Текст книги "На магию надейся, а сам не плошай! (СИ)"
Автор книги: Alexandra2018
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Отпрянув за угол, Космята хищно улыбнулся:
– Матвей, прикроете меня?
– Чего задумал?
– Думаю коня выкрасть.
– А что, если выгорит… – Дароня оживился и тут же сдал на попятную: – А если не выгорит?
Матвей Чубатый опустился на колени. Отвернувшись в сторону, задумчиво пошлёпал губами. В этот момент музыка затихла. В тишине прогудела оркестром одобрительных голосов площадь.
– Я согласен, нехай попробует. – Никита Кайда тронул Матвея за руку.
– Ну, вообще-то можно рискнуть, – неуверенно протянул Пахом.
Матвей покачал головой. Как хочешь, так и понимай.
– Нужно, – подхватил Космята. – Если повезёт, они на меня внимания не обратят, примут за своего. Вроде как я не шибко от черкесов отличаюсь.
– Да, похож. – Никита одобрительно потряс чубом. – Только посветлей малость.
– Рисковый ты парень, Космята. – Пахом улыбнулся. – Сам таким был, по молодости.
– Рисковые крепостя берут. – Космята, настраиваясь, пару раз глубоко вздохнул. – Как только я запрыгну на коня, галопом в лес. Встречаемся у лошадей и ведем их к полусотне. Не может быть, чтобы они за мной не увязались.
Дароня поменял позу – ноги затекли.
– Я могу прямо сейчас к нашим рвануть – надо предупредить, чтобы готовились к встрече.
– Добре. Наша задача – навязать бой, и как только на шум схватки эти все соберутся и начнут давить – дружно драпануть.
– Все, я до наших. – Дароня подскочил и в несколько шагов, растолкав снова встревожившихся овец, достиг забора.
Космята поправил шапку. Проверив заряд ружья, выпрямился во весь рост:
– Ну, давайте, казаки, не подведите.
– С Богом! – Две руки одновременно перекрестили спину Борзяты.
Как только он двинулся вперёд на напряженных ногах, "старики" почти в открытую выставили ружья из-за угла. Нахмурившись и шевеля губами, повели пристальными взглядами по лицам гостей и хозяев праздника, готовые в любой момент, если понадобится, спустить курки. Музыканты, покачиваясь в такт, снова заиграли на этот раз что-то плясовое. Несколько черкесов, не удержавшись, выскочили из-за стола. Остановившись напротив друг друга, закружились на цыпочках, поднимая руки до подбородка. Другие тут же организовали круг, яростно нахлопывая ладонями такт. Космята, медленно оглядываясь и стараясь не делать резких движений, приближался к столам. Впереди появился слуга с седлом в руках.
Княжеский сынок, приняв от слуги потники, закинул их на спину жеребца. Старательно расправив ладонями ткань, обернулся за седлом. Конь, вскинув морду, попятился. Князь, не двигаясь, испытывающе наблюдал за сыном. Притихли и ближние гости, не участвующие в танцах. Под разгульное пение старинных инструментов парень натянул повод. Седло аккуратно опустилось на хруп, конь всхрапнул, дёрнувшись. Приблизившись к коню, парень что-то негромко забормотал. Положил ладонь на крутой лоб, и жеребец воспринял прикосновение спокойно, понемногу привыкая к новому хозяину.
Космята уверенно приближался. Некоторые черкесы, развалившиеся на кошмах, оглядывались на него и, окинув рассеянным взглядом, снова поворачивались во главу стола, где происходившие события вызывали гораздо больший интерес, нежели проходящий мимо нахмуренный незнакомый горец. Космята действительно нешибко отличался от черкесов, разве что его лиловый зипун мог обратить на себя внимание, причём большее, нежели он сам. Космята надеялся, что за таким огромным столом вряд ли все гости знали друг друга в лицо. А светлые среди черкесов не редкость. Уже проходя мимо стола, Степанков заметил нескольких горцев даже более светлых лицом, чем он сам.
Храбрым сопутствует удача. Космята продолжал медленно приближаться к князю и его сыну, и пока его не останавливали. Оставалось пройти с десяток саженей.
