себя. Он боялся своего спокойствия и холодной расчетливости, с которой убил человека. Он боялся осознанности и последовательности, хотя… Уже несколько дней все окружающее для Ганса будто бы покрылось туманом. Ему казалось, будто бы он спит – видит ночной кошмар, но никак не может очнуться, чтобы возвратиться к жизни.

Внезапно страх сменился приступом тупой, почти животной злобы. Ганс схватил тяжелую медную пепельницу, стоящую неизвестно для чего на столе, и с силой швырнул её в стену, после чего навалился руками на стол.

«Убийца! Помоги мне, умоляю!» – раздался голос Ришаля в голове.

Широко раскрыв глаза, Ганс начал прислушиваться. Он не понимал, что он делает, и что происходит, но казалось, будто голос раздается прямо за спиной…

Молодой человек медленно обошел стол.

«Убийца!» – послышался шепот за спиной.

Резко схватившись за шкаф с книгами, стоящий позади стола, Ганс дернул в сторону и, после нечеловеческого усилия, опрокинул его прямо на стол.

«Помоги мне, умоляю!» – крикнул знакомый голос.

Ганс резко обернулся и стал испуганно озираться. Но в комнате кроме него никого не было.

«Убийца!» – с презрением прошептал другой голос.

Взявшись руками за столешницу, Сотрэль толкнул стол, который тут же перевернулся с ужасным грохотом. Разлетавшиеся по всей комнате бумаги тихо шелестели, чернильница раскрылась, заливая пол, словно кровью, звонко падающими, иссиня-черными каплями. Выкатившиеся из шкафчика монетки со скрежетом кружились по комнате.

Вдруг среди всего этого беспорядка Ганс отчетливо увидел силуэт матери. Женщина медленно приближалась к нему от двери, протягивая руку.

Юноша опустился на колени. Руки его беспомощно болтались вдоль туловища. Полными слез глазами он смотрел на подошедшую к нему женщину.

«Мама… Мама, прости меня, прости, пожалуйста…» – мысленно шептал он, закрывая глаза.

Он чувствовал всем своим существом, что она рядом, что она смотрит на него… с укором? Нет, скорее с презрением и сожалением. Вот она медленно подходит к нему. Тонкая, бледная рука касается головы. Ганс чувствует, как холодными пальцами мать перебирает его волосы, потом крепко прижимает его голову к себе.

Он знал, что это невозможно, но он видел, верил, что видел её здесь, сейчас, перед собой. Он молил о прощении, молил о помощи, но не мог услышать ничего в ответ.

В запертую дверь стучали прибежавшие на шум дворецкий и горничная, но Ганс не слышал этого. Он был далеко от них – в своем особом, страшном, но правдивом мире.

Сколько времени прошло – трудно сказать. Звуки за дверью смолкли, а Ганс все ещё продолжал стоять на коленях перед пустотой. На ресницах его закрытых глаз тонкими полосками блестели слезы.

Внезапно очнувшись, скрипач прошел к окну и открыл его нараспашку. В лицо подул свежий ночной ветерок.

Вдохнув полной грудью, Ганс на секунду задумался, глядя в ночное небо. Теперь он понимал: убийце нет прощения. А наказание его – внутренние мучения, некая неизвестная сила, которая заставляет вспоминать, ужасаться и бояться самого себя. И нет смысла придумывать причины и оправдания. Ведь их просто нет.

Он не мог больше оставаться один, но и идти ему было некуда, никого родного и близкого, кто мог бы утешить, не было рядом. Ганса любили в обществе, но только потому, что он был «модным в этом сезоне». На самом же деле он был просто ненужным, никем не любимым по-настоящему, лишним. После минутного раздумья он решился на очередной безумный поступок.

Найдя среди царящей вокруг разрухи футляр с Анной-Марией и деньги – все, что ему нужно было, Ганс собрался, отпер двери и выглянул в коридор, боясь быть замеченным, затем спустился вниз и бодрым шагом вышел из дома.

