Текст книги "На магию надейся, а сам не плошай! (СИ)"
Автор книги: Alexandra2018
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
У входа в подземелье Космята оставил Афоню с Антошкой, решительно отбив их робкий ропот, – охранять. С собой взял только Тимофея. Он вообще выделял парня: толковый и несуетный. И мыслит зрело, хоть и не всегда в корень.
Арадов у другого слуха отправил вперёд Пахома и Дароню. Сам полез за ними. Шнуры, пропитанные земляным маслом, экономили, здесь использовались десятисаженные, чтобы как раз успеть выскочить из слуха.
Борзята нервничал – уже раз семь саданул по камню, но искра выходила слабая, незажигательная. Валуй, отодвинул брата плечом, и стены плотно зажали близнецов в проходе. В узком лазе только и можно было поместиться, прижавшись друг к другу. Пригнувшись, Лукин сам несколько раз чиркнул кресалом. Горстка пороха вспыхнула с третьего раза, тут же подхватился конец длинного шнура, лежащего на ней.
– Уходим, быстро, – толкнув замешкавшего брата, побежал, согнувшись в пояс, не оглядываясь.
Арадов и остальные казаки уже толпились у развалин стены, с тревогой поглядывая на выход. Дождавшись, когда из темноты выскочат двое последних поджигателей, они припустили сломя голову.
И только отбежали саженей на пятьдесят, как позади рвануло. Один за другим три раза. Казаки повалились наземь уже после первого. Последним падал Лукин, после разрыва он успел сделать два шага и оглянуться. А в следующий момент окружающий мир вдруг раскрасился самыми разными яркими красками и показалось, что в раскрывшемся чёрно-красным цветком небе летят через стены, переворачиваясь, сотни янычар в распахнутых кафтанах. Гигантской силы взрыв потряс город, оглушил казаков и кинул Валуя на землю, словно мощный смерч малое дитя.
Глава 18
Ленивый шайтан Малик опять ничего не нашёл. И из чего теперь палить костёр, скажите, пожалуйста? За эти недели соседи вырубили в окрестностях всё, что могло хоть как-то гореть, даже камыш выломали, и теперь берега Тана-Дона, бесстыдно оголённые, туркам казалось, выглядели сиротливо и неуютно.
Десятский турецкой сотни разномастной пехоты Ышик с досадой выругался. Котёл, заполненный водой, уже покачивался над выгоревшим кругляшом чёрной земли. Да, ещё вчера здесь горел огонь. Но не сегодня. Так обидно! И крупа есть, и соль достали, и рыба нашлась, и даже кусочек жирного курдючного сала удалось раздобыть на готовне, где постоянно что-то пыхтело и жарилось для командиров, а выгоревшее пятно от прежних костров так и пустовало.
Постепенно десяток вновь собрался у холодного очага. Прочесав окрестности, ничего, способного гореть, найти так и не удалось. Вообще-то заготавливать дрова сегодня была обязанность ленивого Малика, но тот, виновато причмокивая толстыми губами, повинился, ещё когда солнце не село. Ну не смог ничего найти! И тогда десятский разогнал весь народ на поиски дров. И опять напрасно.
Грустно и тихо у потухшего костра. Не слыхать смеха и шуток, никто не рассказывает глупых историй, никто не бахвалится отважностью, проявленной при штурме крепости. Хотя все понимали, какая там отважность! Не первые дни осады, когда каждый стремился поперёд других прорваться в крепость, ведь там мягкие казацкие жёнки, там донское золото. Ходили слухи, что казаки собрали в крепости немереные богатства, захваченные во время штурма. Вон, они даже от султанских золотых отказались. А давали за просто так! Всего лишь, чтобы не мешали собрать своих убитых. Сколько же у них там монет, что так легко отворачиваются от сумасшедших денег?!
Ышик поднял голову, прислушиваясь. Кто-то приближался. А кто мог подойти в темноте в десятку? Да хоть кто. Проходящий человек, сотник, проверяющий своих людей, кто-то из соседей с просьбой. Он склонил голову набок, ожидая. Из темноты выступили две незнакомые фигуры.
– Аллах в помощь, уважаемые!
Матвей Чубатый сгибался под тяжестью вязанки дров. Гришка-пластун тянул за собой две толстые жердины. Оба, скинув ноши, слегка поклонись.
