Текст книги "Скрипач (СИ)"

Автор книги: Aston_Martin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Первое посещение театра показалось юноше настоящим Адом. Все вокруг вызывало чувство отторжения. С каждым предметом, который только видел юноша в этом здании, в памяти связывались воспоминания. Он тщетно старался прогонять их прочь, но ничего не получалось. Эти образы были настолько яркими, что стали больше походить на безумие. Тяжело дыша и бешено озираясь кругом, юноша вылетел из театра и просидел около часа на скамейке в парке, находившемся рядом, где его и нашел Ришаль. Режиссер не стал спрашивать, что случилось, а просто попросил юношу вернуться к работе. И его не волновало, что где-то внутри, в голове юноши, настойчивый визгливый голос повторяет: «Убийца! Ненавижу тебя!»

Понимая, что постоянные мысли о прошлом могут свести с ума, юноша полностью отдался работе. Ну и что, что пастушку играет полная староватая дама с черными с проседью волосами?..

И вот наступил долгожданный вечер – сольное выступление, к которому юноша так готовился. Мосье Адлен тоже был приглашен. Вообще, стоит сказать, что Ганс очень сдружился с мосье Адленом, который стал для него почти как отец.

Часть актеров из театральной трупы (в том числе и престарелая «пастушка»), за короткое время успевших подружиться с талантливым юношей, полагающих, что он далеко пойдет, а полезные связи никогда не помешают, тоже присутствовала на концерте, но за кулисами.

Ришаль, как шталмейстер в конюшне, распоряжался приготовлениями с мягкой живостью, присущей людям этой профессии. Осматривали сцену, проверяли свет, гример колдовал над небольшой лысиной Ришаля, чтобы никто из зрителей её не заметил.

За общей суматохой мало кто заметил, как Иоганн Люсьен Сотрэль медленно вышел из здания и направился в парк, где присел на достопамятную скамейку и в который раз задумался о правильности своих поступков.

Согреваясь последними лучами по-летнему оранжевого заходящего солнца, юноша вспоминал, как при таком же мягком свете он спешил в лавку за цветами для любимой, играл на скрипке посреди площади с разложенной у ног темной тканью, куда зрители кидали деньги, как ступал дрожащими ногами по отшлифованной гальке на пристани…

Но он хотел забыть.

«Вот и все», – пронеслось в голове у Ганса. Он встал и уверенным шагом направился обратно к театру.

В зале уже начали собираться люди. Никто не знал, как выглядит музыкант, «уникальный в своем роде скрипач», как гласила афиша, поэтому Ганс, скользя взглядом по шумной толпе, незаметно скрылся в боковом проходе, ведущем за кулисы.

Все было готово. Ришаль, который пожелал самолично вести концерт, перелистывал исписанные бумаги с заранее заготовленными фразами и текстами и, заметив юношу, появившегося за кулисами, с выражением искренней радости подошел к нему и похлопал по плечу.

– Ну что, готов? – спросил режиссер.

Ганс кивнул головой.

Мишель деловито достал часы на цепочке из кармашка фрака, открыл крышечку и поглядел на время – пять минут до начала. Часы едва слышно тикали, но для Ганса этот звук казался насыщенным, гулким и настойчивым. Юноша отсчитывал секунды, прижав к груди скрипку.

Вот, наконец, стукнуло ровно восемь вечера. Ришаль захлопнул крышку часов, быстрым движением сунул их в карман и ровными, мерными шагами вышел на сцену. Тень, отбрасываемая режиссером на деревянный пол сцены, слегка дрожала, отчего казалось, что педантичный мэтр волнуется перед выступлением, прямо как какой-то там неопытный шестнадцатилетний юнец.

– Дамы и господа! Мы рады приветствовать на первом в своем роде, уникальнейшем, удивительнейшем и необыкновеннейшем концерте! Сегодня ваш вечер раскрасит самыми яркими красками молодой и невероятно талантливый музыкант – Иоганн Люсьен Сотрэль! – объявлял Ришаль звонким, пружинистым голосом, – В первом отделении концерта прозвучат виртуозные произведения величайших мастеров Никколо Паганини, Антонио Вивальди, Генриха Вильгельма Эрнста, Берио и многих других! К чему тут слова… Встречайте, Иоганн Люсьен Сотрэль!