Он любил ходить пешком, и теперь, среди ночной тишины, он брел по спящему Парижу. Шаги гулким эхом отдавались среди особого ночного «безмолвия», наполненного треском фонарей, ласковым шепотом листвы деревьев, редким голосами случайных прохожих или мяуканьем уличных кошек.

Улицы, погруженные в полумрак, исчезали в тени, сливаясь с небосводом. После вершины нравственного и физического страдания, вылившейся в припадок безумия, юноша шел, не видя ничего на своем пути, по этим улицам, теряющимся во мраке. Он не задумывался, куда идет, но знал наверняка, где окажется через некоторое время.

Было уже далеко за полночь, когда Ганс остановился у большого дома, обнесенного высоким забором, и постучал в дверь. Он знал, что старые хозяева сейчас за городом, а из прислуги здесь только дворецкий да кухарка-горничная, поэтому пришел.

В окне первого этажа горел свет. Через некоторое время Ганс услышал в прихожей шаги. Дверь распахнулась.

– О боже, Ганс! Что вы здесь делаете?! – раздался женский полушепот, – Проходите, пожалуйста. Что стряслось?

«Прошу вас, мадам, мне некуда больше пойти, но мне слишком тяжело быть одному… Прошу, позвольте мне остаться», – написал Ганс и протянул девушке.

– Конечно, оставайтесь! Мой дом – ваш дом, – сказала Женевьева, – но, прошу, расскажите, что случилось?

Как выяснилось, та прислуга, которая осталась в парижском доме, когда большинство переехало со старыми хозяевами за город, уже отошла ко сну. А Женевьева, которой летними ночами не спалось, сидела в зале с книгой. Именно тогда она услышала стук и встретила Ганса.

Юноша в мокрой от ночной сырости одежде тут же получил от заботливой хозяйки мягкий плед и горячий чай. Усадив его на диван,

Женевьева присела рядом. Девушка давно в тайне надеялась, нет, она была уверена, что случится подобное романтическое свидание.

Сидя в гостиной напротив камина, молодые люди в тишине пили чай. Несмотря на просьбу Женевьевы все рассказать, Ганс просто сидел, глядя на языки пламени, мерцавшие в камине. Наконец, девушка не выдержала и дрожащим от волнения голосом сказала полушепотом:

– Прошу, расскажите… Что произошло?

Ганс Люсьен пристально рассмотрел лицо своей собеседницы, отчего та невольно поежилась, ведь что-то пугающее, отталкивающее было в тот момент в его глазах.

Молодой человек хотел бы ей все рассказать, но что-то останавливало его. Девушка осторожно протянула руку и сжала его ладонь. Под её ласковым, доверчивым взглядом Ганс решился. Ему надоело быть наедине со своими переживаниями, поэтому он отважился, наконец, все рассказать.

Юноша поставил кружку с чаем прямо на пол рядом с собой, вытащил из кармана скомканную бумагу и конверт, который предназначался Ришалю. Некоторое время Ганс сосредоточенно что-то писал на бумаге, затем протянул листок вместе с конвертом девушке.

– Я совершил ужасный поступок, за который сам себя виню. Но я не мог поступить иначе. Если вы хотите знать все, то откройте этот конверт и прочтите написанное. Я надеюсь, если вы меня хоть немного любите, вы поймете… – шепотом прочитала девушка, затем бросила беглый взгляд на Ганса.

На его лице выражалась твердая уверенность и нетерпеливость ожидания, но вместе с тем и что-то пугающее, неясное для Женевьевы.

Девушка развернула конверт и начала читать. Чем дальше она продвигалась в этом деле, тем бледнее становилось её лицо, и сильнее дрожали руки. Ганс испытующим взглядом смотрел на неё, но Женевьева будто бы боялась поднять на него глаза.

– Что это? – прошептала она, и бумаги выпали из её рук.

Ганс взял листок и продолжил писать.