Ышик аж покраснел от удовольствия. Дрова сами пришли к ним в руки. Аллах не покинул своих верных последователей.
Они были похожи на любого из чёрных мужиков, но дорогие кинжалы на поясах выдавали в пришлых людей непростых. И говорили, как христиане из Кафы. Ну что ж, пусть будут христиане, зато они с дровами! Подскочив, он приблизился к путникам.
– Уважаемые гости, могу ли я просить вас разделить наш кров и нашу скромную пищу?
Гришка снова чуть склонил голову, прижимая ладонь к груди:
– Буду рад. Ну что это? – Он как будто только что увидел негоревший костёр. – Вам не на чем приготовить ужин?
– Да, уважаемый, представь, мои люди не смогли найти в округе трухлявой палки, чтобы запалить костёр. Всё выгребли другие.
– Тогда мы вовремя. – Гришка без особого почтения подвинул одного из бойцов десятка. – Забирайте наши дрова. Мы там, у стен, насобирали.
Народ, повинуясь малозаметной команде десятского, обрадованно кинулся рубить жердины и ломать тонкие ветки. Ышик с уважением глянул на Гришку, перевёл взгляд на молчавшего Матвея:
– У самых стен? И не побоялись? Эти проклятые кяфиры в любой момент могут выскочить из своих дьявольских подземных ходов.
Матвей кашлянул, присаживаясь на освободившееся место. Гришка развернулся к десятскому:
– Ну, не так чтобы не побоялись. Но кушать-то оно завсегда хочется. Вот мы и подумали, принесем добрым людям дров, а они за это покормят голодных жителей Кафы.
– Так вы из Кафы? – обрадовался десятский собственной проницательности. – Я так и подумал.
– Велик султан, он собрал под своё крыло все народы подлунного мира. Ну и нас заодно.
Вскоре весёлый огонёк забился под прокопчённым дном казана. Народ оживился, полетели смешки, громкие голоса все чаще разносились по притихшей округе.
Матвей больше молчал, зато пластун отдувался за обоих. Познакомились с десятком, ещё когда турки закладывали дрова в костёр. Не придумывая, назвали свои настоящие имена. А что, как они проверят? Тут народу, как в Вавилоне, никто друг друга не знает, можно, с известной осторожностью, хоть в атаку вместе со всеми на стены лезть. Никто не спросит, кто таков? Неприлично.
Пока варился нехитрый ужин, немного поговорили про Кафу. Два бойца из десятка, казаки так поняли, братья, захаживали в этот приморский городок, так что общие темы нашлись. Поболтали про сумасшедшие цены, про тесноту улиц, спускающихся к морю. Похвалили муллу, проповедовавшего в мечети у рынка. Матвея такие разговоры не пугали. Уже в зрелом возрасте, лет семь назад, он одно время жил в Кафе. Рабом. Взяли беспамятным, а когда очухался, поздно было за саблю хвататься. Он и решил переждать, рассуждая так: в загробный мир он завсегда успеет, а от него, живого, крымчаки ещё своего получат. Это они просто ещё не знают, кого взяли. По-татарски он и раньше говорил неплохо, а в плену так и вообще навострился не хуже любого татарина. Когда хотел.
Через полтора года торговец, которому казак служил кем-то вроде разнорабочего, начал доверять тихому бессловесному рабу. В этот момент Матвей его и прибил. Освободил ночью пяток товарищей, ожидающих продажи. Вместе столкнули в воду тёмного моря чей-то старенький баркас да и были таковы. Так что каверзных вопросов разведчики не боялись. А того муллу, на редкость желчного и злобливого, Матвей помнил. Хватило пары фраз, описавших священника, чтобы десятский ему поверил. А до того явно проверял. Не дурак.
– А вот ещё говорят… – Десятский склонился ниже и даже оглянулся, чтобы удостовериться, что их не слушают вражьи уши (Гришка еле сдержал усмешку). – Будто казаки ночами ходят по лагерю, как у себя дома. И режут спящих мусульман.
Тут Матвей очень даже к месту покачал расстроенно головой:
– Я тоже слышал.
Бойцы, прислушивавшиеся к разговору, уважительно закивали: "Раз и эти слышали, знать, не врут люди".
