Текст книги "И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)"
Автор книги: add violence
Жанры:
Попаданцы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
*
– Полицайрат Кугер, доброго дня! – обворожительно улыбнулась вошедшая в кабинет начальника полиции женщина.
Да и чего греха таить – женщина была прекрасна: чёрные, как смоль, длинные волосы, ниспадающие на покатые плечи волнами, высокая точеная фигурка, обтянутая черным бархатным платьем и фиалковые глаза, томно взирающие из-под пушистых ресниц прямо в душу среднестатистического престарелого полицейского через его прикрытые обвисшими веками блеклые маленькие глаза.
– Фройляйн Шварц, милости прошу, – пробухтел он, вставая из-за стола и смахивая объёмистым пузом папку с бумагами, – впрочем, дайте-ка угадаю – вам опять нужны какие-то махинации? – он сально улыбнулся, целуя руку, затянутую в элегантную перчатку.
Леонор неспешно села, закинула ногу на ногу так, что из-под юбки стала видна точёная лодыжка и изящным движением поправила манто, приоткрыв декольте.
– Ну что же вы так грубо, херр Кугер, право слово, – проворковала она почти интимно. – Мне всего лишь нужны документы.
К таким делам Ласт относилась как к работе. Здесь и сейчас у неё появилась хотя бы цель. Впрочем, на данный конкретный момент говорить о совмещении приятного с полезным не приходилось.
Выслушивая скромные пожелания нескромной гости, полицайрат качал головой, тяжело дышал и обильно потел. Подобные вещи не были для него за гранью, тем паче со слов очаровательной визитёрши, молодой человек, которому требовались документы, не был преступником, а просто неудачником, оказавшимся не в то время не в том месте и по какой-то причине не имевшим желания или возможности к легитимному восстановлению всех удостоверений и регалий. После войны таких были сотни, и по сей день запасливый и не слишком чистый на руку Кугер хранил у себя пакеты на невостребованных пропавших без вести, упившихся до смерти и прочих сгинувших не совсем уж опустившихся личностей.
– Так-так, – приговаривал он себе под нос, роясь в нижнем ящике огромного деревянного стола, – что мы имеем… Винсент Краузе, музыкант, играл в военном оркестре; Алоиз Шумахер, столяр, дважды судим; Рихард Шульц, физик, военный; Вольф Кимблер, химик…
– Вот последний подойдёт, – выдохнула Кугеру на ухо уже успевшая встать и сделать вокруг полицайрата круг почёта Ласт, обнимая его сзади. – Только ещё одна просьба, сладкий, – разумеется, «сладкий» не заметил брезгливой гримасы на её прекрасном лице. – Поменяй одну букву в имени.
– Ты со свету меня сжить хочешь? – возмутился такой наглости мужчина. – Да тут ладно б паспорт: диплом, военный билет, рабочая книжка… Вовек не расплатишься!
Он нахохлился и попытался убрать её руки.
– Так уж и вовек? – протянула она, садясь на стол и снимая с правой ноги обувь. – Я все знаю о твоих больших и малых слабостях, mein kleiner Schlingel(1)…
Чертовка Леонор и правда знала всё о слабых сторонах – например, о сильной одышке, слабой эрекции и абсолютном незнании, что и как делать с женщиной. Зато полицайрат безмерно любил девичьи ножки, поэтому остаться равнодушным сейчас, когда изящная стопа юной Леонор Шварц, обтянутая шелковым чулком, оказалась в прямой его досягаемости, он не смог и незамедлительно потерял голову. Вообще, будь он способен думать, его бы могло насторожить то, что ни одна больше женщина со своими обтянутыми в чулки ножками не имела над ним такой власти, как фройляйн Шварц, но власть Похоти на то и власть, чтобы лишать критического мышления тех, кто имеет наибольшее сродство к данному греху. Своё же сродство с похотью полицайрат демонстрировал сейчас в полной мере, старательно облизывая изящные пальчики ног, предварительно стянув чулок трясущимися толстыми пальцами.
