Текст книги "На магию надейся, а сам не плошай! (СИ)"
Автор книги: Alexandra2018
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Закончив читать, полковник упер пристальный взгляд в Осипа. Тот невольно усмехнулся. Не удержался и гоготнул Андрий – запорожец, Наум Васильев вообще заржал во весь голос, басовито и заразно. Вскоре все казаки, собравшиеся на площади, хохотали, вытирая слёзы, раскачиваясь и склоняясь от смеха. Валуй упёрся рукой в плечо Василька и тоже ржал, не сдерживаясь. Смеялась беззвучно Красава, а может, Валуй просто не слышал её в общем громогласном гоготе. Поддержали хохот и на стенах. Казалось, весь город смеется в лицо важному турку. И тем отвечает.
Янычар и толмач недоуменно поглядывали на казаков, переводя взгляд с одного на другого. Но молчали.
Наконец, отсмеявшись и дождавшись сносной тишины, Осип поднял руку:
– Рассмешил ты нас. Ох, рассмешил. А теперь послушай наши слова. – Осип задумался, наморщив лоб.
Всё-таки длинные речи ему никогда не давались. Он уже и нынче собирался просто послать подальше турецкого посла вместе с его предложениями, но, догадавшись, что на столь витиеватое сообщение, наверное, требуется и соответствующий ответ, с надеждой обернулся на атаманов. Михаил Татаринов угадал его сомнения:
– Атаман, разреши, я собакам этим отвечу?
– Отвечай. – С облегчением выдохнув, Осип уселся поудобнее, ожидая выступления Михайлы, который, в отличие от большинства казаков, умел не только воевать, но и, если потребуются, нанизывать на нитку-верёвочку мысли-слова, словно рыбины бессчётные в путину.
Крепко ставя ступни, Татаринов шагнул вперёд. Остановившись напротив посла, опустил ладонь на рукоятку дорогого пистолета, выглядывающего из кушака:
– Видим всех вас и до сей поры все ведаем о вас, все силы, все угрозы царя турецкого известны нам. – Он вперил грозный взгляд в турка, и тот, вдруг не выдержав ярости его глаз, опустил голову. – Переведываемся мы с вами, турками, часто на море и за морем, на сухом пути. Ждали мы вас в гости к себе под Азов дни многие. И куда ваш Ибрагим, турецкий царь, весь свой ум девал? Иль не стало у него, царя, за морем серебра и золота, что прислал он к нам, казакам, ради кровавых казачьих зипунов наших четырёх пашей своих, а с ними прислал ещё на нас рать свою турецкую – 300 000. И то вам, туркам, самим ведомо, что у нас по сю пору никто наших зипунов даром не захватывал. Пусть он, турецкий царь, возьмёт теперь Азов-город приступом, возьмёт не своим царским величием и разумом, а теми великими турецкими силами да хитростями наемных людей немецких, небольшая честь в том будет для имени царя турецкого. Не изведет он тем казачьего прозвища, не опустеет Дон от казачества. На отмщение наше будут все с Дона молодцы. Пашам вашим от них за море бежать! А если отсидимся от вашей осады в Азове-городе, отобьёмся от великих его сил, со своими силами малыми, посрамление будет ему, царю вашему, вечное. – Атаман поправил, будто невзначай, саблю на боку, оглядел внимательно слушающих его казаков и снова набрал в грудь воздуха: – Сказал он сам про себя, будто он выше земных царей. А мы – люди Божии, вся надежда у нас на Бога, и на Матерь Божию Богородицу, и на святых угодников да на свою братию – товарищей, которые у нас по Дону в городках живут. Станем с ним, царем турецким, биться, что с худым свинопасом! Мы, казачество вольное, покупаем смерть вместо живота. Где стоят сейчас силы многие, там полягут трупы многие! Равным он, собака смрадная, ваш турецкий царь, почитает себя Богу небесному. Понадеялся он на своё богатство великое, но тленное. Вознес его сатана, отец его, гордостью до небес, зато сбросит Бог его в бездну навеки. Нашими слабыми руками казачьими посрамление ему, царю, будет вечное. Давно у нас, в полях наших летаю-чи, вас поджидаючи, клекочут орлы сизые, каркают вороны чёрные, лают у нас подле Дона лисицы рыжие, ждут все они трупов ваших басурманских. Накормили вы их