Текст книги "На магию надейся, а сам не плошай! (СИ)"
Автор книги: Alexandra2018
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Глава 22
Ночка стояла смурная, дождливая. Намокшая земля разъезжалась под сапогами. Обидно, и не сматеришься, когда скользишь в луже, еле удерживая ноги, чтобы не растянулись шире плеч.
Надежда на то, что турки будут лениться на постах, не оправдалась. Видать, начальник больно строгай. Даже не присел никто.
Нарезают круги этак саженей на тридцать. А в середине круга вповалку пленные. И бабы, и мужики. Все в ямы не поместились, на земле тоже много народу. Сколько наверху, сколько внизу, пока не посчитать. Ну да ладно, потом разберёмся. Вроде и дети есть, но издалека да в темноте можно и ошибиться. И со всех сторон турки. Тут их лагерь. Хорошо, не янычары или сипахи, обычные чёрные мужики. Таких в любой армии держат в качестве мяса. Чтоб массовку создавали, когда опытные бойцы за их спинами в атаку бегут. Вот у казаков не так. У казаков каждый – воин.
Нонче турки дрыхнут без задних ног. Поди, это они давеча на стену лазали. Так вчера отбились, шибко не напрягаясь. Нет в них ни ярости, ни стержня. Почуяв, что казаки уступать не собираются, тут же тушуются. Назад начинают оглядываться. И никакие тогда командиры им не авторитет. Своя рубашка-то, она к телу ближе.
Может, и здесь без шума управимся?!
Лагерь выходит к рукаву Дона. Тут, в стороне, готовня, первые пленные спят прямо у печки, сложенной из камня, что из стен крепости понатаскали. А для готовни вода – завсегда первое дело. С другой стороны, саженях в двухстах, уже татары кучкуются. А вот лошадей рядом нет, проверяли. Татары их подальше отгоняют, вёрст аж за десять. Кормить-то нечем. Ближе уже всё или съели, или сгорело. В окрестностях пластуны нет-нет да пал пускают. Так что лошади крымские да черкесские все лето на голодном пайку. Татары и горцы из-за этого психуют и воевать отказываются. На стене казаки их ещё ни разу не видели. Хотя знают, Гусейн-паша не раз пытался крымчаков на штурм загнать. Не поддаются. Они хоть и вассальники, но самостоятельные. Да и где это видано, чтобы татарин безлошадным, как простой турка, в атаку бежал? Сроду такого не было. И не будет. Оно и к лучшему. Зачем азовцам свежие люди на приступе? Не нужны они. А черкесы – те вообще союзники у султана Ибрагима. Им Гусейновы хотелки по барабану. Ответили так: "Вот стены возьмёте, тогда мы со всей душой в поход с вами по русским землям. А пока нам за лошадьми смотреть надо". И отбыли ещё дальше, чем татары лошадей отгоняют.
Нырять в реку выпало десятку казаков во главе с Лапотным. Им пятки рубить[57]57
Нападать с тыла.
[Закрыть]. Казаки вообще любители из засад воевать, а уж тут, в самом центре турецкого войска, да ночью, да для благого дела – своих освобождать, сам Бог велел.
Ох и диверзию они учудят! Ежели получится, турки долго охать да ахать будут. Хотя, почему "ежели"? Получится однозначно. Зря, что ли, два дня над планом корпели да разведку проводили? Аж три раза вместе с Гришкой в положение врага забирались. Последний раз едва не попались. Какой-то подозрительный турка отставшего Миленького за рукав поймал. Несколько турецких бойцов припозднились, не спалось им, вот лёжа и болтали. Их сразу и не заметили. Валуй со своими чуть в стороне проскочил, а вот Путило попался. И сразу вопрос: "Кто такой и чего тут желаешь?" Хорошо, Путило не растерялся. Наговорил с кучу, а главное, придумал, что хозяин – знатный татарин поздно вернулся из стана. Вот за водой и послал. А что без вёдер, так попросит у кого-нибудь. Рядом с готовней много разных. А он вернёт потом. Вроде турка успокоился, но ещё долго вслед Миленькому поглядывал. Тот, не будь дурак, как сказал, так и сделал. И ведро отыскал, и воды набрал, и к татарам направился. Валуй с ребятами в это время, затаив дыхание, за ним наблюдали. Если бы не срослось, пришлось бы турок, тех, что бессонницей мучились, кончать. А вдруг шум? Раньше времени он никому не нужен. К счастью, обошлось.