«Я убийца. И вы должны были это узнать, потому как я не в силах скрывать что-либо от вас. Знаю, я должен был сказать это раньше… Я люблю вас и прошу, чтобы вы стали моей женой. Я не мог больше оставаться с этим один. Прошу вас, разделите со мной жизнь, будьте рядом… Я желаю бросить свое состояние и работу и уехать подальше отсюда… Если бы вы согласились…»

Не закончив мысль, молодой человек передал листок Женевьеве и продолжил ожидать её ответа. Прочитав это, она испуганно глянула на скрипача.

«Ну же?» – спрашивал взгляд его глаз, блестящих в свете языков пламени, танцующих в камине.

Ганс протянул руку и прикоснулся пальцами к ледяной ладони девушки.

– Не трогайте меня, прошу! – воскликнула внезапно она, – Я боюсь вас!

Внезапно девушка разгадала то, что казалось ей пугающим – безумие.

Ганс немного отстранился.

– Вы безумец! Вы убийца! Я боюсь вас. Прошу, уходите! – снова воскликнула девушка.

Она резко вскочила с дивана и, зацепившись каблуком за подол платья, упала бы, но Ганс вовремя поднялся следом за ней и успел ухватить её за талию.

– Отпустите меня, прошу! Уходите… пожалуйста… уходите!.. – лепетала девушка, – Бросить свое состояние!.. Ах…

Сознание покинуло её. Обмякнув в руках скрипача, Женевьева стала похожа на тряпичную куклу. Голова её склонилась набок, а растрепавшиеся кудри доставали почти до пола.

И теперь, глядя на её обнаженные плечи, вдыхая запах её духов, юноша повторял мысленно две фразы: «Уходите, пожалуйста, уходите… Бросить свое состояние…»

Чувство боли снова пронзило его сердце. Он любил эту девушку, точнее, думал, что любил, а ей нужны были только его деньги и слава. Ганс осторожно положил её на диван. Собрав с пола все бумаги, он подошел к камину и выбросил их туда. Теперь уже больше никто не узнает обо всех преступлениях Ришаля и о любви Ганса к Женевьеве.

Тонкие белые страницы медленно обугливались, и в это время Ганс Люсьен мерными, бесшумными шагами ходил по комнате. Бросив взгляд на небольшой столик, он обнаружил деревянную шкатулочку, в которой хранились его письма.Юноша быстро перебирал их пальцами, припоминая, которое и когда было написано, какие новости и чувства заключались в том, другом… А затем бросал их в огонь.

Бумага тихонько потрескивала, заставляя пламя разгораться сильнее. Ганс изредка оглядывался на лежащую на диване в забытье девушку, и продолжал выбрасывать в огонь письма.

Писем было так много, что через пару минут Ганс не выдержал, выбросил в камин всю стопку, убедившись, что отправителем бумаг был только он, и поспешил уйти, бросив прощальный взгляд на свою почти невесту.

Как только входная дверь закрылась скрипачом, Женевьева медленно приоткрыла глаза и поднялась с дивана.

– О боже, что произошло?.. – прошептала девушка.

Ей казалось, будто бы случившееся несколько минут назад и разрушившее её мечтания и надежды, было только дурным сном. А на самом деле она до сих пор возлюбленная величайшего музыканта… Она хотела денег и роскошной жизни, но ошиблась в выборе человека, который бы мог её обеспечить. Вздох сожаления сорвался с её губ. Но ей было жаль не скрипача, так неосторожно раскрывшего свои душевные тайны. Ей было жаль себя, лишившуюся надежды на богатство.

====== Глава 15. ======

Через несколько часов Ганс Люсьен вернулся в свой дом, где сжег все старые письма и бумаги, в которых встречалось упоминание о нем, после чего забрал старые ноты и захватил немного провианта. Когда же все было готово, он забрал Анну-Марию и небольшой дорожный мешок с вещами. Ещё через несколько часов он был рядом с вокзалом.

Как только наступило утро, Ганс купил билеты и первым же поездом отправился в Мюнхен.