головами вашими, как брали мы Азов, а теперь опять им хочется плоти вашей; накормим вами их уж досыта. Кормит нас, молодцев, небесный царь в степи своею милостью, зверем диким да морскою рыбою. Питаемся словно птицы небесные: не сеем, не пашем, не сбираем в житницы. Так питаемся подле моря Синего. А серебро и золото за морем у вас находим. А жён себе красных, любых, выбираючи, от вас же уводим. А мы у вас взяли Азов-город по своей казачьей воле, а не по государеву повелению, ради казачьих зипунов своих и за ваши лютые помыслы. Вы же нас призываете служить ему, царю турецкому. А мы именуемся по крещению христианами православными. Как же можем служить царю неверному! Разве что служить ему пищалями казачьими да саблями острыми. Предки ваши, басурманы, что с Царьградом устроили – захватили его у нас! Убили в нем государя-царя храброго, Константина благоверного. Побили христиан в нём тысячи, многое множество. Обагрили кровью нашею христианскою все пороги церковные, до конца искоренили вы там веру христианскую! Так бы и нам с вами поступить нынче по примеру вашему! Взять бы тот Царьград приступом из рук ваших, Убить бы в нем так же вашего Ибрагима, царя турецкого, и всех вас, басурман. Пролить бы так же вашу кровь басурманскую нечистую. А теперь нам и говорить больше с вами нечего. Христианин побожится в душе своей, да на той правде и век стоит. А ваш брат-басурман божится по вере басурманской, а верить вашему брату-собаке нельзя, обманет! Кому-то из нас поможет Бог? Потерять вам под Азовом своих турецких голов многие тысячи, а не взять вам его из рук наших казачьих до веку![31]31
Оттуда же.
[Закрыть]
Махнув напоследок гневно рукой, Михаил замер, шумно дыша: непросто далась длинная речь и ему.
– Любо! – Осип вскочил со стула. – Смерть вам, поганым!
– Любо! – подхватили донцы одним духом. – Любо Татаринову-атаману! Смерть собакам!
Шум поднялся на площади небывалый. Все, что накопилось у горожан: обиды турецкие, боль утраты родных, слеза за попавших в полон и павших от татарских стрел, злость за то, что на своей земле умирать придётся в осаде врага немереного и несчитанного, – все выплеснулось сейчас на турецкого посла.
Догадавшись, что не дадут ему и слова вставить, что ещё чуть-чуть – и битому быть, а то и смертью наградят дикари-казаки, полковник гордо закинул шарф на плечо. Глянув свирепо на казаков в последний раз, словно запоминая, спешно удалился.
Проводив турка свистом и бранью, казаки начали расходиться. Теперь надо ожидать ответа от врага. Каким он будет, осаждённые догадывались.
Четыре лета назад
– Эй, паря, погодь малость.
Валуй оглянулся. Этого казака он не знал. К нему приблизился коренастый боец с густыми чёрными усами и длинной острой бородой:
– Я тебя думал сейчас идти искать, а ты вот он, сам приехал.
– А чаво стряслось? – Валуй придержал коня.
– Поблагодарить хочу. Спас ты меня ноне. Не помнишь?
Валуй честно пытался вспомнить, но не получалось. Он отрицательно качнул чубом.
– То не важно. – Он обернулся к казакам у костра, внимательно прислушивающимся к беседе. – Я с одним рубился и вижу краем глаза – ещё один сбоку летит. А в сторону даже голову повернуть не могу – этот так и лупит своим ятаганом. И тот уже замахнулся. Ну, думаю, вот и карачун мой пришёл. И вдруг этот вот паря. – Он кивнул на Валуя. – Откуда ни возьмись: хлесть того татарина – и располовинил. А я как раз со своим управился. Смотрю, татарин уже на земле, а этот херой, – он улыбнулся десятскому, – уже дальше на кого-то кидается. Отчаянный парень, хоть и зелёный ишшо.
Валуй смущённо улыбнулся:
– Благодарствую за добрые слова.
Казак перебил его:
– Да не ты, я должон благодарить. Тебя как зовут-то?
– Валуй Лукин.
– Из каких ты?
– С Острова мы, юртовые. Брат у меня ещё есть, близнец. Так, может, это он тебе помог? – пришла Валую неожиданная мысль.
– Не, твою ухватку ни с какой не спутаешь. Да и зипун я твой малиновый хорошо запомнил. А у брата какой?