Ласт рассматривала карту Европы, висящую за спиной Кугера и ждала, когда же он завершит. Полицейский был староват и слишком любил злоупотреблять спиртными напитками, а всё по-прежнему корчил из себя ненасытного мальчишку. Из-за его неумелости эта маска казалась ещё более уродливой и гротескной.
Как бы старательно он ни натирал нежным шёлком, хранящим тепло тела фройляйн Шварц, свою давно утратившую былую стойкость старческую плоть, его финал заставил себя ждать. Да ещё и имел прямые последствия для имущества Леонор: чулок был испачкан результатами особой любви Кугера к её ножкам.
– Когда я могу прийти за документами? – невозмутимо поинтересовалась Ласт, надевая туфли.
– С вас ещё второй чулок, о Леонор, – сально улыбнувшись, прогудел полицейский.
Ласт демонстративно сняла вторую туфлю, второй чулок, и изящным движением передала его в протянутую руку Кугера.
– И ещё момент, – она говорила тихо-тихо, наклонившись к собеседнику, а её горячее дыхание касалось его уха, – не выполните условий или, не приведи вас бог, скажете кому чего лишнего, и это, – она сунула Кугеру в нос фотокарточку, выцепленную ловким движением из маленькой
сумочки-клатча, – вкупе с рассказами о его подвигах, станет достоянием широкой общественности.
Полицайрат побледнел. Он столько сил положил, чтобы позорная тайна его семьи никогда не увидела свет… Бог с ней, с этой дьяволицей, достанет он ей хоть черта лысого с рогами. Всякий раз, когда эта девица появлялась на горизонте, дела его шли прахом: то жена чуть не ушла – а повод-то, повод – подумаешь, интрижка на стороне! Можно подумать, впервые. То бумаги пропали – и всё свалили на него, и не видать бы ему этого кресла, если б сама эта Шварц не уладила дело. Так что пусть её, получит своё – и катится себе на все четыре стороны!
– Ну разве ж я вас подводил когда, – пробасил он, неуверенно улыбаясь, – дело-то такое, ну…
– Подводили, – равнодушно пожав плечами, ответила Ласт. – Но, надеюсь, в этот раз ставка достаточно высока. Так когда мне прийти?
Она выразительно постучала пальцем по фотокарточке, которую она уже положила на стол Кугера.
– И не тревожьтесь, у меня есть ещё, и не только копии, – Леонор едко улыбнулась.
– Через неделю всё будет сделано.
Она усмехнулась и пошла к выходу.
– Я не прощаюсь, mein kleiner Schlingel, – нараспев произнесла она, – надеюсь, ты будешь ждать моего возвращения.
Когда дверь за ней со щелчком закрылась, Кугер тяжело вздохнул и понял, что, несмотря на то, что он все ещё сидит в расстегнутых штанах и сжимает в руках испачканный шёлк её чулок, он совершенно не хочет видеть эту странную женщину вновь. Впрочем, в то же время какая-то часть его просто жаждет очередного её визита. Но ещё больше он сам бы хотел никогда не видеть, как с принесенной Леонор Шварц фотокарточки призывно улыбается накрашенными губами его собственный сын, его мальчик, его гордость – Герберт Кугер, облачённый в женское белье, а его похотливо обнимает годящийся Герберту в отцы толстый мужлан.
*
Серые больничные дни шли один за другим, помаленьку наполняясь пусть пока тусклыми, но красками. Фрау Жаба была невероятно добра и постоянно приносила Кимбли дополнительно к больничному пайку домашней стряпни. Доктор Краузе сменил гнев на милость и охотно давал рекомендации и поддерживал своего пациента: разумеется, здесь не обошлось и без гордости за собственный вклад в спасение жизни этого странного незнакомца, но не благодарить же бога за работу хирурга? Ласт приходила после смен и надолго засиживалась у него в палате, а в один прекрасный день принесла полный пакет документов.
– О, вы сохранили мне имя, как это любезно с вашей стороны! – улыбался Кимбли, перебирая бумаги, на которых значилось, что он – Зольф Йенс Кимблер, 1896 года рождения, – выпускник Гейдельбергского университета?! Кафедра химии? Я ваш должник, прекрасная Леонор!
