Текст книги "И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)"
Автор книги: add violence
Жанры:
Попаданцы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
*
Когда Кимбли и Хаусхоффер встретились перед одним из грядущих собраний общества Туле, Зольф отметил, что Карл особенно чем-то увлечён и обрадован, и, словно бы невзначай, вежливо поинтересовался, все ли в порядке у его визави. Оказалось, Карл с нетерпением ждал прибытия одного из своих давних приятелей, шведа Свена Гедина, который должен был уже вернуться из экспедиции в Тибет. Хаусхоффер не оставлял надежд найти мифическую Шамбалу, и теперь фокус его исследований сместился с Врат на Восток. Особенно, как поведал Карл благодарному слушателю в лице Кимбли, его интересовало намерение Гедина прийти не одному, если не возникнет тому препон. И ныне Карл пребывал в состоянии восторженного ожидания, как истинный учёный и преданный своему делу человек.
Зольф же, в свою очередь, планировал в ближайшее время представить друг другу Леонор и Хаусхоффера. Он не сомневался, что дьявольского обаяния его невесты с лихвой хватит, чтобы вскоре оказаться в числе приглашённых на собрания оккультного общества. А уж впоследствии вытянуть нужную информацию в частной беседе у неё получится куда как быстрее, нежели у него самого.
И, разумеется, Гедин и гости с Востока занимали его не меньше, чем Хаусхоффера – Кимбли был наслышан о мистических способностях и умениях тибетских монахов, и он не оставлял надежд найти лазейку для своих впавших в анабиоз талантов. Потому-то опять же стоило поторопиться с вводом Ласт в это змеиное логово – те, кто не захочет распространяться о чём-то ему, наверняка не устоят перед её очарованием.
Очередное собрание общества Туле было организовано в загородном особняке одного из его членов, неподалеку от замка, разрушенного братьями Элриками. Особую пышность антуража данной встречи Хаусхоффер и вернувшийся в Германию инкогнито, находящийся в розыске Рудольф Гесс объясняли визитом шведского ученого Свена Гедина и его особенных гостей из Тибета. Взволнованный, и оттого подобревший по отношению к помогавшему ему Кимблеру, Хаусхоффер дал добро на визит благонадёжного Зольфа вместе с его невестой. Поэтому в этот вечер Ласт скромно блистала собственной неповторимой красотой, оттеняемой мягко мерцающими в свечном пламени кровавыми осколками сотен тысяч жизней и их подобиями, именуемыми в этом мире гранатами(1). Все достопочтенное антисемитское сообщество, глядя на саму похоть в человеческом обличье, разом забыло, что лицезреет дочь известнейшего еврейского врача. Они были готовы простить Леонор Шварц её происхождение, глядя в омут фиалковых глаз, на обтянутый бархатом изящный стан и молочный фарфор плеч, на котором непринужденно расположилось норковое манто. Женщины восхищались её красотой, мужчины были томимы жаждой обладать с лёгким оттенком зависти к молодому химику, пришедшему в этот вечер с ней.
Впрочем, среди гостей были две особы, не разделявшие всеобщего великодушного желания «простить» будущей фрау Кимблер её анти-человеческое(2) происхождение. Одна из них, Винифред Вагнер, светловолосая валькирия, отобравшая превосходный камерный оркестр на этот волшебный вечер – разумеется, в оркестре не было и не могло быть ни одного еврея, – и вторая, её подруга и соратница Рудольфа Гесса, Ильзе Прёль. Обе женщины крайне редко посещали собрания общества Туле и сейчас стояли в стороне, откровенно обсуждая каждого гостя и гостью. Они, как и прочие, были заинтересованы в визите именитого шведа и ждали новостей, которые тот должен был привезти из далёкого Тибета.