Гости с интересом наблюдали, как поведёт себя наследник – справится ли со своенравным конем, как настоящий джигит. Подарок-то оказался с характером. Впрочем, для горца утихомирить буйного скакуна – в радость.
Парень осторожно перевёл ладонь на шею вороного, погладил, давая ему привыкнуть и прочувствовать прикосновение человека. Потом, сделав шаг в сторону, медленно прижался к боку животного, руками одновременно нашаривая подпругу. Конь косился на него, тревожно шевеля ушами, но никаких действий не предпринимал. Космяте оставалось десять шагов, когда слуга заметил его и, разглядывая, склонил голову набок. Не узнавая приближающегося казака, он шагнул к князю и потянулся губами к его уху.
Космята, из последних сил удерживаясь от желания рвануть что было сил, мысленно считал шаги: "Семь, пять, три…" Он старался держаться так, чтобы между ним и князем всегда находился кабардинец. Хозяйского сына он не опасался. Занятый важным делом – седланием сильного, полудикого коня на глазах у нескольких сотен родственников, знакомых и гостей, он вряд ли мог бы заметить что-то не касающееся дела.
Когда до коня оставалось два шага, парень, закончив застегивать подпругу, выпрямился. Ещё раз погладив напряженного кабардинца, подёргал седло, проверяя. В этот же миг князь, видимо, предупрежденный слугой, неожиданно шагнул в сторону.
– Эй, уважаемый… – Он не договорил.
Космята бросился к коню. Всего один прыжок – и хлесткий удар по не успевшему даже сменить восторженного выражения лицу отбросил парня. Тот, видно, потерял сознание, потому что упал, будто неживой. Степанков силу удара не сдерживал: враги – они и есть враги. Ну и что, что юнец? Они казачьих детей не жалеют.
В следующий момент кочетом взлетел в седло, от души лупя по конским бокам пятками. Жеребец, словно только и ждал этого – вскинулся на задних ногах, упал на все четыре и, рывком переходя в галоп, помчался через площадь. Космята, натянув повод, направил коня в сторону леса. Вороной, повиновался, хоть и пытался взбрыкнуть на первых саженях.
Позади закричали, резко оборвалась музыка, краем глаза Космята увидел, как вскакивают черкесы с мест. Один, самый шустрый, бросился ему наперерез, но Степанков, не останавливаясь, выставил ичиг, и горца снесло, будто бревном приложило. Площадь осталась за спиной. Степанков сжимал чумбук внатяжку, не оставляя жеребцу и грамма воли, и уже на окраине аула, куда всадник добрался в мгновение ока, конь перестал вскидываться. Мелькнули последние сакли и сараи. Он направлял жеребца в обход загона для овец, резонно соображая, что там ему придётся сбавить ход. Внезапно закончились строения, и Космята, ещё никем не преследуемый, оказался за околицей. До леса отсюда оставалось не больше сотни шагов.
Десяток ударов сердца – и, пригнувшись к гриве и чуть замедлив коня, он въехал под первые кроны. Позади раздавались завывания оскорбленных до глубины души горцев и выстрелы. И почти тут же донёсся топот копыт. "Быстро они сообразили".
Пули щелкнули по листьям, две влепились в ствол над его головой, и на голову посыпалась труха. Он обернулся и, не прицеливаясь, разрядил ружьё в сторону аула. Пока дым от сгоревшего пороха не закрыл от него селение, атаман успел углядеть, что за ним несутся десятка три черкесов пешими и три или четыре всадника. Остальные, похоже, организовывали погоню. Лошадей, поди, на другом краю аула держали. Во всяком случае, с этой стороны казаки их не видели.
Позади стреляли, но за деревьями преследователи уже не видели Космяту, и пули свистели в стороне.
К привязанным лошадям Космята подъехал первым. Оглядываясь, потрепал распаленного жеребца по шее:
– Ай, молодец. Никому тебя не отдам, если и дальше не подведёшь.
Конь всхрапывал и беспокойно грыз удила. Отвязав лошадей, Степанков зажал повода в кулаке. "Подоспеют наши, отвязывать уже не время будет. Каждый миг на счету". Наконец послышался быстрый перстук подошв трёх человек, и среди сумрачных стволов он разглядел приближающихся казаков. На бегу они оглядывались.
