Текст книги "Скрипач (СИ)"

Автор книги: Aston_Martin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Юношу проводили на небольшую открытую террасу, обрамленную плетеным заборчиком. По тонким колоннам и решетке заборчика причудливо вились неизвестные растения с красноватыми листьями. Терраса находилась в тени яблоневого сада. Юноша сразу узнал знакомый шелест и аромат деревьев.

Прислушиваясь к сюите садовых растений и пению птиц, юноша не сразу заметил, что Ришаль присел напротив и в молчаливом ожидании изучал лиуо юноши.

– Мосье, вероятно, желает узнать, зачем я пригласил его пожаловать в гости? – спросил Ришаль.

Ганс кивнул головой в знак согласия.

– Я был на последнем вашем выступлении, – начал Ришаль, поглаживая свою куцую бороденку, – что-то там про пастушку… Ну, это не так важно. Но, когда мосье заиграл последнюю арию, признаюсь честно, мое не столь молодое и бойкое сердце заработало куда скорее. Хороший музыкант, а тем более скрипач, в наше время – редкое явление, думается мне…

Ганс слушал Ришаля в пол-уха, потому что в этот момент юношу больше заинтересовало пение звонкоголосой птички где-то среди крон деревьев.

– И я хотел предложить мосье свою небольшую услугу. Я познакомлю мосье с известнейшими музыкантами, композиторами, режиссерами, буду организовывать встречи с публикой, а за это мосье отплатит мне небольшой суммой денег. Ну, думаю, девяносто процентов выручки с концерта меня устроит.

Ганс Люсьен удивленно поднял брови.

– Хорошо, ради такого таланта, я согласен на восемьдесят, – сказал Ришаль, продолжая поглаживать бородку.

Ганс продолжал смотреть на великого и талантливого театрального деятеля.

– Мосье, вы меня разоряете! – воскликнул Ришаль, – Семьдесят пять процентов – последняя цена.

Ганс вытащил из кармана бумажку и карандаш и написал: «Мсье, для меня было бы огромной честью работать с вами. Я готов выступать на любых условиях, лишь бы мсье платил гроши, достаточные для жизни».

Чем дальше Ришаль читал записку, тем шире становилась его улыбка. «Кажется, я нашел талантливую, наивную дойную коровку…» – мгновенно подумал Ришаль, вслух сказав:

– Отлично, тогда, если мосье не имеет ничего против, через неделю мы отъезжаем в Париж. Ровно через семь дней. Я буду ждать прихода мосье в этом же доме, в этот же час.

Ганс вдруг подумал о Тессе… А что, если она все же любит его?.. В таком случае Ганс просто не придет к отъезду.

Юноша кивнул и собирался было уходить…

– Может, мосье исполнит какую-нибудь причудливую песенку перед уходом? – как бы невзначай поинтересовался Ришаль.

Ганс расчехлил инструмент и, припомнив одну простенькую польку и пение птиц, которое только что слышал, заиграл, переплетая эти две «мелодии» вместе.

Ришаль задумчиво наблюдал за игрой Ганса, продолжая поглаживать бородку.

– Черт меня побери, если это не проклятые птички, которые орут каждое утро под окном! – прошептал Ришаль.

Распрощавшись с Мишелем, Ганс Люсьен, погрузившись в задумчивость, двинулся к театру. Юноша вдруг вспомнил, что сегодня всем работающим в театре артистам полагался выходной – за удачное выступление перед французским режиссером. В здании не будет ни души, поэтому, прошмыгнув внутрь через захороненную среди кустарника дверь, Ганс сможет выбраться на сцену и сыграть несколько новых произведений.

До недавних пор юноша играл только музыку либо с театральных партитур, либо которую ему доводилось случайно слышать, гуляя по узким улочкам города, в деревне, в церкви.

Около недели тому назад, в очередной раз разглядывая красочную карту на витрине книжной лавочки, Иоганн увидел рядом небольшой сборник нот в тонкой обложке. Это были произведения величайшего мастера – Антонио Вивальди. Эта небольшая нотная тетрадочка всегда лежала раскрытой, поэтому юноша мог изучать и запоминать ноты. Дождавшись момента, когда людей в лавке было довольно много, юноша прошмыгивал в толпу и переворачивал страницу, чтобы видеть продолжение музыки.