Появление Гедина и двух его спутников произвело фурор. Стоявшие в стороне Леонор и Зольф решили немного переждать. От Ласт не укрылся тот факт, что две женщины, производившие впечатление давних подруг, которым её персона была что кость в горле, тоже остались в стороне. С ними ей предстояло держать ухо востро – вряд ли её чарам достичь этих ледяных сердец, а такие идейные только что носом землю не роют… Лучше было бы, конечно, войти с ними в прочный союз, но Ласт была готова побиться об заклад, что та, что попышнее и повыше, мертвой хваткой вцепится в глотку тому, кто хотя бы посмотрит на еврея, как на человека, пусть этим несчастным оступившимся будет хотя бы и её собственный ребенок. Оставалась вторая. И, если они будут продолжать появляться на собраниях, Леонор Шварц сделает всё, чтобы ни одно живое существо никогда не встало на её пути к тому миру, который был так мил её отсутствующему сердцу.
– О, я чрезвычайно рад, – до Кимбли донесся голос Хаусхоффера. – Проходите, я представлю вас моему хорошему знакомому, он отличный химик!
Прежде, чем Зольф повернулся на источник голоса, Ласт успела рассмотреть всех троих, подходивших к ним в компании профессора. Усатый мужчина в очках, с серьёзным взглядом, безукоризненно одетый, и двое его гостей. Один повыше, молодой, но седой как лунь, на смуглой коже под глазами залегли темные круги, словно он не спал уже не одну ночь кряду – она прекрасно знала это лицо. Только сейчас его не украшал оставленный безжалостной алхимией её нынешнего любовника шрам. Второй похож на него, но пониже, в очках.
– Херр Зольф Кимблер, – указал Хаусхоффер на повернувшегося Кимбли, прищурившего ледяные глаза при виде новых знакомых, – фройляйн Леонор Шварц, это доктор Свен Гедин и двое достопочтенных гостей из Тибета, простите, у меня чудовищная память на имена, – он развел руками и обезоруживающе улыбнулся.
В горле Чунты поднималась волна тошноты: он узнал это лицо, узнал этот взгляд. В последнюю неделю проклятый кошмар мучил его еженощно, а сейчас, похоже, становился явью.
– Леонор, здравствуйте! – подал голос тибетец в очках. – Я искал вас, но вы перестали выходить на связь… Я безмерно рад видеть вас здесь!
Он по-европейски учтиво наклонился, чтобы поцеловать руку Ласт, и, что не укрылось от внимательного взгляда Кимбли, слишком долго вдыхал аромат её кожи.
– Весьма рад знакомству, – глаза Зольфа были холоднее льда, когда он пожимал руку старшему, запоминая его непривычное как для аместрийца, так и для европейца имя.
Но они стали ещё более колючими, когда он протянул ладонь второму, так и не представившемуся, а лишь буравившему глазами злосчастную татуировку так, что если бы взгляд мог сжигать или взрывать, бывший подрывник бы лишился правой руки.
– Простите, я, кажется, не расслышал вашего имени, – бархатным голосом почти пропел Кимбли, пожимая слегка влажную ладонь мужчины, которого в родном мире он, к своему вящему сожалению, так и не убил.
Комментарий к Глава 17: Vita somnium breve/Жизнь – это краткий сон
(1)автор в курсе, что философским камнем одно время считали рубин, но по оттенку красного гранат мне кажется ближе и уместнее.
(2)см. философию Аненербе об анти-людях, анти-мыслях и анти-боге.
========== Глава 18: Gaudia principium nostri sunt saepe doloris/Радость часто является началом нашего горя ==========
We don’t deal with outsiders very well
They say newcomers have a certain smell
Yeah, trust issues, not to mention
They say they can smell your intentions
<…>
You’re lovin’ on the psychopath sitting next to you
You’re lovin’ on the murderer sitting next to you
You’ll think, «How’d I get here, sitting next to you?»
But after all I’ve said, please don’t forget…
Twenty One Pilots «Heathens»
Норбу переполняла радость: шесть лет назад он, ещё студент медицинского института, познакомился с прекрасной девушкой, приехавшей в Швецию на конференцию с остальными студентками колледжа. Мягкая и романтичная натура тибетца была покорена красотой и благочестием юной европейки, которая, смущаясь и краснея, почтила его несколькими прогулками по весеннему острову Кунгшольмен, где находилось здание института. После юная Леонор Шварц уехала, горячо заверив будущего врача общей практики Норбу Нгоэнга, что будет писать ему и ожидать их следующей встречи. Тибетец получил одно-единственное письмо, которое хранил по сей день, его же письма остались без ответа. Он быстро перестал писать ей, искренне надеясь, что Леонор попросту нашла любовь своей жизни на родине, и сейчас она жива и счастлива; хотя тоска не унималась, да и временами Норбу казалось, что с кудрявой прелестницей произошло нечто ужасное.