– Серый у него.
– Вот видишь! Быть тебе характерником, попомни моё слово. И ещё скажу. Зовут меня Пахом Лешик, десятский, из джанийцев, кубанских черкасов мы. Я теперь твой должник. Ты у кого в сотне числишься?
– Муратко Тепцов наш атаман. – Валуй не знал, кто такие джанийцы, но спрашивать постеснялся.
– Знаю, добрый казачина. Ты не против, если я с товарищами, – он обвёл рукой казаков, согласно кивающих головами, – в его сотню попрошусь перейти? Очень охота поближе к таким богатырям воевати и за добро добром платити.
– Переходи, коли так решил.
– Ну и добре. – Он оглянулся на внимательно слушающих товарищей. – Нас сюда пятнадцать пришло, теперь меньше. Двоих потеряли, один ранен. Если б не ты, то ещё трое на тот свет отправились, это те, которым я уж подсобил. – Казак отвесил глубокий поклон и посторонился, пропуская всадника.
Валуй, тоже слегка склонившись, тронул коня. По дороге Валуй вспомнил, что и он тоже должник. Сёмка же его спас. Сразу как-то и забыл про тот случай. Хорошо, Пахом напомнил. "Как только время будет, надо Загоруя отблагодарить как-нибудь".
После совещания у атаманов, пробираясь через лагерь, снова встретили Пахома Лешика. Увидев издалека Муратко с Валуем, он скорым шагом перехватил их по дороге.
– Здорово ночевали, атаманы.
– Слава Богу. Чего хотел?
Кубанец, кинув взгляд на приветливо улыбнувшегося парня, поймал Тепцова за стремя:
– Тут такое дело. Хотим десятком в твою сотню перейти. Возьмешь?
Атаман задумчиво почесал через густую бороду подбородок:
– Ты же у Лукаша валуйского?
– Ну да, но мы, джанийцы, сами по себе.
– Сами, по себе, говоришь… – Он оглянулся на людей Пахома. – Один я это решить не могу. Поговори сначала со своим атаманом. Если отпустит, я не против.
– Ну и добре. А с Лукашом мы договоримся.
Муратко, вытянув из-за голенища нагайку, приподнял ею шапку на лбу:
– А чего это к нам потянуло? Не всё ли равно, где с татарвой рубиться?
Пахом снова переглянулся с Валуем:
– Да вот, хотим поближе с вашим везунчиком биться, да и должник я его. А долги надо отдавать.
– Ну, ты, Валуй, и шустрый. – Муратко взмахнул свернутой нагайкой. – Уже и тут поспел.
– А я чего? Я тут ни при чём…
– Конечно, тут только я при чём. – Он обернулся к Пахому.
– В общем, так, если хочешь к Валую в полусотню, беги прямо сейчас до атамана. Через час их здесь не будет – уходят под начало Татаринова.
– Ух ты, – искренне восхитился казак, – он уже и полусотенный. Ну, я же говорю – везунчик.
– Беги шустрей, а то пока туда-сюда будешь ходить, он уже и сотню поведёт, с него станется.
Отпустив лошадь атамана, Лешик скорым шагом направился к шалашу.
Глава 10
До самой темноты под несмолкаемый гром барабанов и перекличку команд полковников и сотников турки расставляли полки и орудия. Сверху за их движениями с тревогой наблюдали казаки. Валуй, как и многие бойцаы его сотни, словно прилип к зубцам крепости, не сводя настороженных глаз с турецких приготовлений. Не смотрел вниз только Космята. Устроившись на лафете тяжёлой бомбарды, он с упоением надраивал тряпицей и без того блестящее полотно секиры. Пушкарь Исидор Жук, уже давно с неодобрением косившийся на Степанкова, наконец не выдержал:
– Космята, слез бы ты с пушки.
Тот повернулся, замедляя руку:
– А чего нельзя?
– Оно, может, и льзя, но как-то мне это не по душе.
– Не по душе, говоришь? – Космята ещё несколько раз тиранул секиру, но с пушки всё-таки поднялся. – Ладно, можно и пересесть.
Обойдя орудие, он прислонился спиной к зубу крепостной стены. И продолжил занятие.
– Тебе чего, не интересно? – Дароня Толмач отвлёкся от наблюдения за врагом.
– А что там смотреть? – пожал плечом Степанков. – Вот как полезут на стену, тогда, конечно, гляну.