Затем юноша познакомился с ещё одним скрипичным мастером – Никколо Паганини, весть о смерти которого облетела весь мир несколько десятилетий назад.

Изучая виртуозные произведения этих мастеров, Сотрэль поражался красоте и ритмичности, причудливо заплетенным кружевам музыкальной материи. Мир музыки открывался для него своей новой гранью. Теперь Ганс понимал, что мысль, не обличенная в безукоризненно правильную форму, не может быть идеальной.

Хлопок двери гулким эхом отдался в просторном пустом зале. Держа в одной руке канделябр, а в другой скрипку, укутанную в плотную темную материю, юноша прошел по темному помещению и, поднявшись по скрипучим ступенькам, оказался на сцене. Поставив канделябр на закрытый рояль, Ганс расчехлил свой инструмент.

Тусклый свет зажженных свечей плескался золотистыми бликами на полированном дереве скрипки и рояля, бросая причудливые отблески на лицо и руки музыканта.

Ганс начал играть.

Сложные пассажи и мелизмы никак не хотели выходить чисто, что очень смутило юношу. Смычок двигался слишком медленно и неловко, чтобы выполнить сложнейшие сочетания spiccato, martele, legatoи sautille.

Ганс отложил скрипку и смущенно замер, глядя в пустоту. У него не получалось сыграть один из каприсов Паганини.

Может быть, юноша слишком скоро возомнил себя мастером, а на самом деле был лишь обычным, ни на что не способным музыкантом-самоучкой?

Одна мысль об этом так ощутимо затронула самолюбие юноши, перерезала его амбиции, что в неизвестном доселе порыве не то вдохновения, не то ярости он вскочил и вновь схватил инструмент. Глубоко и ровно выдохнув несколько раз, юноша принялся старательно отрабатывать штрихи, переходы, искал звук сначала для одной ноты, затем для второй, соединял их вместе…

Пламя свечи неровно дрожало, отчего легкая тень, отбрасываемая музыкантом и скрипкой, судорожно трепетала. Полностью погрузившись в музыку, Ганс не замечал ничего вокруг, и даже не услышал тихих шагов. Тонкая рука легонько коснулась его плеча. Неожиданно пробудившись, Ганс вздрогнул и отшатнулся назад.

– Прости, что напугала, – прошептала Тесса.

Широко распахнутыми глазами юноша смотрел на неё, не зная, радоваться или сердиться следовало бы ему сейчас. Оправившись от удивления он полез было в карман за карандашом, чтобы написать ей кое-что, но…

– Подожди, пожалуйста, мне надо сказать кое о чем, – выговорила девушка.

Ганс вопросительно посмотрел на неё. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии.

– Я знаю, что девушки, благородные девушки, не должны вести себя так, как поступаю я, но… я не могу иначе. Я люблю тебя, Ганс, всем сердцем. Так чисто и преданно, как только могу. И мне бессмысленно это скрывать, даже ради правил приличия… – голос девушки дрожал, казалось, она готова в любой момент расплакаться.

Ганс осторожно взял её за руку. «Не беспокойся, я все понимаю. Я понимаю, что нам нельзя быть вместе», – говорили его теплые карие глаза.

– Зачем ты ушел тогда? Вчера? – зашептала девушка, прижимаясь к груди Ганса, – Я так боялась, что что-то случилось… Что чем-то тебя обидела…

По её щекам покатились слезы.

«Что ты, что ты, глупышка, – заговорили глаза Ганса, – как я мог на тебя обижаться?..»

Он ласково смахивал большим пальцем руки, прижатой к её щеке, блестящие крупинки слез, от чего девушка улыбнулась и засмеялась. Крепко обняв девушку, Ганс все яснее ощущал, что она – самый родной, самый близкий человек, единственный, кто в состоянии понять, что творится у него в сердце, но…

Он нежно поцеловал её в лоб, смахнув прядь золотистых волос. Вдруг Тесса вновь подняла на него блаженно опущенные до этого момента глаза. На её лице мелькнула тревога.

– Что-то не так… – сказала девушка, – Что-то случилось? Ты… уезжаешь?