Поэтому сейчас тибетец пребывал в превосходном расположении духа: общество европейцев приняло их с братом тепло, Мюнхен оказался очень красивым и гостеприимным городом, да ещё и здесь нашлась его Леонор – та самая Леонор, которая украла его сердце ещё той далекой весной!
– Вы стали ещё красивее, – он отвел её в сторону от уже начавших что-то активно обсуждать Зольфа и Свена. – Я так боялся, что с вами случилось что-то, после того, как вы перестали писать мне.
– Благодарю вас, – Ласт улыбнулась. – Однако, я прошу прощения, не хочу показаться грубой или бестактной…
Не было смысла притворяться. У неё было железное алиби, подтверждавшееся выпиской от врача с неутешительным диагнозом «ретроградная амнезия».
Норбу поджал губы – как же так? Теперь ему совершенно необходимо было найти самых лучших специалистов: мало того, что брату по приезду сюда стало значительно хуже, так ещё и это! Он не был готов вновь потерять ту, кого любил беззаветно и всей душой, обретя спустя долгих шесть лет разлуки! Он вернет память Леонор, чего бы это ему не стоило!
Тибетец настолько увлекся собственными размышлениями и поддержанием разговора о дороге в Европу, погоде, немного – медицине с так внезапно найденной возлюбленной, что не обратил внимания на холодный взгляд химика, которого им представил Гедин и имени которого Норбу не запомнил. Младший брат никогда не описывал своего палача из снов, поэтому старшему было невдомёк, какие терзания сейчас испытывала душа Чунты и какие кульбиты выделывало его сердце, пытаясь вырваться из груди.
Так, Норбу не замечал изучающего неприветливого взгляда Кимбли. Зольф, ничем не выдавший недовольства, продолжал вести беседу со шведом, но в душе у него тяжестью наливались беспокойство и ревность. Кимбли уверял себя, что ему плевать на все, кроме возвращения его способностей и хорошей войны, однако было нечто ещё, что вызывало у него безудержное желание превратить этого выходца с гор – или откуда он там? – в яркий и громкий фейерверк. Желательно по частям – и насладиться ещё и криками невыносимой боли. Как в Ишваре.
– Что ты думаешь о них? – указала ещё не подожженной сигаретой в сторону тибетцев Ильзе Прёль.
Валькирия Виннифред подобралась, прищурив пронзительные светлые глаза.
– Если они и правда носители мудрости древних ариев, это может быть прекрасный союз, – она постучала кончиком крупного сильного пальца по ножке бокала. – Руди придерживается теории, что тибетцы – их наследники.
Фрау Вагнер чрезвычайно интересовало, кто будет мерилом истины. Главное было правильно сделать ставку и не попасть впросак – если эти люди окажутся пустышками, лишенными мистической силы, то союз с ними подобен союзу с евреями. Гессу, которому в рот смотрела её подруга, Виннифред не доверяла. Оставалось одно: терпеливо ждать освобождения из заключения фюрера.
– Что-то твой Руди не жаждет разделить положенную ему участь, – яд сочился из голоса Виннифред: она недолюбливала Гесса.
– Он должен быть убежден в том, что попадет туда же, куда и фюрер, – возразила Ильзе, – иначе это будет пустой потерей времени, промедлением, что подобно смерти.
Прёль любила Виннифред за её непоколебимость и верность идеалам, но Рудольфа Гесса она ещё и вожделела, хотя прикрывала это всё теми же идеалами: негоже ей – немке, арийке – испытывать похоть, она же не животное или, того хуже, – не еврейка. Ильзе смотрела на беззастенчиво флиртующую с тибетцем Ласт и испытывала к ней глубочайшее отвращение: уж она-то никогда не опустится до такого!
– Хорошо, если так, – голос Вагнер был полон сомнений, – в случае с твоим Руди я бы поставила на банальную трусость и желание жить в комфорте.