По приезду в Мюнхен, Ганс Люсьен несколько дней играл на улицах, чтобы собрать деньги на пищу, затем, после покупки достаточного количества провианта, полотняных штанов и рубашки, отправился в дальнейший путь пешком. Днем он шел под палящим летним солнцем, прячась от жары под сенью деревьев, а ночью собирал лапник и разводил костер, чтобы согреться. Оставшись наедине с собой, он не испытывал более тех мучений, которые толкали его к ужасным, глупым и бессмысленным поступкам. Ему было совестно за то, что он сделал, но приступы безумия более не преследовали скрипача. За совершенные преступления он наказывал себя тяжелыми, длинными дневными переходами и ночевками в холоде и на жесткой подстилке.

Когда Ганс добирался до крупного города, то играл на скрипке на улицах и площадях, а заработанные деньги тратил на то, чтобы поесть или оплатить комнатку для ночлега. Иногда выдавались такие дни, что несмотря на продолжительную игру в течение всего дня, Ганс не получал ни копейки. Тогда молодому человеку приходилось останавливаться в городе (точнее, организовывать стоянку в лесу рядом с городом) на несколько дней, чтобы заработать достаточно средств для продолжения пути.

Отросшая жесткая щетина и длинные волосы делали лицо Ганса почти неузнаваемым, но несмотря на это, некоторые люди признавали в нем известного скрипача, на что Ганс ничего не отвечал, делая вид, что не слышал, либо был слишком увлечен игрой, чтобы ответить.

Помимо игры на скрипке молодой человек брался за любую, подчас грязную и тяжелую работу. Ему казалось, что тяжелая физическая работа очищает его душу, стирает из памяти ужасные моменты прошлого. Ганс работал на пристанях, перетаскивая грузы на отплывающие баржи, разгружал приходящие, на лесозаготовках рубил деревья и очищал их от ветвей и суков. Приходя в небольшие деревеньки, Ганс косил траву, собирал подсохшее сено в стога, а, ночуя под открытым небом, становился пастухом для табунов лошадей. За это он получал горячие обеды от местных пожилых матушек-помещиц, чем был вполне доволен.

Так прошло лето. Наступила красочная осень. Листва на деревьях сделалась красновато-желтой и, опадая, устилала леса золотистым ковром. Жухлая трава и подсохший мох приятно шелестели под ногами. Ганс с трепетом и какой-то особой детской радостью вслушивался в переливы птичьих трелей и шорох отрывающихся и падающих листьев. Яркие краски окружающего мира рождали в душе юноши невыразимо приятное поэтическое чувство восторга и умиления. Иногда, не останавливая ходьбы, Ганс Люсьен доставал скрипку и начинал играть, подражая звукам леса.

Природа шептала, шелестела, шуршала, звенела, и Ганс слушал, наполняя душу этими звуками. Приникая к кристально чистому ручью, чтобы напиться, скрипач вслушивался в прозрачное, бодрое журчание, производимое потоком, и смеялся, взметая в воздух мириады хрустальных капелек, которые, разлетаясь, переливались и сверкали под лучами солнца.

Стоял один из таких ясных и солнечных осенних дней, когда Ганс,

обновленный и переродившийся под влиянием окружающей красоты, пришел в очередной город.

Широкая просека рядом с железнодорожными путями была покрыта желтовато-коричневой травой, среди которой там и тут виднелись небольшие зеленые островки. Пройдя от опушки до железной дороги, юноша зашагал по шпалам. Его настроение было подобно этому осеннему дню – такое же ясное, чистое и светлое. С трепетным вниманием скрипач рассматривал черепичные крыши, обожженные палящим солнцем. Приблизившись к вокзальной станции, Ганс вдруг замер на месте; сердце забилось особенно сильно, ровно и радостно. Он узнал…

Почти бегом он пустился по знакомым улицам. Узнавая площади и узкие улочки, которые почти не изменились со времени его отъезда, Ганс улыбался и шел ещё быстрее. Наконец, достигнув того дома, на чердаке которого он жил с тех пор, как сбежал с пристани, молодой человек с легкостью поднялся по ступенькам и, оказавшись на чердаке, с благоговейным чувством радости и спокойствия прижался к старой печной трубе.