– Оставьте, сочтёмся, – в её голосе сквозила полупритворная небрежность, – и, надеюсь, что произойдет это уже в Аместрисе, – проговорила Ласт шепотом, наклонившись к нему и сверкнув глазами. – Тем более, у меня есть кое-что ещё.
Она раскрыла изящную ладонь и протянула ему. В её руке лежал, переливаясь всеми оттенками красного, философский камень.
Комментарий к Глава 2: Testis unis, testis nullus/Один свидетель – не свидетель
(1) Mein kleiner Schlingel – мой маленький негодник, нем.
========== Глава 3: Ex rubrum et purpura/От красного к багровому ==========
Well, they’ve got to kill what we’ve found
Well, they’ve got to hate what they fear
<…>
You and me
We’re in this together now
None of them can stop us now
We will make it through somehow
You and me
Even after everything
You’re the queen and I’m the king
Nothing else means everything
Nine Inch Nails «We’re In This Together»
Он снова был с ним. Его обманчивая холодность и нарочитая гладкость не выдавали всего того, что говорил о нём его цвет: цвет зари и заката, цвет хлынувшей из раны мироздания крови, цвет жизни и любви, смерти и боли, ярости и страсти. Такой чистый сам по себе и оставляющий нестерпимо яркие следы на любом другом цвете, кроме, пожалуй, самых тёмных, которые уже вобрали в себя его непоправимую ярость. Кимбли привычно провел по гладкому камню языком, но не почувствовал ничего, кроме прохладного прикосновения. Он больше не слышал того, к чему так привык: сотен тысяч голосов, шепчущих, кричащих, стенающих – в его руках был бездушный предмет, не более.
Чем лучше становилось самочувствие Багрового алхимика, тем острее разрывало грудь изнутри одиночество. Он привык к тому, что один на всём свете; моральная изоляция его наступила в достаточно раннем возрасте, что же до физической – шутка ли почти шесть лет просидеть в холодном каменном сейфе запасливого Отца одному? Но у него всегда была его алхимия. Он вслушивался в энергетические потоки, пронизывающие землю повсюду – полностью перекрытыми они не были даже в тюрьме. Он был на короткой ноге с самой Смертью: то поставлял ей новых жертв, то сам ходил по острию лезвия. А здесь же… Словно кто-то в насмешку лишил его всех органов чувств, поставил на канат над пропастью и сказал: встань и иди! И совсем не страшно, не страшно потерять равновесие – потому что равновесия больше не было, он не видел бездны под ногами, не чувствовал вкуса крови от потрескавшихся и искусанных губ, не слышал свиста воздуха вокруг себя, не осязал каната под ногами…
В один из вечеров он не вернул Ласт ленту с её роскошных волос, и часто задумчиво перебирал её в руках – она недолго, но хранила запах волос его спасительницы, и это немного успокаивало. Но вскоре его спасательный круг перестал источать запахи ванили и чего-то ещё, немного острого и невероятно возбуждающего, и пропитался обыденным запахом госпиталя и его собственных пальцев. Тогда Зольф вновь перекатывал во рту философский камень и размышлял.
Ласт он был нужен. Иначе с чего бы ей заботиться о каком-то тяжело раненом человеке, хлопотать по поводу документов и ещё и пригласить после выписки пожить в доме её «семьи»? Она ясно сказала о своём желании вернуться в Аместрис, но какой толк от алхимика, не способного на самое простое преобразование?
Он словно снова оказался в тюрьме, только в этот раз запертыми оказались его таланты и умения. Зольф разозлился: он стоически перенёс заключение, оставшись в своём уме, и здесь что-нибудь придумает. Не опускать же руки. Тем более, взрывчаткой тут тоже занимаются, а у него прекрасная фора в виде профессии химика, да ещё и абсолютно легально. Но признаваться, что без алхимии лично ему тяжелее, чем в тюрьме, по крайней мере пока, Кимбли не хотел даже самому себе. Накануне выписки Леонор передала ему внушительный конверт.
