Текст книги "На магию надейся, а сам не плошай! (СИ)"
Автор книги: Alexandra2018
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Валуй хищно прищурился, пытаясь пробудить ненависть к врагам. Не, не получается, усталость сильней. Уже и рука не поднимается, занемогла от работы, перекинул саблю в левую. И эта как-то неуверенно ударила. Почувствовали слабину янычары, навалились скопом. Шаг за шагом отходят казаки. Скользнул вражеский топор над едва зажившим ухом – еле успел пригнуться. Отбил следующий удар, красные от недосыпу глаза, кажется, видят уже не так чётко, как раньше. Словно дымка подёрнула всё вокруг. Скользнула нога по кирпичу, еле устоял. Аж в холод бросило. Понимая, что не успевает, Валуй на миг потерял ориентацию. Еле удержавшись и почему-то ещё живой, он вытер рукавом глаза. Немного прояснилось. Турок, что должен был убить его, лежал ничком. Внизу кто-то знакомо мыкнул. Валуй опустил взгляд: рядом на коленях стоял бледный Стасик, сжимающий саблю, а с неё капала кровь.
– Молодчина, но а теперь давай ползи отсюда. – Короткая передышка помогла, теперь Лукин снова видел ясно.
Стасик, что-то помыкивая, так, не поднимаясь, уполз за камни. Валуй не смотрел ему вслед, но подумать подумал: "Потом спасибо скажу, если жив буду".
И снова наседают и сразу двое. Хорошо, Борзята подскочить успел, подстраховал. Отбив несколько ударов, свалив ещё одного врага, оглянулся: везде казаки бьются насмерть. Молнией сверкнула сабля, опять Бог отвёл – отклонился, рубанул навстречу. Здоровый янычар взвизгнул – острие располосовало лицо. Руки прижались к ране, то, что нужно – Валуй уже без сил просто толкнул саблю в грудь. Завалился враг. Борзята прохрипел рядом, наседая на другого краснокафтанника:
– Держись, братка, счас подсоблю.
Валуй собрался с силами, несколько шагов дались, как сотня сажень. Не ожидали враги, сразу двоих завалил. И ещё шагнул дальше. Казаки поддержали. Крики "бей бусурман" заполнили каменный навал. Валуй отметил про себя, что даже и кричат уже не так крепко. Правда, враги отбежали, по обычаю, дружно. И то ладно. Воспользовавшись передышкой, подскочил к Сусару:
– Как ты?
С другой стороны сына поддержал Герасим.
Панков-младший улыбнулся, бледнея:
– Живой, кажись.
Распахнул зипун, из раны на животе выглядывали кишки. Ничё, страшней бывало, Муратко зашьёт. Валуй вправил крайние, скользкие, как змеи, они не желали укладываться, руки окрасились в красное.
– Василёк, в лазарет его.
Братишка подхватил худого парня под мышки, осторожно придерживая, спиной вперёд начал сползать с бугра. Герасим дёрнулся следом, лицо, что у мертвеца, бледное. Валуй заметил, как откуда-то снизу, из-за камней выскочил Стасик, и ухватился за ноги Сусара, помогая. Рукой остановил Панкова: "Там справятся. Ты здесь нужон".
Герасим поник, но остановился. Валуй вдруг понял, что ему нехорошо. Одышка, дыхание хриплое, будто бежал десяток вёрст. Упав на камни, замер, уткнувшись лицом в колени, пока есть возможность, надо отдышаться.
К нему приблизился атаман Лебяжья Шея. Остановился, с жалостью глядя на атамана. Подождав, слегка тронул за плечо:
– Здорово дневал, Лукин.
Валуй поднял глаза, руки упёрлись в хрустнувший кирпич – хотел выпрямиться, но атаман остановил:
– Сиди, сиди. – И сам опустился на корточки.
К ним медленно брели соседние казаки – послушать, с чем пришёл атаман.
– Тут такое дело. – Тимофей оглянулся неуверенно. – Казаки все согласные.
Валуй, выгоняя из лёгких последние хрипы, угадал сомнение товарища:
– А ты как?
Атаман вздохнул, ноги изогнулись колесом, он присел по-турецки:
– А я не уверен. Может, за стенами, хоть и такими… – Он оглянулся на развалины. – Оно… дольше продержимся?.. – Он поднял глаза, нетвёрдый взгляд упёрся в лицо Валуя.
Казаки вокруг зашумели:
– Надоело труса праздновать. Надо выйти…
– Надавать им, чтобы запомнили.
– Давно пора, сколько они нас по кусочку резать будут?
– Все едино погибать, так хоть бой последний дать.
– Чтоб запомнили!
Валуй прокашлялся:
– Понимаю, ты за казаков стоять должен. Но тут, я считаю, выхода другого турок нам не оставил. Надоело отбиваться, как приговорённые. И сил уже нет. На ходу засыпаем, сам видишь. – Он кивнул в сторону задремавшего стоя Борзяту. Тот бы упал, кабы не поддержали его. Хотим выйти из крепости и в последний разок гуртом сразиться.
Снова вздохнул атаман. Кряхтя, поднялся, рука поправила ножны из бычьей кожи:
– Ладно. Убедили вы меня. Завтрева на рассвете пойдём. – Он опустил плечи и, уже уходя, добавил. – Не уберёг я вас… Вы ужо туточки продержитеся, хотя бы до вечерней зорьки.
– Продержимся. – Валуй тоже поднялся следом. – Как-нибудь простоим, тут уж немного осталось. – Он прищурился на закатное солнце, медленно, будто нехотя опускающееся за дальними развалинами города. – Простоим с Божьей помощью. А ночью уже и не полезут, наверное.
До вечера янычары ещё два раза ходили в атаку. Последний раз так плотно навалились, уже думали – не отбиться. Еле-еле справились. Из упрямства, наверное. Пообещали же атаману выстоять – как слово не сдержать? А после как отрезало. С темнотой будто пропали турки. Валуй расставил посты, и все свободные казаки, малость подлатав друг друга, кто несильно порезанный, завалились спать, раскинув запасные зипуны и красные трофейные кафтаны прямо на развороченную стену. Где рубились, там и попадали, не имея сил доползти до щели. Лукин ещё перекинулся парой слов с Борзятой, а на третьем слове брат засопел. Валуй глянул вокруг хозяйским глазом, и заснул, не донеся голову до смятого зипуна.
Жёнки, не дождавшись милых, набежали сами. Ворча и похлюпывая носами, помогли родненьким устроиться поудобнее на камнях. От еды почти все отказались, так устали, что и кусок в горло не лез. Да и к чему? Завтрева всё одно погибать.
Дежурные тоже недолго удержались на ногах. Некоторые уже и стоя заснули, другие пальцами держали веки, чтобы не закрылись. Жёнки, пожалев казаков, уговорили их подремать маленько, они, мол, сами посмотрят. Даже и не подумав спорить, попадали и последние бодрствующие.
И словно на ночь отменилась война. На камнях похрапывали казаки, жёнки, прижавшись к своим суженным, поглаживали ладонями по серым лицам, незаметно смахивая непрошенную слезу. Кто-то прямо на спящем зашивал на ощупь распоротые штаны. Другие воды принесли и, крутясь вокруг, обмывали засохшую кровь с тел бойцов. И тоже, вскоре умотавшись, попадали рядом. Только несколько самых стойких назначили себя дежурными. Главная у них Красава Лукина, вот же баба двужильная! Целый день внизу трудится, всякие дела по хозяйству на себя взваливая, а ночь пришла – саблю в руку ухватила. И ещё пару баб покрепче с ней бродят, терпеливо наворачивая круги по скользким камням, скрашивая терпение разговорами женскими да девичьими. А с ними Стасик, подхватив пику, нахаживает вокруг, поглядывая внимательно. Бабы и рады, это он говорить не может, а вот слышит хорошо.
Марфа, свернувшись калачиком, подобралась под кафтан к любимому. Он, не открывая глаз, подвинулся, обхватывая за плечи. Она, обрадовавшись, что не спит, спросила о чём-то Валуя, но ответом ей стало густое сопенье.
Ни шороха внизу, ни грохота. До утра ни одного штурма. Будто сама природа сжалилась над измученными азовцами, позволив им выспаться перед смертушкой.
Не было сил у казаков радоваться короткой передышке, не было и мыслей таких: как мёртвые спали герои, может быть, последний раз в жизни.
Глава 35
26 сентября лета 7150 (1641) года казаки собрались перед разрушенной Азовской стеной, за которой копились основные турецкие силы, ещё затемно. Небо, затянутое тучами, чернело перед утром особенно густо. То ли мелкий дождь, то ли снежная сыпь летела на казачьи головы. Лукин, поёжился:
– Бррр, что-то в этом году раненько холодать стало.
– А это для турка подарочек от заступников казацких. – Пахом ухмыльнулся.
Валуй окинул воинство взглядом – около тысячи. Тьма казаков – злых, как Змеи Горынычи, да неожиданно для врага – это сила! За спинами столпились жёнки. Вчерась считали: меньше трёхсот на ногах. Но у каждой в руках зажата сабля. Где-то с ними и Стасик, насилу отправил его с бабами, пришлось объяснить, что за Марфу и Красаву лично отвечает. Только тогда и ушёл.
Понимали жёнки: падут казаки, и им недолго останется. Никто в полон не хочет. Смерть краше. Марфа там же. Вон они вместе держатся: Красава, сжимающая зубы крепко; Марфа, пытающаяся сурово хмуриться, но нет-нет да хлюпающая носом. Та же Дуня. Одной рукой саблю сжимает, вторую на живот выпирающий положила, вроде прислушивается. Варя рядом, она с пикой. Сама выбрала, говорит, не хочу турка близко подпускать, противно, издалека бить буду.
Валуй, проснувшийся раньше всех, долго сидел с Марфочкой на краю каменной насыпи. В темноте тянулись над головой мрачные тучи, холодный ветер забирался в щели кафтана, теребил в лохмотья превратившуюся рубаху. Черно вокруг, а на душе спокойно. Смерть не страшит вовсе, будто и не смерть она, а новая жизнь, только не на земле, а в чертогах небесных. И вдвоём с Марфой. По-другому Валуй своё будущее не представлял, ни здесь, ни там, наверху.
Больше молчали. Марфа в какой-то момент начала крепко прижиматься к парню. Задышала волнующе. Валуй еле сдержался. Ну как объяснить девушке: негоже казаку на войне о бабах думать. А уж перед смертью тем более не до ласк. Ещё старики подметили, слабеет враз казак, бабой обхоженный. Удивительно, но не обиделась Марфа. Вздохнула тяжело, по бабски. Прильнула к груди Валуя, успокаиваясь, так и досидели до утра, пока дежурные бабы, после приказа атамана, не начали поднимать последних азовцев.
Отец Черный, подпоясавшись кушаком с саблей (на другой стороне кинжал, снятый с убитого полковника), вышел перед волнующейся толпой. На нём разорванная в двух местах ряса, борода с одной стороны подпалена, клок волос вырван вместе с кожей на голове, но глядит бодро, а на груди обломок креста серебряного, когда-то тяжёлого, как приклеенный. Потрясая бородой, указал рукой в небеса, словно призывая в свидетели самого Спаса. В этот момент он казался воплощением языческого бога, мало походя на смиренного Исуса.
– Братья! – Священник обладал громогласным голосом. Валуй даже испугался – не услышат ли турки, их основной лагерь начинался в полуверсте от города. – Помолимся же. Очистим души свои от греховных помыслов. – Склонив голову, он вытащил из ножен клинок, напоминающий крест, и выставил его перед собой.
Казаки истово крестились, нашептывая слова молитвы, обнажённые головы потупились.
– Не испужаемся же мы смерти! Ибо она есть продолжение жизни, только не на земле, а там – в чертогах Всевышнего. (В этот момент Валуй про себя изумился, не он ли думал о том же совсем недавно.) И пусть каждый из нас сделает немного больше того, на что осталось сил, и мужество наше будет бесконечным. Не в силе Бог, а в правде, казаки! А где Дон, там и правда. Пусть убоятся враги казачьей правды и побегут. Так встанем, казаки, на последний бой! Ибо всякому, отдавшему жизнь за други своя, воздаст Он вечной радостью. Победа близка, братья. Она за этими стенами, она ждёт нас. И нет мощи, которая могла бы остановить вас – носителей божественного слова. И это слово есть несломленный казачий дух! Ищите – и обрящете. Аминь.
Перекрестив воинство, отец Черный затесался в гущу казаков.
Валуй, незаметно для себя сжимая саблю, тихо повторил: "За други своя! Да, только так, за други! За Василька, за Борзяту, за дядьку Никиту, за Космяту и Дароню! За них иду сражаться, не за себя. Господи, спаси!" – Истово перекрестившись, он опустил голову. И только тут услышал, что говорит уже другой.
– Добрые слова, отец! – На середину выбрался атаман Тимофей Яковлев. Окинув взглядом азовцев, махнул рукой с зажатой в ней шапкой. – Я не мастак говорить, как умел друг наш Михайло Татаринов, как отец Черный гутарит, и потому скажу просто: краше вмирати в поли, ниже в бабьячому подоли. А врагам повторю, как наши деды завещали: пришли не званы и уйдете не ласканы. – Скинув перевязь сабли, снял зипун. И, оставшись в одной рубахе, просунул голову в перевязь. – Не убоимся ни врага, ни смерти, друже. В бой, как на смерть…
– Любо! – гаркнула яростно толпа, разоблачаясь вслед за атаманом.
Забелели в потёмках крепкие торсы, усеянные шрамами, как земля шляхами. Полетели под ноги рубахи, зипуны, кафтаны, куяки… Казаки широко крестились.
– Ну, давай, братка, попрощаемся. – Борзята крепко обнял Валуя.
Рядом прощались другие казаки, хлопали по широким спинам твёрдые ладони. Космята по очереди обнялся с близнецами. Васятка, подозрительно отворачивая лицо, тоже облапил братьев. Постояли, помолчали. Вот и перевязи сабель накинуты на голые плечи, руки похватали ножи, булавы, секиры. Глаза налились гневом, зубы стиснулись. Если бы теперь попала под руку казакам целая армия турок – несдобровать армии. Атаман взмахнул саблей, камни разбитой стены захрустели под сапогами. Войско с криками "смерть турку!" бросилось через завал из крепости.
Валуй держал взглядом играющие лопатки Борзяты, ломанувшегося на стену чуть ли не раньше атамана. Слушал, как рядом бухают сапоги Космяты Степанкова, угадывал бегущих рядом Пахома и Василька, на бегу думал: "Погибнуть – оно не сложно. Всю жизнь под саблей ходим. Я то что – всяко-разно, бобыль, Марфу девкой оставил. Она суженого ещё найдёт. – И тут же охнул мысленно: – Как же она найдёт, когда во втором ряду бежит вместе с ними. Вместе на небеса отправятся. И то дело. Вместе же. Так не страшно".
У Борзяты наречённая жена Варя тоже хотела рядом с мужем биться, насилу отговорили. Вроде как заделал братец ей дитё. Когда успел? Хотя он в любом деле шустрый. Ему и казачьи законы не указ. Валуй брата не осуждал, может, даже завидовал немного. Он-то не смог против древнего наряда пойти.
У Космяты жёнка – сестрёнка любая. Их жаль. "Сам буду погибать, а робят, если сумею, уберегу!"
Махом перескочили каменный завал, толпа молчком рванула к турецкому лагерю. По пути, удивительное дело, не попалось ни одного янычарского поста, и караульные костры не горели впереди. Казаки начали задыхаться – три месяца беспрерывных боёв, недоедания и недосыпа не могли не сказаться. Атаман, хрипло дыша, первым перешёл на шаг. За ним, изумлённо оглядываясь, сбавили ход и остальные воины. Где же турки? Постепенно светлело, и в туманной утренней дымке начинали вырисовываться редкие островерхие шатры турецких начальников. Что-то было не так.
– А где же турки? – закричал кто-то впереди.
– Сбежали, сволочи, – догадался атаман. – А вон там у воды ещё суетятся.
– Догоним вражин. – Борзята вскинул саблю над головой.
Казаки взвыли от огорчения, ноги сами зашевелись быстрей, некоторые уже перешли на бег, вскоре дёрнула и вся казачья братия. Лагерь выглядел оставленным наскоро, турки торопились, бросали тюки, набитые вещами, лишнее оружие, сёдла, сапоги. По брошенному стану бродили худые лошади. Ветер колыхал забытое в спешке древко с бунчуком[73]73
Обычно хвост коня использовался вместо знамени.
[Закрыть]. Казаки кинулись ловить коней. Не седлая, запрыгивали на спины, пятки стучали по бокам, руки хватались за гривы. С криками и свистом бросали лошадей в погоню за бывшими хозяевами.
На берегу Дона грузились последние турки. Было их ещё много, несколько тысяч врагов, в основном разноплеменных пехотинцев в разодранных кафтанах и халатах, толпились у кромки воды, поджидая возвращающиеся от галер лодки. Заслышав казачьи крики, они засуетились, забегали, ища спасения. Но спасения в этот день для них не было на земле. Конные казаки налетели вихрем, горной лавиной, сметающей всё на пути. Около полусотни конников привели несколько тысяч турецких воинов в такую панику, что они, не умея плавать, бросились в волны священной реки и, добегая до глубоких мест, тонули.
Подоспели остальные азовцы. Крича что-то непотребное, с разбегу смяли разнородную толпу. Некоторые ещё пытались сопротивляться, мелькали кое-где сабли, но нынче ничто не могло спасти турок, даже встань они с саблями и топорами навстречу казакам все до единого, тут бы и полегли. Большинство металось, испуганно вереща и закрывая головы руками, позабыв об оружии. И падали, падали, падали. Когда уже никого не осталось в живых на берегу, к Валую подскочил Друнька Мильша и, оттирая с лица чужую кровь, крикнул:
– Атаман, там раненые турки.
Валуй резко кинул саблю в ножны:
– Много?
– Ой, много. Тыщи…
Лукин обернулся к товарищам:
– Космята, бери наших и за мной.
От казаков, хмуро перешагивающих через трупы, усеявшие берег, и иногда добивающих уцелевших, отделилось человек тридцать. Валуй с ведомым Борзятой убежал вперёд, казаки поспешили за ними.
В стороне от основного лагеря качались на ветру десятки навесов из плотной ткани. Промёрзшая земля слегка похрустывала под ногами. Казаки, двигаясь неспешно, оказались перед турецким станом уже засветло. Оказалось, Друнька увидал навесы ещё раньше, когда спешили на берег. И теперь решил проверить. Раненые сидели и лежали на огромной площади у саженной ширины ручья, впадавшего в Дон. Никто и не подумал сопротивляться. Поглядывая на приближающихся врагов, они шевелили губами, что-то нашёптывая, в глазах застыло смиренное ожидание скорой смерти.
– Что с ними делать? – Друнька пробежал вперёд, заглядывая атаману в лицо.
Казаки остановились, не доходя до крайних турок пяток шагов. Космята присвистнул. Борзята озадаченно почесал заросшую аккуратной бородой щеку. Валуй поморщился:
– А что делать? Я бы оставил их. Раз свои бросили, нам-то они за каким лядом сдались? Нехай выздоравливают, если смогут, да катятся до своей Туречины.
– Слышали, бусурманские морды?! – крикнул Космята по-турецки. – Скоро вас резать будем.
Валуй дёрнул его за плечо:
– Ты зачем так-то?
Тот хищно ухмыльнулся:
– А нехай попереживают трошки. Ну и вообще, чтобы жизнь мёдом не казалась. Это наши сабли и стрелы их покоцали. Нечего было лезть, куда не надо.
Казаки хохотнули, а Валуй хлопнул друга по плечу:
– Ладно, пошли уж, мститель.
– А то!
Казаки, пересмеиваясь и подшучивая друг над другом, направились к Азову. Крепость виделась отсюда огромной, беспорядочно наваленной грудой щебня, из которой пиками выглядывали две чудом сохранившиеся наугольные башни.
Навстречу, запинаясь и рыдая, спешили казачьи жёнки. Валуй привычно отыскал в группе женщин Марфу.
"А ведь выдюжили! Выгнали турка. Ну, теперича недолго ей девкой оставаться. Неужели всё закончилось?" Жёнки с разбегу бросились на шеи казакам.
Марфа упала на грудь Валую, на коже размылись и потекли высохшие кровавые потеки.
– Ну, что ты? Что ты? – Он погладил её по плечу. – Айда в крепость, товарищей обрадуем. Дароня-то ишшо не знает.
С другого бока, ревя во все горло, обнял Стасик.
– Ну, будя, будя, потоп мне тут устроили.
Она закивала, вытирая слёзы. Паренёк тоже отпустил, счастливо улыбаясь сквозь мокроту. Красава, не выпуская мужа, обняла брата одной рукой, слёзы потекли ещё пуще. Василёк обнял всех сразу – длины рук как раз хватило.
С берега, разделившись на группы и кучки, к ним спешили казаки. Над донским берегом надолго повисли смех, весёлые крики, плач и стоны.
Глава 36
Ночной берег медленно отступал. Челеби думал, что это не берег, а они – непобедимая армия, считавшаяся до сего момента лучшей в мире, – они отступают. Он чувствовал стыд, горели щёки. Прижав к ним холодные ладони, замер. Под удары барабана разгонялись на нижней палубе гребцы. Рядом вдоль борта прохаживался караульный. Ибрагим-евнух только что спустился вниз – у главнокомандующего Гусейн-паши неожиданно поднялся жар. Ещё на берегу он привычно властно командовал отступающей армией, а как только поднялся на борт, почувствовал себя дурно. «Наверное, не вынес позора, – подумал Эвлия. – Немудрено. Не помер бы ещё в дороге. Страшно представить, как разгневается султан! Не дай Бог, помрёт паша, кого он станет карать? Нет, пусть поживёт ещё, недельки две хотя бы».
За несколько дней до отступления паша отправил на имя султана послание, в котором сообщил, что в этом году завоевать крепость невозможно, наступила зимняя пора. Он писал, что армия совершила грабежи и опустошения вплоть до русской столицы, взяты в плен до семидесяти тысяч кяфиров. Сто тысяч их порублено саблями. Московский король получил по заслугам. Кроме того, он нарочно дал сбежать в крепость двум казакам, которые должны были сообщить товарищам наши слова: "Была бы нашей главной целью крепость, мы бы взяли её в течение двух дней. Но мы хотели только дать урок московскому королю, разграбить и опустошить его земли, взять в полон его людей. И мы сделали это".
"О, божья мудрость, в последние дни здесь стоят такие крепкие морозы, что войско чуть не замёрзло. Всем стало понятно, что на этой земле нет нам безопасного пристанища и надо уходить". – Эвлия мысленно повторил последнюю фразу своей записи в книге.
И тут же вспомнил то, что записать не решился. В ночь ухода с 25 на 26 сентября было видение в небе, многие его видели, и Эвлия тоже. Со стороны Руси на полки турецкие наступала страшная сила в виде тучи. Остановилась туча напротив лагеря мусульманского. А перед нею по воздуху шагали два страшных юноши, а в руках у них мечи обнажённые. И этими мечами они как будто грозили гази. После этого видения люди побежали ещё быстрее.
Пальцы сами отыскали в кармане маленький камешек из разрушенной Азовской стены. Многие турки захватили такие с собой на память. Он повертел его на ладони, на поверхности камня, показалось, проявились красные капли. Он не стал задумываться, что это за вкрапления, мысли блуждали в других сферах. Кулак сжался, камешек уютно устроился в нём. – Да, именно так и надо записать. И добавить: "В конце концов войско отчаялось завоевать крепость. Когда же и знать, и простолюдины поняли это, то погрузили вещи на лодки и, отплывая, думали, что такова, видно, воля божья, таково божье предначертание".
Челеби поднял взгляд к небу. Тучи, спешащие по небосводу, понемногу светлели. Чёрная волна, бьющаяся о форштевень, казалось, шипела, исходя пеной.
"О боже, какое счастье – покидать этот негостеприимный клочок суши, который султан, по наивности, относит к своим землям. Если он и вернёт когда-нибудь развалины Аздака в свои руки, то спустя время, дождавшись, пока мы его заново отстроим, казаки снова заберут его. Это же ясно, как божий день. Стали бы они так яростно сражаться и умирать за чужбину. Нет, они считают и город Аздак, и Тан, который они называют Дон, и все лиманы вокруг, и степи – своей кровной землёй. А если так, то не удержать нам донское устье, как бы султан ни желал этого и сколько бы войск сюда ни посылал.
Придёт не этот, так другой атаман, а может, и царь русский сам пожалует и отберёт его обратно. – Эвлия тяжело вздохнул, морщины собрались на лбу. – Пожалуй, надо нам удерживать лишь те земли, на которых нет этих сыновей шайтана – казаков. С ними нам не сладить, как ни грустно это осознавать. Хотя султану я, конечно, не осмелюсь этого посоветовать".
Галера всё дальше и дальше отплывала от ненавистного для всех турок берега. В лёгком рассветном окоёме уже и не угадывалась кромка земли. Кругом плескали волны, метались над мачтами беспокойный чайки, оглашая воздух пронзительными криками. "Что-то вещаете вы? Гибель или прощение?" – Челеби грустно улыбнулся, ладонь разжалась, и небольшой камешек с кровавыми пятнышками булькнул в догоняющую корабль волну.