Ганс долго сидел, закинув голову назад и закрыв глаза, наконец, вздохнув, он поднялся и обошел чердак. Все вещи, которые он оставил, лежали на своих местах, только покрылись толстым слоем пыли. Ганс вдруг вспомнил тот день, когда он уехал.Тогда с самого утра юноша успел забрать все вещи из театра и перенести их сюда, а после пошел к Ришалю…

Ганс начал разбирать стопку бумаг, оставшихся после отъезда. Здесь были старые ноты и множество писем, разложенных по отдельным пачкам, перевязанным бечевкой.

Распечатав одну пачку, Ганс начал читать. Он писал к некоей ТересеАйхенвальд. Ганс начал вспоминать фамилию, но никак не мог припомнить. Тогда он распечатал письма и углубился в их чтение.

«Тереса Айхенвальд… Актриса… Тесса… Тесса!» – вспоминал Ганс, и вдруг его будто поразило молнией.

Как он мог забыть?! Его любимая, милая Тесса!..

Ганс улыбнулся и продолжил читать. Пролистав большую часть писем, которые юноша хранил, как ценную реликвию, он прижал бумаги к груди и шумно выдохнул.

Он вернулся. Насовсем.

Воспоминания, радостные воспоминания, вмиг нахлынули на скрипача. Так, отдавшись во власть картинкам прошлого, Ганс провел ещё несколько часов.

Приближался вечер. Наконец, молодой человек аккуратно сложил все бумаги обратно в ящики и решил отправиться за съестным.

Выйдя на улицу, Ганс по старой привычке зажмурил глаза и прислушался. Тихое цоканье лошадиных копыт, скрип каретных рессор, негромкие голоса, реже смех, шелест ветра в кронах немногочисленных деревьев… В этот момент все эти звуки казались юноше такими родными и знакомыми до боли, что он только благоговейно зажмурился ещё сильнее, продолжая разделять общий гул города на отдельные голоса.

Наслаждаясь шумом, который показался бы любому приезжему просто сочетанием безобразных шорохов и свистов, Ганс медленно шел к городскому рынку, где в одной из лавок пекарь продавал самый душистый и вкусный хлеб, который когда-либо приходилось есть юноше.

Ноги сами вели его в нужном направлении, поэтому Ганс наслаждался одному ему понятной красотой провинциального города.

Купив хлеба, юноша отправился к театру, чтобы узнать, какие представления планировались на ближайшее время и приобрести билеты.

Встав напротив афиши, Ганс пытался различить буквы при тусклом свете вечернего солнца. Не без труда молодой человек узнал, что назавтра планировался последний показ оперетты «Женевьева Брабантская»,

пришедшей из «Буфф-Паризьен», и невольно поморщился от неожиданного напоминания о неприятных мыслях. Решив проснуться пораньше и приобрести билет, юноша отправился обратно на чердак, где отужинал и лег спать на холодный деревянный пол.

====== Глава 16. ======

Проснувшись с первыми лучами солнца, Ганс сладко потянулся и собирался было идти за билетами, как вдруг вспомнил…

У него не было денег. Ганс покопался в карманах, собирая последние гроши, но на билет все равно не хватало.

Молодой человек прекрасно знал, что на дне его дорожного мешка была припрятана крупная сумма, которую он прихватил из Парижа, но не хотел ни за что прикасаться к этим деньгам, считая их грязными, незаслуженными, полученными порочным путем. Вздохнув, Ганс ещё раз пересчитал копейки и, убедившись, что на билет не хватает, решил поиграть некоторое время на улице – авось повезет…

Но день выдался как назло неудачным. Простояв более трех часов со скрипкой, исполняя свои самые трогательные, самые виртуозные произведения, Ганс все равно не получил нужную сумму.

Стрелка часов уже перевалила за полдень, а юноша все ещё надеялся собрать деньги, играя на площади. Народу было очень мало – все как будто разом куда-то уехали. Отыграв ещё четверть часа, Ганс все же решил не ждать более. Он собрался, вернулся на чердак, забрал «порочные» деньги, после чего отправился к цирюльнику, затем приобрел себе подобающий для похода в театр костюм, переоделся и отправился за билетом.