– Ну, Космята, натворил делов. – Никита не медля запрыгнул в седло, перехватывая чумбук. – Мало тебя, видно, в детстве батька порол.
– Не дрейфь, дядька Никита, прорвемся. – Космята лихо развернул коня и, не выпуская повод своей кобылы, без разгона пустил черкесского жеребца спорой рысью. Остальные пристроились вслед. Матвей невольно качнул головой, с восхищением оценивая стать кабардинца. Пахом, беспокойно оглянувшись, поторопил. И, не удержавшись, восторженно цокнул, подгоняя своего коня.
Едва их силуэты пропали за густой листвой подлеска, как на проплешину меж деревьев, которую донцы только что покинули, выскочил десяток запыхавшихся молодых черкесов.
Быстро оглядевшись, высокий и худой горец с только намечающимися усами махнул рукой:
– Туда пошли, к ущелью. Исмаил. – Он толкнул в плечо самого молодого горца, не старше наследника. – Давай за нашими, а мы по следу пойдём.
Кивнув, тот умчался пулей. Остальные черкесы во всю прыть кинулись в глубь леса, придерживаясь хорошо различимой тропки, которую только что обновили копыта пяти лошадей.
Топот множества лошадей за спиной раздался, когда донцы подъезжали к выстроившимся в две шеренги казакам полусотни. Места между кручами хватило как раз, чтобы разместить всех бойцов. Дароня выскочил навстречу:
– Ну, слава Богу, получилось. Теперь бы и дальше удача от нас не отвернулась.
Почти боком подскочил к казакам жеребец, ведомый твёрдой рукой Михася Колочко:
– Мы готовы, командуй, атаман.
Выхватив саблю, Космята замахнулся:
– Казаки-и, сабли вон, пики к бою! – Зычный его голос заполнил пространство узкого, словно промежуток между горбов верблюда, ущелья.
Первые донцы уже разминали плечи, саблями вырисовывая в воздухе восьмёрки. Двурукие бойцы, по обычаю выбравшись вперёд, заняли места перед основными силами. Десятка полтора. Все с пиками. На них первый удар. Сабли уже во вторую очередь. Космята, загнав черкесского коня за спины расступившихся товарищей, перескочил на свою наученную и не раз выручавшую кобылу. Неоправданно рисковать, доверяя жизнь молодому, нетренированному коню, совсем не хотелось. Воевать – это не улепетывать от наседающих врагов. Тут под седлом друг и соратник нужен, ну, или подруга.
Около двух десятков бойцов, оставив лошадей в тылу под присмотром назначенного донца, подхватив ружья, свои и запасные, полезли на заросшие куширями склоны по краям выстроившегося войска.
И только успели занять места, как из леса, потрясая саблями и грозно вопя, вылетела первая группа черкесов. Разгоняя коней, они без оглядки бросились на казаков. Казачьи выстрелы чувствительно проредили первую линию наступавших. Оставшихся на конях врагов – человек семь – пиками добили донцы первой линии.
Оставив в кустах разряженные ружья, казаки из засады со всех ног рванули к лошадям, а из леса уже выскакивали другие черкесы, и их с каждым мигом становилось больше. Наученные быстрой гибелью товарищей, они уже не кинулись сломя голову на казаков. Первые замедлили лошадей, поджидая остальных. Когда перед казачьей линией выстроились навскидку более сотни горцев, наперёд выскочил сам князь. Дико завизжав – по-другому этот звук и не назовешь – первым бросил коня в схватку. Казаки тоже ударили лошадей пятками.
И ударила сталь о сталь. Так получилось, что Космята в первые же мгновения боя столкнулся лицом к лицу с князем. Скорей всего, тот и выцеливал атамана, признав в нем казака, который только что нанес ему и всем гостям смертельное оскорбление. Космята молчал, сосредоточенно поджимая губы, черкес что-то грозно выкрикивал. Степанков не прислушивался, не до этого, взгляд ловил движения врага. Тут бы не проморгать атаку. "Начну-ка я первым, авось чего и выйдет". Но не тут-то было.