– Более того, уважаемые, – Гришка тоже чуть склонился. – Говорят, что шахи и беки уже так отчаялись что-нибудь сделать с этими казачьими вылазками, что махнули рукой. Мол, всё равно всех не перережут.
Турки возмущённо загудели.
– Неужто такое возможно? – засомневался десятский. – Разве нельзя выставить ну, дополнительные караулы, там. Засады.
– Хе, да казакам что караулы, что засады – на один плевок. Слышал я, что они, как звери, в темноте видят. И слух у них, как у летучих мышей.
– Вах-вах, – запереглядывались турки. – Как звери?!
– И слух, как у мышей?
– А что, они могут!
– А я слышал, что среди них и оборотни есть. – Молодой турок с заячьей губой оглянулся с опаской. – И что по ночам одни режут нас, татар и турок, а другие…. – Он ещё раз быстро оглянулся. – Едят.
Несмотря на неверный свет от костра, Матвей заметил, как побледнел десятский. Кто-то охнул, а другой подвинулся поближе к огню.
– Спаси нас Аллах! – Ышик, скрывая опаску, потянулся к казану. К его счастью, каша оказалась готова.
Приободрившийся командир дал команду разбирать ложки. Народ, улыбаясь, подсел поближе. Все замолчали, только глухой стук деревянных инструментов о стенку казана да недружное чавканье нарушали тишину позднего вечера.
Казаки тоже не чинились. Налазав по рву, где они собирали дрова, проголодались изрядно. Каша у турок получилась знатная. Матвей никак не соврал, похвалив готовников. Когда угощение закончилось, пластун молча облизал ложку:
– А ещё я слышал от надёжных людей, что сюда двести тысяч русского войска идуть. Вот. – Упрятав орудие в карманчик на поясе, пристально оглядел растерявшихся врагов.
Первым очнулся десятский:
– Неужто так? А откуда такие сведенья?
– У меня знакомец при готовне истопником. Он слышал, как командиры янычар говорили.
– А ты, Матвей, тоже это слышал?
Казак сурово нахмурился:
– Слышал. Но мне то говорил друг, он у меня в сипахах служит.
– Как же так? Как же мы с ними со всеми сладим? – Парень с заячьей губой заглянул в глаза десятскому.
– Цыц! – Тот неожиданно сорвался. Скорей всего, чтобы прикрыть растерянность. – Нельзя верить всему, что говорят. И вообще спать давайте. – Он недружелюбно оглядел пришлых мужиков.
Матвей догадался: ему сейчас страсть как хотелось выставить гостей вон с их неприятными известиями. Но гостеприимность, впитавшаяся от родителей с рождения в плоть и кровь, не позволяла. Вовремя подсуетился Гришка, видимо, тоже почувствовав напряжение момента.
– Ну, благодарствую, уважаемые. Мы, пожалуй, дальше двинем, своих искать.
– Куда ж вы на ночь глядя? Разве ж в темноте найдёте кого? – Голос звучал фальшиво. Все, что хотел сейчас десятский, это чтобы чужаки убрались.
Раскланявшись с хозяевами, разведчики так и поступили.
Удалившись шагов на пятьдесят, где турки уже не могли их слышать, оба разом остановились.
– Ну что, дядька Матвей, пугнём вражин?
– А то. – Чубатый вытянул из ножен кинжал.
– Тогда туда. – Пластун вытянул руку. – Там у них народу много сидит. По краю пройдем.
– Съесть, что ли, парочку?.. – задумчиво протянул Матвей.
Гришка хихикнул:
– Обязательно. А то ж мы не перевёртыши?!
Подкрасться к дежурному, вышагивающему по этой стороне широкого лагеря турок, было несложно. Он так громко бухал обуткой, что можно было и не красться. Гриша так и сделал. Проходя будто мимо, задержался, спрашивая о своих. Часовой, обрадовавшись человеку, с которым можно поговорить, даже разулыбался. А то, поди, трясся, запуганный страшилками про казаков. И охотно шагнул ближе.
Аккуратно опустив труп невезучего турка, Гришка тихо пробурчал:
– Вот учат их, учат рыскари. А они как были дубинами, так и остались. Нет, ну разве можно так бестолково вести себя на посту?!
Матвей фыркнул в темноту.
Оба, уже на полусогнутых, поспешили к крайним туркам, уложенным ровной полоской бугорков. Среди спящих кое-где возвышались островки засидевшихся полуночников. Темнота ещё не загустела до кисельной вязкости, и смазанные фигуры пока виделись издалека. У самого края турки устроились рядами. Кто спал, кто разговаривал. Немного левее пели, приглушая заунывные голоса. На казаков не обращали внимания, и они присели возле группы притихших турок. Кто-то окликнул их. Матвей напряг голос.
– От своих отбились, посидим с вами, а то страшно.
Похоже, ответом удовлетворились, во всяком случае, больше их не трогали. Посидели, потом и прилегли. Зябко, сырой ветер несёт от Дона ночную свежесть, быстро остывающая земля тоже холодит. Как бы поясницу не прихватило. А что, по ночам уже совсем не жарко. А турки-то почти без одежды тёплой. Вон, кутаются, кто во что горазд. Ворочаются, кряхтят, ругают войну и всех командиров вместе взятых. Да, не нравится им тут, на Дону. Так топайте назад, никто не расстроится.
Лагерь медленно засыпал. Казаки тоже притихли. На душе у Матвея тревожно, вот-вот часового хватятся. Пора бы начать. Гришка тоже переживает. Подтянулся головой к голове:
– Ну чё, дядька Матвей? Айда погуляем по рядам.
– Айда, – прокряхтел Чубатый, а со стороны показалось, будто прокашлялся.
Оба земноводными ящерками скользнули в разные стороны. Далеко ползти не надо. У Матвея первые турки в двух саженях. Крайний к нему спиной. Не спит, но глаза, видать, закрыты, да и укутан в какое-то рваное одеяло с головой. Пристроившись, ткнул кинжал под лопатку. Ладонь зажала рот. Тот напрягся, нога дернулась пару раз. Всё, готов.
Огляделся. Тихо. Тот, что рядом, тот спит. Сопение слышно. Тоже спиной к Матвею. Одним движением перевалился через труп. Кинжал в руке. Вот и спина второго. Поднёс руку к лицу, а вторая одновременно ткнула туда же, под лопатку. И снова ладонь сжимает судорожно распахнувшийся рот. Всё, не сопит.
Из ряда, что ближе к реке, кто-то поднял голову. Услышал? Затаился. Оттуда Матвея не разглядеть. Ну, лежит и лежит человек, как и другие. Только что не укрыт ничем. Так, может, нечем. Бедный, мёрзнуть ему всю ночь.
Голова опустилась, и Матвей скользнул к следующему.
Ночь опускалась ветряная, тёмная. Звёзд не видать, луна тоже где-то за тучами придремала. Казаку такая ночь в самый раз. На седьмом крестнике Матвей решил заканчивать. Везенье, оно не вечное. Да и притомился. Чай, не юноша по холодной земле ползать. Неспешно, словно лодка, поднимающаяся на волнах, переполз по трупам турок к краю. Гришки пока нет. Что ж, пора бы и "съесть" кого. Матвей, как и все казаки, гуманностью не отличался. Время такое было. Прирезать человека, и, если нужно, разделать, для него не сложно. Руки, ноги мертвецу резать, неприятно, конечно, но терпимо. Тем более враг, да для дела. Задушив в себе всякие чувства, какое-то время Матвей только сопел да кряхтел над трупом крайнего. Иногда оттуда раздавались хруст ломающихся суставов и треск рвущихся связок. Наконец, закончив гадкое занятие, он отполз в сторонку, отдуваясь. Руки чуть дрожали, липкие ладони пришлось вытирать о землю. Развернув одеяло, снятое с убитого, заложил в него куски мяса, бывшие когда-то человеческими руками и ногами, оглянулся. От реки шагали несколько человек. Не к нему, немного мазали. "Часового менять, – догадался. – Разлёживаться некогда". Стараясь не поднимать головы, пополз в сторону видимых отсюда сгустком темноты стенам. Свёрток тащил за собой. Гришку ждать уже некогда. Немаленький, сам прискачет. Где слухи выходят, он не хуже Матвея знает.
По дороге сполз в воронку от ядра. Неглубокая, но оглядеться отсюда можно. Люди прошли, как он и предполагал, в стороне. И сейчас оттуда уже доносились встревоженные крики. Замелькали два факела. "Счас рассуматошатся". Прикопав куски тела, да так, чтобы нашли – страшнее будет – приподнялся. Сгибаясь в три погибели, но хоть на ногах, Матвей рванул к ближайшему слуху.
Глава 19
На эту вылазку Герасим Панков попросился сам. Сейчас у него под рукой десятка три мужиков. В начале осады было пять десятков. Рубятся мужики, яко львы, гибнут, ранеными уходят, но вот не может Панков отделаться от ощущения, что казаки его подопечным чуток, а не доверяют. Или берегут, что почти то же самое. На стенах рубиться – это пожалуйста, а как что-то поопаснее, похитрее, так только сами. Вот на вылазки ни разу не пустили.
Прежде чем решиться подойти к атаману, Панков собрал своих мужичков посоветоваться. Народ у него подобрался боевой. Те, что послабее, уже в райских кущах блины поедали, отборные здесь. Выжившие. Впереди Сусар, сынок. Гордость Герасима. Хотя на людях он сына никак не выделял. И строго может спросить, порой даже похлеще, чем с другого. А потому что Панков. И ответственность на нём другая. К тому же казак! Мужикам пример должон подавать. Но честности ради, редко бывал отец недоволен сыном, крайне редко.
Оправившись от страшных ран, что черкесы на столбе Суса-ру нанесли, теперь на каждую саблю первый лезет. Его шестопер[52]52
Род булавы с головкой, утыканной металлическими пластинами-перьями; старинное холодное оружие.
[Закрыть] любому рубящему оружию сто очков наперёд даст. Если в умелых руках, конечно. Сусар умеет. Наловчился ещё дома, когда с парнями тренировался. Навык в приграничных землях вовсе не лишний.
Он же первый и поддержал отца. Да так горячо, что, если сомневающиеся в толпе и были, предпочли промолчать, чтобы в трусы не записали. Мужику вообще-то осторожность свойственна по рождению. Такие, как его сын, – не редкость только среди казаков. Ну, может, среди парней мужицких тоже встречаються, ещё не женатых. С возрастом это проходит, как правило. Ну, так у него больше половины – ребятки холостые. Сами в бой рвутся. С одной стороны хорошо, с другой – глаз да глаз за ними надобен. Чуть отвлёкся, уже чего-нибудь сотворили. Не, в этом деле золотая середина – самое то. А потому надо советоваться. Опять же, лишний раз уважение проявить не помешает.
Валуй, правда, не сразу добро на вылазку дал. Его понять можно, своих казаков он в любую опасность отправит, потому как и сам от неё не бегает. К тому же казаки втай пробираться обучены, в отличие от его мужиков. Да, ежели честно, то и сам-то он нешибко силён в тайной войне. Саблей махать – это да, могём. С дества оружием балуемся, что донцы, что его джанийцы.
Ну, да не боги горшки обжигают. Давеча маленько побегали с Петро Кривоносом. Вот где чудесник. Такие приёмчики знает, закачаешься. Повторить почти невозможно. Но кое-что, основные навыки из его практики, на вооружение взяли. Многие из мужиков – охотники. Им проще опыт пластунский перенимать. В общем, Панков отобрал пятерых, самых толковых. И они с Петро ещё полдня побегали по развалинам Азова. Гер-сим верил, что не зря.
Получив-таки от Лукина разрешение на вылазку, Панков всерьёз озадачился. До этого всё задуманное в голове выглядело просто и обыденно. Ну, выскочили ночью, побили, кто под руку попался. И бегом назад. На деле оказалось, не всё так-то просто.
Первым делом надо проработать маршрут. Тут Петро тоже помог. Он вообще, прослышав про задумку Панкова, сразу взял мужиков в оборот. Сам решил или Валуй подсказал, то не важно. Но размышлял он здраво: выпустить народ за стенку без подготовки – всё равно что самим в лапы турка отдать. Вот и возится, что с детьми малыми. Герасим про себя надеялся, что Петро их одних в логово врага не отпустит. Сами, конечно, с усами, но дядька с таким умением однозначно не помешал бы. И это ещё слабо сказано.
После маршрута надо определиться с оружием. Что брать, что оставить, это тоже Петро быстро объяснил. Длинное, тяжёлое, сложно заряжающееся – только помеха. А вот сабли разные, дубины, перначи, даже пистолеты, у кого есть и прочие убийственные в ближнем бою приспособы – то, что надо.
Решили идти до татар. Они ближе к калачинским башням стоят. Он скуки и голода, говорят, волками на луну воют. Их пощипать, расслабленных да на начальство озлобленных, святое дело. Тут ещё Панфил Забияка – это тот, что весь в шрамах, – идейку подкинул. Одеться в турецкие шмотки: в кафтаны янычарские да сипахские рубахи. Может, на своих союзников лишнее зло затаят. А то и передерутся. Было бы здорово.
Месяц враги уже под стенами, а лад меж разными народами потеряли. Грызутся потихоньку, как пластуны докладывают. Пока не сильно, но если так и дальше продолжаться будет, то можно надеяться на бардак в войске. А будет беспорядок в турецком доме, ни одна их армия с казаками не справится. Да, ни с кем не справится, если соперник силён, слажен и наделён силой духа. Как все азовцы.
Ночь в день выхода не подкачала. Тёмная, ветряная. Небо тучами затянуто, того и гляди, дождь пойдёт. Как Герасим втайне и надеялся, Петро надумал идти с мужиками. И проводником, и так, советчиком. Он тут уже все позиции облазил с друзьями. На него большая ставка у Панкова. Что правды таить, побаивался он за своих мужиков. А как не сдюжат? На нем тогда грех за смертоубийство трёх десятков ляжет. И даже если сам со всеми смертушку примет, там святой Павел с него спросит, мол, что ты за казак – людей своих, доверенных тебе, не уберёг.
Мысли эти Панков старался отбрасывать, но они упрямо добирались до потаённых клеточек мозга в каждую тихую минутку. Потому-то он старался занимать себя и мужиков до изнеможения. Чтобы глупости всякие не досаждали.
Петро первый, Герасим – последний. Идти только по одному, слух больше не пропускает. Узкий. Ещё и низкий. Первые метры ползком пробирались. Дальше потолок чуть приподнялся, и мужики встали, но спины всё одно согнуты. Не распрямиться здесь. Ров давно завален, но пластуны заранее расчистили узкий проход, чуть отодвинув вязанки прутьев, охапки травы, брёвна, битый кирпич – всё, что турки покидали сюда при штурме.
Кое-как протиснулись. А спину уже ломит. И ноги судорогой сводит. Как же тяжко! Терпеть, только терпеть!
Ну, вот и выход. Панков выполз скрюченным, поясница-то немолодая. Каждую сажень, что в три погибели прополз, почувствовала. Сейчас бы полежать, отдышаться, а Петро уже торопит:
– Быстрее, быстрее! Не разлёживаться.
А он, оказывается, не один тут свалился, мужики тоже на спины попадали, в небо тяжело дышат. Зажимая кряхтенье зубами, поднялся. "Ничё, счас разомнёмся".
Вышли где-то справа от стены. Тут постоянных постов нет, близко слишком, под казачью пулю попасть можно. Саженей двадцать проскочили рысками и снова на пузо. Земля мягкая, тёплая, а пахнет! Словно на родной сторонушке. А Петро на самое ухо шепчет:
– Теперь по-пластунски. Давай рядом двигай, чтобы твои пример брали.
Не дождавшись кивка, Кривонос скользнул ящерицей. Только мягкие подошвы ичигов мелькнули перед глазами. Герасим, сжав зубы, пополз следом. Не так уверенно, но и не вовсе бестолково. Пару раз Петро показывал, как надо. Пригодились его уроки.
Пот заливает глаза, сбитые локти саднят, и с каждым движением всё больше. Кожа на ногах тоже, кажется, стерлась до костей. А он всё ползёт и ползёт впереди. "Когда же это кончится?" – Панков, не замедляя движения, оглянулся.
Похоже, все здесь. Последним теперь Панфил двигается. Он отстать не даст. Ежли шо, пинками вперёд погонит. В этом деле так и надо, тут с нежностями да себя жалеючи далеко не уползешь.
Побоку лагерь татарский раскинулся. Ох, и воняет! А что ты хочешь, тысячи народу стоят. Куда же им до ветру ходить, как не сюда, подальше от расположения. Петро предупреждал, пластунская наука не для каждого годная. Ежели ты, к примеру, привередливый какой, чистюля, а от навоза тебя воротит, то нечего тут тебе делать. К счастью, у Панкова таких нет. Все от земли и не то выдержат.
Пятки Кривоноса замерли. Остановился и Герасим. Спят голубчики. Тихо в лагере. А мандраж уже бьёт, подеруха[53]53
Дрожь (казачье).
[Закрыть] охватила, словно замёрз. Хотя, какое тут замёрз, капли пота по лицу сбегают, будто умылся. Терпи, казак, на тебя мужики смотрят. Может, кто со временем тоже в казачий уклад захочет перейти. Джанийцы таким рады будут, шибко уж мало кубанцев осталось. Частью побили народ, где сами вымерли, когда несколько лет назад мор по землям прошёл. Но вот захотят ли? То ещё вопрос. Герасим знает, без земли мужику не прожить. Ну, многим из них. Большинство как думает: «отвоюю – и амба». Домой, к пашне. И хорошо бы не пустым вернуться. Дом-то разорён, с нуля начинать придётся. И для этого тоже они здесь. Хабар[54]54
Военная добыча (казачье).
[Закрыть]все уважают, и просто так от него никакой что мужик, что казак не откажутся.
До затухающего костра десятка два сажень, причём не косых. Рядом, в общем. По всему пространству, насколько проникает взгляд, разбросаны шишаки спящих тел. Татары похрапывают, а у чуть отсвечивающих угольков часовой дремлет. Нам туда. Сердце, и так бьющееся на износ, застучало пуще. Герасим скосил глаза: Сусар рядом, ещё чуть-чуть и обгонит. "Ну нет, поперёк батьки не дело соваться". – Старший Панков ускорился.
Через пяток сажень он догнал Петро Кривоноса. Тот замедлился. В руке пластуна появился нож. "Действуем тихо. Как шум пойдёт, сразу уходим. Передай своим". Герасим повернулся всем телом. Но повторять не пришлось, сын услышал, и уже шептал кому-то. Команда побежала по рядку замерших мужиков.
Герасим тоже извлёк нож. Сусар уже тянется лезвием вперёд, в другой руке – шерстопер. Не удобно сейчас с ним, да куда его денешь? У Петра на спине лук и тул[55]55
Старорусское название колчана.
[Закрыть] со стрелами. И ничё, ползёт. Ещё и не догонишь. У Герасима сабля, перекинутая на спину, мешается. Ну да это сейчас неловко с ней. А через минуту, глядишь, радоваться будешь, что она у тебя под рукой.
Петро снова замирает, поджидая остальных. Герасим поправил шапку, плечо потянулось ко лбу, пот вытереть. Постепенно все собрались позади. Ждут команды. Пластун обернулся к Панкову. Мол, ну чё, командуй. Я вас привёл. Герасим враз сообразил. Он же командир, Кривонос не хочет его авторитет замыливать. Умный, казачина.
Обернувшись, Герасим махнул рукой в сторону спящего лагеря и сам первый пополз к часовому. Но когда до него оставалось совсем немного, Петро ужом проскользнул мимо. Показалось, тень всплыла у дежурного за спиной, короткое движение, и тот завалился набок. И ни одного звука. "Ну, мастер. – Герасим восхитился пластуном, с удовлетворением принимая его помощь.
Всё верно не до тонкостей. Сейчас главное – дело не загубить. Самое трудное пластун взял на себя. А уже теперь пришла пора и его мужичкам покуролесить.
По-прежнему вокруг тишина, но уже перебивают её лёгкие, еле слышные шаги рыскарей. Герасим подкрался к ближайшему татарину, спящему, укрытому с головой одёжкой. Спина, вот она. Как учил Петро, нож под лопатку, а рука нащупала распахнутый в немом крике рот. Хрип чуть слышный, ну и его не надо. Тело выгнулось дугой, чуть подождать. Так, успокоился. А вот и следующий. Этот задрал голову, рот распахнут, будто сам приглашает по горлу ножиком. Так и сделал. А кровищи-то! Будто тёлку прирезал. От сладковатого запаха юшки, растекающейся лужей, чуть закружилась голова. "Ничего, справимся!" В этот момент на том конце лагеря оглушительно грохнул пистолетный выстрел.
Ну всё, конец вылазки. Мужики замедлились, оглядываясь. Сердце, показалось, колошматилось о грудную клетку, что молоток по гвоздям. Татары вскакивали, суматошно переговариваясь. Крики, суета, враги ещё не поняли, что происходит. Кто-то растерянно спросил неподалёку: "Османы, что ли?"