– Деньги? – спросил Кимбли, удивленно приподняв бровь. – Или здесь платят за возвращение с того света?
Ласт рассмеялась.
– Это твоё. Когда тебя привезли, наши стали принимать ставки, выкарабкаешься ли ты. Я тоже поставила, и, как видишь, – она убрала за ухо выбившуюся прядь, – не зря. Но выжил-то ты, так что это твоё по праву. И потом, не поедешь же ты домой к моему отцу голым?
*
В этот день Мария, экономка дома доктора Шварца, бессменная нянечка его безвременно выросшей доченьки и попросту член небольшой, но дружной еврейской семьи постоянно смотрела в окно. Её так интересовало происходящее там, что в какой-то момент она даже не уследила за молоком. Ожидание, впрочем, было вознаграждено: когда густые светло-синие зимние сумерки окутали улицу, а жёлтый свет фонарей разогнал плотную жижу стылого тёмного воздуха, к дому подъехало такси, из которого вышел бледный молодой человек в шляпе и, открыв дверь, помог выйти её девочке, её любимице, милой Норхен. Мария снова залюбовалась походкой воспитанницы. Как же радовалось доброе сердце этой женщины, когда она узнала, что уехавшая на отдых в далекий Рим воспитанница, попавшая там в страшную аварию, пришла в себя. Она долго помогала своей девочке заново вспомнить кто она, чем она живёт, но по сей день простая экономка дома Шварцев задумывалась, что же так изменило ту, привычную ей Леонор? Быть может, правда то, что душа может не вернуться в своё тело, а другая душа попросту перепутала сосуд?..
Смахнув непрошеную слезу со старческой щеки, Мария направилась к двери. Её девочка говорила, что приведёт старого знакомого, оказавшегося в тяжёлой жизненной ситуации; отец, как всегда, только просиял – ему отчаянно не хватало неформального общения, а он отчего-то считал себя слишком старым для большей части научных сборищ молодёжи и выступал там в основном в роли наставника.
Старая еврейка не знала, как расценивать гостя. Если он и правда такой положительный, быть может, её воспитанница наконец-то возьмётся за ум и создаст семью – ей было уже целых двадцать пять! – но, с другой стороны, из контекста рассказа было совершенно точно ясно, что этот самый
химик – гой.
В растрёпанных чувствах Мария открыла дверь и попала, как всякая женщина старшего возраста, под ненавязчивое очарование блестящих манер и обходительности вежливого интеллигента.
Вскоре и Иегуд Шварц был уверен в том, что этот молодой человек посещал их дом лет эдак десять-двенадцать назад, и они с его Норхен рисовали заботливо выставленные Марией кувшин и корзину с фруктами на красном шёлке, и его девочка прекрасно чувствовала цвет, а тощему нескладному подростку-завтрашнему студенту превосходно удавалась форма.
Впрочем, в этом гостеприимном доме был ещё один весьма радушный обитатель – гигантских размеров чёрный немецкий дог по кличке Вильгельм. И пёс немедленно проникся к новой личности самой что ни на есть искренней собачьей любовью, и, хотя она не была взаимной, похоже, обладателя огромной клыкастой слюнявой пасти это совершенно не смущало. Не смущало до такой степени, что он повадился приходить в спальню Кимбли и выживать того из слишком широкой для одного кровати.
Поначалу дни Зольф проводил в библиотеке или в разговорах с отцом Леонор, частично восстановил, частично обрёл новые знания по специальности и с маниакальным упорством принялся впитывать менталитет и философию мира, в котором оказался. Хочешь диктовать правила – изволь для начала играть по чужим.
Не то что бы Кимбли хотел стать законотворцем – его больше привлекала роль наблюдателя, временами вовлечённого в активные действия: он жаждал хорошей войны, правильной гонки на выживание и был готов проигрывать там, где ставкой выступала его собственная жизнь – или смерть, с какой стороны смотреть. Но он очень хотел вернуть себе алхимию, канонаду взрывов и красоту человеческой боли. Все это вызывало колебания его душевных струн, резонировало с внутренней философией и отвечало его личному эстетическому чувству, заставляя всё его нутро трепетать в экстазе.