Нет, не зря князь пользовался уважением соплеменников. Он не только руководить аулом умел, но и рубился знатно. Космята понял это после первого же удара. Горец легко отбил его клинок. И следом, откинув скрещенные сабли в сторону, выкинул другой рукой кинжал. Лет пять назад этот приём, может быть, и застал бы атамана врасплох, но не сейчас. Все последующие годы казаки усиленно тренировались, и, как оказалось, не зря. Космята, хоть и не без труда, сумел блокировать выпад врага, ударив по пальцам, выскочившим из рукава тайным кистенём. Это оружие после удачного опыта Дарони завели себе многие казаки. И совсем необязательно делать кистень тяжёлым "стенобитным" оружием. Для защиты достаточно и небольшой гирьки, привязанной к тонкой рукоятке. Как в этом случае.
Князь на миг сморщился, но вторая рука до автоматизма отработанным движением уже заносила над головой саблю. Космята удачно увернулся, упав лицом на гриву лошади, и, не глядя, ткнул саблей перед собой. Он рассчитывал попасть в грудь. На всякий случай атаман, поднимаясь, снова отпрянул, оставляя оружие на месте. Но движение оказалось лишним – сабля проткнула горло. Пытаясь извлечь из шеи клинок, отрезая от усилия пальцы и уже понимая, что умирает, черкес медленно валился с коня. Бешеные глаза закатывались. Атаман помог ему – сам выдернул саблю и, уже не интересуясь убитым врагом, резко развернулся. И вовремя – на него кидались с искажёнными от злости лицами сразу пять или шесть черкесов. На миг сердце ухнуло в пятки: "Не отобьюсь". Но левая рука уже раскручивала кистенек, а правая отводила летящий в лицо клинок. Повезло, что враги, пытаясь подступить одновременно, мешали друг другу. Воспользовавшись короткой заминкой, Степанков чиркнул кончиком клинка по ближайшей шее, а гирька глухо приложилась к скуле второго. Первый валился, даже не охнув, а вот другой, закатывая глаза, ещё пытался махнуть саблей. От этого удара Космята просто отпрянул. Отталкивая лошадей погибших товарищей, к атаману лезли напролом трое оставшихся черкесов. Космята успел прикинуть, как будет справляться со следующими врагами, но выполнить задуманное не успел: С боков подлетели оскалившийся Михась Колочко и хладнокровный Пахом. Вдвоём они играючи справились с черкесами, которые их так и не увидели. Просто не успели.
Получив короткую передышку, атаман поднялся на стременах, вглядываясь за спины врагов. Из леса продолжали выскакивать конники-горцы. Навскидку атаман определил, что перед ними скопилось не менее трёх сотен черкесов, и они продолжали прибывать. "Да сколько же их?!"
– Пора. – Космята гаркнул так громко, что жеребец Даро-ни от испуга шарахнулся назад, чуть не наступив на только что свалившегося под копыта раненого казака. Донцы, старавшиеся держать атамана в поле зрения, дружно развернули лошадей. Космята, Дароня Толмач, Пахом и ещё десяток опытных донцов, остановившись в гуще отступающих казаков, пропускали товарищей мимо, прикрывая отход. Михась Колочко помог забраться себе за спину раненному в грудь донцу. Тот бессильно опустил голову на плечо Михася.
На какое-то время черкесы растерялись. Они уже готовились одержать славную победу, как вдруг казаки показали им спины. Оставшись без князя, они не сразу сообразили, что происходит. Короткая нерешительность врага стоила казакам десятков сохраненных жизней. А когда черкесы поняли, что враги отступают, бросились вперёд всей массой уже почти полной полутьмой бойцов, уверенные в том, что казаки струсили. А трусов надо добивать.
Пропустив мимо последний десяток, Космята и казаки встретили навалившихся горцев дружным ударом сабель и кистеней. Не ожидавшие такого отпора от деморализованного противника черкесы смешали ряды. Задние давили, а первые удивленные мгновенной смертью самых отважных своих воинов чуть приостановили напор.
Космята, отступив от ближайших горцев, нерешительно топчущихся на месте, саженей на пять, резко развернул коня. "Пора и честь знать". Прижившись к гриве, бросил в галоп. Рядом мчались другие казаки. За спиной грохнули визгом черкесы. Пока они разгоняли коней, расстояние между двумя отрядами увеличилось саженей до десяти.