Перед входом в слух крохотная балочка, только лежа и укрыться. Гришка впереди, остальные – за ним. Дождавшись Путилу, доскочили рывком. Пластун упал первым. Остальные тоже повалились. Миленький, из-за которого все испереживались, последним плюхнулся. Кажись, никто не заметил. Здесь казакам принимать пленных. И отбиваться от врага, если придётся. С Божьей помощью справятся.
И вот решающая ночь. Собрали народу самого опытного и умелого. Половина из них – характерники. Дело того стоит, своих надо выручить, чем бы оно потом ни обернулось. Негоже, когда из-за казаков безвинный люд мучат. И даже если донцы вовсе тут ни при чём, то все одно ответственность свою понимают.
Ближайшие турки шагах в трёх. Какой соблазн ножом пырнуть, но надо чуть потерпеть. Напыряются ещё. Здесь всех под зачистку. Валуй посчитал, вышло около сотни. А их полтора десятка. Здесь, на земле. Не считая Гришку Лапотного с десятком, что пока в воде недалеко от берега бултыхаются.
Ждать – казаку хуже некуда. Привычка, всяко-разно, имеется, но дрожь тихо-тихо, но бьёт. Валуй обернулся, разглядывая в темноте своих. Лежат, головы не поднимают. Кто на боку, кто на спине притулился. Это же Матвей Чубатый! Он ещё и посапывает. Неужто придремал? Во выдержка! Аж завидно. Братуха рядом, его плечо Валуй чувствовал. Тоже, похоже, дрожит. То ли от холода, сырости этой, с неба сыплющей и снизу, от остывшей земли до костей пробирающей, то ли от волнения. Уж сколько раз во всяких переделках бывали, а, смотри ты, тревожно. А самая большая тревога из-за боязни не справиться. Не спасти православных, подвести их и остальных казаков, в эти мгновения жизнями рискующих ради своих, в полон попавших. Многие на себе испытали, каково это – в рабство пропасть. Вот и парни, что с Валуем в этой балочке лежат, тоже когда-то у турка гостили не по своей воле. Если бы их тогда, четыре лета назад, рыскари во главе с Сёмкой Загоруем не отбили в море с каторги, вряд ли живы были. "Эх, скорей бы уже сигнал. Как же паршиво в грязи лежать!"
А вот и он, долгожданный! Сыч, хлопая крыльями, растянул клич над чёрной водой. Во всяком случае, так должны подумать турки. Валуй же, мигом подскочив, рванул к крайним лежебокам. Пока сполоха нет, надо порезать как можно больше. Чем меньше опосля воевать против них останется, тем лучше.
Пятнадцать казаков, сливаясь с мокрой землёй, ползком заскользили к неподвижным врагам.
Ножи, кинжалы, ваше время!
Валуй подкатился к восьмому, когда тишина закончилась. И что хорошо, не у них. Тут пока резали тишком. Но ужо хватит. Стрельба! Там, ближе к морю. Казаки из дальнего слуха атакуют. Заполошные крики, гортанные панические вопли, казацкое: "За Дон-батюшку!", сбитые редкими выстрелами и сполохами огня, донеслись до Валуя. С первым шумом, каждый замер там, где оказался к тому моменту. Лежат себе и лежат. Ничем от остальных турок не отличимые. Пока враги разберутся… Ну а уж там не зевай. Сабли за спинами. Чтобы до времени не попачкать.
Борзята оскалился, в темноте блеснули белые зубы. Но не шевелится, ждёт команды.
Их турки забеспокоились. Кто сел, вглядываясь в сторону, где шумят, кто, ещё не отойдя ото сна, что-то спрашивает у соседа. Но тот и сам ничего не понимает. Некоторые поднимаются, оглядываясь. Но не все. Многие лежат без движения. Это те, кого казаки "приголубить" успели. Пока на них не смотрят. Но уже вот-вот… Времени почти нет. Пока командир не построил, пока они в замешательстве… Пора!
