Текст книги "На магию надейся, а сам не плошай! (СИ)"
Автор книги: Alexandra2018
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Из толпы выступил пожилой мужик, голый до пояса. Крепкое его тело опоясывали гноящиеся шрамы от нагайки:
– Дай мне оружие, я с вами пойду.
– А что, домой не собираешься?
Мужик опустил голову, но слова прозвучали чётко и громко:
– Нет дома у меня. Татары всех моих побили.
– Саблю?
– Не, – покачал он головой виновато. – Саблей не силен. Мне бы что-нибудь попроще, дубину каку.
– Найдём, – усмехнулся Валуй, вытягивая шею. – Пахом!
Лешик, ввинчиваясь в толпу, махнул в ответ рукой.
– Счас, доберусь.
Валуй обернулся и, пока Лешик пробирался к ним, окликнул Никиту, неподалёку подсчитывающего выложенные в ряд ружья.
– Кайда!
Тот вскинул голову.
– Да, атаман.
– Вооружи мужиков кто чем умеет.
– Добре, пусть подходят. Всем оружия хватит. – Никита по одному ему только понятным признаком выбрал взглядом саблю и вытянул её из груды оружия. – Вот, кому? Отличный клинок.
Несколько казаков и мальчишек потянулась к груде оружия, и почти тут же плотная стена спин закрыла Никиту. Джанийцы, завидев такое богатство, тоже дружно двинулись к Никите. Перед Лукиными остались только одни бабы и совсем малые дети.
– Во, и мои нехай вооружаются. – Пахом обтирал куском чьего-то кафтана запачканную саблю. – Мы ишшо повоюем.
– Бери мужиков под свою руку. Не помешают.
Пахом, незаметно обернувшись, чуть скривил губы:
– Валуй, да какие из мужиков вояки? Чего это ты удумал?
– Лешик. – Атаман склонился, приблизив губы к лицу десятского. – Перечить будешь?
И такая мягкая сила прозвучала в его голосе, что Пахом тут же открестился от своих слов.
– Да ты меня не так понял. – И вздохнул. – Ну чо я сними делать буду?
Валуй выпрямился в седле.
– Да ничё с ними делать не надо. Присмотришь на первых порах, и все. А потом у них все одно своя дорога – домой.
Лешик облегчённо улыбнулся.
– Это мы могем.
– То-то.
Позади загалдели, раздались громкие возмущенные голоса.
Никита, привстав на цыпочки, углядев за людьми шапку Валуя, растерянно крикнул:
– А мальцам что, тоже давать?
Валуй усмехнулся, разворачивая лошадь:
– Всем давай. Нехай привыкают.
– Скажи, как звать тебя? Чтоб знать, за кого Богу молиться? – К нему обратилась пожилая женщина, чем-то неуловимо похожая на его мать.
Невольно сглотнув, атаман изменился в лице. За него ответил подъехавший на запаленной лошадке Михась Колочко:
– Молитесь, мать, за донских казаков. Нам ваша молитва, ох как понадобится.
Приблизившись, Михась склонился к плечу атамана:
– Посади мужиков на коней и отправь восвояси. Нам с ними не по пути.
– Разберёмся. Лошадей много взяли?
– Хватит, голов триста.
В этот момент за аулом вразнобой громыхнули ружья. Казаки все как один подняли головы.
– Никак наши на засаду напоролись. – Валуй не колеблясь стеганул Ночку, и лошадь мгновенно сорвалась с места.
За ним попрыгали на коней ещё десятка два донцов. Собрались было и остальные, но Никита взревел громогласно:
– Стоять! А тут кто останется?
Слегка смущенные донцы, ещё беспокойно оглядываясь, ослабили поводья.
– Вот балбесы, – ворчал Кайда, перекладывая перначи из кучи в подставляемые мужицкие руки. – А если враг с другой стороны подойдёт – врасплох возьмёт же…
В красках поведал Валуй, как отыскали они внизу, у реки, уведенных парней и девку. С парней кожу живьём сдирали, пытаясь в свою веру переманить. Один Богу душу отдал, а второй живуч оказался. Сын того самого кубанца. А девку… А девку уже мёртвой нашли… измывались, пока не померла.