А для этого предстояло поработать. Впрочем, работать Багровый тоже любил.
Вечерами приходила Ласт и приносила то газеты, то книги, где так или иначе была информация об алхимии. В этом мире её считали чем-то вроде оккультного знания, давшего жизнь прочим естественным наукам, тупиковой ветвью. Однако, многие воззрения были абсолютно верными и для современной аместрийской алхимии. Значит, предстоял долгий и вдумчивый поиск.
Вдобавок к этому, Кимбли было необходимо разобраться в здешней химии. Поначалу, открыв учебники, он схватился за голову: всё же в этом мире наука ушла далеко вперед. Зато здесь была таблица Менделеева, которая привела Зольфа в полнейший восторг и помогла упорядочить и рассортировать все имевшиеся и вновь полученные знания.
*
Ласт была довольна: отец счастлив хорошей компании, Марии есть о ком позаботиться. И уж кто-кто, а зануда и перфекционист Кимбли найдёт способ открыть Врата, не зря же его так ценили, что сохранили ему жизнь! Но было ещё кое-что. Как Грид алкал стяжать в своих руках все блага и власть мира, как Глаттони мечтал попробовать всё на зуб и утолить свой голод, так и она предпочитала иметь возможность насладиться собственной греховной сущностью. Ей льстили полные вожделения взгляды аместрийца, его внимание к деталям, ей была интересна его изощрённая философия, которую он – а Ласт не сомневалась в этом – обязательно применит в любой плоскости взаимодействия с миром.
– Вино? – спросил Кимбли удивлённо, вставая из-за стола, заваленного книгами, картами и бумагами, чтобы встретить вечернюю гостью, которая, придя со смены раньше, попросту вошла в гостевую спальню, где поселили «юного химика», как выразился херр Шварц. – Мне же предписали строжайшую диету.
Всё-таки он неисправимый педант.
– Немного красного сухого не повредит, ты ещё не до конца излечился от анемии после кровопотери, – возразила Ласт, подходя к столу.
Зольф взял маленькую бутылку тёмного стекла, поставил её на стол и жестом пригласил Ласт сесть, придвинув стул. Порадовавшись тому, что в небольшом шифоньере оказалось два винных бокала – на удивление, совершенно не пыльных, видимо, Мария с маниакальной страстью убирала весь этот огромный дом, – Кимбли также выставил их на стол.
Пламя свечей плескалось в бокалах багряными отблесками, когда Кимбли с напускной отстранённостью рассказывал обо всем, что он вычитал и систематизировал. Перо, кочевавшее из одной его руки в другую, вырисовывало схемы на бумаге, голос был ровным и только направление взгляда и лихорадочный румянец на бледных щеках выдавали некоторую экзальтацию. Только неясно, что же было раздражителем: ощущение близости к разгадке хотя бы части ребуса, подкинутого этим союзникам поневоле ироничной жизнью, или же распахнувшиеся полы чёрного пеньюара, отороченные лебяжьим пухом и открывающие вид на фарфоровую кожу полуобнаженного тела Ласт. Ей доставляло удовольствие ходить по грани, чувствовать себя желанной и определять самой, что, когда и кому будет дозволено. Сейчас ей хотелось ощутить страсть конкретного человека, который задумчиво водил пальцем по холодному металлу ручки в его руке и облизывал пересохшие губы.
Зольф отложил перо и, слегка наклонив голову, посмотрел слегка помутневшим взглядом в глаза собеседницы.
– Тебе же уже всё равно, о чём я сейчас говорил, – он не спрашивал, он утверждал, выдыхая слова ей прямо в губы, приблизив своё лицо к её и расплываясь в бесстыдной улыбке, скользил едва заметными прикосновениями кончиков пальцев по её щекам и после зарывался руками в пахнущие ванилью волосы, целовал в ярко накрашенные губы – легко, нежно, словно дразня.