Нет, что ты, милая Тесса, как он может уехать?..

Ганс отрицательно покачал головой. Казалось, этого короткого движения девушке, бесконечно доверявшей ему, хватило, чтобы отбросить прочь переживания, и теперь её блестящие от слез глаза засветились каким-то счастьем облегчения, как бывает в природе после летней грозы.

В какой-то момент юноше показалось, что нечто резко кольнуло его в сердце. В следующую секунду при смутных отблесках догорающих свечей их губы едва заметно соприкоснулись. Этот миг, это мгновение было наполнено такой сладостью и негой, казалось, наконец, небеса вознаградили юношу за пережитый ужас. С каждым прикосновением в голове проносились моменты, проведенные вместе. Ганс будто бы переживал по-новому часть своей жизни. Счастливой жизни. И не было в этот момент ничего, что могло бы очернить это светлейшее чувство, мощным потоком бурлящее в юном сердце. И никто не знал, что коварная старуха Судьба заложила на их пути новый поворот.

Уже совсем стемнело; Ганс, против обыкновения, обняв Тессу за плечи, слушал её смутные размышления. Молодые люди уже представляли, как они расскажут о своей любви единственной родственнице Тессы – её почти глухой бабушке. Девушка уверяла Ганса, что бабушка все поймет, что она послушает его игру на скрипке, не смотря на надвигающуюся глухоту, и поймет, что Ганс честный и порядочный человек, хоть и не имеет знатных родственников.

Обнявшись, они шагали по знакомым до боли узким улочкам маленького городка. Серые безликие здания, небрежно украшенные барельефами, почему-то описывающими древнегреческую мифологию, больше не казались такими тусклыми и нерадушными.

– Помнишь, на этой скамейке рядом с парком ты рассказывал мне о том, как вы с родителями ездили на пароме? А потом сыграл павану? – спросила девушка.

Ганс кивнул головой и крепче прижал девушку к себе.

– Присядем? – спросила Тесса.

Ганс немного опередил её и сделал приглашающий присесть вежливый жест. Девушка хихикнула и опустилась на край короткой скамьи с витыми чугунными ножками.

– Такие звезды сегодня яркие… – мечтательно проговорила Тесса.

Ганс достал листок бумаги из кармана и начал писать. Казалось, сегодня молодые люди решили наверстать все упущенные моменты разговоров.

Река, рассекающая город на две части, тускло поблескивала под лунным светом; языки волн с тихим плеском касались прибрежных валунов и тут же убегали обратно, шипя, словно змеи. Тесса задумчиво смотрела на небо и реку, пока Ганс вырисовывал свои мысли на бумаге под тусклым белесым светом.

– Смотри, цветок, – прошептала Тесса, – вон там, у самой воды…

«Хочешь, я сорву его дня тебя?» – написал Ганс.

Не дождавшись ответа, юноша поднялся со скамейки и, перемахнув через низенький заборчик, начал спускаться к реке. Галька, перемешанная с песком, поскрипывала под ногами и с таким привычным тихим глухим стуком скатывалась вниз к воде. Может, поэтому юноша не услышал шуршания шагов…

Внезапно в сердце закралось тревожное предчувствие, но юноша отбросил его прочь, связав с напомнившим об убийстве звуком шуршания гальки.

Добравшись до реки и сорвав небольшой цветок, прикрывший свои лепестки на ночь, Ганс обернулся и только сейчас заметил темную фигуру рядом с парком. Он спустился довольно далеко, чтобы плеск воды заглушал звук голосов, но он мог ясно видеть, как движется фигура незнакомца. Движение руки…

Только сейчас Ганс понял, что незнакомец пытался схватить Тессу, оставшуюся на скамейке, за руку и увести прочь. Бросив сорванный цветок, юноша побежал как мог быстро. Скользя по склону, падая, он взобрался обратно на дорожку. Тесса выкрикивала что-то неясное, отбиваясь руками от незнакомца.

Ганс резко одернул его за плечо в сторону и заслонил собой девушку. Тесса испуганно прижалась к его спине. Незнакомец несколько раз плавно качнулся и отступил на шаг назад.

«Он пьян», – понял Ганс, взяв Тессу за руку. От быстрого бега юноша глубоко дышал, и его ноги слегка подрагивали.