Вся эта беготня заняла около двух часов. Юноша боялся опоздать и не найти билетов в продаже. Подойдя к зданию театра, Ганс встал рядом с окошком билетной кассы за пожилой дамой в черном бархатном платье.

– Что для вас? – раздался голос из маленького окошка.

– Мне бы хотелось два билета на «Женевьеву», – сказала женщина.

– Извините, остался только один, – ответили ей.

Ганс молниеносно схватился за бумагу и угольный карандаш. Приложив листок к стене, юноша быстрыми жестами что-то нацарапал и, обойдя даму, поклонился в знак почтения и протянул ей листок.

Она, удивившись, пробежала глазами по неровным строкам и, взглянув на юношу, сказала:

– Вам действительно так нужен этот билет?

Ганс пару раз утвердительно кивнул.

– Ну что ж… Пожалуйте, – фыркнула дама.

Ганс ещё раз почтительно поклонился уже уходящей даме и обратился к окошку билетной кассы.

– На «Женевьеву»? – послышался голос.

Ганс кивнул и протянул деньги. Только взяв в руки хрустящую бумажку, на которой крупными буквами было написано: «оперетта «Женевьева Брабантская», начало в 18:00» юноша почувствовал действительную радость. В тот момент ему казалось, что посещение этой оперетты, которую он неимоверно любил (хотя с сюжетом оной он даже не был знаком), есть самое счастливое событие жизни.

До начала представления оставалось ещё около трех часов. Ганс не знал, куда себя пристроить. Ему не терпелось снова увидеть тех людей, с которыми он работал, вновь услышать их голоса… Особенно он желал встретиться с Тессой. Ганс понимал, что это была та юношеская влюбленность, через которую прошел каждый, и которая забудется спустя несколько лет… Но что-то трепетало в сердце в ожидании этой встречи.

Не зная, куда бы пойти, юноша направился в беспорядочно заросший дикой акацией парк рядом с театром. Припомнив, как он пробирался сквозь эти колючие ветви, открывал дверь, спускался по лестнице и оказывался в своей подвальной каморке, Ганс на минутку задумался, после чего отодвинул пару ветвей и стал пробираться сквозь кустарник.

За несколько лет проторенная здесь тропинка заросла, но все же не полностью. Юноша отодвинул в сторону ещё несколько ветвей и через несколько шагов оказался у двери. Здесь все так же пахло сыростью и плесенью, но дверь теперь была плотно закрыта. С силой подергав за ручку, Ганс все же отворил дверь и оказался внутри театра.

Юноша тут же заметил перемены. Оказавшись на лестнице, он заглянул в боковой проход, ведущий за кулисы театра. Дверной проем был крест на крест заколочен досками и завешен тяжелой занавеской. Пройдя пару шагов и стараясь оставаться

Два голоса – мужской и женский, послышались за занавеской. Шаги приближались и вдруг замерли.

– Мы договаривались, что сегодня последнее выступление, – сказал женский голос, показавшийся Гансу очень знакомым.

– Прошу вас, ещё одна неделя… И все, – сказал мужской голос.

– Вы понимаете… – сказал слегка хриплый женский голос, – мне тяжело. Мне очень тяжело. Я теряю голос, я не могу больше петь…

– Последняя неделя. После я вас отпущу и больше никогда не потревожу, – послышался мужской голос.

– Хорошо, я согласна, – ответил женский.

Далее до слуха Ганса донеслись стремительные шаги по направлению к холлу и щелчок открываемой двери.

Юноша узнал эти голоса. Женский принадлежал Тересе Айхенвальд, а мужской – директору театра. Подождав, пока шаги в отдалении затихнут, юноша вновь отодвинул занавеску и выглянул в коридор. Драпировка на одной из дверей слегка качалась. Через несколько секунд юноша услышал прерывистый кашель, а затем тот же женский голос начал распевку.