Будь на его месте другой, он бы уже и не вспомнил, когда в последний раз был с женщиной. Всё яркое в жизни Багрового постепенно стала олицетворять работа. От неё он получал истинное наслаждение и удовольствие. Как говорила его мать, если он продолжит так же сидеть за книгами, то алхимия заменит ему всё: и жену, и детей. Но здесь не было алхимии, не было взрывов и крови, по крайней мере пока, так что алхимику Зольфу Дж. Кимбли никто не стал бы устраивать сцен ревности.
– Эй, тебе пока нельзя меня поднимать, – шёпотом возразила Ласт, когда он попытался взять её на руки.
Кимбли скривился – он не переносил подобных ограничений. Ещё больше он ненавидел, когда что-либо прерывало его сосредоточенность на деле. Ласт же ловко перепорхнула на застеленную мягким покрывалом широкую кровать и призывно протянула руки, по которым струились полупрозрачные шифоновые рукава.
Зольфа не пришлось уговаривать – он тут же оказался рядом и, обняв само соблазнительное олицетворение похоти, принялся жадно целовать её губы, точеную шею, прошёлся кончиком языка по шраму в форме уробороса и, развязав ленты на пеньюаре, стал покрывать её тело поцелуями, спускаясь ниже и ниже.
Ласт охотно поддалась ласкам, довольно отмечая про себя, что, похоже, этот зануда-перфекционист таков во всём, за что берётся, будь то взрыв, убийство, сбор информации или удовлетворение женщины. Мысли улетучились из головы, и весь мир вокруг раскрылся диковинным ярким цветком внутри неё, оставляя за собой сладкую негу и истому. Ласт почувствовала тяжёлое и прерывистое дыхание Зольфа, который удержал её за бедро рукой и не прекратил ласк, хотя сам едва сдержал стон в момент её апогея.
– Отпусти, – выдохнула она, потянув его за тёмные слегка отросшие волосы, – иди сюда.
Он словно рассмеялся, явно обнажив зубы, которыми едва уловимо касался её, и отрицательно покачал головой.
От второй волны Ласт громко застонала, выгнув спину.
– Замолчи, – грубовато бросил Зольф хриплым голосом, рывком поднимаясь и накрывая её тело своим, – если нас услышит Мария, наутро от меня мокрого места не останется, а я не согласен умирать при таких обстоятельствах.
Ласт проснулась первая и ещё некоторое время смотрела на лицо спящего Кимбли, ещё более бледное в лунном свете. Даже во сне он не казался беззащитным, как многие. Потянувшись, как сытая кошка, она отодвинулась и попыталась встать, но Зольф, что-то невнятно проговорив, обнял её и собственнически прижал к себе.
– Неугомонный, – полуворчливо-полувосторженно прошептала Ласт, поворачиваясь в кольце его рук, проводя ладонями по обнаженному телу, покрытому уродливыми шрамами, которые, как это ни парадоксально, на её взгляд, совершенно не портили этого человека.
Кимбли и правда был неугомонным. Казалось, ему всё время было мало, он брал своё с какой-то болезненной алчностью – там, где временно исчерпывался резерв организма, он продолжал ласкать и целовать до исступления. И вот сейчас едва сомкнувший глаза Зольф тотчас же проснулся и поддался на новую провокацию.
========== Глава 4: Bene vincit, qui se vincit in victoria/Настоящая победа – победа над самим собой ==========
You’ll never know how I watched you from the shadows as a child
You’ll never know how it feels to be the one who’s left behind
You’ll never know the days and the nights, the tears, the tears I’ve cried
But now my time has come and time time is not on your side
Tuna Turner, «Goldeneye»
Эдвард проснулся среди ночи и больше не мог уснуть. Он слышал размеренное дыхание брата и в очередной раз не понимал, что и где пошло не так. С того момента, как разрушили замок с кругом и локализацией «Врат», он постоянно ощущал, что они упускают что-то очень важное. И, разумеется, к чёртовой бомбе они не приблизились ни на шаг. Ал предлагал вернуться в Мюнхен и попробовать разузнать, что известно членам этого проклятого общества Туле, но Эд со свойственным ему упрямством раз за разом отказывался, предпочитая не озвучивать причин. Он всё больше чувствовал, что в ряде вопросов становится похож на отца – конечно, в тех самых аспектах, к которым сам всегда относился более чем нетерпимо.