Гришка молчком подкатился к ближнему стоячему турку, озирающемуся со страхом. Саблей, не поднимаясь, махнул по ногам. Тот, валясь на Лукина, заорал благим матом. И здесь тишине конец.
Зайцами, спугнутыми в лёжке, подскочили казаки, все пятнадцать. Невидимые в темноте, шикнули сабли, и полетели головы под ноги. В лагере паника, турки мечутся, не понимая, кто их убивает. Сами натыкаются на клинки, крик, визг, стоны! Охранники, что за пленниками приглядывали, забегали быстрей. Они без ружей. Тоже не из тех, которые приближённые к султану. А вот луки имеются. Первые стрелы свистнули в ночи, достали кого, или нет? Не понятно.
Все движения Валуй отслеживал краем глаза. Подскочил турецкий командир. Визжит, крутится вокруг себя, народ взашей гоняет, пытаясь хоть как-то организовать. Вокруг него уже начали собираться наиболее сообразительные турки. Нет, так не пойдёт. Пригнувшись, Валуй бросился туда. За спиной краем глаза углядел: Пахом. Борзяту не видать пока. Но он парень не промах, такого мужикам не завалить.
"Где же наши речные казаки?" И только подумал, как среди собирающихся в нечто напоминающее строй турок словно ядро разорвалось. В один миг раскидало врагов, враз не стало ни командира, ни охранников с луками. "Как же вовремя!"
Всё: турки ещё дергались изредка, пытаясь кидаться на выныривающих из мороси мокрых, грязных и от того ещё более страшных казаков. Но всё меньше оставалось живых. Им повезло, что ружей ни у кого из тутошних не оказалось. А там, ближе к морю, выстрелы только учащались. Бьются казаки, бьются. Дают им время, так необходимое, чтобы вывести пленников.
Мимо, пригибаясь, уже бегут освобождённые православные. Это Лапотный подсуетился. Ухарь, а не казак! Ничего говорить не надо. И остальные такие же. Все знают, что делать.
Во взглядах спасённых и радость, и страх перемешаны. Вроде казачки, вроде воля, но получится ли всем спастись? И куда бежать-то? Турки кругом. Однако наперёд друг дружки не лезут. Баб поддерживают, детишек, есть и детишки на руках. Не запугал турок народ русский, стержень не перебил! Несколько мужиков остановились: "Чем помочь?" Валуй не мешкая отправил их в помощь казакам, вытаскивающим остальных из ям. Какая-то женщина упала на пути толпы. "Затопчат", – испугался Валуй, но подбежать не успел. К ней бросился Борзята. Только тут братишку и увидел.
Пробежав вдоль спешно шагающей толпы, расставил казаков, кого поймал, по бокам дорожки к слуху. Тут недалече, но без проводника не найдут. Суетясь, доскочил до места, где держали православных. Лапотный попался навстречу с лестницей наперерез, как с копьём. Мотнул головой атаману, и к яме. Пока Валуй оглядывался, из неё выбрался первый. Мальчишка! Но не убежал, развернувшись, протянул руку вниз. Показалась женская голова в платочке.
– Много ещё?
– Последние. – Лапотный махнул рукой, словно отгоняя Валуя. – Справились. Давай вперёд, там чтоб не мешкали.
Валуй не стал спорить. Обгоняя народ, рванул к подземному ходу.
Глава 23
Гусейн-паша, низенький, пухленький с маленькими злыми глазками, метался по шатру, аки раненый тигр.
– Увести из-под носа почти тысячу рабов! Неслыханно, неслыханно!
Проскочив мимо евнуха Ибрагима, вдруг остановился. Оглянулся, сверкнув маленькими злыми глазками. Резко сдал назад. Наклонившись к самому лицу евнуха, прошипел:
– Это же ты посоветовал отложить казнь неверных на несколько дней. Мол, позлим казаков, и они сделают необдуманный шаг. Сделали?
Ибрагим, нисколько не смутившийся, вознес глаза к прокопченному конусу шатра:
– На всё воля Аллаха.
Чтобы сдержаться, паша сжал зубы до скрипа. Пронзив ещё раз свирепым взглядом евнуха, пошагал дальше.
