Текст книги "Скрипач (СИ)"

Автор книги: Aston_Martin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Новинки и продолжение читайте на сайте библиотеки https://www.litmir.me

Смеркалось. При желтом, масляном свете фонарей люди спешили куда-то. По каменному тротуару звонко отстукивали каблучки очередной кокетки, мимо проносилась повозка, запряженная престарелой каурой кобылкой. Лавки закрывались; торговцы, вечно снующие туда-сюда в течение дня и шумно размахивающие руками, складывали остатки товаров в большие сумки и спешили прочь. Небо совсем потемнело. Где-то вдалеке слышались звучные раскаты грома, сливающиеся с треском передвигаемых ящиков. Но, несмотря на то, что день неизбежно клонился к концу, улица была полна людей. Плотными рядами они сновали между повозками и экипажами, пытаясь ухватить какой-нибудь товар по дешевке.

Среди всей этой суеты отчетливо выделялась одна недвижная фигура, замершая посреди тротуара. Темно-карие застывшие глаза были устремлены куда-то вдаль, выглядывая из-под густых черных бровей. Юноша стоял босиком на холодных камнях, а его грудь прикрывала разорванная местами, посеревшая рубашка. Толпа двигалась, минуя окаменевшего человека. Казалось, будто бы все окружающие думали, что городская управа решила поставить безвкусную новую статую прямо посреди улицы.

Взгляд незнакомца скользнул по серым лицам, не задерживаясь ни на чем. Вот мелькнула новенькая шляпка с пером, за которую владелица выложила кутюрье немалую сумму; вот золотые часы на изящной цепочке, будто бы небрежно прицепленные полноватым мужчиной на нагрудный карман; вот служанка в белом передничке, испачкавшемся грязью, спешит домой со свежим хлебом для хозяев; две дамы в белых чепцах, держащиеся под руки; маленькая собачка, обнюхивающая тяжелые сапоги проходящих мимо отставных солдат; шарфы, зонты, плащи, кареты, туфельки, шлейфы платьев... Все проносилось мимо. Юноша взглянул на небо. Тяжелые тучи затянули весь холст небосвода, сделав его похожим на безобразную кучу соломы, собранную бедняком для сна.

– Что встал посреди дороги! – раздался сердитый голос кучера.

Незнакомец отшатнулся в сторону, затронутый дверцей проезжающего экипажа. Он снова огляделся по сторонам. Голодный, затравленный, чужой...

А все спешили мимо, и никому не было дела до безвкусной статуи, замершей посреди улицы.

Юноша оглянулся. Ещё раз. И ещё. Нигде не было ни одного знакомого лица, ни одних живых глаз, лишь окаменевшие души. Страх. Неизъяснимый страх вонзился в сердце, медленно и болезненно сжавшееся от отчаяния. Он прислушался. Какая-то жуткая, почти животная ярость к окружающему чужому миру тускло блестела в его глазах, смешиваясь с усталостью и пустотой. Лишь эти глубокие подвижные карие глаза оживляли его худощавое бледное лицо. Уста распахнулись в немом крике. Он замер на мгновение и сильнее прежнего сжал теплое дерево в руках. Это прикосновение казалось ему самым нежным, самым искренним, самым родным. Воображение неизменно рисовало её образ в очертаниях скрипки, и тогда казалось, будто инструмент тоже имеет душу, что он живет, не взирая ни на что. В такие моменты тяжесть с сердца куда-то исчезала, сменяясь сладким чувством спокойствия и умиротворенности. Незнакомец на минуту закрыл глаза и тяжело сглотнул подступивший к горлу ком.

====== Глава 1. ======

– Звуки – это единственное, что может отразить душу человека. Ни слово, ни мазок кисти по холсту, ни запах, ни вкус не может изъяснить то, что чувствует человек. Запомни это, Ганс Люсьен. А душа человека – это безбрежный океан, в котором сливаются звуки сотен, тысяч, миллиардов отголосков. Закрой глаза, прислушайся. Что ты слышишь? Что ты чувствуешь?

Мальчик прикрыл глаза и прислушался. Едва уловимый шепот травы, доносящаяся издалека трель лесной птицы, мягкий стук копыт лошади о песчаную дорогу, плеск воды в реке, голоса людей – все это сливалось в особую симфонию, полную какой-то чудесной загадочности и простоты, а вместе с тем такую полную, совершенную, законченную.