Последний раз произнеся имя юноши, режиссер сделал широкое движение руками, приглашая юношу выйти на сцену. Ганс сделал несколько шагов вперед, и тут все кругом смешалось и померкло перед глазами. Тысячи любопытных глаз замерли, глядя на остановившегося на секунду скрипача, ожидая, что же будет дальше. А он в это время чувствовал, как все внутри переворачивается – страх толпы, сосредоточившей все внимание на нем. Он не мог бы объяснить, что творилось в этот момент в его сердце, если бы даже был самым искусным мастером слова; не мог бы сыграть на скрипке чувства, обуявшие его душу; не смог бы ни нарисовать, ни спеть, ни станцевать… Все тело его остановилось в немом отчаянии и ужасе. Ришаль, все ещё остававшийся на сцене, слегка поднял брови, приглашая юношу пройти дальше. Тяжело сглотнув и совершив над собой титаническое усилие, юноша сделал ещё один шаг, а потом ещё и ещё…

Вот он оказался на самой середине сцены рядом с огромным, блестящим, черным роялем. Ришаль зажег свечи, стоящие в канделябре на рояле и громко объявил:

– Приятного вечера, дамы и господа!

После этого режиссер четкими, почти беззвучными шагами удалился со сцены. Свет в зале погас. Среди темноты, нарушаемой только тусклым светом, излучаемым тремя свечами, повисла напряженная тишина. Зал ожидал. Откуда-то послышалась пара хлопков, постепенно перешедших в жидкие аплодисменты.

Резко выдохнув, юноша отвесил залу поклон одной головой, вскинул скрипку на плечо и заиграл.

В мертвой тишине, изредка нарушаемой визгливым скрипом сидений, Ганс вырисовывал знакомые до боли пассажи, заученные, вызубренные, отработанные до последнего звука. Словно мельчайший бисер, нанизывались то короткие и звонкие, а то долгие и певучие звуки на нить музыки. Мелодия то взлетала вверх и делалась похожей на журчание ручейка, трели птиц или плач капели по весне, то спускалась вниз, напоминая тяжелые раскаты грома или едва слышное напряженное жужжание шмеля. Скрипач повествовал о весне, о пробуждении природы, о том, как мир просыпается после затяжного зимнего сна, и, кажется, в зале не было ни единого человека, который бы не почувствовал в этот момент прикосновения нежных, теплых лучей весеннего солнца к своему лицу, не вдохнул бы свежий, по-особенному легкий и невесомый аромат весны.

Свечи едва освещали лицо юноши, отчего вокруг него появлялась атмосфера загадочности и таинственности. Как юный волшебник, Ганс околдовал своей музыкой всех зрителей…

Но вот произведение подошло к концу. Юноша опустил смычок, подождал пару секунд и снял инструмент с плеча. В зале царила мертвая тишина. Вдруг откуда ни возьмись до слуха донесся сдавленный крик «Браво!», который поддержали бурные аплодисменты. Юноша испуганными глазами оглядел аудиторию, переступив с ноги на ногу. Волна страха сменилась теперь едва ощутимым волнением.

Ганс полностью погрузился в музыку и не замечал теперь ничего кроме неё. С оглушительным успехом отыграв оставшуюся часть первого отделения, а затем и второе – «лирическое» отделение, юноша устало раскланивался во все стороны под ритмичные хлопки и крики. Казалось, все вокруг ликовало в каком-то неведомом до этого чувстве искреннего восторга.

Несмотря на усталость и пустоту, мгновенно образовавшуюся внутри, Ганс с незнакомым ранее удовольствием кланялся, отвешивая почтительные жесты руками для благодарной публики. Какое-то новое, пугающее, но вместе с тем сладкое чувство собственного совершенства и превосходства над теми, кто находился перед ним, охватило скрипача.