Калги – военачальники не смели поднять головы. Никогда они ещё не видели Гусейн-пашу в такой ярости. Да, были и другие поражения, ошибки, неудачи и промахи, да, он злился. Случалось, на кол садил провинившегося. Но такой обидной, даже унизительной, оплеухи ему ещё не приходилось получать. Вот и ярился.
Снова остановившись посреди шатра, впился взглядом, словно штыком, в пашу Карамана, отвечающего за все наёмные силы.
– Может, ты подскажешь, уважаемый, как это получилось?
Худой, складно скроенный паша не спеша поднялся. Расправил пояс на тонкой талии. Спокойно встретил бешеный взгляд командира:
– Казаки опять нас обхитрили. Они не люди, им сам шайтан помогает, а джинны у них на посылках. Мои бойцы их боятся, как будто они не живые люди из плоти и крови, а демоны. – Он помолчал, обдумывая последующие слова. – Духом казаки сильнее наших гази. Потому и не можем их победить.
– Сядь! – рявкнул Гусейн. Круто развернувшись на месте, обвёл собравшихся свирепым взглядом. – Кто ещё так считает?
Напряжённое молчание в шалаше, мерещилось, повисло на шестках, поддерживающих кровлю. Челеби, с самого начала совещания забившийся в уголок за спины начальников, постарался ещё ниже склониться над нераскрытой книгой. Он-то собирался вести записи во время беседы, а тут… Уцелеть бы…
Накрутив ещё пару кругов по центру шалаша, свободному от ног сидящих людей, паша наконец выдохся. Махнув рукой, как человек, который разочаровался в этом мире полностью, он уселся в почётном углу, из которого и вскочил недавно после доклада дежурного по лагерю.
Некоторое время молчали. Голос Ибрагима, тонкий и неприятный, проскрипел неожиданно.
– Я так думаю, все наши беды в том, что некого казнить в назначенный день, в тот день, когда мы хотели лишить казаков силы к сопротивлению через смерть их одноверцев? – Он медленно развернул своё толстое тело от одного края к другому. – Так это решаемо. Казним в другой день. Уважаемый Бекир-паша. Твои черкесы засиделись без дела.
Бейлербей Бекир – предводитель племён черкесских и Дагестана, вопросительно выпрямил спину.
– Да. Наши джигиты рвутся в бой. Но у меня небольшой вопрос. – Он оправил складки бешмета на коленях. – Пусть нас перестанут заставлять воевать пешими. Мы так не воюем! Это раз. И ещё. Как так получилось, что за одного барана приходится платить по три пистоля, а содержание лошади обходилось в цену половины быка? Кто мне ответит?
– Зачем что-то говорить? – Евнух, показалось, обрадовался. – Собирайтесь в большой поход. Там и цены вас волновать не будут, и делом займётесь. – Его голос набрал суровости. – А то на стену вас не зови, туда вас не бери. В общем, собирайтесь. У казаков на виду. Наших друзей из Крыма мы тоже попросим присоединиться к вам. – С улыбкой он развернулся к татарскому паше.
Гирей-младший, возглавивший татар после гибели отца от рук сумасшедшего казака, почесал волевой подбородок, окаймлённый острой бородкой:
– Ещё вопрос, кто к кому присоединится.
Сделав вид, что не услышал бурчание крымчака, скопец снова улыбнулся:
– Что ж. С разрешения многоуважаемого Гусейн-паши. – Лёгкий кивок в сторону грузно сопевшего начальника, напряжённо следившего за ним. Гусейн хмыкнул, но кивнул. – Завтра на виду у казаков собирайтесь в дальний поход. Но идти до Москвы ни к чему. Да и не дойдёте вы сейчас. Казаки там, как ягуары, на дорогах сидят. Порыщите в окраинных землях Руси. Соберите, кого сможете, и назад. И пусть неверные в Аздаке переживают за одноверцев. Это, несомненно, ослабит их дух.
Удовлетворённо сжав тонкие губы, он уселся на место.