– Это и есть твоя душа. Она в каждом звуке, в каждой ноте, в каждом мгновении. Почувствуй её, улови каждый её оттенок. Это твоя душа, это особый мир, открытый только тебе. Каждый шорох в ней идеален – прислушайся – каждая пауза, каждая интонация, каждый взлет и каждое падение. Запомни её такой, Ганс Люсьен. Запомни её первозданную красоту и никогда не забывай о ней, сынок…

Мальчик сосредоточенно нахмурил брови и прикрыл глаза, пытаясь уловить как можно больше звуков. Вот капля воды упала в колодец, вот птица вспорхнула с тонкой ветки яблони, вот ветер прошуршал по старенькой крыше дома, вот голос. Самый родной голос.

«Я слышу!» – хотелось бы закричать мальчику. Сердце вдруг забилось с такой бешеной силой, и новое, неизвестное до этого, чувство сладкой пеленой затуманило разум. Дикая, неподвластная радость готова была разорвать маленькое, неокрепшее сердечко на части. Я слышу.

С губ сорвался безмолвный крик, и восторженные карие глаза поднялись, с надеждой взирая на лицо женщины, как будто говоря: «Да, мама, я слышу!»

– Ты слышишь, – улыбнулась женщина, погладив сына по голове, – А теперь закрой глаза, ведь они так часто обманывают людей. Почувствуй легкое прикосновение ветерка к твоему лицу, почувствуй тепло солнца, траву и песок под ногами…

Мальчик прикрыл глаза ладонями. Яркое солнце грело руки и спину, а легкий ветерок, время от времени проходившийся по коже, обдавал приятной прохладой, словно руками перебирая волосы на голове мальчика. Мириады ощущений, таких тонких, едва заметных, едва уловимых, витали в воздухе. Они наполняли каждую частичку, каждую клеточку тела. Такие невесомые, легкие, ускользающие от глаз…

– Тебе кажется, будто множество чувств переполняет твое сердце и вот-вот разорвет его? – спросила женщина.

Голос заставил вздрогнуть. Мальчик открыл глаза, глянул на мать и коротко кивнул.

– Тебе нужно как-то выразить их, поделиться ими, – сказала женщина.

Мальчик снова кивнул, широко распахнув карие глаза.

– Возьми вот это, – женщина протянула сыну небольшой предмет, завернутый в темную материю.

Мальчик с трепетом протянул руки и перенял сверток. Медленно, будто бы боясь чего-то, он отвел в сторону кусок плотной ткани. На солнце ярко блеснуло отполированное дерево. Мальчик резким движением сорвал обертку и бросил кусок ткани на землю. Невольный вздох удивления и восторга сорвался с немых уст. Боже, как красиво! Тонкий черный гриф, отполированный до блеска старательными руками, блестящие струны, силуэт, похожий на фигуру молоденькой девушки…

«Мама, что это? – как будто спрашивали глаза мальчика, недоуменно уставившиеся на мать, – Это же кусок дерева. Как он поможет мне сказать все то, что в моей душе?»

– Это скрипка, – сказала женщина, уловив молчаливый вопрос, – Это лучшее творение человека! Дай Бог достигнуть блаженства в Раю тому, кто его создал!

Мальчик, нахмурившись, все ещё силился понять, что за таинственный предмет отдала ему мать. Он не мог представить себе, как можно с помощью этой деревяшки сказать все то, что терзает его сердце.

– Дай её мне, – улыбнулась женщина, – закрой глаза. Прислушайся.

Мальчик послушно склонил голову и прикрыл глаза руками.

Шелест листвы, журчание воды в реке, голоса… Но теперь к этому всему добавилось ещё что-то. Что-то такое нежное и ласковое, как глаза мамы, что-то, что нельзя было потрогать или увидеть… Мелодия то взлетала вверх, делаясь похожей на птичью трель, то опускалась вниз, напоминая тяжелые раскаты грома или даже сдавленный рокот моря.

Мальчик открыл глаза. «Что это, мама?» – спрашивали они удивленно.

Женщина оторвала смычок от струн.