Ветер кидал в лицо дурманящие запахи трав и листвы, конь усердно отстукивал копытами победный танец, а Космята все ещё не мог поверить в то, что замысел пока удается. Он с опаской оглядывался назад, видя только оскаленные лица горцев, предвкушавших скорую расправу со своими извечными врагами, посмевшими оскорбить их во время праздника. Может, будь князь жив, он остановил бы их, перегруппировал, и черкесы не так безоглядно бросились бы в погоню. Но князь в это время уже отдыхал на небесах с гуриями, и черкесы, не подозревая, что летят прямым ходом в ловушку, отважно приближались к казачьей засаде.
По бокам все выше поднимались заросшие густым лесом склоны ущелья. Космята заметил несколько голов казаков, притаившихся в кустах с ручницами. Наверняка каждый приготовил не по одному заряженному ружью. Кони, роняя с губ клочья пены, стремительно рубили копытами густой спрессовавшийся от напряжения воздух. Оглядываясь, Космята отслеживал приближающихся врагов. Пока все шло по плану. Казаки наддали, и враги ещё немного отстали. Склоны ущелья приблизились, ручей путался под копытами, из-под кованых подков вылетали галечные камни. Вот и поворот. Где же выстрелы?
И тут громыхнуло. Деревья на откосах моментально окутались дымками. Густые сизые полосы потянулись по ветру, закрывая казачьи позиции от вражеских глаз. Космята резко натянул повод. Дождавшись, когда лошадь осядет, останавливаясь, развернулся навстречу падающим на траву горцам. Казаки последовали его примеру. А сзади, там, где у черкесов образовался тыл, уже разрастался грозный казачий клич – это засадники, выскочив из-за деревьев за спинами горцев, с ходу вступили в сечу под громогласное "ура".
За спиной Космяты тоже нарастал гул копыт – оставшиеся казаки, десятка два, спешили присоединиться к полусотне Космяты, справедливо опасаясь не успеть к пиршеству сражения. Первые черкесы, уцелевшие после внезапных выстрелов, лишь на долю мига остановили лошадей. Догадавшись, что попали в засаду, враги повели себя по-разному. Самые сильные духом черкесы полетели в последнюю в их жизни битву, думая лишь о почетной смерти с оружием в руках. Их встретили не менее стойкие казаки. Скрестились сабли, зачавкала, погружаясь в мягкие тела, сталь. Никто не желал отступать. Снова громыхнуло со склонов, и чуть позже опять ударили пули, и ещё несколько десятков горцев нашли успокоение под копытами коней. Некоторые черкесы начали разворачивать коней, надеясь найти спасение в зарослях. Но оттуда снова и снова раздавались выстрелы. "Похоже, Валуй посадил вместе со стрелками заряжающих", – отметил Космята, отправляя очередного врага в страну предков. Войско горцев смешалось, неотвратимо теряя боевой запал. Казаки, несмотря на то что врагов было в несколько раз больше, сжимали растерявшихся горцев, наседая с двух сторон, стреляя со склонов и рубя, рубя, рубя…
Валуй вылетел на спины увлекшихся атакой черкесов впереди оставшейся в засаде полусотни. Он сам не ожидал, что их натиск даст такой грандиозный успех уже в первые мгновенья боя. Черкесы, заслышав грохот копыт и казачий клич позади, пытались развернуть коней, чтобы встретить противника лицом к лицу, но казаки, не позволяя им завершить поворот, рубили бока, согнутые спины, пригнувшиеся головы. Зажатые в образовавшейся толчее горцы зачастую не могли даже махнуть саблей. Только некоторым удавалось закинуть над головой клинок, большинство пытались рубиться в толчее, хватая по корпусу, тыкая без разбору, наудачу, но толстая кожа защитных косух[5]5
Кожаная рубаха.
[Закрыть], у многих обшитых металлическими пластинами, не позволяла причинить донцам какого-либо заметного ущерба. Но и тех десятков смельчаков, что умудрялись поднять в суматохе сабли, уже ждало занесенное оружие, встречали летящие навстречу метательные ножи, проламывающие височные кости грузики кистеней и оглушающие выстрелы пистолетов.