Сообразив, что разгон на этом можно считать, законченным, шевельнулись калги. Силистровский паша Кенан поднял руку, как на уроке в духовной школе. Дождавшись кивка Гусейн-паши, поднялся:
– Все знают, что со снабжением у нас очень, – он поискал слово помягче, – нехорошо. Люди не хотят идти в атаку с одним пиками и саблями… От жестоких приступов, подземных взрывов, страшных рукопашных схваток с казаками армия уменьшилась почти вполовину. У армии не хватает фуража, не хватает пороха, свинца, ядер, калёных стрел, провианта. Всё это подвозят очень медленно или вовсе не подвозят. Мы всерьёз опасаемся бунта. Чтобы избежать его, всё время приходится передвигать войска, не позволяя смутьянам договориться.
Ибрагим поморщился:
– Да, это все знают. Зачем говорить то, о чем все знают?
Кенан-паша, словно ждал этих слов:
– А затем, что я хотел бы знать, когда подойдёт обещанная помощь из Стамбула?
И словно прорвало, заговорили разом паши и беки. Вопрос нешуточный. Без помощи из Турции, уже понятно, войны не выиграть.
Капудан Сиявуш-паша – командующий флотом, всё заседание просидевший молчком, медленно встал. Высокий, под три аршина ростом, он по привычке низко клонил голову.
– Султан обещал и султан сдержит слово. Ожидаем транспорт галер в конце августа. Всё будет. И заряды, и пропитание, и даже дрова.
И снова оживились турецкие военачальники. В их ослабшие сердца словно вдохнули надежду на благополучный исход. И даже Гусейн-паша позволил себе улыбнуться: "А не всё ещё потеряно. Придут транспорт, дожмём крепость. Или не сносить мне головы. Так что без выбора".
Он, кряхтя, поднялся:
– Все свободны. Готовьте войска к решающему штурму. Думаю, к сентябрю крепость будет наша.
Раскланиваясь, турки потянулись к выходу. Среди них из шатра выскочил и Челеби, впервые не записавший во время совещания ни единой строчки в книгу о великом походе.
Глава 24
Сёмка Загоруй, придерживая твёрдой рукой повод нервно переступающей лошади, вглядывался в дрожащее марево над бескрайней степью, прорезанной узкой пыльной дорогой. Вроде вечер, а духота не спадает. Казалось, седые ковыли, качая метёлками, нагоняли горячий воздух, словно веники в бане по-чёрному. Позади поднимался густой перелесок, в котором позвякивали уздечки и всхрапывали изредка невидимые кони. Сёмка поводил плечом и, прислушиваясь к неприятным ощущениям в мышцах, недовольно нахмурился. За месяц почти непрерывных сражений он так намахался правой рукой, что теперь ощущал некоторую неловкость при движении. Левая рука у него уже давно была в падчерицах, ещё по молодости лет лихой ногаец перерубил связки на локте, и она так в полную силу и не восстановилась. А теперь вот и правая. «Как бы не подвела в нужный момент. – Он покосился в сторону, где, вытягивая спину в седле, почесывал торчащую в две стороны лопатообразную бороду Герасим Панков, из казаков-джанийцев. – Лишь бы не догадались свои. А то ещё начнут оберегать». Сделав над собой лёгкое усилие, он снова сосредоточил взгляд на горизонте.
Панков появился в казачьих землях всего пару недель назад, а сегодня он уже уважаемый командир. Удивительно, но мужики единогласно выбрали Герасима главным над собой. Но ещё более удивительно то, что казак согласился взять под своё крыло не казаков. Как им можно доверять в бою, необученным, непроверенным, не бойцам, одним словом? Рисковый этот Герасим. Правда, говорят, будто его лично просил Валуйка Лукин за мужичками присмотреть. Если так, тогда ещё можно как-то понять. Но и то сомнительно. Сам Сёмка десять раз бы подумал, прежде чем на такое решиться.
Три сотни бойцов Панкова – беглых из плена и добровольцев, добравшихся до батюшки-Дона из Русской земли, выглядели разношерстно, но боевито. Народ собрался из самых разных городков и сёл, большинство с Белгородской черты, с засечки, потому с боевым опытом. Многие отпросились из стрелецких полков, стоящих там же, в городках по границе с Диким полем. Все воеводы были осведомлены о негласном царском указе отпускать стрельцов, черкасов и казаков на помощь донцам, и потому уходили легко. Сотники и главы городков, понимая, на какое дело отправляются охотники, и продуктов в дорогу давали, и разное оружие, стреляющее и режущее. Пошли бы и сами, но крепости оставлять без охраны тоже нельзя.