И снова скрипели атаманы зубами, и белели косточки кулаков. Как же ненавистны им вороги, что их родичей в полон забирают, а потом хуже, чем со скотом…
– В общем, раскидаем их по сотням, нехай с нами воюют, вояки добрые, – закончил Валуй рассказ, чувствуя, что немного даже упарился.
В завершение поведал о встрече на обратном пути с татарами, которые, похоже, поджидали другие рода, чтобы совместно потом на Азов идти. Заинтересовавшиеся атаманы долго расспрашивали Валуя, где стояли да сколько их. Выдержав расспросы, только тогда обсказал он о последнем сражении лучших воинов и немного колдунов – характерников, отвлекавших татар от прохода основного войска, тяжело груженного хабаром.
Неделю назад
Отъехали совсем недалеко, а впереди, в темнеющем мареве, колышущемся над знойной землёй, появились уходящие в небо слабо различимые дымки. Пока не хоронились, ехали спокойно. Широкий дубовый лесок вынырнул из-за высокого взгорья уже саженей через пятьсот. Толстоствольные деревья растекались между холмами, оставляя голыми их вершины. Сбавив шаг, поехали сторожко, прислушиваясь к звукам и тишине. Перед подъемом, среди деревьев, Власий, молодой характерник с выпуклой бочкообразной грудью и суровым вглядом придержал лошадь, ожидая, пока вокруг соберутся все донцы.
– Попробуем подойти поближе. – Его голос на первых словах намного охрип. – И от солнца. С этого бугра нас дозоры уже увидят, поэтому двинем по-над ним. Вскоре он кончится, там открытая низинка потянется. – Он прокашлялся и снова вернул твердость в голос: – Мы с Друнькой здесь проходили. Не было никого. Если они тут сторожей так и не поставили, значит, и в этот раз проберемся без сполоха. Перед станом подъем пойдёт. Как выскочим наверх, солнце останется за спиной. Там уж надо рвать галопом, пока татары не очухались, через лесок. Лес этот дубовый, чистый, ни одного сухостоя или валежника мы не видели. Наверное, татары пожгли все. Правда, кое-чего другого наоставляли. – Он поморщился, вспоминая. – Ну, для лошадей то не беда.
– Видать, давно стоят, – сделал вывод Пахом.
– Точно, потому и расслабились. Дозоры больше в кости играют, чем по сторонам секут. С этого края мы как раз на их часовых и выскочим. Рубим их, а дальше уже как получится.
– Всем всё понятно? – Степанков обвёл товарищей внимательным взглядом.
– Ясно, как же… – Борзята ответил за всех.
Космята кинул на плечи размашистый крест:
– Тогда с Богом! Двинулись.
Казаки тоже перекрестились. Потянули повода, одновременно трогаясь с места. В этот момент никто не подумал о путях отхода. Какой может быть отход, когда живым из сечи и не думаешь выйти. Это уж если шибко повезёт и заступники казачьи все силы приложат, чтобы своих крестников из добровольной мясорубки вызволить. Но перед боем о том лучше не думать. А готовиться голову сложить честно и с пользой для общего дела. А вот когда казак готов к смертушке, тогда, бывает, и подключаются помощники небесные. И никак не раньше.
Последние сажени казаки, погруженные в себя, двигались неспешно. Почти все нашёптывали нужные для вхождения в Раж молитвы. Никита Кайда тихонько напевал старую казачью песню, таким образом тоже переходя в требуемое состояние. Чуть громче подхватил известные слова Михась Колочко. За ним запел Матвей Чубатый. А следующие слова повторяли уже все характерники, в полголоса, а кто и вовсе под нос бубнил. Но песня катилась, почти неслышная, чаще угадываемая. И распрямили казаки спины, и сжались пальцы на рукоятях сабель, и лёгкий румянец подкрасил бледные щёки.
Кони, словно догадываясь о гибельном задании своих хозяев, шагали спокойно, откликаясь не то что на движение руки с поводом, но и на мысль человека. Такое у животных случается в минуты опасности и напряжения. Как вот ныне, перед смертельным боем. Подминая высокую траву, срывая на ходу высокие метелки лугового разнотравья, размашисто кивали мордами. И вздрагивали кожей, отгоняя назойливых паутов. Перед последним взгорком атаман обернулся к Власию. Тот, почувствовав взгляд, поднял глаза, и кивок ответил на молчаливый вопрос.