Валуй не сразу понял, что всё уже закончено. Последние уцелевшие черкесы прыгали с коней и, отбросив сабли, поднимали руки. Таких было много – около полусотни. Тела остальных устилали дно ущелья вплоть до самого выхода из него. Между ними группами и по одной бродили лошади без седоков, свои, но больше, горские. Многие перебирали копытами на месте, подбирая траву буквально под боками у своих павших хозяев, – верные животные не хотели оставлять их, даже мёртвых.
Атаманы слушали, затаив дыхание. Каждый переживал события, будто сам участвовал. Важные азовцы, не десяток раз бывавшие в таких сечах, словно наяву, представляли себя на месте валуйских казаков. Лукин же, подбодренный вниманием старших товарищей и тишиной, в которой слышал, как волнительно сглатывает стоявший рялом Осип, разошёлся. И сам от себя такого красноречия не ожидал. Быстренько пересказал, как шли до следующего аула и как за ними увязались юноши-горцы, собиравшиеся мстить им, не стал скрывать, что казнил мальчишек. Никто на этом месте и слова не проронил. Понимали, выхода другого у Валуя не было. Пожалей парнишек, оставь в живых – и когда-нибудь придут они снова на казачьи земли с саблями. И если повезёт им, не досчитаются курени кормильцев. А когда перешёл к самым главным событиям, то и вовсе забыли казаки, как это – перебивать молодого сотника. Уж очень зажигающе звенели слова его.
Две недели назад 2
Пахом выскочил из-за деревьев, как карась из воды. Только что никого не было – и вот он уже подходит быстрым шагом к Валую.
– Ты откуда взялся? – не сдержал тот удивления.
– Все оттуда, – не стал объясняться Лешик, с ходу запрыгивая на коня, которого уже отвязал кто-то из джанийцев.
– Пора? – Борзята вытянул саблю из ножен. – А где остальные?
– Там ждут. – Пахом перехватил повода лошадей Матвея Чубатого и Елды[6]6
Елда – нечто большое, длинное, громоздкое, торчащее.
[Закрыть] Мясова – высоченного, жилистого, резкого джанийца. Оба разведчика остались караулить ворога. – Пост сняли, надо поспешать.
Валуй обернулся. С одного взгляда убедившись, что казаки готовы и только ждут сигнала, решительно толкнул Ночку пятками. Послушная лошадь с места взяла крупным шагом. Пахом занял место по правую руку, следом с серьёзными лицами тронули лошадей остальные донцы.
На границе леса и луга колонну встречали разведчики. Ухватив за луку седла, Матвей аккуратно взобрался на лошадь. Елда, приняв повод своей лошадки, потянулся к подпругам.
– Ну что?
– Тихо!
Валуй, показывая обхват, махнул руками. Казаки, как раскаленный металл в кузнице, заполняя формы, неторопливо потекли в разные стороны по лесной окраине. Впереди, за толстыми стволами дубов и буков открывалось пространство широкого луга, на котором паслась небольшая – голов в пятьдесят – отара и кое-где вздымались скалы, сажени в полторы-две высотой. Валуй отметил, что скалы эти к месту: на некоторое время скроют от вражеских глаз. Дальше луг перегораживали жерди загородов, за ними грибками усевали поляну приземистые сакли. Где-то за их стенами центральная площадь аула, где держат пленных. Борзята повернул голову к оказавшемуся рядом Пахому:
– А пастушок был?
Пахом равнодушно пожал плечом:
– Был.
– А?.. – Борзята остановил готовый сорваться с губ вопрос.
И так понятно.
Выхватив саблю, Валуй кинул её вниз вдоль голенища:
– Казаки! – Он не кричал, но напряженный голос атамана, наверное, услышали все, а кто не услышал – догадался по тому, как построжали товарищи. – Там наши родичи! Выручим!
Донцы с мрачной решимостью извлекали сабли, в ладони укладывались рукоятки метательных ножей, доставались из-за поясов пистолеты, брались на изготовку ружья и пики. Валуй вздохнул и выдохнул, пытаясь унять обычную для него перед боем дрожь, и голос его ещё набрал силу:
– Лавой. Вперёд!