Вооружённые саблями, топорами и даже вилами рыскари проходили не одну сотню километров к Дону, где присоединялись к казакам. И тут уже, в ковыльных степях вместе рубили татар и турок.
Последнее пополнение по пути, пока собиралось в десятки из небольших групп бойцов, разгромило крепкую татарскую сотню, нечаянно выскочившую на них и поначалу не принявшую мужиков за серьёзную силу. За что и поплатились – полегли все. Правда, и добровольцы потеряли почти пять десятков. Дорого далась победа. Но тем злее оставшиеся в живых врубались в татарские порядки после того. Самые недоверчивые казаки потом специально отыскали место схватки, чтобы перепроверить рассказ пришлых людей, более смахивающий на байку. И все подтвердилось!
Но всё равно сперва донцы приняли их с недоверием. А, может, и вообще бы не приняли, – на войне казак надеется только на казака, и желательного испытанного, – но репутация Лукиных, рекомендовавших Герасима с его людьми, сделала своё дело. Потом мужики и стрельцы воевали плечом к плечу с донцами, правда, разными ватагами, и неплохо, надо признать, воевали. Мужики, доказывая отважность и презрение к смерти, первыми вламывались в толпы врагов, те, бывало, смешивались от неожиданности. Тут уж казаки их и добивали.
Постепенно, взаимная настороженность спадала, но до полного единения было далеко. Слишком уж разные. Казаки – по натуре разбойники, им бы с утра до ночи носиться, размахивая саблей над головой. Мужики – люди степенные. После драки им хочется в родной дом вернуться, деток подарками порадовать, жинку приголубить. А после скотину проведать и на пашню выйти, хотя бы глянуть, как там оно. И чтобы везде порядок был.
Разница в мировоззрении и не позволяла двум разным мирам сливаться в один. Впрочем, две группы быстро научились использовать сильные стороны друг друга, так что уживаться в одном пространстве научились.
Об этом татарско-ногайском отряде казаки-разведчики во главе с Петром Кривоносом вызнали ещё вчера. Отрядив посланца сообщить своим, платуны тайно вели его весь день. А сегодня к вечеру, прикинув, куда орда встанет на привал, соединились с отрядом Сёмки. Тут рядышком неглубокая балочка, прорезавшая степь на несколько вёрст – лучшее место для стана в округе. На дне – ручеёк, на склонах – трава густая, не шибко выжженная. Самое то для лагеря. Так и случилось, не ошиблись разведчики.
Загоруй, когда узнал, что татар здесь почти тридцать тысяч собралось, один нападать не рискнул. Сообщил другу в соседний городок, и Василий Корыто сейчас где-то за дальнем краем стана тоже готовил к атаке свои две тьмы казаков.
Согласовав, бить решили, как только улягутся и задремают. Сигналом станет вопль сыча. Ночью его слыхать далеко. Лишь бы с настоящим не спутать. Ночные хищники и здесь попадались частенько, строя гнёзда в степных норах и обвалах глины.
А пока до вечера далеко, народ спешился. Опутав ноги лошадей, разлеглись отдыхать. Одна ночь в седле прошла, следующая скорей всего так же минует. Так что подремать, а то и подрыхнуть, у кого организм позволит перед битвой, не лишнее.
Как стемнело, оставив коней в леске под присмотром, всем гуртом пешим ходом с оглядкой тронулись в сторону балочки.
Чем ближе подходили, тем ниже кланялись. Последние сажени уже на пузе. Подползли разом, заранее разойдясь по ширине. Полторы тысячи казаков и мужиков замерли в верхней точке, перед спуском. Часовых, усевшихся на загривке склона, пластуны во главе с Петром Кривоносом уже сняли. Поэтому подошли тихо и почти вплотную. Но сердце всё равно не на месте, татары тоже жить хотят, скоро пойдут проверять посты и тогда хватятся. Надо поспешать, а сигнала все нет.
Отсюда, со стороны, казалось, что огромный лагерь врага дышит, словно гигантский Змей Горыныч. Многочисленные костры, кидающие в темноту искры, напоминали блёстки на его пупырчатой коже. И даже запахи, изредка доносившиеся сюда, в засаду: варёной конины, кислого пота, человеческих испражнений – тоже говорили о присутствии невдалеке неразборчивого хищника, неряшливого и давно немытого.
Выглянул из-за невидимого облака тусклый серп-месяц, и Сёмка, всё последнее время напряжённо таращившийся в ночь, вдруг улыбнулся. Повернул голову к сотенному Трофиму Иванову:
– Казачье солнышко выглянуло, видал?
Тот закивал головой, забыв, что его не видно:
– Ага. Удачу нам должно принесть.
– Дай-то Бог. – Сёмка коротко перекрестился.
Под слабым светом месяца проявились неплотные силуэты ближайших казаков. Оно и к лучшему – в полной темноте воевать далеко не всем сподручно. Сам-то Сёмка мог сражаться, хоть с завязанными глазами. Но таких, как он, характерников, в тысяче наберётся не больше пяти бойцов. "Негусто. Лучшие воины в крепости нынче собрались, там главная война и кровь. И смерть". – Загоруйко поджал губы, вдруг представив, что сейчас происходит в осаждённом Азове.
Опершись на ствол ружья, поднялся. Почудилось, вот-вот разобьёт ночную благость долгожданный крик. И только он выпрямился, как над затихшей балочокой разлетелся далекий сычиный вопль. Казаки подскочили и, помня о договоренности, досчитали про себя до десяти. И лишь после этого шагнули в ночь. Атаман, зная, что на него никто сейчас не смотрит, – разве увидишь в сплошных потёмках, всё равно поднял и кинул вниз руку, – сказалась привычка. И поморщился – сустав, показалось, заскрипел, как несмазанная тележная ось. Тысяча с гаком бойцов шагнула почти одновременно.
Татарский стан приближался. Уже виделись разгорающиеся в темноте головешки, словно мерцающие глаза хищника, когда караульные подкидывали дрова. Казаки старались двигаться бесшумно, и у них получалось. Чуть приотстав, по Сёмкиному распоряжению, вторым эшелоном крались добровольцы. У них так тихо не выходило, потому и шли подальше. Их дело – вступать в схватку, когда в стане поднимется гвалт и скрадываться нужды не будет. Уже рядом маячили крайние фигуры караульных. С десяти сажень Сёмка углядел, как в темноте вскинулись несколько плотных силуэтов и упали вместе с татарами-охранниками. Даже короткого приглушенного вскрика не услыхал. Про себя с ласкою отметил: "Умеют, душегубы!"
А вот и тела. Скрючены, под ними чёрные лужи крови. Обошёл, глянув равнодушно. Казаки на полусогнутых, почти на коленях, подкрадывались к крайним татарским кострам. Ещё миг, и более тысячи бойцов смертельным ударом нагайки впились в рыхлое тело татарской орды.
Первых врагов убирали спящих или лежащих у гаснувших огней, без всякого сопротивления. Только примерно на третьем ряду костров татары поняли, что в лагерь проникла их смертушка, и стан очень быстро наполнился криками, стонами, звоном сабель. Сёмка нарочно немного задержался, чтобы встать рядом с добровольцами. Всё же не тот у мужиков опыт. Но в бой они вступили отчаянно, рубились так, что враги не успевали ничем отличить их от остальных донцов, и атаман быстро успокоился. И даже похвалил оказавшегося рядом с ним Панфила Забияку, когда тот боковым ударом скосил, словно молодое деревцо, кинувшегося на него татарина. Он, конечно, не узнал в темноте зарубленного врага. А если бы узнал, то сказал: "Собаке собачья смерть". Только что от руки Панфила пал ногайский князь Наиль. Скинув безвольное тело с сабли, Панфил повернул к атаману серьёзное лицо. Сёмка поднял большой палец. Никак не отозвавшись на похвалу, Панфил рванул к следующему врагу, прыгавшему у огня с настороженной саблей. Сёмка проследил за ним внимательным взглядом. Удостоверившись, что татарин сбит наземь, сам рванул в гущу разгорающейся битвы.