Космята, не останавливаясь, вытянул саблю, другая рука поправила петлю кистеня на запястье, и уже не оборачиваясь, словно ощущая кожей спаренные движения товарищей, он сжал бока кобылы ногами. Казаки выхватывали сабли, в руках появлялись ножи, выставлялись пики. Матвей Чубатый, Никита Кайда, Пахом Лешик и Михась Колочко взяли в руки по две сабли, и загудели клинки, разрезая упругий воздух. Оборучники разминали плечи и кисти. Гришка Лапотный и Пашка Литвин, невзрачный казак, с усами, лежащими на груди, вооружились метательными ножами, запихнув за пояс запасные. Борзята решил начать личную войну с бросков коротких копий – дротиков, ещё загодя приготовив сразу четыре. Ухватив в каждую руку по одному, он ещё раз позамахивался, словно на тренировке, имитируя бросок. Затем, сжав в одной руке все четыре дротика, другой передвинул поближе к животу саблю, чтобы было удобнее выхватить, когда наступит её черед. Власий Тимошин сдавил в одной руке рукоять сабли, словно собираясь расколоть её, как орех, другая ухватила огромный нож, с пятивершковым[8]8
Вершок – 4,45 см (старорусская мера длины).
[Закрыть]лезвием. Махнул им – в воздухе тонко свистнуло. Савва Баталов пригожий, благообразный, и не скажешь, что воин первостатейный, приготовил лук. Дернул, проверяя, тетиву. Поерзав плечами, убедился, что колчан удобно пристроился за левым плечом. Сражение решили провести без огнестрельного оружия, чтобы враги с дальнего края стана как можно дольше оставались в неведении, что же происходит на его другом конце. Так рассчитывали успеть положить побольше бусурман.
Лошадь Космяты выскочила на пышную луговину, залитую густыми солнечными лучами. Власий, ускорив коня, догнал атамана, лишь немного завернул вправо. Он один знал, где находится татарский пост. Теперь весь отряд, выстроившись в малую лаву, мчался галопом. Лес стремительно приближался. Вот и первые дубы мелькнули по сторонам. Лошади легко находили дорогу между деревьями. И верно, без валежника лесок. А то, что пахнет нехорошо, – дело десятое. Уже различались группки врагов, рассевшиеся кружками вокруг костров. Так же лавой вывались на луг. Метёлки спелой травы хлестнули по сапогам, лошади чуть замедлились.
Неожиданно саженях в двадцати из травы выглянуло озабоченное лицо татарина. Узрев наваливающихся казаков, он скривил губы, собираясь что-то закричать, но в следующий момент стрела, выбив верхние зубы, глубоко погрузилась в распахнутый рот. Второго дозорного только поднимающегося на коленях, чтобы посмотреть, что же встревожило его напарника, зарубил Власий.
На опушке оглянулись несколько врагов. Остановившись в нерешительности, они прикрывали слепящиеся глаза ладошками, пытаясь разглядеть, кто же там приближается. Казаки нарочно почти ложились на гривы, чтобы дольше оставаться неузнанными. Такая тактика принесла первый успех: татары начали проявлять лёгкие признаки беспокойства, когда до крайних из них оставалось не более десятка саженей. Неуставшие лошади проскочили их за пару ударов человеческого сердца.
И началось.
Татары только ещё поднимали руки и поворачивали головы, чтобы закричать и поднять тревогу, а казаки гибельным смерчем уже вламывались в лагерь, круша всех на пути. В первые же мгновения боя дротики и ножи разлетелись смертельным веером по округе и ни один из них не миновал намеченной цели. Следом замелькали сабли. Татары просто не успевали организовать хоть какую-то оборону. Казачья лава двигались десятисаженной полосой и, словно корова языком, уничтожала всякое движение. За ними оставались потоки крови, неподвижные тела, рассеченные, безголовые и мертвая, никем не нарушаемая тишина. На первую сотню сажень углубились в татарский стан, почти не встретив ожидаемого противодействия. Враги, обезумев от ужаса, при одном виде казаков бросали оружие и бежали, ломая ноги и сминая товарищей, ещё не сообразивших, что творится. Некоторые падали на колени, поднимая руки. Казаки не давали им пощады. Несколько стрел полетели в сторону нападающих, но характерники, вошедшие в Раж, легко отмахнулись от них саблями.