Постояв ещё несколько минут, внимательно прислушиваясь к доносившемуся из-за двери голосу, Ганс развернулся и знакомым способом выбрался из театра.

Походив ещё некоторое время по саду, Ганс Люсьен, следуя за собиравшимися людьми, прошел в холл и оттуда в зал. Устроившись на своем месте, молодой скрипач с любопытством рассматривал изменившееся убранство зала. Занявшись изучением и сравнением мелких деталей, которые удавалось припомнить, с тем, что театр представлял собой сейчас, Ганс пропустил мимо внимания три звонка и очнулся только, когда со сцены до его слуха донесся звучный голос директора.

Привычно объявив название сегодняшнего представления и автора, а затем пожелав приятного времяпрепровождения, мужчина удалился. Раздались аплодисменты. Ганс усердно хлопал, предавшись новому для него чувству восторженного ожидания.

Раздвинулся занавес, на сцене показались первые действующие лица. Ганс особенно не вдавался в содержание представляемой оперетты, а был погружен в свои собственные мысли и воспоминания.

Вдруг на сцене появилась она.

Ганс сразу же узнал её, с удовольствием отметив, что за годы его отъезда девушка заметно похорошела. Её тонкий стан был перевязан широкой атласной лентой. Богатое бархатное платье укладывалось на её фигуре какими-то особыми складками. Золотистые кудри были собраны в причудливую прическу, а глаза по-прежнему сверкали молодым, счастливым блеском. Но, приглядевшись, юноша заметил нечто другое.

Лицо девушки было поразительно бледно, а тело исхудало до того, что на обнаженных плечах видны были выступавшие кости. В глазах, помимо деланного молодого задора, виднелся отпечаток глубокой печали.

Ганс на минутку задумался. До этого момента на душе его было так радостно, что способность размышлять и приходить к выводам, основываясь на прошедшем, казалась бы для него неестественной. Но сейчас, взглянув на неё…

Юноша подумал о том, приятно ли ей сейчас было бы увидеть его. Несмотря на счастливые, как казалось Гансу, моменты, он был тем ужасным человеком, который предстал перед девушкой убийцей. Вероятно, это воспоминание отпечаталось в ней так же ясно, как и в нем самом. Но решение пришло быстро.

Дождавшись антракта, Ганс поднялся со своего места и направился в цветочную лавку. Быстрым шагом, почти бегом, юноша добрался до цветочного магазинчика, открыл дверь и, прислушавшись к знакомому звуку колокольчика, обернулся к прилавку.

– Вы что-то хотели? – раздался знакомый голос.

Ганс достал бумажку и начал было что-то писать, как вдруг старушка, узнавшая его, внезапно охнула и сложила руки ладонями вместе на груди.

– Давно вас не было, молодой человек, – сказала старушка.

На это Ганс только улыбнулся.

– Одну белую розу? – поинтересовалась старушка.

Но Ганс уже протянул ей бумагу с надписью «Одиннадцать белых роз».

Старушка улыбнулась в ответ и отправилась собирать букет. Ожидая её, Ганс нервно постукивал пальцами по стеклянному прилавку. Наконец, букет был готов и перевязан атласной лентой. Передав старушке сумму чуть большую, чем требовалась, Ганс поклонился и собирался было уйти.

– Мне, батюшка-благодетель, лишнего не надо, – проговорила старушка, протягивая Гансу на сморщенной ладони лишние деньги.

«Прошу вас, примите эти деньги. Этим вы бы доставили мне невероятное удовольствие», – написал Ганс и осторожно сжал пальцы старушкиной руки.

– Будьте счастливы, господин! – прошептала старушка, и блестящая слеза скатилась из уголка её прищуренного глаза вниз, следуя по проложенным морщинками бороздкам.

Ганс поклонился ещё несколько раз и бегом направился обратно в театр. Вторая часть оперетты ещё не была завершена, поэтому, не теряя драгоценных секунд, Ганс обошел здание и, пробравшись сквозь акацию, оказался у знакомой двери.

Дойдя до заколоченного дверного проема, Ганс на несколько секунд остановился, но, решив, что уже поздно поворачивать назад, пригнулся и пробрался под досками.