Беспощадное уничтожение застигнутого врасплох врага постепенно превращалось в яростную схватку на каждом пятачке стана. Похоже, каждый из казаков, которого атаман мог разглядеть поблизости, рубился с татарином, а некоторые уже схватывались и с двумя. Незаметно бой переместился чуть ли ни к центру лагеря. С противоположной стороны тоже нарастал гвалт. Там Корыто со своими теснил врагов. Но победа всё ещё не была гарантирована. Появись у них умный командир, обошли бы в темноте. Ночь из соратника казака превращалась в обоюдоострое оружие, которым мог воспользоваться и враг. Атаман обеспокоенно огляделся. Татары и ногаи вылетали из темноты, словно пущенные неведомой пращой. Видно, кто-то умелый управлял их действиями, преодолев первую панику. Всё-таки нашёлся соображающий.
А ведь пора отходить. Задачи перебить всех до одного изначально не стояло. Достаточно порубить большую часть, остальные сами до дома повернут. Он махнул саблей, отбиваясь от наскочившего на него врага, услышал, как тот заваливается сбоку уже мёртвый, и поднял ко рту согнутую ладонь. Крик ночной совы раскроил чёрное небо над головой. Сёмка оглянулся – все ли услышали? На глазах стихал казачий натиск, пятились товарищи, отбивая наскоки врага. Татары, почувствовав слабину, надавили с удвоенной силой. Сёмка ещё раз подтянул ладонь к губам, и на этот раз вороний крик всколыхнул ночное небо. Вороны по ночам не кричат, но теперь это не имело значения. Если сыч подсказывал казакам отходить медленно, то ворон командовал тикать во всю прыть.
Дежурная сотня, которой выпало прикрывать, дружно полезла в первые ряды. Остальные ускорили отступление. Пока всё по плану. Сёмка задумал остаться с прикрытием. Здесь уже дрались несколько характерников. На них приходился основной натиск. Татары просто дурели от того, как легко, не успев даже понять, от какого удара, падали около казаков их товарищи. И лезли туда с удвоенным рвением, мечтая отомстить за погибших.
Подскочив к друзьям, атаман вместе со всеми включился в сечу. После каждого отбитого удара казаки отходили на несколько шагов. И снова вставали в стенку. Ухали донцы, кричали с визгами, разъяряя себя, татары. Сёмка рубил и рубил, с оттяжкой и тыком, чувствуя, как летят теплые брызги в лицо и как привычная тяжесть наливает плечо. Усталость накапливалась весь последний месяц и вот сказалась. Последний удар он отбил как-то неловко, и татарин сумел перехватить движение сабли и почти рубанул по плечу. И рубанул бы, если бы не сосед, в последний момент чиркнувший кончиком сабли по шее врага. Сёмка не успел разглядеть, кто это был. А потом его оттёрли в задний ряд. Здесь тоже появлялись враги, но уже реже и чаще всего раненые, сумевшие живыми проскочить первую линию донцов. Мудрые казаки-характерники, между делом наблюдавшие за атаманом и прикрывавшие его, почувствовали момент, когда он потерял удар и стал доступен вражеской сабле.
В небе безмолвно блестел месяц – казачье солнышко, равнодушно поглядывая на происходящее под ним. Наверное, привык. Падали татары, никли и казачьи головы. Всё меньше и меньше оставалось в строю засадной сотни донцов. Казалось, ещё чуть-чуть – и враги сомнут, раздавят последние казачьи десятки. Но случилось неожиданное. На взгорке татары, словно получив команду, остановились. А может, и точно получили – казаки, сосредоточенные на битве, не расслышали. В один миг вдруг поняли, что на них никто не лезет. Получив возможность оглянуться, увидели, что татары остались на месте, а они пятятся в одиночестве. Сёмка, ослабевший и уставший до тошноты и кругов перед глазами, почувствовал, как его подхватывают под руки и спешно уводят по высокой траве к темнеющему вдали леску. "Значит, выбрались", – мелькнула мысль, и неожиданно для себя он потерял на какое-то время ощущение реальности. Вроде видел, как мелькают под ногами травяные бугры, а потом и поваленные стволы деревьев, и даже вроде переставлял ноги, но сил, чтобы оценить и осмыслить происходящее, не находил. И только когда его вскинули на лошадь и он привычно сжал в руке повод, окружающее начало эпизодами, словно рывками, возвращаться к нему.