– Оставь его, – встрял Борзята, – нехай повыпендривается.
– И ничё я не выпендриваюсь.
Михась Колочко в очередной раз сбился, подсчитывая количество тяжёлых осадных пушек, и глухо чертыхнулся:
– Сколько же они по нашу душу их притащили?
– И чё мучаться? Легче всяко-разно тростник в пойме пересчитать. Оно тебе надо? – беззаботно отозвался Валуй. – Считай, не считай, ничего не изменится.
Казаки разом вздохнули. И отвернулись от турок. Лишь Михась, хмурясь и шевеля губами, продолжил подсчеты и наблюдения.
К позднему вечеру 24 июня турки почти закончили выкапывать в окружении крепости восемь рядов траншей для янычар и чёрных пехотинцев. За ними продолжали гарцевать на конях сипахи и татары с черкесами, хоть уже и не так шустро.
Иногда они визжали, с криками кидаясь в сторону крепости. Но ряды окопов препятствовали им. Конники снова возвращались на прежние места. Наибольшая суета наблюдалась у выстроившихся в отдалении пушек. Там горели высокие костры, и сновал самый разный люд. Они что-то таскали, потом подолгу склонялись у пушечных колес и лафетов. Отсюда казаки не могли разглядеть, что там происходит. Сумерки всё больше скрывали от казаков суету у пушек. Борзята, не утерпев, сбегал до Ивана Косого и попросил у того стекло – подзорную трубу. Сам же первый и припал к окуляру.
– А знаете, чего они там робят? – чуть позже поинтересовался он у казаков.
– Ну?
– Чего? Говори уже.
– Цепями пушки друг с дружкой сковывают и к колам большущим, которые в землю забивают, привязывают.
– Это зачем ещё? – не понял Михась.
– Как зачем? – Никита Кайда отвалился от стены. – Чтобы мы не утащили.
– Неужто боятся?
– А то!
Казаки вновь засуетились в поисках незанятых другими головами пролетов между зубцами.
В это время зашумели внизу, в крепости. Отдаленно знакомый голос легко пробился сквозь постоянный гомон женских и юношеских голосов:
– Ну и где этот Валуйка, сукин сын?
Казаки наверху враз повернули головы. И разулыбались.
– Это кто тут сукин сын? – Валуй преувеличенно строго нахмурился.
Космята присвистнул:
– Миленький наш нашёлся.
Мягко растолкав группу баб, столпившихся у котлов, к стене приближался низенький Путило Малков, за ним шествовал смешливый пластун Петр Кривонос, какой-то незаметный, глянул и забыл, запоминался только нос, повернутый набок, отчего прозвище и пошло, в сопровождении ещё десятка станичников из Валуйской сотни.
– Вот он где! – Казаки, почти бегом добравшись до ступенек, живо поднялись наверх.
Распахнув объятья, атаман шагнул навстречу к не сдержавшему улыбки старому, ещё с каторги, товарищу. Обнявшись, казаки захлопали по крепким плечам друг друга. Остальные станичники тоже обнимались прямо на стенах, не обращая уже внимания на снующих в отдалении врагов. Когда-то с Путилой братья Лукины, а с ними и Космята сидели на одной лавке турецкой галеры, на вёслах. Тогда их освободили казаки Сёмки Загоруя, сейчас готовящегося встречать врага на верхнем Дону.
Расцеловались и с остальными.
– Турки-то вон они, оказывается. – Путало поправил сбившуюся шапку, отпуская довольного Космяту Степанкова. – На самых наших подкопах строятся.
– Нехай строятся, – многозначительно добавил Космята. – Пока.
– Так ты с нами, значится? Не утерпел?
– Ага, – заржал Путало. – У юбки насточертело сидючи.
– Таки и женился?
– А то. Чем мы хуже других? Всё при нас осталось. Мы вот, миленькие мои, с твоим пластуном вместе решили к вам добираться. Нынче и пришли.
Борзята, которому наскучило стоять в стороне, не участвуя в разговоре, вклинился между ребятами:
– Как же вы пробрались-то? Черноты-то то окияны внизу.
Петро ухмыльнулся:
– А у нас свои дорожки имеются. Тебе, может, надо куда, так ты скажи, проводим.
Грохнули казаки. Атаман, рассмеявшись, сжал Петра в объятиях:
– Не, мне и тут хорошо.