Аплодисменты продолжались несколько минут, зал поднялся на ноги. Спустя ещё некоторое время на сцене появился Ришаль. Лицо его было необычайно радостно и взволнованно.

– Спасибо, спасибо, дамы и господа! – сказал Ришаль, кланяясь, – Мне вдвойне приятно оттого, что именно я отыскал и огранил такой превосходный алмаз. Я и мой ученик будем продолжать радовать вас и дальше. В ближайшем будущем состоится следующий концерт. Мы будем очень рады видеть вас на нем. Aurevoir, мадам etмосье!

Ганс недовольно поморщился на словах «я и мой ученик», но продолжал стоять, изображая искреннее удовольствие, получаемое от оваций.

Некоторые зрители продолжали хлопать, некоторые стали уходить. Ришаль, положив руку на плечо юноши, который, к слову, был порядочно выше режиссера, улыбался всем и каждому. Подождав ещё несколько минут, Мишель еле слышно шепнул что-то вроде: «Пойдем!» и ровными шагами направился к выходу со сцены. Юноша оглянулся на остававшихся ещё в зале людей, а затем последовал за своим руководителем.

Велев юноше подождать в гримерной комнатке сразу налево от сцены, Ришаль ушел неизвестно куда. Оставшись один в аккуратной, прибранной комнатке, заставленной мягкими диванами, столами и низкими пуфами для ног, Ганс уложил скрипку в футляр и присел на край одного из столов, внимательно разглядывая свое отражение в длинном узком зеркале, которое растянулось на целую стену. Аккуратно подстриженные и причесанные волосы, свежее, радостное лицо, блестящие темно-карие глаза, обворожительная мягкая улыбка… В этот момент он заметил в своем лице знакомые, материнские, черты. Интересно, мама бы гордилась им сейчас?

От этой мысли Ганс довольно улыбнулся, но вдруг подумал… Ведь мама лишь хотела, чтобы он всегда оставался самим собой, сохранил чистоту своей души… Хотя, продолжал рассуждать он, что плохого в том, что он совершенствует свое мастерство скрипача и делится им с другими людьми? И это новое, приятное чувство совершенства…

В этот момент вошел Ришаль, прервав размышления юноши. Режиссер бросил на стол стопку новеньких бумажных денег, потом придвинул стул, присел и принялся на глазах юноши пересчитывать. Ганс заворожено следил за движениями наставника. Досчитав, Ришаль довольно посмотрел на юношу, отделил небольшую часть денег и протянул ему.

– Ну что, с первым гонораром тебя, парень! – сказал режиссер, – За это надо выпить!

Оставшуюся значительную часть денег Ришаль свернул пополам и спрятал во внутренний карман фрака.

– Едем в ресторан к Буланже, решено! – заявил Ришаль, – Мосье, вы знаете, что такое ресторан?

Ганс отрицательно мотнул головой.

В те времена изысканное французское общество, а также приезжие иностранцы очень нуждались в заведениях, где бы можно было отобедать в приятной компании. Таверны не могли уже удовлетворить растущих культурных потребностей гурманов, поэтому и начали появляться так называемые «рестораны», где работали лучшие повара, играла живая музыка, иногда даже были разрешены танцы на небольших специальных площадках.

– О, уважаемый, ресторан – это такое место… такая кухня… м-м-м… а музыка, а танцы… – протянул Ришаль, – Это не объяснить словами. Соглашайтесь, все за мой счет!

Ганс пожал плечами, а потом утвердительно кивнул, давая понять, что согласен поехать.

– Вот и отлично, пойдемте! – сказал Ришаль.

Ганс, последовав примеру Ришаля, спрятал несколько данных ему купюр во внутренний карман жилета, взял скрипку и вышел из комнаты.

Накинув на плечи пальто, юноша, ведомый под руку своим наставником, вышел из здания театра, завернул к парку и, пройдя под сенью деревьев, вывернул к ожидавшему экипажу.

И вновь понеслись мимо широкие улицы вечернего Парижа. Стрелка часов приближалась уже к отметке «одиннадцать». За маленькими окошками кареты виднелось все ближе и ближе опускающееся к горизонту, скрытому за стенами и крышами домов, солнце, ещё отбрасывающее смутные красновато-оранжевые отблески. Мелькали яркие вывески, рекламирующие то или иное заведение. Среди них были: ателье, кафе, разнородные лавки и магазинчики, таверны, мастерские… Ганс не успевал прочитывать все, тем более, некоторые названия казались ему непонятными, так как были построены на игре слов, а юноша не настолько хорошо владел французским языком, чтобы улавливать юмор этих вывесок.

Но вот скрипнули колеса, и экипаж притормозил. Ришаль жестом дал юноше понять, что они приехали. Отложив скрипку на сидение, Ганс выбрался из кареты и подождал Мишеля. Сам ресторан располагался на первом этаже очаровательно украшенного белокаменного дома. Огромные окна, располагавшиеся длинным рядом, были занавешены легким тюлем и массивными бордовыми портьерами, расшитыми золотом. Внутри горело множество свечей, навевавших романтическое расположение духа. Сбоку, над стеклянной дверью в темной раме, красовалась вывеска: «Restaurant de Boulanger».

– Я просто обязан познакомить мосье с роскошной жизнью! – воскликнул Ришаль.

Режиссер взял юношу под руку, и они вместе двинулись к входу в ресторан. Дверь отворилась, послышался едва уловимый звон колокольчика. Ганс огляделся. Небольшие столики, накрытые длинными расшитыми золотом скатертями, располагались стройными рядами (всего их было четыре) и отделялись друг от друга плетеными перегородками, чтобы гости не мешали друг другу. Перегородки были увиты живыми цветами, а на каждом столе красовалось по одному роскошному бронзовому канделябру. Потолок был зеркальным, отчего, в сочетании с горящими свечами, образовывалось необычное сказочное мерцание. С дальней стороны от входа располагалось небольшое возвышение – сцена, на которой находился струнный квартет, игравший для посетителей.

Пока Ганс знакомился с внутренним видом ресторана, Ришаль уже отыскал взглядом свободный столик и повел юношу туда. Сняв верхнюю одежду и оставив её на специальной вешалке, находящейся рядом со столиком, мужчины присели. Ришаль, вытянув руку в проход между столиками, щелкнул пальцами и не очень громко позвал: «Garçon!»

Ганс не успел заметить, откуда появился юноша всего несколькими годами старше его с приятной внешностью и лучезарной улыбкой.

– Что для вас, мосье? – улыбнулся официант.

– Для начала, меню, уважаемый, – сказал Ришаль.

– Сию секунду, – сказал официант и мягкой походкой направился к небольшому бюро, располагавшемуся недалеко от входа.

Открыв небольшую кожаную книжечку – меню, Ганс потерялся среди разнообразия блюд, названия большинства из которых он видел впервые. Но тут ему помог Мишель, порекомендовав «изумительный la soupe au fromage avec des crevettes» и «une fricassée de veau», не забыв также о «настоящих французских croissants». Ко всему этому он добавил свой заказ и бутылку бордо.

Чтобы ожидание кушанья не было скучным, господам подали бутыль обыкновенного столового вина и блюдо с множеством сортов сыра. Ришаль собственноручно разлил напиток по бокалам и начал рассказывать долгую историю о разнообразных сырах, которыми так славилась Франция, попутно предлагая Гансу испробовать каждый сорт. Ганс был восхищен, так как ни разу в жизни не видел и не пробовал ничего подобного. От кисловато-отсрого вкуса сыра, сочетавшегося с терпким столовым вином с послевкусием вишни, вкусовые рецепторы юноши испытывали невыразимое удовольствие. Множество необычайно приятных запахов (за исключением ужасного запаха одного сыра, название которого юноша не запомнил) смешивались, образуя некое подобие музыкальной симфонии. Только сейчас юноша понял, что умение готовить и преподносить пищу также можно принять за отдельный, особый вид искусства.

Принесли первое блюдо. В этот момент эмоциональный и физический восторг юноши, казалось, достиг предела, но это было ошибочно. Под кокетливую польскую мазурку, которую многие не сочли бы за серьезный танец, юноша принялся за свой сырный суп с креветками. Ришаль время от времени подливал в бокалы вина, после которого на юношу нахлынула неожиданная волна веселья и всеобъемлющей любви. Отчего-то так радостно сделалось на душе…

После нескольких бокалов Ришаль подумал, что следовало бы отвлечься и размять затекшие ноги. Пригласив солидную даму в шикарном платье, сидевшую за соседним столиком, режиссер с видом бравого молоденького франта расшаркивал перед ней ногами в танце. Её молоденькая спутница по приглашению чувствующего себя слегка смущенным Ганса перебралась за его столик. Мило улыбаясь, кокетка рассказывала о последних новостях Парижа, изредка задавая юноше вопросы. Ганс жестами объяснил ей, что не может отвечать в силу своей врожденной особенности, затем привычно достал из кармана бумагу и кусочек угольного карандаша и начал записывать ответы, изредка подвигая листок к своей барышне, чтобы она могла прочитать. Прошло ещё немного времени, и барышня, точно так же, как и Ганс, развеселенная вином, сама пригласила его на так называемый «белый» танец. Юноша отрицательно закачал головой, пытаясь сказать, что не умеет танцевать, но барышня (её звали Лизетт, или как она сказала: «Просто Lise») не принимала никаких возражений. Вытащив юношу за руку на небольшую танцевальную площадку, Lise начала объяснять Гансу, как делать некоторые несложные па.

Проведя ещё несколько часов в компании приятных дам, музыки и выпивки, скрипач со своим старшим товарищем вернулись домой уже глубокой ночью. Наспех скинув одежду и оставив любимицу-скрипку на столе, Ганс упал ничком на кровать и тут же заснул, убаюканный алкоголем, разбежавшимся по жилам.

Полетели дни за днями. Юноша готовился к новым концертам, которые теперь проводились чаще и всегда с неизменным аншлагом. Жан Адлен, все меньше и меньше узнающий в мосье Сотрэле прежнего Ганса, в скором времени пожелал уехать в Италию к своим родным, сославшись на тяжелую болезнь, мучившую его уже несколько лет. Несмотря на все уговоры Ганса, для которого учитель стал настоящим другом, предложения оплатить лечение в Париже (благо денег у Сотрэля теперь всегда было в достатке), мосье Адлен был непреклонен. В конце лета он покинул Францию.

Оставшись без учителя и старшего товарища, Ганс больше времени стал проводить в компаниях, которые назывались обыкновенно «сливками культурного общества» Парижа, а на самом же деле являлись лишь праздными зеваками, попусту растрачивающими свою жизнь. Выбрав в качестве нового наставника знаменитого на ту пору во Франции скрипача Блеза Лафарга, который, впрочем, мало чему толковому мог научить, Ганс перестал уделять должное внимание работе над техникой и характером произведений, стараясь лишь понравиться публике. Что-то сильно изменилось в юноше, сделав его полноправным представителем того общества, в котором он находился.

Новые знакомства, мимолетные влюбленности, вино, деньги, балы, приемы – все это закружилось возле Ганса, занимая все больше и больше времени. И чем дольше это продолжалось, тем меньше внимания юноша уделял бывшей любимице – скрипке.

После успешно отыгранного второго концерта, юноша решил нанять учителя танцев, так как счел освоение танцевального искусства необходимым пунктом для гармоничного сосуществования с культурным обществом.

Дела шли в гору. Билеты на концерты дорожали, публики собиралось все больше. Некоторые особо почитаемые и богатые жители Парижа готовы были платить огромные деньги только лишь ради того, чтобы мосье Сотрэль посетил их дом и сыграл одну-единственную коротенькую польку.

С неизменным умилением и надменной улыбкой юноша прочитывал длинные анонимные письма от неизвестных барышень, содержащие объяснения в любви, каждое из которых обязательно дополнялось строчкой в конце: «P.S. Вы узнаете меня среди толпы по глазам, так невероятно схожим по цвету с Вашими».

Так в праздном веселье проходило ожидание. И вот, наконец, это случилось.

– Ганс, собирайся, мы едем! – воскликнул Ришаль.

Юноша вопросительно поднял брови и присел на диван, ожидая подробностей.

– Обо всем по порядку, – сказал Ришаль, присаживаясь за стол в своем кабинете, – ты, вероятно, помнишь то письмо, копии которого я разослал коллегам по всей Европе…

Ганс утвердительно кивнул.

– Продолжу, – сказал Ришаль, – два дня тому назад пришли ответы из Англии, Германии и Италии! Они все желают видеть тебя на своих сценах. Причем, итальянцы хотят провести сряду несколько концертов! Конечно, мы должны будем отдать им по двадцати процентов выручки… Но ведь и цена билетов растет!

Молодой музыкант внимательно слушал речь своего наставника.

– Я думаю так: турне по всей старушке-Европе, – заключил Мишель, отодвинувшись от стола.

Ганс склонил голову набок, очевидно ожидая продолжения мысли.

– Рассылать письма не будем, – продолжил Ришаль после минутного молчания, – договориться насчет концерта, даже в самом убогом городке, вполне возможно. Стоит лишь показать деньги…

С этими словами режиссер лукаво улыбнулся. Поднявшись с кресла и сделав пару кругов по комнате, он остановился у окна.

– Для начала мы отправимся к немцам. Там дадим пару концертов, вероятно, в Штутгарте и Мюнхене. До столицы не поедем – слишком далеко. Затем завернем в новоиспеченную Австро-Венгрию… После этого…

Ришаль ещё долго рассказывал о том, куда, зачем, после чего они поедут, сколько концертов дадут, по какой цене будут продавать билеты, какую аудиторию соберут… Описывал невероятно красивые города и достопримечательности, которые просто необходимо посетить, и многое-многое другое. Ганс слушал его, откинувшись на спинку дивана и заложив руки за голову, и думал только об одном: «Вот и начинается она – настоящая жизнь».

====== Глава 11. ======

Стремительности, с которой зарождалась идея или возникала цель, а затем разрабатывался план её достижения в голове мосье Ришаля, позавидовал бы и Наполеон Бонапарт, если бы был лично знаком с Мишелем. После нескольких часов, проведенных наедине с картой, бумагой и чернилами в кабинете, мосье Ришаль разработал подробный маршрут европейского турне, расписал концертные залы, которые обычно предоставлялись в аренду гастролирующим музыкантам, выписал адреса знакомых, которые могли бы помочь уладить дела в том или ином городе.

Через несколько дней, бросив все прежние дела, режиссер со своим подопечным уже садился на поезд до Мюнхена.

Ганс раньше никогда не путешествовал, за исключением, конечно, поездки во Францию и мелких выездов в окрестные городки из деревни. Теперь, поджав ноги, юноша сидел в поезде и внимательно разглядывал проносящиеся мимо пейзажи. Точнее, пытался разглядеть.

Ришаль, предупредив, что путь предстоит длинный, закутался в теплый плед, выданный ему как особо уважаемому пассажиру, задремал, привалившись спиной к стене. Ганс каждый раз улыбался при мысли, что едва различимое похрапывание успевшего погрузиться в глубокий сон Ришаля так точно попадает в такт ритмичного постукивания колес поезда. Убедившись, что ничто не может помешать, юноша вытащил из небольшого дорожного чемодана нотные листы и принялся за давнюю работу. Из-под его руки на бумаге вырисовывались ровные ряды нот. Задумываясь и покусывая кончик пера, Ганс мысленно представлял, как будет звучать та или иная фраза, записанная им на бумаге нотами. Вероятно, позже у него будет время исправить недочеты, если таковые имелись…

Время от времени юноша поглядывал на пожелтевшие деревья, шумные реки, невысокие живописные холмы, мимо которых проносился поезд. Но почему-то в его душе уже не зарождалось то благоговение, которое он испытывал в детстве. Он уже не ощущал дыхания природы.

Время сурово отвешивало секунды. Начинало темнеть. Отложив свою работу, юноша укутался с головой в одеяло, все так же подобрав ноги, и, уложив голову на колени, заснул.

– Просыпайся! Приехали! – раздался внезапно голос над головой.

Юноша приоткрыл глаза. Ришаль уже натягивал свой длинный, старомодный плащ, который, по словам режиссера, был идеален для путешествий.

– Собирайся, наш выход, – сказал режиссер.

Ганс бросил беглый взгляд в окно. Незнакомая станция. В этот момент так хотелось чего-то нового и неизвестного… Улыбнувшись в предвкушении всего этого, юноша быстро обулся и накинул плащ. Взяв в руки свой чемодан, с твердой уверенностью, что новая страница жизни откроется именно здесь и сейчас, Ганс Люсьен вслед за Мишелем ступил на мокрую от непрестанного дождя платформу номер девять старейшей мюнхенской станции.

Дождь все усиливался. Пройдя через здание вокзала, компаньоны оказались на обочине довольно широкой дороги, по которой сновали туда-сюда приезжающие и только собирающиеся отправиться в путешествие люди. Помимо пешеходов рядом с вокзалом оказалось и множество миниатюрных кэбов – небольших конных экипажей, идея которых была заимствована у англичан.

Попросив Ганса постоять с чемоданами у огромных дверей, ведущих внутрь здания, Ришаль направился к дороге, где надеялся найти извозчика. Потолковав немного с кучером стоящей ближе всего к обочине невзрачной повозки, Ришаль обернулся и махнул Гансу рукой, приглашая подойти. Юноша поднял чемоданы и направился к кэбу.

Устроившись на жестком сидении, юноша с любопытством смотрел в окно. Мюнхен, куда они с наставником прибыли, очень отличался от Парижа. Здесь преобладали строгие, правильные формы. Излишеств, столь свойственных для украшенных причудливыми барельефами и статуями домов Парижа, Мюнхен не терпел. Острые шпили католических церквей там и тут выглядывали из плотных рядов жилых зданий, выполненных из серого и красноватого кирпича.

Кэб долгое время петлял по узким улочкам Старого города, после чего неожиданно вывернул к огромной площади. Перед взором юноши развернулась масштабная картина строительства Новой ратуши, спроектированной в неоготическом стиле.

Ганс невольно наклонился, пытаясь как можно дольше не упускать ратушу из вида.

– Нравится? – спросил Ришаль и, дождавшись утвердительного кивка юноши, продолжил, – сходим сюда сразу после того, как договоримся о концертах.

Спустя некоторое время кэб остановился у многоэтажного красноватого здания с небольшой статуей всадника, расположившейся перед главным входом. Отсчитав положенную сумму извозчику, Ришаль, придерживая юношу за плечо, направился к входу.

Юноша первый раз бывал в отеле. Он, конечно, уже имел представление, что есть эта загадочная гостиница, но ни разу не видел её воочию.

Пройдя утомительную процедуру оформления в качестве постояльцев, компаньоны, сопровождаемые особого рода лакеем, проследовали в свои комнаты, которые находились почти под самой крышей.

Когда все вопросы по проживанию были улажены, а вещи разобраны, Ришаль, оставив Ганса отдыхать после долгой, тяжелой поездки, ушел, чтобы отправить телеграмму своему мюнхенскому коллеге.

Оставшись один, Ганс ещё раз оглядел свою комнату, потушил свечи и, встав напротив окна, принялся изучать окружавшие его улочки. Уже совсем стемнело, а тусклый свет фонарей не позволял глазу уловить полную картину улиц, магазинчиков, парков… Зевнув несколько раз, юноша потянулся и, разглядывая в темноте очертания предметов, добрался до кровати, где тут же забылся крепким сном.

Юноша очнулся оттого, что явственно слышал громкий ритмичный стук. Быстро скинув ноги с кровати и приведя себя в подобающий вид, Ганс открыл входную дверь.

– Мальчик мой, просыпайся, нас ждут великие свершения! – воскликнул Ришаль, появившийся на пороге.

Режиссер оглядел юношу с ног до головы и добавил:

– Я вижу, ты уже готов! Прелестно! Тогда выходим прямо сейчас. Я думаю, тебе бы следовало взять с собой скрипку – вдруг возникнут небольшие осложнения…

С этими словами Ришаль распахнул накинутый поверх фрака плащ, вынул часы и поглядел на время.

– Мы как раз успеем к началу репетиций, – сказал он.

Юноша, последовав совету наставника, накинул плащ и взял со стола скрипку. Пальцы крепко сжались на знакомой до боли ручке футляра.

Выбравшись из гостиницы, Ришаль повел Ганса через парк, находящийся по правую руку. По узким тропинкам, вымощенным камнем так идеально, что не было видно просветов между отдельными фрагментами полотна дорожки, прогуливались с детьми немецкие фрау. От главной аллеи в разные стороны симметрично расходились дорожки поменьше. Внимательно запоминая их расположение, Ганс предположил, что, вероятнее всего, если взглянуть на парк сверху, то можно увидеть сложную геометрическую фигуру, прорезающуюся среди парковой зелени. Выйдя за пределы территории зеленых насаждений, обнесенной по всему периметру кованым заборчиком, с противоположной стороны, Ришаль свернул на неширокую улочку, уходящую под небольшим уклоном вниз. Юноша последовал за своим проводником, попутно рассматривая плотно жавшиеся друг к другу, сдержанно, почти аскетично, оформленные домики.

Пройдя до перекрестка, компаньоны повернули налево и через пару минут ходьбы оказались на просторной площади, посреди которой красовалась статуя мужчины с поднятой правой рукой, стоящая на высоком постаменте. Ганс не знал, кому была посвящена эта скульптура и обратился было к Ришалю с письменной просьбой разъяснений, но режиссер лишь махнул рукой, сказав, что это Максимилиан I Иосиф и что до него очередь дойдет позже.

Само здание театра поражало своей величественностью и огромными размерами. Встречавшая гостей колоннада и барельефы на фасадах были выполнены в греческом стиле. Национальный театр Мюнхена мало напомнил Гансу то, что он видел в Париже.

Войдя внутрь здания, юноша подивился аккуратности, с которой был оформлен театр. Ришаль, очевидно знавший наверняка, куда им следовало идти, провел Ганса через холл к лестнице, после чего, пройдя небольшой коридор, они оказались в зрительном зале.

– Guten morgen, Бромберг! – сказал Ришаль, входя в залу.

Высокий, худощавый, со скудными остатками седых волос на голове мужчина, до сего момента объяснявший что-то одному из актеров, обернулся. Прищурив подслеповатые глаза он, наконец, разглядел силуэт Ришаля и его спутника и, резко раскинув руки в стороны, скрипучим голосом крикнул:

– Мосье Ришаль! Сколько лет, сколько зим!

Ришаль, последовав примеру немецкого коллеги, раскинул руки в стороны и поспешил ему навстречу. Крепко обнявшись и похлопав друг друга по спине, мужчины разошлись на пару шагов. Ганс бесшумной поступью приблизился к ним.

– Безумно рад встрече! – сказал Ришаль, – Телеграмму мою получил, мосье?

– Да, вчера ещё вечером… – сказал Бромберг.

– М-м-м, – Ришаль сделал короткий кивок в сторону Ганса.

– О-о-о, мосье Сотрэль? – спросил Бромберг, протягивая Гансу руку, – Рад с вами познакомиться!

Ганс пожал протянутую руку, сдержано улыбнувшись.

– Начальство у себя? – спросил Ришаль немного приглушенным голосом.

– Угу, – кивнул Бромберг, – Всю неделю рвет и мечет – последняя постановка, знаете ли, не имела особого успеха у публики. Билеты расходятся плохо. Недельное расписание пришлось перестраивать… А нам – вспоминать старые постановки…

– Это ужасно, moncher, – сказал Ришаль.

Бромберг разговаривал на чистом немецком языке, изредка употребляя слово «мосье», видно, чтобы выказать Ришалю этим особое уважение, поэтому Ганс без затруднений понимал его речь. А вот Ришаль наоборот, с трудом говорил на немецком, постоянно перебиваясь на родной – французский язык.