*
Норбу был печален: мало того, что брату опять стало плохо – хорошо, что хотя бы не прямо во время приёма, – так ещё и в конце вечера выяснилось, что его вновь обретенная Леонор опять потеряна для него. У неё была уже назначена дата свадьбы с этим химиком: Кимлер? Кимли? Тибетец никак не мог вспомнить его фамилию – да и не особенно-то хотел. Тот мужчина показался ему слишком холодным и надменным для прекрасной Леонор, впрочем, если она его и правда любила… Конечно, Норбу желал ей счастья, но он предпочел бы разделить это самое счастье с ней сам, а не уступать его какому-то европейскому хлыщу.
О снах Чунты пришлось рассказать Гедину, тот, в свою очередь, настоял на разговоре с Хаусхоффером, чтобы подыскать врача, но без последствий вроде жёлтого дома. Карл, выслушав историю кошмаров Чунты, в очередной раз посетовал об отсутствии братьев Элриков. Или той странной цыганки – вот тут-то её способности могли пригодиться. Конечно, можно было бы попробовать ещё потрясти Зольфа – Хаусхоффер упорно не мог отделаться от чувства, что тот все же что-то знает о мире, который они опрометчиво приняли за Шамбалу, – но, скорее всего, это не дало бы никаких результатов. Профессору казалось, что сны тибетца напрямую связаны с алхимией, Вратами и всей этой фантасмагорией. Тем более из рассказа Норбу выходило, что хуже Чунте становилось по мере приближения к месту, где, как для себя определил Хаусхоффер, «завеса особенно тонка».
Загадок становилось всё больше, а ответов – всё меньше. Да тут ещё и Рудольф явился из Австрии и скрывался от розыска в доме Хаусхофферов… Разумеется, Карл пообещал оказать содействие, но пока он не представлял, к кому обращаться за помощью.
*
– Хаусхоффер пригласил какого-то шведа с иностранными гостями, – Анна наматывала светлый локон на палец, задумчиво глядя на пузырьки в бокале игристого. – Ты получал приглашение на этот вечер?
Ледяной нахмурился. Его никто не звал, что означало стремительную потерю доверия к его персоне. Конечно, могло быть и так, что доверие теряла Анна, а он вместе с ней, но этой мысли Макдугал допускать не желал. Всё его существо постоянно твердило о какой-то особенности девушки, которую он не мог определить для себя и облечь в слова. Ему казалось, что её холодность и некоторая сварливость – лишь маска, скрывающая благородную душу, идеалом которой могут быть разве что такие прекрасные явления, как свобода и справедливость.
Когда во время гражданской войны в Ишваре он примкнул к сопротивлению, ему удавалось вербовать новых сторонников без промахов: он, как зверь, чуял их скрытые мотивы и не ошибался в расчётах. Кроме одного-единственного раза, но это была уже совсем иная история. Поэтому он был уверен, что здесь, в мире, где его алхимия уже казалась сном, развеявшимся словно предрассветный туман при восходе солнца, его чутьё не то, что не исчезло – но обострилось.
– Увы, – он посмотрел в её прозрачные глаза. – Впервые слышу о подобном.
– Есть ещё кое-что, – она замялась, словно думая, как подобрать слова. – Об этом вечере я услышала от Хельмута Шлезингера.
Исаак скривился – то ли брют оказался кисловат, то ли уровень непонимания ситуации достиг критического. Хельмут Шлезингер появился в окрестностях общества ещё до того, как о нём узнал Исаак и, судя по всему, до открытия Врат. Он появлялся только на открытых собраниях и слыл местным шутом, никто не воспринимал его всерьёз. Поэтому ситуация, в которой Шлезингер оказался информирован о встрече, куда вход был только для избранных, казалась чем-то запредельным. Впрочем, было ещё кое-что. Шлезингер работал на одном предприятии с Кимблером, а уж в том, что этого человека пригласили на загадочное мероприятие у Макдугала не было никаких сомнений.
– Шлезингер был приглашён? – вскинулся Исаак.
Анна пригубила вино и задумалась.
– Вряд ли. Я не знаю точно, но вряд ли кто-то бы позвал такого идиота даже для увеселения.