Борзята всё-таки не утерпел:
– Колись давай, через слухи, что ли?
– Слухи? – Петро сделал вид, что не понял о чем речь. – Какие слухи, сплетни?
– Да ну тебя. – Валуй несильно толкнул друга в плечо. – Будто не знаешь?
Более серьезный Путало кивнул вниз:
– Стоят слухи-то? Не обвалились?
– Стоят, чего им сделается. Мы туточки, пока вы незнамо, где на перинах валялись, кучу новых наделали. Версты! Как раз здеся недалече пару входов есть. А в них подарочки туркам приготовили.
– Добрые подарочки. – Космята перехватил поудобнее секиру. – А ишшо будем к ним в гости не званы лазить.
– А шо за подарочки? – Петро тоже скинул улыбку.
– Так, зельем ходы забили. Как они полезут, под ногами и подорвем.
– То добрая шутка. Нужная.
– Ага. Ещё какая добрая. То-то они нашей доброте рады будут.
Казаки улыбнулись, расправив усы.
– А нечего к нам до Азова ходить.
– Оно бы так, миленькие, – неуверенно согласился Путало. – Раз уже приперлись, пущай получают по полной, но так, чтобы проняло.
– Как так? – Борзята выглянул из-за плеча невозмутимого брата.
– Ну, так. Мне Косой сказал, что с тобой и с казаками будем по тылам их шуметь. Кому как не вам? Ходы-то, как свою длань знаете.
– Верно. – Валуй усмехнулся. – Это ты верно сказал. На такие дела мы всяко-разно горазды.
– Ага, вот только отобьёмся сперва. – Голос Никиты Кайды выдал серьёзную озабоченность.
Казаки невольно обернулись к Дону. В сумерках плохо, но виделось: турки уже не суетились у орудий. Лишних там не осталось, только капычеи[32]32
Пушкари (тур.).
[Закрыть] склонялись к пушкам. Деловито закатывая в стволы ядра, тут же утрамбовывали их пыжами.
– Сейчас начнут, – сглотнул Путило.
– Неужто на ночь глядя пойдут?
– Не должны. Ум не потеряли же напрочь.
Валуй понял, что неосознанно тянет время, будто хочет отложить неминуемый турецкий штурм. Хотя бы до утра. Он попытался отбросить мешающие сейчас надежды: "Нехай идуть, как собрались. Уж заждались их, тут сидючи".
В это время по стене пролетела передаваемая из уст в уста команда атамана Косого: "Не стрелять, дать турку подойти поближе". Суровея лицами, казаки неспешно разбрелись по назначенным местам.
Долго ничего не происходило. Турки, словно устав стоять в оцеплении, начали кое-где садиться на землю. Скрестив ноги, они собирались в кружки и запаливали трубки. Между рядами вспыхнули кое-где костры. Засновали вокруг фуражисты с котлами, поставленными на арбы. Постепенно куда-то скрылись татары и сипахи. У турок начинался ужин. Как обычно в этих местах, небо над Сурожским морем покрасилось в яркогрозовые бордовые тона. На ещё светлое бескрайнее пространство выплыл прозрачный красавец-месяц. Казаки, не дождавшись штурма, тоже начали рассаживаться.
– Видать, завтрева начнут, – тихо перекрестился Никита Кайда.
– А ведь и нам пожрать недурственно было бы, – оглянулся на Валуя неунывающий Борзята. Вряд ли уже полезут. – Он с сожалением ещё раз окинул взглядом постепенно скрывающиеся в густеющих сумерках вражеские ряды. – Ну, чего, где каша?
Валуй окликнул копошащихся внизу баб:
– Эй, красавицы, а поужинать казакам сегодня найдётся чем?
Первой отозвалась Красава:
– Для вас, соколики, завсегда найдётся. Каша-то остывает вас ожидаючи.
– Давайте к нашему котлу! – крикнула какая-то статная молодица от другого костра, и Валуй узнал в ней Марфу. – У нас каша вкусней.
Сердце у атамана забилось быстрее, незаметный в темноте румянец подкрасил щёки.
– А мы и к вам, и к вам сходим, не сумневайтесь. – Борзята крепко потёр ладони. – А ну, казаки, двинули вниз.