И сам первый послал лошадь галопом. Не трещали трещётки, никто не кричал "ура", не свистел и не орал боевые песни, стараясь напугать врага, вывести из равновесия, подтянуть состояние Ража. И без Ража злости хватает. Холодной и тщательно отвешиваемой, как на торге товар, когда важно лишку не пересыпать, и недовеска не организовать. Стремительно мчались кони, бухали сотни копыт, словно взбесившийся табун летел по степи, не замечая кочек и ям. Казаки молчали, лишь сжимались кулаки, да скалились зубы от разжигающей изнутри ярости.
Луг пронёсся под копытами, словно его и не существовало. Каменные стены жилищ приблизились почти мгновенно. Атаман действовал не раздумывая, по наитию, и именно оно подсказало повернуть лошадь вправо. Он выскочил с противоположной стороны крайней сакли и, почти не глядя, рубанул первое попавшееся бородатое лицо. Черкес выбегал из проема строения, сжимая в руках ручницу. Вряд ли он успел сообразить, что произошло. В центре стреляли. Пороховой дым затянул окраины селения. Вспышки выстрелов раздавались то ближе, то дальше. Аул кричал на разные голоса. Со всех сторон раздавались предсмертные вопли, в воздухе висел дикий визг разбегающихся в разные стороны женщин. Их не трогали. А вот когда шустрый подросток, выставив перед собой саблю, кинулся под копыта Ночки, Валуй, не колеблясь, выстрелил из пистолета. Такой бестолковый и кобылу поранит – недорого возьмёт. Подростка откинуло назад. Впечатавшись спиной в каменную кладку сакли, он тряпично сполз вниз. Рядом, свесившись из седла, увернулся от пули Борзята. А выправившись, рубанул саблей невидимого за лошадью врага. Навстречу выбежали десятка два горцев. У половины – сабли, у двоих атаман успел заметить ружья, остальные выхватывали на бегу кинжалы, кто-то вооружился пикой. За ними из-за стен строений вылетали галопом разгорячённые битвой казаки.
Валуй с Борзятой встретили черкесов саблями. Горцы не стреляли, похоже, кончились заряды. Рубка продлилась недолго. Защититься от вошедших в раж казаков выставленным прикладом, а тем более кинжалом, почти невозможно. Только черкес, вооруженный пикой, сумел повалить донца с коня, воткнув острие в брюхо тонко заржавшего жеребца. На ходу выпрыгнув из седла, казак, а это оказался десятский Гришка Лапотный, перекувырнулся. И тут же, подскочив, со спины рубанул не успевшего обернуться горца. В строю к этому времени оставалось не более четырёх-пяти врагов. Отступая, они отчаянно уворачивались от клинков, сами пытаясь ударить саблей или прикладом ружья.
Оставив товарищам добивать уцелевших, Лукины направили лошадей в освободившийся проход между строений.
Уже разгорались соломенные крыши. Тягуче и без перерыва блеяли овцы и козы, растекаясь бело-серыми ручейками по горящим улицам. Заходился в лае огромный волкодав совсем рядом. Его закрывала сакля. Там громко ругнулся казак, и собака, жалобно заскулив, смолкла.
Душный дым густыми полосами стелился над селением. Прыгая с лошадей, казаки с саблями наголо врывались в сакли и сараи, отыскивая уцелевших. Ночка сама вывезла атамана к центру аула. У загороди из жердей, за которой держали пленных казаков и мужиков, догорал яростный бой. Сторожевые, успевшие подготовиться к нападению, оказали самое крепкое сопротивление. Краем глаза атаман заметил раненого казака, спиной навалившегося на убитую лошадь. Кривя от боли губы, он зубами завязывал в узел окровавленную тряпку на руке, распоротой выше локтя.