Ледяной был готов с ней не согласиться: по его мнению, люди, способные всерьёз рассматривать теорию о превосходстве одних над другими, были наиболее склонны к таким мелочным и жестоким развлечениям, подразумевающим самоутверждение за счёт других. Но куда как больше его сейчас волновало то, почему они с Анной оказались за бортом этого корабля? Всякий раз, когда он об этом думал, его мысли возвращались к Кимбли. Видимо, этот гадёныш боится его, боится разоблачения, вот и использует принцип «отделяй и управляй», как говорили философы Ксеркса. Но теперь появлялось ещё одно неизвестное – Шлезингер. Количество переменных множилось с каждым днем, все больше вопросов оказывалось без ответа. А, главное, было неясно, как и где искать бомбу. По мнению Макдугала, это было первоочередным – такое средоточие силы в чьих-то руках делало эти самые руки почти всемогущими. Значит, эту силу предстояло либо похоронить во веки вечные, либо передать в самые достойные руки. Исаак изучал множество новостей со всего мира и уже выбрал себе фаворита на политической арене, вот только говорить об этом вслух кому-либо было чрезвычайно опасно. Поэтому он выжидал, наблюдал и держал всё в себе.
========== Глава 19: Absit invidia/Да не будет зависти ==========
Findest du zu dir?
Dem Sein nicht zum Schein
Definier dich nicht zum Selbstzweck
Du und dich und dein Empfinden
Und was immer dich berührt
Das ist was du wirklich bist
Hör auf dich
<…>
Jede Seele ist geprägt
Von dem was mal war und dem was ist
Das gleiche Ich in anderer Zeit
In, einer anderen Welt
Wärst du wirklich was du heute bist
Lacrimosa «Herz und Verstand»
Получив баснословную, по их мнению, сумму за услуги курьера от Эрнста Шаттерханда, а также билеты на поезд в Мюнхен, троица откланялась и направилась на вокзал. Расспросы полиции по поводу Ульриха снова не дали ничего.
– Эд, как думаешь, за нами отправят хвост? – оглядевшись по сторонам, спросил Ал.
– Угу, – на ходу пережёвывая бутерброд, ответил старший. – А ты что думаешь, эта хитрая безногая задница станет так рисковать? Он даже Ноа к себе ни разу не подпустил. И кошка у него странная, зуб даю!
Ноа и Ал вспомнили разноглазого Вилли и почти синхронно передёрнули плечами – это было одно из самых не поддающихся объяснению явлений в этом мире. Кот вызывал суеверный ужас, хотя, вопреки приметам, был абсолютно белоснежным.
Купе на этот раз выглядело значительно проще – рассчитанное на четыре места и с двумя туалетами на весь вагон, благо, ехать было недолго. На одной из верхних полок уже расположился пассажир с газетой – юный темноволосый парень. Ал и Ноа вежливо поздоровались, Ноа вжала голову в плечи – она была уже готова к скандалу: не все порядочные немцы захотят ехать в одном купе с цыганкой, но, к её удивлению, реакции не последовало. Эд ввалился в купе последним, грубо затолкал под сидение саквояж и плюхнулся на нижнюю полку, с прищуром глядя на вынужденного попутчика, чьё лицо неожиданно перекосила знакомая ухмылка.
– Ну здорово, уже, как я посмотрю, нецельнометаллическая фасолина! – парень, откинув газету, в одно движение спрыгнул с полки и уселся напротив Эда.
– Энви?! – в глазах Эдварда мелькнуло узнавание. – Ты опять вырядился в какую-то фигню?
– Ладно тебе, – обиженно протянул тот, поправляя странного покроя чёрный тренч, под которым был чересчур по здешней моде обтягивающий, словно с чужого плеча, костюм. – Если бы я не захотел, ты бы меня и вовсе не узнал. Эрвин Циммерман, – он учтиво протянул руку.
Эд уставился на протянутую руку гомункула как на ядовитую змею. Ал и Ноа в полном непонимании смотрели на старого нового знакомца.
– Не хочешь – как хочешь, – поджал губы Энви, убирая руку. – А я-то хотел тебе всё, что знаю, рассказать. Как за тобой наблюдали, пока ты шарился по халупе этого безногого паралитика, например.