– Это музыка. Скажи мне, что ты услышал в ней?

«Душу», – отозвались глаза мальчика, загоревшись какой-то особой страстью. Страстью рассказать, выразить, поделиться всем тем, что его беспокоило.

– А теперь возьми скрипку в руки. Чувствуешь, она теплая. Как будто живая. Нет, она и есть живая. У скрипки тоже есть своя душа. И ты должен почувствовать её, только тогда ты сможешь передать ей то, что хотел бы. Вы с инструментом должны стать одним целым, будто бы смычок – это продолжение твоей руки, а сама скрипка – сердца. Возьми же её, Ганс Люсьен!

Мальчик с трепетом протянул руки к скрипке и положил её на плечо, затем взял смычок. Внутри как будто все перевернулось. Мальчик так хотел услышать снова эти чарующие звуки, хотел, чтобы все вокруг услышали то же самое, что и он, хотел, чтобы каждый человек в этом мире почувствовал прикосновение ветерка и тепло солнца.

Юный Ганс поднял смычок над струной, закрыл глаза. Перед мысленным взором вновь пронеслись всевозможные гаммы звуков, сливающиеся воедино, такие простые, но совершенные. Душа.

Глубоко вздохнув и слегка дрогнув, мальчик прикоснулся к струне. Его чувства, дошедшие до предела, накалившиеся и готовые вот-вот выплеснуться наружу, застыли в ожидании.

И вдруг звук, даже не звук, а какой-то то ли шорох, то ли скрип, разрезал воздух.

Мальчик отшатнулся испугавшись. Шум от падения ящика, звук разбивающегося стекла, крики кучера, треск срубленного дерева… Испуг застыл в широко распахнутых глазах мальчика. Ганс отбросил скрипку в сторону и моментально сжался в комок, прислонившись спиной к горячему камню.

– Что случилось, сынок? – спросила женщина.

Этот звук, такой резкий, такой ужасный отпечатался в сознании мальчика, вмиг прогнав все прежние ощущения, которые он так усердно пытался уловить и запомнить.

– Что тебя так напугало?

«Неужели, это была моя душа?» – испуганно шептали глаза мальчика.

Мама присела с ним рядом на траву и нежно погладила его по голове и прикоснулась пальцем к его груди.

– Ты должен найти этот звук. Найти то, что сейчас в твоем сердце. Каждый звук, каждую интонацию, каждую паузу. Почувствуй, окунись в свою душу, забудь обо всем, что вокруг. Только твоя душа, только она может помочь тебе!

Женщина встала и медленным шагом направилась к дому. Мальчик упал лицом в траву. Звук, резкий неприятный звук все ещё эхом отдавался в голове. Мальчик закрыл уши ладонями. Крик кучера, бьющееся стекло, треск…

Ганс резко вскочил с земли и бросился прочь. Треск, шум, крики… Он бежал, защищая руками лицо от хлеставших ветвей. Прочь. Подальше от этих страшных звуков. Дыхание сбилось, грудь с болью вздымалась и опускалась при каждом вдохе. Острые камни кололи босые ноги.

Ганс бросился на землю рядом с рекой, уткнувшись лицом в песок и закрыв голову руками. «Нет! Нет! НЕТ!» – повторяли беззвучно губы. Мальчик слышал свое тяжелое и частое дыхание. В мыслях снова пронесся страшный звук, но он был уже не таким четким и ясным. Он смешивался с миллионами других звуков, которые наполняли мир вокруг. Страх не спеша уходил, оставляя после себя лишь легкое неприятное послевкусие.

Мальчик поднял голову и прислушался. Здесь звуки были совсем другими: едва слышный шелест высоких камышей, плеск волн в реке, стрекотание кузнечиков где– то в поле, хруст падающих на землю веток деревьев. Ганс зажмурил глаза. Теперь он мог слышать, как шумит ветер, как стучит его сердце. В голове зазвучала мелодия, которую играла его мама…

Ганс закрыл глаза ладонями и пошел вперед, лишь слушая то, что его окружает. Река говорила ему направление движения, ветер приносил издалека звуки голосов. Ганс слышал, как тихонько квакают лягушки у берега, как маленькая бабочка взлетает из травы, хлопая своими цветными крыльями…

Нащупывая каждый звук, каждый его оттенок и нюанс, мальчик добрался до дома. Услышав знакомый треск колодезной цепи, скрип дверей и громкий голос кучера, мальчик открыл глаза и побежал в сад, туда, где несколько часов назад оставил инструмент, помогающий излить душу.

Ганс нашел скрипку лежащей в траве. Осторожно приподняв её, мальчик оттер рукавом пылинки с полированного дерева. Поднеся голову к телу инструмента, Ганс услышал, как оно отзывается на каждый громкий звук, что слышится невдалеке. Такой тихий и даже жалобный звук, одинокий и едва уловимый… Душа…

Мальчик положил скрипку на плечо. «Скрипка – продолжение сердца». Ганс чувствовал, как бьется его собственное сердце и слышал, как на каждый удар струны отзываются мягким трепетом. Мальчик взял смычок в руку и представил, что это будто бы её продолжение.

Ганс сосредоточился, пытаясь ещё раз услышать в голове те звуки, которые волновали его в течение дня. Медленно, но точно и ярко перед его воображением возникала картина реки, сада, дороги… Он приподнял смычок над инструментом и мягко провел им по струне. Послышался скрип, но уже не такой пугающий, как утром. За неприятным шуршанием и скрежетом мальчику удалось услышать один тонкий, но такой мягкий и приятный отзвук… Он пытался запомнить, запечатлеть в памяти этот отголосок, чтобы повторить его ещё раз, только яснее.

Мальчик вновь занес смычок над скрипкой и провел по струне ещё раз. Ещё легче, мягче и нежнее. Отголосок стал ярче и заметнее.

Ганс попробовал ещё раз. С каждой попыткой прикосновение становилось все увереннее, а отголосок, вначале едва различимый за скрежетом и сипом, становился яснее и значимее.

Вот мальчик уже добился того, что шуршания и скрипа не стало слышно совсем. Брови Ганса сошлись от напряжения в одну сплошную линию на лбу, а с висков каплями стекал пот. Мальчик не слышал больше ничего вокруг, полностью сосредоточившись на своем внутреннем слухе, который то и дело воспроизводил в памяти те звуки, которые довелось ему слышать в течение дня. Чувство голода и усталости начинало терзать маленькое тельце, но мальчик не останавливался – он водил смычком по струнам до тех пор, пока не услышал совершенно чистый и ясный звук. Но это все равно было не то, чего он хотел. Звук был мертвым и бесчувственным. Мальчик вновь повторил в мыслях все, что слышал сегодня, пытаясь передать это чувство инструменту и своей руке.

Стараясь в напряжении, он не слышал больше ничего, кроме звука, рождавшегося от соития струны и смычка. То нежный, то лукавый, то кричащий, то шепчущий, этот звук вводил мальчика в исступление. Этот звук был хоть чем, кроме того, что действительно хотел услышать Ганс.

– Сынок, ты будешь играть на скрипке? – спросила бесшумно подошедшая сзади женщина, заставив Ганса вздрогнуть от неожиданности.

Широко распахнув глаза, блещущие твердостью и уверенностью, мальчик кивнул головой.

====== Глава 2. ======

Несколько часов Гансу хватило, чтобы выучить, как пишутся и читаются ноты. Теперь целые дни он проводил в компании своей новой подруги. Её голос заставлял сердце биться чаще, а мысли и чувства – вспыхивать все с новой и новой силой. Юное, неокрепшее сердце ещё не отдавало отчета в поступках, но душа, бойкая, пышущая юностью, душа рвалась куда-то вперед, к неизведанному и новому миру музыки.

Каждую мелодию, случайно услышанную от слуг или в городе, мальчик старался тут же начертать на бумаге, чтобы не забыть ни одной детали.

Стирая нежные пальцы в кровь о жесткие струны, мальчик не замечал боли, ведь его вело одно лишь желание – желание сыграть то, что внутри. Размышляя часами о том, как следовало бы сыграть ту или иную мелодию, Ганс находил десятки, а то и сотни разных оттенков одного и того же чувства. Вот, например, какая бывает любовь? Страстная, пылкая, горячая, даже жгучая, или нежная, кроткая, добродушная, молчаливая или кричащая, строгая, трепетная или даже истощающая… Забывая себя, он повторял каждый такт, каждую ноту множество раз, чтобы добиться идеального звучания. В молчаливой задумчивости, он проводил не менее восьми часов в сутки, пытаясь сыграть музыку именно такой, какой слышала её душа.

Но детская неопытность давала о себе знать. Ганс не всегда мог сказать, каким чувством пропитана музыка. Ему просто ещё не были знакомы ненависть и отчаяние, опустошенность или всепоглощающая грусть. Но все изменилось в один день.

Прошло несколько лет. Была осень. Летние звуки, которые навсегда отпечатались в памяти мальчика в тот самый год, когда он впервые взял в руки скрипку, сменились шумом ветра, заставляющего ветви деревьев жестоко хлестать оконные стекла, симфониями дождевых капель, настойчиво стучащих по старой крыше дома. Стрекотание кузнечиков за открытым окном умолкло, да и ставни теперь всегда были закрыты. Вместо шуршащих быстрых шагов прислуги, теперь слышны были тяжелые гулкие шаги доктора и надрывный хриплый кашель.

По вечерам, когда дневная суета утихала, и никто уже не сновал по дому туда сюда, Ганс сам подкладывал побольше дров в камин в спальне матери, приносил скрипку и начинал играть. Женщина, в последнюю неделю совсем не поднимающаяся с кровати, с каким-то особым трепетом слушала, как играет сын, изредка исправляя его или подсказывая, как следовало бы правильнее играть.

Ганс играл для матери так, как не играл ни для кого. Скрипка пела, плакала и страдала в его руках, как страдала его душа при виде угасающей на глазах женщины.

Однажды, играя какую-то незатейливую песенку, услышанную от прислуги, Ганс заметил, что глаза матери светятся каким-то особым блеском.

«Мама, что с тобой?» – спросил молчаливо мальчик, поймав взгляд женщины своими темно-карими глазами.

Женщина ничего не отвечала. Она прислонила ладонь к губам и молча смотрела на сына. Что-то тревожное скользнуло в сердце Ганса. Он положил скрипку на стол и присел на пол рядом с кроватью матери. Сжав её руку своими ладонями, мальчик прижался к ещё теплой, бархатной коже. Никогда мама не казалась ему такой близкой и родной, никогда любовь к ней не была такой нежной и сильной, как сейчас.

Блестящая, словно алмаз, небольшая капелька скатилась от глаза женщины к подбородку, упав на руку Ганса.

«Мама, ты плачешь?» – взволнованно шептали его глаза.

В её дрожащих влажных глазах что-то изменилось, но мальчик не мог понять, что…

– Сынок, – сказала женщина, погладив мальчика по голове, – Я боюсь… Нет, я не вправе тебе этого говорить…

Её голос был хрипловатым от продолжительного кашля, а руки дрожали, ослабленные тяжелой болезнью.

– Иоганн Люсьен, – сказала женщина, – я люблю тебя, сынок. Я обещаю, что я всегда буду рядом с тобой, что бы ни случилось. Только не забывай, не забывай о музыке, не забывай о своей душе. Она всегда должна оставаться такой же чистой и свежей, как сейчас. Сохрани её, сохрани такой как есть.

Мальчик непонимающим взглядом смотрел на мать, смотрел на то, как её полузакрытые глаза наполняются слезами.

– Я люблю тебя, люблю тебя, сынок, – прошептала женщина.

«Мама, зачем ты говоришь это сейчас? Что случилось?» – вопрошал беззвучно Ганс.

Женщина закашлялась. Сухой, надрывный кашель, казалось, отдалял её сознание от сына… Ганс сжал её руку так, как будто ему казалось, если он её отпустит, то силуэт матери исчезнет из его жизни навсегда.

– Воды, пожалуйста, воды, – прошептала женщина между приступами кашля, прикрывая лицо носовым платком.

Мальчик сорвался с места, не помня себя от необъяснимого страха и волнения, сбежал вниз по лестнице, руки его занялись мелкой дрожью. Найдя стакан и наполнив его чистой водой, Ганс осторожно, но быстро поспешил наверх, на второй этаж, где в спальне под самой крышей доканчивала свой век его мать.

«Мама, вот вода, как ты просила!» – крикнул бы Ганс, если б мог, когда приоткрыл дверь.

Мальчик застыл на месте, как пригвожденный. Он не мог, не смел пошевелиться. Пальцы, крепко держащие стакан, разжались сами собой. Стеклянный сосуд вырвался и разлетелся на тысячи мерцающих осколков, столкнувшись с деревянным полом.

«Мама!» – беззвучно прокричал Ганс, бросившись к постели матери.

Острые осколки изрезали в кровь босые ноги, но мальчик не замечал. Он упал рядом с кроватью и схватил руку женщины, начинающую медленно коченеть.

«Мама! Мама!» – произносил губами мальчик, целуя холодеющую кожу.

Но женщина не слышала. Её глаза, наполненные слезами, застыли на веки. Взгляд, брошенный через вечность, такой теплый и ласковый раньше, сейчас стал холодным и бесчувственным. От разомкнутых губ вниз по щеке тянулась алая полоска крови.

«Мама! Мама, очнись!» – кричал Ганс, дергая её за руку.

– Что случилось? Я слышал звон разбитого стекла, – послышался сзади голос отца.

Но Ганс не слышал его. Мать, лежащая на кровати с открытыми застывшими глазами и окровавленной щекой – это и только это видел и слышал теперь мальчик. Он закрыл глаза, но, как ни силился, не мог услышать биения родного сердца, не мог услышать её дыхания, её улыбки и её голоса.

Кто-то грубо схватил его за плечи и оттащил в сторону.

– Заберите, заберите его отсюда, – слышался голос отца, – скрипку заберите! Уведите! Немедленно!

Очертания комнаты начали расплываться перед глазами. Мальчик почувствовал, как отец сунул ему в руки кусок теплого дерева, а потом передал в объятия служанки. Старушка прижала голову ребенка к своей груди, и её фартук моментально стал мокрым от слез. Она обняла мальчика за плечи и потащила в соседнюю комнату.

«Мама! Мама!» – беззвучно повторял губами Ганс.

Резко дернув рукой, Ганс вырвался из объятий старухи-служанки и бросился вниз по лестнице, все крепче прижимая скрипку к груди.

Мальчик выбежал на улицу и бросился прочь от дома. Мокрые от непрекращающегося дождя ветви хлестали в лицо, но Ганс не замечал этого. Он лишь крепко прижимал скрипку к груди, ведь это теперь единственное воспоминание о ней.

Мальчик очнулся лишь когда добежал до реки и скрылся под камнями небольшого утеса, размытого водой и отшлифованного ветром. Ему казалось, что это какой-то ночной кошмар, что стоит лишь очнуться, и все закончится. Он закрывал и открывал глаза, мотал головой из стороны в сторону, бил одной рукой о камни, растирая по лицу грязь и слезы, а другой рукой крепче прижимал скрипку к груди. Он не мог поверить, он не мог понять, что его мамы больше нет. Он пытался отогнать эту мысль как можно дальше, но не мог – она, как назойливая муха, возвращалась обратно все с новой и новой силой, пробиваясь к сознанию.

Сердце готово было порваться на части. Обида, горечь, ненависть, пустота – вот что сейчас было в его душе. Все это теснилось внутри, грозясь вырваться наружу. Ганс беззвучно закидывал голову назад. Тупые слезы горечи лились из его глаз, а из горла вырывался не то стон, не то хрип.

Сколько времени он провел так, мечась из стороны в сторону в порывах безумной ярости и отчаяния, сказать сложно. Дождь заливал окрестности. Река начинала выходить из берегов.

Ганс слышал эти новые, особые звуки, а ещё он слышал, что в душе что-то изменилось. Теперь он по-новому взглянул на мир, по-новому услышал его. Теперь все вокруг стало окрашено в минорных тонах.

Из-под свода своей небольшой пещеры мальчик видел, как небо медленно темнеет. Дождь прошел, оставив лишь запах затхлой сырости и звук скатывающихся с камней и деревьев капель. Ганс знал, что его никто не ищет. Он не слышал криков, не слышал, как трепещет воздух, рассекаемый чьими-то голосами. Он закрыл глаза ладонями и окунулся в свой мир. В мир своей души.

Мысли нестройными рядами роились в голове. Она теперь далеко. Слишком далеко. И больше не услышать этого голоса… Медленно приходит понимание, что она ушла навсегда. И сразу внутри стало как-то холодно, ведь не увидеть больше этих лучезарных глаз, не почувствовать нежного прикосновения рук…

Скрипка, казалось, тоже плакала. Капли воды, падающие с потолка пещеры, стекали по её лакированной «коже», оставляя серые разводы.

Ганс, наконец, оторвал ладони от лица и глянул на свою спутницу. Да, она идеальна. Эти плавные черты, напоминающие женскую фигуру, изящно изогнутая головка, натянутые струны… Сейчас как никогда скрипка напоминала Гансу о матери. Казалось, будто в самих очертаниях инструмента прослеживался её силуэт.

Мальчик вытер лицо, размазывая остатки не засохшей до сих пор грязи, и протянул руки к скрипке. На ум сразу же пришли с полсотни мелодий. Ганс начал играть.

Вот эту небольшую польку напевала мама на прошлое Рождество. А эту павану Ганс слышал, когда они с родителями ездили в город этим летом…

Воспоминания мигом нахлынули, прервав на несколько мгновений связь мальчика с реальностью. Ему казалось, что вот, прямо сейчас, он бежит по сухому, раскаленному палящим солнцем песку, слышит песни пастухов, направляющих свои стада на ночлег, чувствует на своей коже прикосновение жаркого ветра. Он закрыл глаза, воссоздавая в голове картины природы: скалистых гор, где воздух всегда прохладен и свеж, леса, полного разнообразных шорохов и пения птиц, реки, с вечно квакающими лягушками по берегам. Эти образы в голове были такими яркими и живыми, так явно напоминали о былом счастье, что Ганс на мгновение забыл о случившейся трагедии. Лицо его изменилось. Губы осветились улыбкой радости, окончательно изгнавшей тяжелые мысли из разума. Мальчик смеялся, вспоминая все больше и больше деталей: маленького ягненка, отбившегося от стада, мамину шляпку, унесенную ветром на реке, вечно красные щеки кухарки…

Внезапно перед внутренним взором вновь возникла комната, остекленевшие глаза, кровь, стекающая по щеке… Ганс Люсьен распахнул глаза и прекратил играть. Что-то как будто кольнуло сердце, заставив его сжаться с болью. Учащенное дыхание с хрипом вырывалось из груди.

«Её больше нет. И что будет дальше?» – прошептал голос внутри.

Резкое осознание того, что теперь он остался совершенно один, словно кнут, хлестнуло по сердцу. Мальчик внезапно понял, что кроме матери и скрипки в его жизни никого не было: ни друзей, с которыми можно бы было поиграть во дворе, ни отца, в последнее время все чаще коротавшего часы в компании бутылки вина. Страх неизвестности вновь охватил сердце, к чему прибавилась ещё и режущая боль израненных ног.

Уже совсем стемнело, но мальчик все ещё полулежа смотрел на медленно текущую реку, прижимая к груди единственное живое существо, способное понять то, что он чувствует – свою скрипку. Глаза его медленно смыкались. Усталость и боль, которые довелось перетерпеть ему сегодня, медленно затуманивали сознание. Ганс все медленнее хлопал длинными ресницами, обрамлявшими темно-карие, будто бы замершие, глаза, и через некоторое время веки его сомкнулись тревожным сном.

====== Глава 3. ======

Мальчик очнулся оттого, что услышал громкий раскат грома. Раскрыв глаза, Ганс увидел, что за сводами пещеры сверкают ярко-фиолетовые молнии, и льет косой дождь. Он огляделся по сторонам. Ноги его до половины ушли под воду и начали уже синеть от холода.

Мальчик попытался припомнить, что случилось с ним до этого, и память тут же услужливо подсказала ответ. Поежившись от страшных воспоминаний, мальчик привстал, решив, что ему следует идти домой. Стянув с себя изорванную местами рубашку, Ганс укутал в неё скрипку и вышел из своего укрытия. Дождь хлестал сплошной стеной, так, что нельзя было различить даже кончиков собственных пальцев на вытянутой руке.

Мальчик закрыл глаза и прислушался. Где-то позади слышался шум воды, ударяющейся о камни, а впереди слышался шелест голых ветвей деревьев. Не открывая глаз, Ганс двигался вперед, полностью отдавшись своему слуху. Река вела его вперед, к дому.

Через некоторое время Ганс услышал знакомый с детства громкий и резкий крик кучера. Кажется, отец собирался куда-то уезжать…

Экипаж сорвался с места и умчался прочь до того момента, как мальчик вошел в сад. Слегка покачиваясь на исхудавших ногах, он дошел до дома и толкнул входную дверь. Раздался знакомый скрип, мальчик вошел в дом. Оглянувшись в поисках людей, Ганс сделал несколько шагов вперед. Неожиданный визгливый оклик заставил мальчика вздрогнуть.

– Батюшки святы! Явился!

Затем послышался глухой стук. Ганс резко обернулся и увидел старушку-горничную, привалившуюся к стене и держащуюся за сердце.

– Батюшки святы, батюшки святы… – повторяла она, – четыре дни тому назад пропал же… Уж не чаяли найти…

Наконец, оправившись от неожиданного испуга, старушка бросилась к Гансу и сжала его в крепких объятиях. Мальчику на какой-то миг показалось, что он снова теряет сознание.

Он уже не понимал ничего, когда старушка еле как переодела его в сухую теплую одежду, накормила и уложила спать. В голове мелькали только её слова: «Четыре дни тому назад пропал же… Батюшки святы!..»

Проснувшись на следующее утро, Ганс Люсьен понял, что не в силах подняться с кровати. Все тело ныло и горело, а голова будто налилась свинцом. Горло то и дело сводили приступы резкого, но почти беззвучного кашля. Оставив попытки подняться, мальчик снова очутился в беспамятстве.

Это состояние казалось ему какой-то безумной, ужасной пыткой. Мальчик не давал себе отчета, где он находится, что с ним происходит, не знал, сколько прошло времени, не понимал, кто приходит к нему в комнату, практически перестал различать голоса.

Он только слышал в голове голос матери, звуки скрипки, звон стекла, крик отца… Все это молнией проносилось перед сознанием, а затем повторялось снова и снова, бесконечное количество раз… Он потерял счет минутам. Только обрывки фраз, звуков, мутные картинки перед внутренним взором и темнота…

«Это твоя душа. Каждый звук, каждая интонация, каждая пауза – все в ней идеально. Сохрани её такой, такой как есть. Сохрани её такой, такой как есть! Такой, как есть!»

Мальчик резко распахнул глаза, ослепленный солнечным светом, шумно вдохнул и прислушался. В доме было тихо. За окном не слышен был больше стук капель дождя и завывания ветра. Ганс приподнялся на локте. Во всем теле чувствовалась колющая боль. Крупная дрожь сводила руки и ноги. Вдруг до слуха мальчика отчетливо донесся голос:

– … осталось не больше недели. Затянувшаяся болезнь его полностью истощила. Если он и очнется, то разве для того, чтобы попрощаться и испустить дух…

Затем послышались тяжелые шаги и скрип входной двери. Мальчик откинул голову на подушку, прикрыл глаза ладонями и погрузился в свои мысли.

«Сколько же я спал? И о чем говорил тот человек?» – подумал Ганс.

Этому мальчику, возможно, суждено было умереть от воспаления легких, но нечто держало его в этом мире. Почему-то Господу Богу вздумалось позволить ему жить…

– Батюшки святы, очнулся! – раздался знакомый визгливый оклик.

Старушка-служанка металась из стороны в сторону, не зная, что делать, когда увидела, что из-под густых черных бровей ясным, осмысленным взглядом на неё уставилась пара темно-карих глаз.

Когда старушка убежала куда-то, так ничего и не сказав, Ганс Люсьен медленно опустил ноги с кровати, пытаясь подняться и одеться. В ушах звенело, а перед глазами то и дело появлялась пугающая темнота.

«Сохрани её такой, как есть!»

Мальчик встал, придерживаясь за стену, сделал шаг и отдышался. Сердце забилось быстро-быстро, будто готовое выпрыгнуть из груди. Ноги и руки совсем не слушались. Сделав глубокий вдох и собрав остатки сил, мальчик поднял ногу и переставил вперед. Затем ещё раз. И ещё.