Космята двигался в центре смертельной полосы. Краем глаза выхватывая сосредоточенные лица донцов, отслеживал некоторые удачные удары своих, сам не упуская ни одного врага, попадающегося на пути лошади, тихо удивляясь про себя: "А вот же оно, получается".
Сопротивление стало нарастать на второй сотне саженей. Два богато разодетых татарина неимоверными усилиями сумели остановить бегство горцев, посрубав несколько панических голов, и движение казаков замедлилось. Разрозненные стрелы, летевшие в них изредка, вдруг превратились в стройный поток.
Уклоняться и отбивать становилось всё сложней. Тут же грянули первые ружейные залпы. Большая часть пуль пока пролетала мимо, а те, которые попадали, застревали в крепких, казачьих кольчужках или в складках одежды: казачий Спас творил волшебство на глазах теряющих остатки духа врагов.
Космята срубил одну за одной две вражеские головы, и взгляд выхватил группу врагов, выстраивавшихся в нечто подобное строю. Пока казачий ряд, хоть и изломался под напором очнувшихся татар, но держался без потерь. Встревожило другое – враги появились и за спиной. Вытянув шею, громогласно, несколько был способен, атаман, крикнул команду перестроиться в колонну. Донцы услышали, и тут же, что-то напоминающее ощетинившийся саблями походный строй, было выстроено. Места впереди достались атаману и Борзяте. Остальные, закинув повода на луки седел передних товарищей, заняли позиции за их спинами. И лошади, удивительное дело, не противились, не пытались куснуть круп передней, а когда морда нечаянно тыкалась в хвост подруги или жеребца, молчаливо отворачивались, стараясь не мешать ведущему битву хозяину.
В таком порядке и двинулись дальше. Тупое навершие строя, будто пуля, глубоко вонзилось в беспорядочную толпу татарских конников, постепенно собирающихся перед казаками. Яростная рубка продолжалась…
Татары скучивались, каждый старался сам подобраться поближе к донцам. Создавая толкотню, они только мешали друг другу. Но не казакам. Выстрелы давно прекратились – в мечущейся толпе не прицелишься. Перепрыгивая через затухающие костры, мчались на подмогу своим горцы-черкесы, но спины товарищей не пускали их. Издалека они пытались углядеть, что творится там, в гуще сражения, но видели только побитые тела и опустевшие седла убегающих лошадей. От отчаянья и злости они крутились на ярящихся конях, чутко угадывающих настроение хозяев. Скрипели зубы, и раздавался свирепый рык, словно обезумевших зверей заперли в клетку. Одиннадцать характерников изгибающейся спицей всё глубже и глубже проникали в самую сердцевину стана.
Вот пала лошадь под Космятой. Спрыгнув удачно, он тут же поймал оседланную черкесскую кобылу. А в следующий момент, под прикрытием товарищей, вернулся в строй. Чуть погодя его маневр повторил и Власий.
Уже все воины вражеского войска сидели на лошадях и мысленно готовились вступить в битву, бушующую где-то совсем рядом. Вот только увидеть врагов удавалось немногим. И никто не мог углядеть их дважды. Летели головы и шапки, падали на окровавленную траву обрубки ног и рук, валились снопами десятки тел. Словно заколдованные витязи, неуязвимые и оттого внушающие страх и лишающие сил, бились казаки в окружении неисчислимых ратей врагов.
Уже миновали вражьи полчища казаки под руководством Валуя. Прошли сами и провели лошадей, гружённых добром и оружием. И теперь уж находились в безопасности. Не желая уходить дальше, донцы собрались на опушке соседнего леска. Укрывшись за деревьями, они тревожно заглядывались на разворачивающуюся суету в стане врагов, прислушиваясь к крикам и воплям, долетавшим и сюда, на полянку, в полуверсте от битвы. Атаман с трудом удерживал казаков от безрассудного желания помочь товарищам. То один, то другой казак подскакивали к атаману, требуя отпустить его и друзей на подмогу. Валуй сжимал до белизны губы, сурово мотая головой. Опасался, что голос предаст. Он и сам бы умчался в битву, разворачивающуюся перед глазами. Но он назначен атаманом. А значит, надо думать, что делаешь. И за себя и за сотню.
Ещё раз глянув в ту сторону, Валуй скомандовал двигаться дальше. Неохотно казаки повернули коней.
День катился к вечеру. Уже ниже вершин деревьев опустилось солнце, уже воздух над окрестными полями стал гуще и запашистей, пропитываясь светлыми травяными запахами, а характерники, не замедляясь, продвигались через вражеский стан, оставляя за собой только смерть и ужас. Во вражеском войске нарастало смятение. Никто не мог понять, что же это за создание бушует в теле огромной армии. Сбесившимся клинком рубит и рубит товарищей, а сам, будто заколдованный, не поддается ни сабельному удару, ни пуле, ни стреле… С каждым казачьим ударом суеверный страх все глубже проникал в сердца даже самых твердых духом воинов. Многие, приблизившись на расстояние сабельного удара и углядев сосредоточенные лица казаков, заметив, как падают один за другим воины, ещё недавно уверенные в непобедимости, как летят в казаков стрелы, но не причиняют никакого вреда, вдруг разворачивали коней, в панике кидаясь назад, сбивая с ног других и пугая тех, кто ещё не сумел подобраться ближе.
Космята на какое-то время потерял счёт убитым врагам, и почти перестал ощущать себя самостоятельной боевой единицей. Он словно провалился в водоворот битвы, слившись с товарищами в единый многорукий организм, без начала и конца. Странно, но и устали казаки почти не чувствовали, находясь в каком-то ином то ли мире, то ли измерении, где силы безграничны, а удача постоянна. Уже в густых сумерках казаки пробились к противоположному краю вражеского стана и совершенно неожиданно для себя вдруг не увидели впереди врагов. Только в этот момент Космята, да и остальные казаки, словно вынырнув из беспамятного омута, с удивлением оглянулись на пробитую полосу из мёртвых тел, стелющуюся позади и теряющуюся там, в глубине стана. По краям её замерли сотни черкесов с оголёнными саблями и перекошенными ужасом лицами. Ни один не решался напасть на казаков.
– Уходим, – бросил Космята, пуская кобылу рысью.
Лошади послушно ускорились и, характерники, не убирая окровавленных клинков в ножны, закачались в сёдлах за атаманом. И только удалившись от вражеского стана на полверсты и углубившись в соседний лесок, Космята позволил себе ещё раз оглянуться. Позади расстилался пустынный луг, постепенно теряющий краски в наползающей темноте. Он снова поторопил лошадь, стараясь не думать вообще ни о чем. По опыту он знал, что вот-вот на них навалится отчаянная усталость, и очень трудно будет выдержать в седле наступающую ночь. Поэтому, пока ещё оставались какие-то силы и пока враги не пришли в себя, он спешил увести людей как можно дальше от вражеского лагеря.
Шумел ветер в раскачивающихся вершинах буков, дубов и ясеней, на небосвод выбралась круглая луна, осветив верхушки заваленного буреломом леса. Одиннадцать казаков, в залитых своей и чужой кровью одеждах, из последних сил удерживаясь в сёдлах, пришпоривали лошадей.
Глава 3
Нз штаба он вышел уже затемно. Казаки долго не отпускали, требуя уточнить, то количество голов в табуне, то сколько побито черкесов. Но дольше всего обсуждалось захваченное оружие. Какого и сколько… Хорошо ещё, по опыту знавший, как трепетно его товарищи относятся ко всему, связанному с ружьями, саблями, ножами и прочими орудиями для уничтожения врагов, Валуй записал себе на нескольких листках все, что удалось взять. Казаки не успокоились, пока он раза четыре не прочитал им этот список в разной последовательности. То Черкашенин поинтересуется: «А что ты там говорил про англицкие ножи», то Каторжный, заглянув через плечо, попросит ещё раз пояснить, какие взяли пищали и в каком состоянии. То Яковлев поинтересуется, куда все добро свезли.
Потом, уже отпустив из центра комнаты Лукина, долго обсуждали весь подготовленный к осаде запас, рядили и судили – хватит ли? И если не хватит, то где успеть раздобыть за оставшиеся до высадки турка сутки. Валуй понял, что атаманы всерьёз надеются получать поддержку от казаков, оставшихся сторожить турка вверх по реке. Как они это сделают, он не представлял, но знал, что без толку атаманы рассчитывать на что-то не будут. Когда наконец закончили, Валуй, уже иногда ловивший себя на лёгкой дремоте – всё-таки нешуточно устал с дороги, облегчённо вздохнул.
Вечер разливался во всю ширь небосклона густо-красными красками. Уже закатившееся солнце ещё цеплялось за краешек окоема бледными бордовыми руками-лучами, словно не желая падать в темень, но медленно пальцы слабели, истончались, пока совсем не растворились в сумерках. Потная, изрядно выпачканная одежда раздражала, и он торопился домой, испытывая нестерпимое желание помыться, переодеться в чистое и уснуть. Можно даже не евши.
В курене не спали. Красава и Космята, устроившись за столом напротив, нежно поглядывали друг на дружку. Тихий разговор лился в горнице, и Валуй, догадывавшийся о чем-то таком, нарочно стучал сапогами по двору и по глиняному полу прихожей.
Красава, завидев брата, кинулась ему на шею. Валуй, поцеловав сестрёнку рядом с глубоким шрамом на лице, мягко отстранился. Ещё раз вспомнил, как освобождал сестрёнку, здесь, в крепости. Она вместе с другими полонянками месила солому с глиной – саман готовила для турок. На другое дело её, калеку, к счастью, не брали. Да уж, когда она резанула себя по лицу литовкой, чтобы не достаться знатному ногаю, думала, теперь на себе крест поставит. Ан нет, друг Космята влюбился и на шрам не глянул. А теперича двух пострелят растят. На островах сейчас парни где-то, вместе с остальной детворой из крепости.
Валуй вздохнул, скидывая перевязь сабли через голову:
– Погодь малость, мне бы в порядок себя привести.
Она всплеснула руками:
– Одного уже привела кое-как. Такой же был, чертяга. Сейчас и тебя отмоем. – И бросилась к бачку с водой.
Валуй устало опустился на лавку рядом с Космятой. Тот немного подвинулся.
– А Васяня где?
– А. – Сестра махнула рукой. – Он последние деньки дома не живёт. Всё с парнями по делам носится. Какие-то задания у них. Да. – Она обернулась. – Твои, Космята, земляки, с Белгородчины.
– Ну, то надо. Нехай, носятся. В казачьи дела вникают – пригодится.
Космята поднял подбородок:
– Земляки? Это интересно. Надо будет их проведать.
– Конечно, надо. – Красава замерла с тазом в руках. – Мать-то, когда собираешься навестить? Стыдно сказать, внуков своих не знает, а внуки – бабку.
Космята виновато опустил голову:
– Сама же видишь, то татары, то турки – всё никак не выберусь.
Валуй сморщил лоб:
– Красава всяко-разно верно гутарит. Вот, как только турка побьём, так и собирайся. Не пойдешь, сам заставлю.
– То дело! – Красава налила в таз воды и повернулась к брату. – А ну, скидывай это хламье, стирать буду.
Валуй засмущался:
– Да ладно тебе, сестрёнка, я и сам…
– Не знаю никаких "сам". Скидывай, сказываю. Космята, дай-ка ему чего накинуть, коли он такой стеснительный.
Космята послушно направился к сундуку у стены. Расцепив верхние палочки у горла, Валуй потянул зипун через голову.
Когда Красава наконец упорхнула в прихожку, где затеяла стирку, Космята, усевшись напротив, сложил руки перед собой:
– Ну, что там, в штабе, гутарили? Мы уже и сбор у стены провели. Фроська с Муратко нас собрали. Хорошо, увидели, какие уставшие и отпустили. А тебя что-то долго там мурыжили.
– А… – Махнув рукой, атаман поправил сползший с голого плеча космятовский кафтан. – Про что только ни гутарили. Самое главное, что завтра ворога ждут.
– Это я понял.
– И ещё интересное дед Черкашенин сказал. Думает он, что турки такую огромадную армию собрали, не столько на нас, казаков, – нас они всяко-разно собираются за несколько дней прихлопнуть, – сколько на Русь.
– Неужто на Русь? – Заскочившая на минутку Красава, вытирая руки полотенцем, оперлась бедром на плечо мужа. – Зачем же это им?
– Похоже, хотят православных под корень свести. Побить поболе, а каки выживут, всех в рабство определить.
– Всех до одного? – Сестрёнка прижала руку к губам. На глазах блеснули слёзы. – Что за изверги-то? А что нам-то теперича делать?
Космята приобнял супругу:
– Драться, что делать? Так драться, как никогда, может, и не дрались.
– Ой. – Красава выпрямилась. – С утра пойду в храм, помолюсь Николе – заступнику казачьему.
– Помолись, – устало вздохнул Валуй. – Нам теперь всем надо молиться, потому как всяко-разно без Божьей помощи супостата не одолеть.
– Наливай борща брату. А то он, поди, с голодухи уже помирает. – Космята оглянулся на жену строгим взглядом.
– Что это я? – сразу же засуетилась она. – Идём, я тебе пока на руки полью. А то и правда, когда там вода согреется.
Пока Валуй ел, Космята поглядывал на друга с интересом, словно собирался о чем-то спросить, да не решался.
Наконец Валуй отложил облизанную ложку, и Степанков не утерпел:
– Никак присказку деда Черкашенина решил перенять?
Валуй задумчиво покосился на друга. Он и сам не знал, что это ему взбрело в голову вторить за дедом его "всяко-разно". Почему-то показалось, что так, с черкашенинской приговоркой, важности себе прибавит, возраста. А то что такое двадцать одно лето? Некоторые казаки в подчинении раза в два старше будут, а то и того поболее:
– А кабы и решил, то чё?
– Да не, ничё. Перенимай, ежли хотенье такое есть, всяко-разно, – прищурился с ехидцей Космята.
Старший Лукин сделал вид, что не заметил:
– Ну вот и славно. Пойду я, пожалуй.
Сестрёнка, подхватив со стола тарелку, на мгновение прижалась к брату:
– Заходь ишшо.
– Да куда я денусь.
Пять лет назад
Ещё туман не садился на кусты, а шестнадцатилетние не по возрасту крепкие братья-близнецы Лукины собрались на рыбалку. Сторожко, чтобы не разбудить родителей, спавших в другой половине куреня[9]9
Дома у казаков.
[Закрыть], и младшого брата Василька с сестрой Красавой, расположившихся на соседних лавках, выбрались на улицу.
Светало. На востоке небо окрасилось в светлые тона, по самому краю, словно окаймленные кровавой полоской. Лукины замерли у дверей, прислушиваясь: никого не разбудили? Поеживаясь, коротко оглядели округу. Низенький плетень, с нанизанными на колья старенькими кувшинами, узенькая тропка, уводящая со двора, замершие в сумраке угадывающиеся соседские курени под камышовыми крышами. Вроде тихо. Густо пахло прелыми листьями и рыбной требухой. Давеча родичи натрудись, допоздна пластая рыбу и густо посыпая её солью на зиму. Как и весь десятидворный юрт в эти погожие осенние деньки. Парням не хотелось поднимать своих ни свет ни заря, ещё успеют рубахи потом пропитаться. И только так подумали, как дверь чуть скрипнула, и в образовавшуюся щель скользнула Красава в длинной, до пят, рубахе. Набросив на голые плечи платок, она окинула замерших братьев заботливым взглядом:
– Поесть-то взяли чего? Опять не позамтракавши, поди.
– Так это… – Борзята смущённо пригладил взъерошенные волосы. – Не проголодались ишшо.
Валуй, подтверждая, кивнул.
– Мы правда не хотим.
Красава хмыкнула:
– Не проголодались они. Стойте, счас вынесу. – Не дожидаясь ответа, она нырнула в прохладную тень приоткрытой двери.
Братья с улыбкой переглянулись.
– Разве с ней поспоришь…
– Завсегда по-своему сделает.
– Упёртая.
Сестрёнка, появившаяся на свет двумя годами позже братьев, порой командовала большаками, как младшими. Особенно в делах домашних, в которые парни по мужской своей природе не вмешивались.
Валуй мысленно улыбнулся: "Какая же она у нас! И красавица, и умница. А хозяйка! Повезет парню с женой. Пока она ещё на ребят и не смотрит, но это ненадолго, такая дивчина в родительском курене не засидится". Наверное, Борзята думал примерно о том же, во всяком случае, при появлении сестрёнки только что улыбающийся спешно насупил брови.