– Э-э! – вскочил со своего места Эд. – А ну выкладывай!
Энви только скрестил руки на груди и уставился в окно.
– Брат, ладно тебе, – примирительно выставил руки вперед Ал. – Не забывай, где мы! Я – Альфонс Элрик, – он протянул руку Энви.
– Помню я тебя, – ощерился тот, отвечая на рукопожатие, – только тогда ты был более пустым.
Ал поджал губы. Упоминание о его отсутствующем теле в таком ключе задело его – он отдавал себе отчёт в том, что за неимением тела, его душа не прошла все этапы взросления, и он так и остался выросшим ребенком, не пережившим многого и не получившим нужного взрослому человеку опыта.
– Ноа, – осмелела цыганка, протягивая руку странному попутчику, не ожидая ничего в ответ.
Энви пожал руку попутчице, заглянув ей в тёмные бездонные глаза.
…Жуткие крики боли – впору зажать уши, но картина проясняется: она видит невероятно красивую женщину с длинными вьющимися волосами и толстого мужчину неопределённого возраста, сосущего палец, как младенец. Женщина улыбается и ерошит непослушные волосы их попутчика. Вместе они разглядывают карту несуществующей страны и туннеля под ней – скоро всё будет готово…
Ноа отшатнулась, прикрыв ладонью глаза.
– Не трогай тех, кто может внести хаос в мир, к которому привыкла, – заметил Энви, ухмыляясь. – Но раз вы не хотите подробностей, буду рассказывать тому, кому они нужны больше, – осклабился он.
Ал закусил губу. Неужели брату было так сложно просто пожать протянутую ему руку? Он помнил самоубийство Энви в Аместрисе. По мнению Альфонса, завистливый гомункул просто хотел дружбы. Человеческого отношения, которого так и не увидел за всю свою длинную жизнь. И если ему отказывали в ней и здесь – то что же творилось на душе этого парня?
– Ты хотел нам рассказать кое о чём, – напомнил младший Элрик неслучайному попутчику.
– Э, нет, – протянул Энви, гадко ухмыляясь. – Раз его величество фасолина не желает ни о чём слышать – пусть получит желаемое сполна!
Эдвард сложил руки на груди и отвернулся – такими детскими манипуляциями этот щёголь, так и не научившийся нормально одеваться, его не проведет. Как и апелляциями к его росту – надоел уже!
– Но мы хотим слышать! – подала голос Ноа. – Мы тоже были в доме у Безногого!
– А я-то думал, что вы там присутствовали в качестве багажа, – парировал Энви, продолжая ухмыляться, – бессловесного, между прочим!
Ноа вспыхнула – этот наглец попал в самую точку! В последнее время она ощущала себя бесполезным старым чемоданом, которому делают одолжение, что прихватывают с собой. Иногда давая глупые задания, вроде, – «загляни в его сознание, Ноа!» А все потому, что Эдвард брал на себя всё, не давая им ни свободы воли, ни свободы слова!
– Но мы – не Эдвард Элрик! – выпалила цыганка, покраснев.
– И слава Отцу, – скривился Энви, – трёх малявок не вынес бы даже я.
Эдвард вскипел – сколько можно! Сначала говорит загадками, а потом ещё и обзывается! Чёрт его знает, есть ли у него вообще какая-то информация, или он блефует и провоцирует их? Какая может быть вера тому, кто лавирует между различными потоками и совсем не ясно, на чьей он стороне?
– Или говори уже, что начал, или выметайся, – сверкнул глазами Эд.
Энви закинул ногу на ногу, откинулся на мягкую спинку нижней полки и испытующе посмотрел на бывшего Стального алхимика. Только сейчас Эдвард заметил, что у гомункула глаза непривычного для этого мира фиалкового цвета.
– Вообще-то у меня, как и у тебя, билет на это место, так что не зарывайся, – посоветовал Энви. – И давай так – если тебе нужна от меня информация, может, сделаешь одолжение и начнешь разговаривать нормально, а не так, словно я подложил тебе на тарелку дерьма вместо сосиски?
Ал больше и больше проникался сочувствием к их вынужденному попутчику. Ему казалось, что Энви действует по собственному почину на свой страх и риск, что желание поделиться с ними информацией – абсолютно искреннее. Но сейчас всё зависело от Эда. Точно так же, как тогда, в Аместрисе, потому что именно Эд смог разглядеть истинные порывы завистливой сущности Энви.
– Хорошо, – неожиданно серьёзно проговорил Элрик-старший.
Он помнил взгляд сморщенного зелёного существа, когда то приняло роковое решение о самоубийстве и сейчас даже устыдился собственного ребячества, за которым прятал всё больше и больше наполняющее его сострадание.
– Договорились, – Эд протянул правую руку.
Энви с недоверием уставился на человеческую ладонь: во-первых, все ещё было непривычно видеть Эдварда без автоброни, во-вторых, он чувствовал себя очень смущенным и как-то глупо счастливым. Но руку пожал.
Пока Энви увлеченно рассказывал про миниатюрную рацию в ошейнике кошки, сделанную Безногим, и записи их разговоров, Ноа, подтянув колени к груди, рассматривала странного попутчика из-под опущенных ресниц. Она впервые столкнулась с подобным существом и этот опыт ей не понравился. Насколько она могла судить по обрывкам доставшейся ей информации, именно этот взъерошенный парнишка и был огромным зелёным драконом, с помощью которого удалось открыть Врата. Но как же он тогда выжил? Или его устройство настолько отлично от человеческого?
– Ты же присутствовал, когда открывали Врата, – она вклинилась в паузу в рассказе о питомце Шаттерханда.
Энви скривился – менее всего ему хотелось вспоминать то, что пришлось тогда пережить. Он мечтал о смерти, но судьба распорядилась иначе, и, зализав раны, он решил отомстить членам общества Туле за свои страдания. Особенно его огорчала смерть главной виновницы его мучений – белобрысой стервы Дитлинде. Если бы он мог, он бы с удовольствием воскресил бы её ради того, чтобы заново разорвать на куски. Энви отчаянно завидовал полицейскому-очкарику, что именно его пуля оборвала жизнь этой кошмарной женщины.
– Видишь ли, я несколько более прочен, – ухмыльнулся Энви. – Могу продемонстрировать.
– Нет уж, давайте обойдемся без этого, – неожиданно резко подал голос Ал. – Хватит с нас драк в поездах, давайте уже до Мюнхена доедем без приключений!
– Драк? – Энви подобрался и оживился. – Ну-ка, выкладывайте, а то что я тут вам всё, а вы отмалчиваетесь. Играть – так по-честному!
Глаза гомункула загорелись, когда он услышал об Ульрихе. Значит, сын ответит за мать. Тем более, он уже подписал себе смертный приговор, напав на тех, к кому отчаянно тянулось все противоречивое существо новоявленного Эрвина Циммермана. Пусть он и не был готов признаться в этом даже самому себе.
========== Глава 20: Pares cum paribus facillime congregantur/Равные с равными хорошо сходятся ==========
War on the axis of morons
All out war on complacent consent
I declare war on the war against drugs
Rape and slaughter of the innocent
War on Big Brother
Warmongers and profiteers
KMFDM «WWIII»
– Где жить-то будем? – спросил Энви, когда они налегке тащились через вокзальную площадь Мюнхена.
– Если дом Хайдериха ещё пустует, то можно там, – неуверенно протянул Эд.
– То есть ты притащил сюда задницу со своим живым багажом, даже не зная где вы будете жить? – гомункул округлил глаза. – Да ты, я посмотрю, ни капельки не поумнел!
Эдвард нахохлился. Опять этой язве удалось задеть его за живое! Эд признавал, что зачастую был слишком не критичен к подобным деталям, а этот мир прощал подобную халатность куда хуже, чем его родной. Но тон Энви начинал выводить его из себя.
– На себя посмотри, – огрызнулся Эдвард.
– Не забудьте одежду постирать, – невзначай добавил гомункул. – Воняете кошачьей мятой за милю.