– Ты что, друг? – удивленно спросил мужчина, – Ты что руки свои распускаешь?

– Ганс… – всхлипнула Тесса за спиной у юноши.

– Это моя белая цыпочка! – воскликнул пьянчуга и бросился вперед.

Ганс осторожно отодвинул Тессу назад и, не успев до конца обернуться, получил звонкий удар в переносицу. Голова пошла кругом, юноша пошатнулся, но устоял на ногах. Раздался резкий вскрик, а затем раскатистый мужской смех.

– Ну, иди сюда, щенок! – сказал забулдыга.

Он замахнулся, чтобы ударить Ганса ещё раз, но юноша успел перехватить его руку, сжав пальцами запястье. Тогда мужчина замахнулся второй рукой, вероятно желая влепить юноше оплеуху.

Ганс резко оттолкнул незнакомца назад, отчего тот споткнулся и упал на скамейку. Обнажив в хитрой улыбке несколько гнилых зубов, сидя на скамейке, он сунул руку за отворот брюк в голенище правого сапога. Гладкий металл блеснул при лунном свете.

Ганс успел подумать, что перед ним, вероятно, был один из тех безумцев-флибустьеров, которые продолжали бороздить просторы морей и в наш век в надежде получить легкую наживу, а потом причаливали на ворованном судне к первой же пристани, где тратили все награбленные деньги на выпивку и женщин, дрались со своими же собутыльниками.

Улыбка пьянчуги превратилась в грозный оскал, с которым он поднялся со скамьи, перекидывая небольшой нож из руки в руку.

Тесса кричала. Пьяный корсар шагнул навстречу Гансу, вынудив юношу отступить назад. Сделав небольшой выпад, управляясь с ножом, как со шпагой, флибустьер густо расхохотался, заметив в глазах юноши испуг. Он замахнулся ещё несколько раз, зацепив юношу, провел резкую красную полосу на боку юноши – от лопаток до грудины;Ганс, уворачиваясь, присел к самой земле. Белая рубашка окрашивалась в ярко-алый цвет и прилипала к окровавленному телу. Вдруг юноша заметил на самом краю дорожки небольшой валун с заостренным краем.

Флибустьер замахнулся, вероятно, чтобы последним ударом перерезать юноше горло, но тот неожиданно поднялся с земли и, с силой схватив мужчину за руки, оттолкнул назад. Пьяница, запутавшись в собственных ногах, запнулся и упал, растянувшись во весь рост на траве рядом с дорожкой. Шальная мысль закралась в голову, и юноша не сомневался ни на мгновение. Сердце в этот момент билось хоть и часто, но ровно, а рассудок был трезв и чист. Резким рывком Ганс поднял валун с земли и швырнул в голову корсара, закончив этим движением блуждания грешной души. Пьяница не вскрикнул, не высказал последнего проклятия, не попытался защититься. Он просто тихо и смиренно отправился в последний путь.

В том месте, где раньше была его голова, теперь виднелись осколки костей, испачканных в крови, которая стекала на землю, образуя небольшую лужицу. Тесса, до этого момента стоявшая, прижавшись спиной к дереву, бледная, как луна, которая в это время светила на небе, закрыв ладонями рот, чтобы не закричать от ужаса, медленно осела вниз, широко распахнутыми глазами глядя на труп.

Ганс подошел к мертвецу и осмотрел его. Сегодня он не испытывал страха, не чувствовал дрожи, ведь он защищался. Вспомнив происшествие на барже, юноша подумал, что ему нужно скрыть произошедшее, как и в прошлый раз, но…

Он обернулся и увидел дрожащую от ужаса девушку. Она была ни жива, ни мертва. Побледневшая, с растрепанными волосами, она мало походила на прежнюю Тессу. Юноша сделал пару шагов ей навстречу, желая обнять и успокоить, но девушка попятилась назад, отмахиваясь от Ганса руками. На лице её отразился страх и отвращение.

– Не трогай меня, не приближайся ко мне! – охрипшим голосом едва слышно кричала девушка, – Убийца!

Это слово, будто молния поразило юношу. Он замер на месте. Из разбитого носа стекали капли крови, падая на воротник рубашки. Рваная рана на боку тоже кровоточила, а порванная ткань, свисавшая ошметками, обрывалась с каждым движением ещё больше. На лице ужасающая улыбка холодного счастья убийцы.

«Убийца!» – проговорил шепотом голос внутри.

Но ведь он защищал её, защищал Тессу… Он сделал это ради спасения своей любимой…

«УБИЙЦА!» – закричал голос.

Ганс схватился за голову и пошатнулся. Тесса бросила на него последний испуганный взгляд, поднялась с земли и, запинаясь и падая, убежала прочь.

Голова загудела, все окружающие предметы поплыли перед глазами.

«Избавься от тела», – раздался шепот.

В следующее мгновение все нечеткие образы пришли в норму. Ганс ещё раз поглядел на убитого. Что надо делать, юноша уже знал. Невзирая на боль в боку и кровоточащий нос, он склонился, взвалил тело себе на плечи и неверными шагами направился к реке.

Галька так привычно шуршала под ногами, когда юноша, обремененный тяжелой ношей, скользил по склону. Что-то хрустнуло под ногами. Юноша оглянулся – это был сорванный цветок.

Юноша добрался до воды, предусмотрительно скинул с себя одежду и двинулся в плещущиеся волны, увлекая за собой мертвеца. Когда вода стала доставать Гансу до плеч, юноша поплыл, придерживая бывшего пирата за шиворот.

Отплыв на достаточное расстояние, юноша ослабил хватку, и промокшая ткань выскользнула из его пальцев. Взмахнув руками на прощание, изуродованный труп с заплывшими глазами ухнул ко дну. Юноша поспешил поплыть обратно к берегу, потому что почти не чувствовал ног в ледяной воде. Добравшись до берега, он быстро оделся и поспешил в город: там его ждало ещё одно неприятное дело.

По пути к её дому Ганс с мерзким отвращением поражался своему хладнокровию. Да, он убил. Но он сделал это не ради забавы.

Юноша быстрым шагом лавировал по узким улочкам, минуя разъезды и повороты. Приступа тошноты, как в прошлый раз, и слабости юноша не ощущал, и это было замечательно, но его всего било, будто в лихорадке, а ноги, которых он почти не чувствовал, будто резало ножами.

Бесшумно, словно кошка, Ганс подошел к окну. Створки не были закрыты плотно, как и в тот раз, когда он пришел с букетом…

Юноша с трудом подтянулся на ветке; рана, покрывшаяся было тонкой корочкой из засохшей крови, снова открылась. Но Ганс в этот момент не чувствовал боли. Оказавшись совсем рядом с подоконником, юноша на минуту неподвижно застыл. Теперь, глядя на небольшую дверь, располагавшуюся чуть правее, он так ярко представил себе, как около получаса назад перепуганная насмерть Тесса прибежала сюда, чуть дыша. Неверными руками она взяла ключ и долго не могла попасть в скважину, а когда открыла дверь, вбежала внутрь, захлопнула её и прижалась к ней спиной. Затем, чуть отдышавшись, на цыпочках прокралась к лестнице, боясь разбудить спящую бабушку, хотя и знала наверняка, что этого не произойдет.

Очнувшись от наваждения и осознав, как сильно он напугал девушку, Ганс вдруг подумал, а стоит ли ему сейчас заходить в комнату? Но решив, что если он не пойдет туда сейчас и не объяснит все Тессе, то будет только хуже. Глубоко вдохнув, юноша тихо приоткрыл окно и перекинул ноги на пол.

Девушка забилась в угол между спинкой кровати и стеной, закуталась в одеяло и заснула. Ганс улыбнулся и бесшумно подошел к ней. Угол одеяла сполз с плеча Тессы, и Ганс поправил его трясущейся мокрой рукой. Девушка приоткрыла глаза и чуть не вскрикнула от ужаса, вовремя прикрыв лицо ладонями. Справившись с приступом страха, девушка тяжело сглотнула, глядя на Ганса и начала еле слышно, отрывисто говорить сорванным голосом:

– Уходи… пожалуйста, уходи… Я боюсь тебя, я не желаю тебя видеть…

Повисла пауза. Ганс глядел на неё дрожащими глазами.

– Как ты мог его убить?! Это же… это же ужасно… И ты не сомневался! Как будто… Как будто убийство – это для тебя привычное дело. Как будто ты уже убивал…

Глаза Ганса замерли на месте, глядя в упор на девушку.

– О Господи, – всхлипнула она, закрыв лицо ладонями, – Убирайся отсюда! Прошу тебя, уйди! Я любила тебя, я верила тебе! Ты убийца! Прошу, уходи, я не желаю тебя видеть, мне страшно. Я тебя ненавижу!

Ганс испугался. Он хотел объяснить ей все. Юноша протянул руку, чтобы дотянуться до её ладони, но девушка неожиданно вскинула руку и влепила ему пощечину.

– Убирайся! – закричала она, и слезы ещё сильнее покатились по её лицу.

Ганс отодвинулся на шаг назад. Щека горела.

– Убирайся, – прошептала девушка, – я тебя ненавижу!..

Ганс резко развернулся и ушел прочь.

Как только он спрыгнул с подоконника вниз и поморщился от боли, девушка рухнула на подушку и разрыдалась.

Ганс шел, практически не разбирая дороги – перед глазами все плыло. Кирпичные дома сливались в одну бесконечную серую стену. Юношу лихорадило, руки не слушались, а ноги сделались ватными. В состоянии полуобморока Ганс добрался до здания театра, скользнул между колючим кустарником и спустился в свою каморку.

Пока у юноши ещё оставались силы, он зажег свечу, осмотрел и обработал свою рану, перевязав её обрывками рубашки. Когда единственная горящая свеча в его глазах приняла очертания трех, юноша, придерживаясь за стол, добрался до дивана, на который тут же рухнул без сознания. Впервые за долгое время Ганс окунулся в небытие, не контролируя самого себя, забылся тяжелым, липким, страшным сном.

На столе медленно угасал огарок свечи, бросая смутные отблески на лежащую рядом скрипку и куски окровавленной ткани. Небольшое окошко под самым потолком уже озарялось первыми лучами рассвета.

Природа вновь оживала, готовясь к новому дню, а в темной коморке под крохотным зарешеченным окном на потертом диване лежало почти бездыханное тело молодого музыканта.

====== Глава 7. ======

Зеркало на стене отбрасывало длинный золотистый отблеск, который тянулся через всю комнату. Клочки паутины с запутавшимися в них засохшими мухами болтались в углах под потолком, будто гирлянды. Залетевшая в трещину на стекле, невесть откуда взявшаяся, стрекоза, яростно жужжа, долбилась в стекло, не догадываясь взлететь чуть выше, пока, наконец, не запуталась в паутине вместе с мухами. В правом углу от окна что-то тускло поблескивало. В комнате царила тишина.

Вдруг всеобщее безмолвие нарушилось шуршащим звуком, отдаленно напоминавшим не то храп, не то кашель. Раздался треск дерева.

От красноватого потертого дивана отделилась фигура и, шатаясь, приблизилась к столу. Нашарив стакан с водой и выпив добрую половину, человек закашлялся и без сил рухнул на табурет.

Ганс Люсьен протер глаза. Острая боль в боку осталась, хоть и притупилась немного. Юноша осмотрел рану. Она была не смертельной, и даже не очень опасной, но за время сна юноша потерял немало крови. А сколько он спал? Несколько часов до восхода солнца?

На этот вопрос он не мог ответить. Тем более, его сейчас больше волновала Тесса, её слова.

«Убирайся! Я тебя ненавижу!»

Юноша покачал головой, потирая глаза. Перед внутренним взором возник размозженный череп и осколки костей. Как это все произошло? Единственное, что помнил Ганс –это глаза надсмотрщика и холод внутри.

Юноша приподнялся и прошел несколько шагов по комнате. Свербящая боль в боку дополнилась режущей в желудке. Ганс подумал о том, что неплохо бы перекусить, но еды совсем не осталось… Тогда юноша присел на корточки и приоткрыл нижнюю дверцу высокого пустого шкафа. Там на дне хранились его сбережения на «черный день».

Пересчитав копейки, юноша прикинул, что тут хватит на еду, пару листов бумаги и чернила.

Он не без труда натянул концертную рубашку и брюки, запихнув окровавленную одежду в шкаф. Выйдя на улицу, юноша долго не мог привыкнуть к яркому свету, а когда, наконец, смог открыть глаза, двинулся прямиком к центральной площади города.

Здесь располагались единственные уличные и посему считавшиеся самыми точными часы города. Они представляли собой небольшую башенку, выложенную из того же серого кирпича, что и все здания города, со своеобразной крышей из черепицы. На прямоугольной башне располагалось четыре циферблата, которые глядели по сторонам света, а чуть ниже них были небольшие дощечки, на которых каждый вечер фонарщик записывал сегодняшнюю дату.

Ганс подошел поближе к часам и пригляделся, потому что было сложно сосредоточить взгляд на чем-либо.

«Проспал четыре дня…» – пронеслось в голове, когда юноша, наконец, разглядел число на дощечке.

Понимая, что времени больше терять нельзя, Ганс повернул к городскому рынку. Купив хлеба, юноша поспешил к книжной лавке.

Народу здесь сегодня было маловато. Ганс по привычке скользнул мимо витрины с нотными сборниками и поглядел, нет ли новинок. Обнаружив все те же ноты Вивальди и Паганини, причем открытые именно на той странице, на которой их в последний раз оставил Ганс, юноша скользнул к прилавку. Достав обрывок листка и угольный карандашик, юноша написал, что хотел бы приобрести, и сунул бумажку и деньги торговцу.

Старик в очках и с седой бородой прочитал записку, потом отложил её в сторону и принялся изучать юношу. Пристально посмотрев ему в глаза пару секунд, он, наконец, сказал:

– Ты нотами интересуешься? Я видел тебя пару раз… Ты парень честный, но что-то в твоей жизни случилось, по глазам вижу. Забери сборники – все равно их никто не покупает…

Юноша с благодарностью принял ноты, забрал бумагу, чернила и перо и отправился обратно к театру.

Времени оставалось все меньше и меньше. После слов Тессы юноша твердо решил, что уедет. Он не мог больше видеть её, чувствуя свою вину каждый раз. Он любил её и не хотел причинять боль.

Но перед отъездом он обязательно должен был кое-что сделать. Кое-что очень важное, по его мнению.

Вернувшись в театр, юноша вставил в канделябр три новые свечи и зажег их. Комнату залил мягкий желтоватый свет. Наспех поев, юноша убрал со стола скрипку, завернув её в черную ткань, разложил на гладкой поверхности листы бумаги, установил чернильницу, глубоко вздохнул и начал писать.

Ровные тонкие строчки ложились на лист бумаги. Изредка Ганс останавливался и задумывался, но затем снова продолжал привычным способом излагать сои мысли. Перо тихо поскрипывало под нажимом цепких пальцев.

Юноша неподвижно застыл, сидя на табурете за столом, только его рука ритмично двигалась, вырисовывая на листе очередную строчку.

Солнце за окном стремительно опускалось все ближе и ближе к линии горизонта, окутанной красноватой дымкой; становилось темнее. Старые свечи уже догорели, и Ганс заменил их. После заката юноша провел ещё несколько часов, старательно выводя буквы на листе бумаги. Затем от стола он переместился на диван. Поставив канделябр на пол рядом с собой, юноша прилег с листами бумаги в руках.

Он внимательно перечитывал написанное и недовольно морщил брови. Ему казалось, что где-то он был недостаточно искренним, где-то скрыл часть правды, а где-то вообще приврал. Так или иначе, юноша взял в руки карандаш и начал вычеркивать неудачные, на его взгляд, моменты.

С этой работой он провозился довольно долго – до тех пор, пока не упал без сил на диван и тут же не уснул.

Проснувшись следующим утром, юноша первым делом дошел до главной площади и убедился, что он снова не проспал несколько дней. У него в запасе оставалось ещё два полных дня перед отъездом, и он все ещё боялся, что не успеет.

К боли в боку прибавились кашель и лихорадка, но юноша этого не замечал. Будто одержимый новой работой, он старательно выписывал строчки на листах бумаги. Это начиналось с самого раннего утра, как только юноша просыпался и возвращался с площади, а заканчивалось через несколько часов после захода солнца.

Он просто жаждал изложить все как можно правдивее, хотел объяснить, о чем он думал в этот момент, чего хотел…

Так пролетели три дня. Прежняя любимица Ганса – скрипка теперь пылилась на полке в шкафу, завернутая в кусок черной материи.

Близился к вечеру последний день юноши в городе перед отъездом, а он сидел, старательно перенося содержание множества исписанных бумажных листов на чистовики. Наконец, закончив, он с радостью приподнялся и, подойдя к окну, откуда ещё проникали внутрь помещения тонкие лучики света, начал перечитывать. Поняв, что он написал все, что только мог, и ему нечего добавить, юноша сложил исписанные чистовики в несколько раз, взял небольшой камень, обернул его сложенной бумагой и перевязал тонкой веревочкой. Удостоверившись, что все в порядке, юноша поднялся по лестнице, выбрался на улицу и отправился к заветному дому.

Прошедшая было лихорадка мгновенно вернулась, сердце забилось резкими глухими ударами, а ноги ослабели и стали подкашиваться. Дойдя до дома Тессы, юноша на секунду прижался к дереву под окном, чтобы отдышаться и прийти в себя. Все было так же – абсолютно и решительно ничего не изменилось. Ганс ещё раз (в последний раз) задумался, стоит ли ему осуществлять свою задумку, крепче сжав рукой лежащий в кармане сверток.

Он любил Тессу и знал, что они, скорее всего, больше никогда не увидятся, поэтому он решился рассказать ей все.

Приглядевшись, юноша увидел, что окно не было закрыто. Прицелившись и как следует размахнувшись, он кинул камень, обернутый бумагой, в окно. Раздался мягкий шорох падающей бумаги, а дальше тишина. Ганс не знал, спит или нет сейчас Тесса. Он даже не знал, дома ли она…

Подумав, что ему больше нечего здесь делать, и что дальнейшее его присутствие здесь необязательно, юноша развернулся и зашагал обратно в театр. На душе отчего-то стало легче. Губы растянулись в довольной, почти детской ухмылке.

Вот и все.

====== Глава 8. ======

Как ни странно, юноша проснулся в хорошем расположении духа. За короткое время он успел завершить свою нехитрую трапезу, уложить все пожитки в дорожный мешок, достать скрипку и вычистить её от пыли. Когда совсем рассвело, он взял вещи и отправился по уже знакомой дороге к Ришалю.

У дома с высоким забором, как и в прошлый раз, вкусно пахло едой, отчего больной желудок юноши издал неприятный пронзительный звук. Юноша поморщился.

Обойдя забор, он нашел дверной молоточек и постучал.

– Добрый день, мосье! – раздался голос знакомого дворецкого. Судя по изменившемуся выражению его лица, он узнал юношу.

– Вы желаете, чтобы я позвал мосье Ришаля? – поинтересовался дворецкий, нарочно растягивая слова. Видимо, такова была его манера говорить…

Ганс коротко кивнул.

Тем временем откуда-то со стороны дома послышался голос самого хозяина.

– Мосье Сотрэль, вы все-таки решились! Поздравляю, поздравляю вас! – с этими словами Мишель начал судорожно трясти Ганса за руку, – пожалуйте отзавтракать с нами, а затем отправляемся в путь. Вы знаете, мы же едем на поезде… Поезда – это такие машины…

Ришаль говорил ещё что-то, не говорил – тараторил, но голос его будто бы звучал где-то в отдалении. Юноша погрузился в некое подобие задумчивости или даже транса, и чем дальше они отдалялись от входной калитки, тем тише были звуки окружающего мира. Последним, что он слышал, был негромкий хлопок двери, а дальше пустота.

Девушка проснулась с первыми лучами солнца и сладко потянулась. Она прекрасно помнила ту роковую ночь, свои собственные крики, от которых до сих пор болело горло и звенело в ушах, но усердно старалась думать о чем-то другом. Этой ночью она проснулась от какого-то тревожного предчувствия, но решила не придавать этому значения и, осмотрев комнату, легла обратно спать и тут же погрузилась в царство Морфея. А в это время Ганс задумчиво стоял под окном и решал осуществить или нет свою задумку.