Красава сунула в руки Валуя узелок с чем-то мягким:
– Вот, хучь хлеба да по яйцу возьмите. Все не голодом.
– Заботливая ты наша, что бы без тебя делали. – Борзята хотел погладить сестрёнку по голове, но она увернулась, нарочно хмурясь.
– Идите уже, а то зорьку пропустите. – Перекинув распущенный густой волос на грудь, Красава исчезла в сенях.
Валуй запихал узелок за пазуху. Подхватив приготовленные ещё с вечера снасти, парни деловито зашагали по узкой тропке к ерику.
Поздняя осень выжелтила густые и жесткие травяные заросли в рост человека по краям тропки, диколесье, окружающее рыбаков со всех сторон, оделось в разноцветные наряды. Утренний воздух, наполненный запахами потрошеной рыбы и тины, бодрил прохладой. Шагалось по сырой траве легко и приятно. Утренняя влага, прижимаясь к коже ног намокшей тканью, неназойливо охлаждала. Скоро отсыревшие почти до бедер штанины налились тяжестью. Но братья, с детства привыкшие проводить большую часть дня на реке, не замечали этого.
Утренняя мягкая тишина текла над туманной водой, ветер ещё не проснулся, но листья высоченных тополей чуть покачивались, словно сонные. Знакомая тропинка уводила вдоль ерика. У замаскированного поста – невысокого стожка камышей они уважительно поздоровались с разлохмаченным дежурным, выставившим голову в прореху. Он делом занимается – на посту стоит. Парни, по юному возрасту к охране ещё не привлекавшиеся, слегка позавидовали. Игнатка – молодой казак, может, на пару лет постарше Лукиных – проводил казаков весёлым взглядом: "на рыбалку собрались – надо будет вечерком поинтересоваться, как улов" – и снова скрылся в глубине стога.
Саженей через двести парни вышли на участок ерика, закрепленный за семьёй Лукиных.
Валуй, почесав распахнутую крепкую грудь всей пятернёй и вздохнув свежего осеннего воздуха, вытянул из халабуды[10]10
Шалаш, временная постройка.
[Закрыть] загодя припрятанную лёгкую долблёнку. Вместе с Борзятой столкнули её на парящую воду. Испугавшись плеска, из зарослей выскочила заполошная кряква и, суматошно махая крыльями, плюхнулась на середину протоки. Братья равнодушно повернули головы и, узнав птицу, отвернулись. Были дела поважней какой-то там утки, хоть и по-осеннему жирной. В другой раз оно бы со всей душой, но не сейчас.
Оттащив волок[11]11
Сеть.
[Закрыть] на середину протоки, скинули буй и повернули к берегу. У самой воды длинноногая чапура[12]12
Цапля.
[Закрыть] чистила перья, расправив белоснежное крыло и совсем не обращая внимание на людей.
– Знает, образина, что невкусная. – Борзята кивнул на птицу.
– Точно, – под держал брат, – не голодные годы.
Крупная рыбина хлестанула хвостом выше по течению, и братья дружно прислушались.
– Осятр!
– Не, шшука! Но здоровая!
– Ладно, айда дальше, нам ещё два волока кидать.
Валуй уселся в лодку, туда же сложили невода. Борзята зашагал берегом. Утренняя прохлада проливлась на заросли, слово холодное молоко из кувшина, вынутого из ручья, над водой скапливался густой туман. Высокие белолисты[13]13
Тополя.
[Закрыть] и ольха подступали почти к самой воде. Толстые корни, высохшие за лето до каменной твердости, хватались за ичиги[14]14
Кожаная казацкая обувь без каблуков, наподобие сапог.
[Закрыть], и шагалось не в лад. Борзята позавидовал брату, лениво толкающемуся вёслами вдоль берега. Вспомнив, как вечером младший братишка Василёк, цепляясь попеременно, то к нему, то к Валую просился на рыбалку, усмехнулся. «Привязчивый же какой. Ещё бы чуть-чуть, и уступили. Не, нечего ему туточки делать. Работы на двоих, третий только мешался бы. – Ещё раз убедив себя в правильности отказа, Борзята почему-то не почувствовал облегчения. – А может, и надо было захватить братца. Глядишь, и пособил бы чего. Уж больно хотел малой».