Дом, к их счастью, и правда пустовал. Энви, осмотревшись, присвистнул:
– Ого! Да тут целый замок для графа Элрика! Кроваво-красным плащиком уже обзавёлся, дело осталось за парой бутафорских клыков!
Но, к вящему сожалению Энви, остальные пропустили мимо ушей его едкий комментарий. Отдохнув с дороги, все четверо собрались в столовой, думая, что же делать дальше. Эдвард предложил нанести визит Хаусхофферу, на том и порешили – как знать, может, старый ученый и не будет против появления их странной компании на собрании общества. Однако, как оказалось, Хаусхоффер был в отъезде как минимум до конца недели, а это означало, что у них в запасе имелось ещё целых четыре дня.
Предстояло также найти источник заработка – конечно, на деньги, выданные им Веллером и Безногим, по мнению братьев, можно было безбедно жить полгода, а то и дольше, но это был не выход. Первой, как ни странно, проявила инициативу Ноа, вспомнив о приветливой цветочнице Грейсии – оставалось выяснить, пойдет ли эта прекрасная девушка на такой риск, как наём на работу цыганки. Эд и Ал как-то стушевались, а Энви просто наблюдал. То ли денег, данных ему Безногим за слежку хватало с лихвой – и Эд ещё подумывал, что стоит всё же быть поаккуратнее, – то ли он снова что-то задумал.
*
– Ноа! – Грейсия просияла, завидев на пороге лавки давнюю знакомую. – Куда же ты пропала? С тобой всё в порядке? Ты знаешь, где Эдвард?
Пока та коротко отвечала на вопросы, тут же принявшись помогать цветочнице, в лавку вошел полицейский в очках, тот самый, который всегда так предвзято относился к Ноа.
– Ты опять здесь? – нахмурился он.
– Маттиас, перестаньте! – Грейсия заслонила цыганку собой. – Этой девочке нужна работа, и здесь она её получит!
Ноа чуть было не уронила всю охапку тюльпанов – она ещё даже не успела сказать, что хотела бы работать в лавке, как ей уже фактически дали добро!
– Я знаю всё, что вы хотите мне сказать, можете не продолжать! – напустилась на полицейского Грейсия. – И если не желаете сказать ничего нового, вам лучше уйти!
Маттиас Хан поджал губы. Он очень не хотел, чтобы у Грейсии были неприятности из-за этой цыганки, он жаждал оградить цветочницу от всех бед. Отчего-то в его памяти всплыли слова Элрика, и Маттиас понял, что сейчас самое подходящее время.
– Фройляйн Грейсия, не поужинаете со мной после работы? – выпалил он, покраснев, и отвел глаза.
Ноа почувствовала себя лишней и так и застыла с охапкой тюльпанов в руках. Она была рада за Грейсию – наконец-то этот мужчина соизволил проявить к ней свою симпатию!
– Поужинаю, херр Хан, – цветочница потупилась и залилась румянцем.
Ноа, улыбаясь, наблюдала, как Грейсия мечтательно смотрит вслед уходящему Маттиасу. Хотя он и относился к цыганке настороженно, она понимала и уже не держала обиды – если к такому вообще можно привыкнуть, то да, Ноа привыкла быть изгоем. Куда бы она не приходила, люди начинали внимательнее следить за кошельками и драгоценностями, подозрительно зыркать в её сторону и хорошо ещё, если обходились только оскорблениями. Поэтому она и переживала, не испортит ли её присутствие репутацию цветочной лавки.
– Даже не думай, что повредишь моему делу, – вернула Ноа с небес на землю цветочница. – У меня достаточно постоянных клиентов. И пусть люди видят, что не всегда их суждения соответствуют истине.
*
Не успели братья толком порадоваться за Ноа и поздравить её с обретением работы, как заявился жутко довольный собой Энви и рассказал, что его принял к себе режиссер Фриц Ланг. Гомункула забавлял тот факт, что Ланг не имел представления о том, что тот самый дракон, за которым он так долго гонялся, теперь входит в штат его сотрудников. Самого же режиссёра поразила артистичность Эрвина Циммермана и его умение перевоплощаться. Ланг сотоварищи пророчили Энви большую актерскую карьеру – они впервые видели человека с такой интересной внешностью и подобными талантами.