У Эдварда Элрика не было желания где-то осесть и зажить, по меркам обывателей, «нормальной жизнью» – вместо этого он постоянно находил себе грандиозную спасательную миссию и, с упорством, достойным маньяка, и самоотверженностью отчаянного человека выполнял её. И, как правило, выполнял успешно. Если бы он остановился и задумался, от кого он бежит, вероятнее всего, ответ бы ему не понравился.
– Ал, вставай, – толкнул он брата в бок со свойственной ему бесцеремонностью.
Юноша, очень похожий на него самого, но с более мягкими чертами лица и коротко остриженными светлыми волосами чему-то мечтательно улыбнулся во сне и повернулся на другой бок.
– Вставай, лежебока, нас великие дела ждут! – ворчливо продолжил старший брат.
Альфонс открыл медовые глаза и недоумённо уставился на Эда.
– Братик, ты в своем уме, который сейчас час? – голос Ала звучал немного обиженно, но, казалось, он был так счастлив тому факту, что они с братом снова вместе, что не мог сердиться на того всерьёз.
С момента победы над Отцом и возвращения тела из-за Врат Ал надолго остался один. Нет, конечно, несправедливо так говорить – с ним были все: сначала военные, потом подоспели Уинри и бабуля Пинако, но с ним не было того, с кем они были неразлучны с самого рождения Альфонса. Эд пропал, сгинул словно в небытие, повергнув всех в шок и оцепенение. Никто не верил в его смерть, поначалу его искали, но так и не обнаружили – ни живого, ни мёртвого. Также не обнаружили и Ван Хоэнхайма, но пропажу последнего списали на возраст в том числе – никому из смертных просто так не дозволено топтать эту землю столько веков.
Ал видел брата во снах, он знал, что тот жив и не оставлял надежды на встречу, и встреча эта состоялась, когда в Аместрисе открылся портал из другого мира, принесший далеко не мир и новое знание, а боль, кровопролитие и очередные потери. По счастью, это не приобрело никаких ужасающих масштабов. Зато Ал мало того, что встретил давно потерянного Эда, так ещё и отправился с ним спасать совершенно незнакомый ему мир, мир технологий, начисто лишённый алхимической энергии.
Он часто думал об оставшейся в Ризенбурге Уинри и о том, что она, должно быть, безмерно скучает по Эдварду, но разве же донесёшь хоть что-то до этого упрямого мальчишки? Да, он старше, он давно не ребёнок, он прошел через такое, что не каждому взрослому под силу, но так и остался упрямым мальчишкой с мальчишескими же идеалами.
Эдвард рассказал брату, что он предложил Истине в обмен на его тело. И Истина рассудила вполне в своём духе – раз брат пожертвовал своей алхимией, то и место ему в мире без неё. Если так посмотреть, то эта Истина вообще мастер извращать желания и формулировки. Наверное, это просто потому что ей скучно…
– Самое подходящее время для подвигов! – Элрик-старший растянул губы в идиотической улыбке.
Да уж, самое время – ничего не скажешь! А ведь были времена, когда Эдвард и дрых, и жрал за двоих, причем за каждого в три пары глаз и три глотки!
– И куда же мы направимся, брат? – спросил Ал, наблюдая за Эдом и свесив босые пятки с кровати.
– В Мюнхен, – нахмурившись, буркнул Эдвард. – В самое логово этого змеиного клубка. И Ноа разбуди – она нам понадобится, – запихивая в потрепанный саквояж весь их нехитрый скарб, инструктировал старший.
Ал со вздохом посмотрел на часы. Четыре утра. Неужели брат это серьезно? Что за дело такое, не терпящее отлагательства даже на три-четыре часа? Да ещё какое дело – поездка в Мюнхен! Сколько раз он предлагал начать поиски оттуда и сколько раз брат отмахивался от его идеи без объяснения причин? Он потёр стриженный затылок – а разве были времена, когда Стальной был другим?