Оставив наблюдателя на стене, Валуй тоже поспешил за товарищами. Со всех стен, насколько хватало глаз, спускались донцы на ужин. Турки предоставили азовцам небольшую передышку, и все защитники крепости стремились использовать её по максимуму.
Темнота ложилась густыми полосами на узких улочках старинного города, делая ярче многочисленные костры, раскиданные вдоль всех крепостных стен, как с этой, так и с той, вражеской, стороны. У огней вольготно, но с настороженностью развалились казаки. Кто-то чистил саблю, кто-то досыпал порох в рог, другой проверял ружьё, заглядывая на костёр в дуло. Каша давно уже была уничтожена, и сытые казаки тихо переговаривались. Иногда кто-нибудь поднимался и отходил к стене, спрашивая наблюдателей: "Как там турки?" Ему отвечали, что сидят, кофею пьют, и он возвращался на своё место.
Валуй и Борзята, устроились рядом, привалившись друг к другу плечами. Тут же ковырял в костре палочкой Василёк Лукин, Красава вместе с девушками уселась за спинами казаков, починяя их скинутые зипуны. Там же где-то и Марфа. Валуй несколько раз пытался поймать её взгляд, но девушка нарочно отворачивалась, будто не замечая парня. Вздохнув, Валуй смирился. "Ладно уж. Не будет же она все дни сердиться".
По соседству привалилась к мужниной спине беременная Дуня – Даронина супруга. Рядом расселись Космята Степанков, Михась Колочко, Матвей Чубатый, Никита Кайда, Пахом Лешик. Герасим с сыном завалились прямо на землю, голова к голове. У котла, подперев головы локтями, слушали казачьи речи осколецкие парни: Антошка, Тимофей и Афоня. Их придали в помощь бабам – кипятить воду и таскать наверх припасы и котлы. Понимая, что это ненадолго, парни не роптали. Вот пойдут казаки ранеными и, не дай Бог, убитыми выбывать, тогда и их призовут в ряды сражающихся.
Остальные донцы восседали у костров по соседству.
Борзята, пристально и грустно глядя в костёр, говорил:
– Вот так наш Остров и погиб весь. Наши Лукины, сами знаете, все в плен попали. Как родители пропали, и не ведаем даже. Вроде говорили, что мать не убили. Но что потом с ней стало – неизвестно. Пропала, наверное, в татарве или в турках. Красава вон наша, сами видите, что собой сделала. Василёк тот в яме месяц голодом просидел, еле выжил. Всем досталось. Думаем, предатель на остров ногаев провёл. По-другому вряд ли бы они к нам добрались – на всех переправах дежурные стояли.
– Неужто среди казаков предатель появился? – не поверил Пахом. – Не может того быть.
– А он и не из казаков. – Борзята сел, в волнении поводя плечами. – Пришлый поселился у нас незадолго. На него и грешим. Он после всего тоже пропал.
– Да… – протянул Никита Кайда, – от чужих все беды.
И попробовал сменить тему. Оглянулся на Матвея, по обычаю молчаливого, хмуро поглядывающего в огонь:
– Вы же, помню, когда Азов брали, с верблюжатниками вместе воевали. Какие они из себя, что за люди? Расскажи.
Его поддержал Космята. Он, только что высмотрев несуществующее пятнышко на полотне секиры, принялся активно надраивать его тряпицей:
– А, правда, ты никогда не рассказывал. А нам интересно. – Он обвёл казаков взглядом.
Те, сдержанно улыбаясь, покивали.
Матвей недовольно глянув на Никиту, в тишине нацарапал веточкой в золе какую-то букву и вдруг пожал плечами:
– Добро. Расскажу. – И снова замолчал.
Казаки, ни разу не слышавшие ничего подобного от Чубатого раньше, с удивлением примолкли.
– Люди, как люди, – начал он медленно. – Ничем от нас не отличаются. Только что шапки у них более мохнатые, а так на языке, близком к татарскому, говорят – понятные.
– Ух ты! – удивился Космята. – Я такой длинной речи от Матвея ещё ни разу не слыхал.
Матвей перевёл на казака осуждающий взгляд, но ничего не сказал. Вместо этого взглянул на Борзяту:
– Ты тут про предателя рассказывал, а зовут-то его как, помнишь?
Борзята хмыкнул:
– Как же, забудешь. Сёмка Аксюта его звали.
Опустив глаза к костру, Чубатый нехотя выдавил:
– Знал я его.