Оказавшись в коридоре, юноша оглянулся и прислушался, боясь быть замеченным. Коридор был совершенно пуст.

Вздохнув, Ганс шагнул вперед и, отодвинув рукой драпировку, приоткрыл дверь, ведущую в гримерную комнату госпожи Айхенвальд. Войдя в гримерную, юноша оглянулся. Широкие настенные зеркала протягивались от одного угла комнаты до другого, перед ними стояло несколько столов, а налево от входа – огромный деревянный шкаф. На одном из столов догорали свечи в канделябре, излучая тусклый красноватый свет.

Ганс положил букет рядом с канделябром так, что его невозможно было не заметить. Облокотившись на стол и согнувшись над маленьким куском бумаги, юноша что-то быстро выводил, стараясь писать все слова почерком, даже отдаленно не напоминавшем свой обычный.

Закончив записку, Ганс положил её под букет и, оправив цветы, оглядел стол ещё раз, затем быстрым шагом вышел из комнаты, нырнул в узкую щель под досками, которыми был заколочен дверной проем. В зале слышались аплодисменты. Не задерживаясь нигде более, отправился на свой чердак.

Съев в качестве ужина остатки вчерашнего хлеба, Ганс лег на пол и ещё долгое время смотрел на небо сквозь трещину в крыше. Через несколько часов начал накрапывать дождик. Капли воды стекали по крыше и через дыры и трещины, видневшиеся там и тут, просачивались на пыльный чердак. Гансу пришлось долгое время бродить по чердаку, чтобы найти место, где усиливающийся дождь его не достанет.

====== Глава 17. ======

С трудом дослушав аплодисменты и откланявшись зрителям, Тесса скользнула за кулисы, где её застал очередной приступ кашля. Тяжело и глубоко вдохнув несколько раз, девушка выпрямилась и отправилась в свою гримерную. Мало что различая перед собой, она открыла дверцу шкафа и вытащила оттуда свою обычную одежду. Переодевшись, девушка присела за стол, чтобы снять с лица нанесенный грим.

– Цветы? – удивилась Тесса, поднимая со стола букет и придвигая его к лицу, чтобы вдохнуть сладкий аромат роз.

Небольшая бумага упала на пол. Тесса, вздохнув, наклонилась и подняла её. В сердце что-то затрепетало.

«Я давно пленен Вашим талантом и, дабы выразить свой восторг Вами, я преподношу этот скромный подарок. Белые розы – лучшие цветы, которые отражают вашу чистоту и благородность».

Прочитав это, девушка ещё раз улыбнулась и, уткнувшись лицом в букет снова, глубоко вздохнула. Белые розы воскресили в её памяти дорогие воспоминания, которые, впрочем, Тесса старалась забыть.

Прижав букет к груди, девушка просидела в гримерной до тех пор, пока совсем не догорели свечи, после чего накинула на плечи тонкий плащ и вышла на улицу.

Накрапывал мелкий дождик, но на тротуарах уже успели скопиться небольшие зеркальные лужицы. Тесса сняла с ног старые туфли и, взяв их в руки, совсем как в детстве, пошла босиком домой. С её золотистых кудрей на лицо стекала вода, но девушка будто бы не замечала этого, задумавшись о чем-то своем.

Проснувшись рано утром, Ганс взял скрипку и отправился играть на площади. Народ толпами сновал по улицам, останавливаясь напротив скрипача и бросая деньги в футляр. Простояв с инструментом с восхода солнца и до полудня, Ганс решил поискать другую работу, где бы ему платили строго оговоренное жалование.

Пошатавшись по городу, Ганс не нашел ничего лучше, как податься на пристань. Как раз в то время, когда Ганс Люсьен пришел к пирсу, причалила груженая баржа. Договорившись насчет работы, юноша ещё несколько часов перетаскивал всевозможные мешки, тюки и бочонки с баржи на берег. Получив положенные гроши, он распрощался со своим новым начальством и обещался быть назавтра с восходом солнца на пристани.