Ноа, проснувшись, выразила ярое желание ехать с ними. Эдвард поворчал для проформы, но потом, словно невзначай, бросил что-то о полезности её навыков и с деланной неохотой согласился, от чего цыганка просияла, а Ал, в свою очередь, лишь покачал головой – вечно брат грубит девчонкам! Да и не только девчонкам, стоит вспомнить хотя бы его перепалки с полковником…
Добираться пришлось попутками: если у Эда были нормальные документы благодаря Хоэнхайму, а у Ала – благодаря стараниям и неуклюжему обаянию Эдварда, то у Ноа не было ничего, и ничье обаяние, старания, или же и то и другое вкупе не могли поспособствовать решению вопроса: она была цыганкой, а, несмотря на проигрыш НСДАП, ситуация в стране всё больше и больше накалялась, и никто не хотел иметь дело с цыганами, а, тем паче, им помогать. На братьев же смотрели по-разному: одни осуждающе, как на легковерных идиотов, вторые – похабно-понимающе, как на тех, кто наконец-то поимеет с овцы дурной крови хоть шерсти клок. И если контекст взглядов первых Элрики понимали и осуждали, то вторые пока целиком и полностью выходили за пределы их мироощущения.
Путь из Ганновера обещал быть сложным и неблизким, тем более зимой. И ещё и затратным. Перебивались чем придётся: от еды для бездомных до случайных заработков почти любого толка, кроме незаконных. С учётом же все большего подорожания всего добыча пропитания и крова над головой очень быстро превратилась в чудовищную проблему.
– Неужели в этом городе нам совсем некуда пойти? – распахнул глаза Ал, разглядывая улочки зимнего Брауншвейга, казавшегося серым и неприветливым, особенно на пустой желудок.
– Не знаешь куда идти – иди в пивную, – натянуто улыбнулся Эд.
Чувствовал он себя препаршиво. Жалких оставшихся пфеннигов в кармане едва хватит на одну-единственную похлёбку, не то что на комнату в ночлежке. И дёрнул его чёрт рвать когти из Ганновера, не заручившись поддержкой каких-никаких знакомых? Все же там у них была крыша над головой, пусть и плохонькая, но и то хлеб. Привык он к вольготной жизни государственного алхимика, да и здесь раньше у него были те, к кому он мог пойти, пока все не пошло прахом… А теперь из-за его безрассудности и братик, и Ноа сидят под дождём и идти им решительно некуда. Кроме ближайшей пивной.
– А ну пошла вон отсюда, – грубо толкнул цыганку в плечо один из работников пивной. – Нам тут и своих шлюх хватит, которые по карманам не лазят!
– Она с нами! – попытался ввязаться Элрик-старший.
Работник смерил его презрительным взглядом: в почтенном бюргере было никак не менее шести футов роста и двухсот шестидесяти фунтов веса(1) и на его фоне Эдвард выглядел вовсе не внушительно.
– Юны ещё, вон, молоко на губах не обсохло, и в карманах пусто, видать, – даже одна девка на двоих! Остальное-то тоже, поди, одно на двоих, да?
Пивная огласилась дружным гоготом. Ноа вспыхнула, а Эдвард тут же подался вперёд.
– Это кто тут малявка… – начал было он, но разумный Альфонс быстро оттащил его в сторону, увещевая и успокаивая – здесь-то бывший Стальной алхимик не мог противопоставить грубой коллективной физической силе свои удивительные возможности – возможностей больше и не было.
Так, не солоно хлебавши, вся троица выкатилась на улицу, под серое зимнее небо неприветливого города.
*
– Этот. С дурацкой косичкой, как у девчонки, – проговорил мужчина с трубкой, выглядывая в окно и показывая что-то, а вернее, кого-то, своему собеседнику, юнцу, ещё ни разу в жизни не брившему усов. – Безногий именно так его и описывал.
Юнец переминался с ноги на ногу и смотрел в рот благообразному мужчине с проседью в висках. Сейчас он пойдет на всё, чтобы продолжить дело матери и отмстить за её гибель тем, кто в этом виноват! А мальчишка с косичкой – один из главных виновников.