– Как знал? – почти одновременно вскинулись все казаки у костра, а особенно Лукины. Красава, откинув зипун, даже вскочила на ноги, чтобы лучше видеть Матвея:
– Говори уже, не томи. Откуда знал?
Чубатый поцарапал палочкой на земле, пожевал губами, и только когда разлившееся у костра напряжение начало пощелкивать искорками на рубахах, нехотя продолжил:
– В моём десятке он был. На том берегу. Ногаев мы высматривали. А как нашли, он и сбежал.
– Точно, всяко-разно он, – не удержался Валуй. – Ещё и трус.
Матвей снова глубоко вздохнул:
– А потом вернулся. Может, совесть заела. Пришиб ногая главного. Мы оба с ним раненые лежали. Мне помог до наших добраться. Ну и по дороге все рассказал.
– Что рассказал? – Красава метнулась к Матвею и, поправив подол, опустилась на колени напротив.
Тот поднял голову:
– Как на остров ногаев провёл и как хан их заставил его в Войско вступить, чтобы, значит, и дальше того… предавал.
– И что, предавал? – Борзята тоже подсел поближе, заглядывая в лицо Чубатого.
– Да вроде не успел.
– А где он сейчас? Тут, что ли? – Василёк вскочил на ноги, словно собирался прямо сейчас бежать за Аксютой.
Чубатый медленно качнул чубом:
– Прибил я его. Тогда и прибил. До наших уже недалече было. Тело в камыши закинул.
Лукины дружно и расстроенно выдохнули. Борзята выдал общее разочарование:
– Ох, как я хотел его собственными руками порешить! Теперь уж не получится.
Валуй рассеянно потёр переносицу:
– Ничего. Всяко-разно, он теперь больше никого не предаст.
Василёк тихо опустился на место. Красава поднялась и, не поднимая головы, шагнула назад.
– Ну, ничё, казаки. – Пахом снова опустился на локоть. – Падаль сейчас там, где ей и надо быть. А убил его наш казачина – вон он – Матвей. Доброе дело сделал.
Валуй вдруг торжественно поднялся, с серьёзным видом расправил рубаху и… склонился в земном поклоне перед Чубатым. Повскакали остальные Лукины и тоже отвесили смущенному Чубатому поклоны.
– Прими нашу благодарность. – Валуй выпрямился. – От всех нас, и Лукиных, и тех, кто погиб там, на месте, и кто томится ныне в плену по его милости.
– Прими, – повторили одним духом Борзята, Василёк и Красава.
– Да чего там… – окончательно смутился Чубатый и, привстав, вернул короткий поклон. – Все бы так сделали.
У костра стало тихо. Азовцы сидели хмурые, опущенные головы, ссутулившиеся спины, каждому было что вспомнить. Только красные щёки да напряжённые взгляды казаков говорили о чувствах, которые они испытывали. Женщины снова подхватили шитье, но волнение долго ещё мешало им выводить ровные ряды стежков. В какой-то момент Валуй почувствовал, как тёплая женская ладошка опустилась на его руку. Чувствуя, как приятное тепло пднимается к сердцу, обернулся. И утонул в тлеющих угольками глазах Марфы. Девушка в волнении сжимала его ладонь. Валуй неожиданно для себя наклонился и поцеловал тонкие костяшки пальцев. Марфа в порыве прижалась к нему. И тут же отпрянула, смущённо оглядываясь. Казаки старательно отводили глаза. Только сестрёнка с теплотой и надеждой поглядывала на них. Валуй хотел что-то сказать, как-то объясниться, но Красава приложила палец к его губам, и казак замер, боясь пошевелиться. Так они и сидели, пока не крикнул дежурный всем свободным спать.
Марфа, подтянув завязь платка на шее, ушла к девушкам.
Тут же к брату подполз Борзята. От него уходила в ночь тоненькая девичья фигурка, в которой Валуй признал Варю.
– Эх, и погуляем после, как турка побьём! Зараз две свадьбы сладим, а?
Валуй неожиданно почувствовал лёгкое раздражение:
– Ты уже одну сладил.
Борзята, не смутившись, хмыкнул:
– То по молодости было. Не осознанно.
– А теперь осознанно?
– Теперича на всю жизнь.
– Поглядим. – Валуй подтянулся головой на край брёвна, на котором уже спали Герасим с сыном.