Голос Сусара прозвучал как-то неожиданно спокойно:
– Ну, османы, и чё?
Хрип, топот ног. Герасим, рванул назад, по собственным следам. Уходить надо к башне, к ней татары боятся приближаться. Перемахнуть груду кирпича, когда-то бывшей стеной, и всё, они у своих. Свои прикроют.
Но где-то они ошиблись. С ужасом Герасим разглядел густые силуэты, устремившиеся наперерез. Они успевали отрезать мужиков от стены, а вот Герасим со своими явно опаздывал. И тогда он резко свернул в сторону едва различимой в тёмном небе Калачинской башни. В татарский тыл, только туда. Там искать не будут. Позади глухо топали мужики. Сусар рядом, это хорошо. А вот Петро, как назло, куда-то запропастился.
А молодцы мужики, ни одного вопроса. Только сын недоумённо заглянул сбоку, но тоже молчок. Пока темнота помогала рыскарям. Там, куда они собирались бежать первым делом, нарастал шум, мелькали тени, пестрили факела. Кстати попался на пути крохотный островок зарослей, невысокий, по пояс, из молодых тонкоствольных кустиков. Его уже почти весь вырубили, во всяком случае, ноги через каждый шаг цеплялись за свежие пеньки. Дружно скомандовав пригнуться, Герасим первым нырнул в спасительные кушири. Мужики дружно последовали за ним. И задачу свою рощица выполнила, как и предполагал. На какое-то время закрыла их от преследователей.
А теперь резко в сторону от реки. Бегом, как можно быстрее. Дыхание рваное, сердце, кажется, готово выбить ребра, но он терпел. Из тех последних сил, которых уже и не было. Герасим мозгом хребта, кусками кожи, где свербели затянувшиеся раны, чувствовал, как с каждым мгновением, с каждым шагом утекает везенье, непонятно по каким заслугам отпущенное им.
Внезапно для самого себя он остановился. В спину ткнулся кто-то из мужиков. Почудилось или верно, сполох уже около рощи. Не, точно, люди. "Ложись!" Команда короткая, Панков больше прошипел её, чем прокричал. Но его услышали. Мужики рухнули, как пулями сбитые. "Тьфу, тьфу, тьфу А теперь ползком". Извиваясь, словно полоз, попавший в костёр, Герасим уводил людей в единственно верном направлении, в сторону от крепости.
В ночи следов не разобрать. Да и после не шибко-то углядишь. За эти дни тут столько народу потопталось, свежих шесть десятков подошв никто и не отличит от старых. По крайней мере, Герасим сильно на это рассчитывал. Почти до рассвета татары будут рыскать перед Азовом, нет-нет да и попадая под меткий выстрел переживающих за них казаков. Сюда придут уже позже, когда сообразят, что не там искали ночных рыскателей. Если сообразят. А то, может, повезёт ещё разок, подумают на соседей – турок. Или решат, что ночные гости уже дома. Кашу трескают, смывшись через неведомый им подземный ход. Хоть бы, хоть бы!
К утру выдохлись все. Бежать уже не получалось. В лучшем случае быстро шагали, поддерживая тех, кого валило от усталости. Потянулись заросли камыша. Запутывая следы, перепрыгнули пару узких проток. Тальниковые заросли немного успокоили, в них не увидят. Но перелесок совсем узкий, не больше пяти саженей. И снова впереди степь, уходящая почти к горизонту.
На границе зарослей и открытого места остановились. Надо дать людям отдохнуть хоть чуток, Герасим и сам еле стоял на ногах. Сусар, удивительное дело, выглядел бодрячком, вот что значит молодость! Не суетясь, парень, нарвал охапку камыша. Кинул рядом с отцом, приглашая опуститься. Тот не стал кочевряжиться.
Выше по течению невидимого здесь основного течения Дона, поднималось мутное тревожное солнце. К утру похолодало, и народ стал запахивать расхристанные зипуны и кафтаны. Пока переводили дух, Герасим опять чувствовал нарастающее беспокойство. Он не знал, что с первыми лучами солнца злющие татары разобрали следы, догадавшись-таки, что всё это время искали не в той стороне.