Впереди звенели сабли. Какой-то казак с развевающейся седой бородой и бешеными глазами, блеснув серьгой в левом ухе, взобрался на ограждение из жердей. Примерившись, сиганул на спину черкеса, отбивающегося от донца. Оба повалились на землю, пропав из виду за лошадиными крупами. Его пример подхватили остальные пленные. Они прыгали через ограду, с голыми руками кидаясь на своих мучителей. Бабы, столпившись в середине загона, прижимали к себе детей помладше. Упал, разваленный саблей до пояса, последний из охранников. Кто-то безжалостно воткнул сзади в шею извивающегося, словно гад, обезрученного черкеса нож. Враг, вздрогнув, затрясся коленками. Казаки вертелись на конях, отыскивая новых врагов. Но таковых уже не находилось. Тот самый джаниец, что прыгал с изгороди, подскочив к братьям, ухватил за стремя Ночки:
– Казаки, выручайте! Они моего сына к реке уволокли.
– Скоко их?
– Десяток будет.
Донцы, услышав про выживших врагов, окружили казака:
– Где? Показывай…
Атаман оглянулся на Борзяту. Но тот уже и сам горячил коня:
– Ну?
– Там. – Он махнул рукой в сторону противоположного края аула.
Стеганув по крупу ногайкой, Борзята сорвался с места. Ещё десятка три казаков устремились за ним. Растерянно оглянувшись, джаниец бросился к оседланной черкесской кобыле, склонившей морду у поверженного хозяина. Одним движением перекинув повод через лошадиную голову, бросил тело в седло. В следующий момент он уже мчался за клубящимся облаком пыли, поднимавшимся из-под копыт удаляющихся донцов. Валуй между делом отметил ловкость кубанца.
Казаки ещё рыскали по горящему селению. Какая-то женщина в платке и тёмном до пят одеянии, медленно наступая, с бессильной яростью в глазах тянула растопыренные пальцы к лицу оторопевшего казака. Валуй признал в нем парня Ивана Разина. Отшатнувшись, тот наконец сообразил что делать, и из-за голенища, расправляясь змеей, выскользнула нагайка. Замах – и, вскрикнув, женщина упала на колени. Космята, стоя в проходе горящего огромного сарая, саблей плашмя подгонял лошадей, и без того вылетающих из объятого пламенем здания с суматошным ржанием. Остальные десятки разбежались по селению, спасать лошадей из других горящих конюшен и загонов. Другие тут же отгоняли их на луг, подальше от огня. Несколько казаков пытались собрать в одно место разбредшихся и не желающих слушаться овец и коз. Казаки ругались, и дымный воздух рвали гулкие щелчки нагаек.
Никита Кайда, размахивая руками во все стороны, организовывал свой десяток на сбор оружия. Казаки, ещё не отошедшие от боевого жара в груди, лениво отпихивали напиравших овец, выискивая брошенные сабли и ручницы. Валуй, сообразив, что его участия здесь не требуется, тронул коня к загороду, где черкесы держали пленных.
У жердей загона счастливо улыбающийся Пахом в окружении таких же довольных джанийцев, обнимался с освобождёнными земляками, среди которых большинство были бабы. Некоторые голосили, приглушая звуки уголками платков. Одна высокая, с изможденным лицом, тоненько выла, обняв сурово молчащего казака. Другие судорожно тянулись к освободителям, пытаясь обнять. Но пробиться сквозь толпу было непросто. Мальцы постарше, шныряя понизу, выбирались наперёд, с восторгом трогая ножны казачьих сабель. Крепкий старик с широкими ладонями, из мужиков, упирающийся на черкесскую пику в сторонке, угадал в Валуе главного:
– Посади нас на коней, атаман, мы обузой не станем.
Он неуверенно оглядел исхудавших пленных.
– Сколько вас?
– Наших, русских, мало. С десяток. Это джанийцев много.
– Откуда вы?
– С под Валуйков мы, с Григорьевки. Оратаи. Татары[7]7
В то время зачастую всех ворогов, приходивших с набегами, называли татарами, вне зависимости от родовой принадлежности.
[Закрыть] нас разбоем взяли. Многих побили, остальных забрали. А село спалили.
– Давно?
– Дней двадцать. А сюда недели две как привели. Джанийцы уже потом появилися. Главный у черкесов – Наязбек – собирался нас куда-то в Тавриду отправить. Да вот не успел. – Покрытые коростой губы старика растянулись в светлой улыбке. – Вы помешали.