Подложив мятые штаны из котомки, улегся на спину.
Тревожное небо устилали яркие звёзды. Из-за стены доносились голоса близких турок. Ржали лошади, гремели цепи, скрипели колёса арб. Вражеское войско, уверенное в силе и непобедимости, размещалось на первый ночлег у Азовских стен. Незаметно Валуй задремал.
Четыре лета назад
Земля вздрогнула, словно не твердь была, а подпрыгивающее на огромных кочках дно телеги, казаков подбросило почти на локоть, и душная волна пыли, налетевшая от крепости, накрыла с головой. Задыхаясь и отплевываясь, оглушенный Валуй вскочил на ноги и в пыльном облаке, застившем огромный участок стены и стремительно надвигающемся на них, увидел, как выпадают из него и прыгают навстречу, словно лягушки, огромные куски крепостной кладки. Хищно пригнувшись, бросился вперёд Борзята.
– Вперёд, казаки, за Дон, за Родину! – Атаман, ухватив поудобнее самопал и придержав брата за рукав, чтобы не забегал наперёд батьки, дернулся навстречу разваливающейся стене.
Арадов всё-таки не подвёл! Взорвал, так взорвал! Валуй не видел, как в эти же мгновения за спиной и со всех сторон от крепости вставали в рост остальные бойцы всего пятитысячного казачьего войска и, ощетинившись дробинами, словно пиками, бросались к её стенам. Как падали на бегу, сраженные осколками разрывающихся ядер. И как молча, не оглядываясь, занимали места погибших их товарищи.
Не видел, как с другой стороны крепости, у противоположной стены, почти одновременно с этой вздыбившейся необъезженным жеребцом, рванули в осевший проём другие штурмовики, ведомые Татариновым. И как, словно наткнувшись на невидимый заслон, янычары встречали сплошными рядами, будто новой стеной, словно и не разваливалась каменная твердыня, но растекались воины в островерхих шапках на тонкие ручейки и отдельные яростные капли. Так вспыхивала бешеная рубка, там, где две силы сплетались, будто вязались неразрывной девичьей косой, гибельной, как коса одноглазой бабки-смерти Мары. Гроздьями слетали головы и подкошенными снопами валились располосованные тела. Своих и врагов. Донцов, запорожцев и янычар. Здесь, перед вечными стенами грозного Азова, намертво сцепились две силы, и ни одна не желала уступать другой.
Лишь потеряв почти половину полутьмы, казаки смогли прорвать отчаянную оборону турок. Всё это он не видел, но знал: казаки в эти минуты, до белизны в пальцах сжимая сабли и ручницы, рвутся в город. И уже нет дороги назад. Даже потеряв голову и падая с пулей в груди, казак будет стремиться сделать хотя бы несколько шагов. Тянуться уже слабеющими руками к курку и ножу, чтобы забрать с собой врага, а лучше – двух. Теперь только мёртвый казак, свалившись, перестанет двигаться вперёд, да и то, может, и не дыша, скрипя судорожно сжатыми зубами, поползёт на врага. Словно и не человек он, а сам языческий бог, древний, грозный и бессмертный.
Не успели донцы добежать до развалин, как крепость вздрогнула от ещё двух взрывов, это взлетела в воздух башня, поднимающаяся между Азовской и Султанской стеной, а следом Наугольная. Во все провалы одновременно бросились штурмовые отряды казаков, возглавляемые самыми отважными атаманами: Старым, Каторжным, Петровым. Со стороны Азова, незаметно подобравшись на стругах, а уже далее ползком, атаковала тысяча, а точнее – то, что от неё осталось, после выделения штурмовых групп для Ивана Косого.
Валуй бежал, не оглядываясь и не думая о том, что сейчас происходит вокруг него и за спиной. Мысли исчезли одновременно с первым шагом к стене. Оставалось лишь желание побыстрее проскочить разрушенную преграду и встретиться с врагом лицом к лицу. Как долго он об этом мечтал!
Рядом, не обгоняя и не отставая от него, неслись казаки, разевая рты в сумасшедшем "ура". Кто-то мчался молча, каменея лицом и сберегая силы на скорую схватку. Первые донцы уже кидали связанные лестницы через глубокий ров. И тут же, балансируя, как канатоходцы, перебегали по перекладинам. Увидев краем глаза ускорившихся бойцов пахомовского десятка, Валуй поддал:
