Текст книги "И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)"
Автор книги: add violence
Жанры:
Попаданцы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Пока Ласт читала предписание от херра Освальда Берга слушать врачей, не появляться на работе в таком виде и дать знать, когда достопочтенного херра Кимблера можно будет навестить, дабы из первых уст узнать об инциденте, Зольф размышлял. Он не признавал собственной вины в произошедшем, кроме того, что ему стоило все же убрать злополучный ниперит подальше от икс-бомбы, как окрестили они экспериментальный образец.
Но основная проблема была даже не в этом. Зольф чудовищно просчитался. Поддавшись эмоциям и позабытому экстазу, он упустил самое главное – здесь по-прежнему не было его алхимии. Это в очередной раз существенно подрывало не только нездоровую самоуверенность, но и совершенно необходимую веру в себя.
*
Ева вздохнула свободнее. На время отсутствия Кимблера их определили под начало руководителя смежного цеха. Работы, как и придирок, стало меньше, жалование осталось прежним и ей не приходилось лицезреть ледяной взгляд этого неприятного человека. Когда к труду приступил Берг, а их начальник всё ещё не вернулся, в душе Евы даже затеплилась надежда, не произошло ли чего-то такого, из-за чего этот мерзкий тип не вернётся вовсе? Берта и Йоханна отчего-то её энтузиазма не оценили и, хотя времени на перекуры, кофе и разговоры у них стало больше, с нетерпением ждали возвращения этого бессердечного человека. Да и как этот бесчувственный осколок льда можно называть человеком?
Ева вспомнила, как однажды под конец рабочего дня к ним заявилась невероятно красивая женщина в черном. Она была одета по последнему писку столь презираемой немками среднего класса французской моды, ярко накрашена и являла собой само очарование. У Евы даже дыхание перехватило и губы пересохли, а когда она услышала голос прекрасной незнакомки, всё внутри её существа скрутилось в тугую пружину. Горькое разочарование постигло Еву, когда та поняла, что незнакомка – это та самая невеста Кимблера, которой сегодня полдня восхищалась Берта, встретившая её и начальника накануне в театре.
Еву не покидало какое-то смутное противоречивое ощущение: то ей казалось, что Кимблер недостоин такой женщины, то она вспоминала Гретхен и возмущалась несправедливости жизни, ведь одним почему-то доставались почти безграничные возможности, а эту девочку так обделила злая судьба… Ева никак не могла взять в толк, отчего её так интересует эта уже не незнакомка, а фройляйн Шварц; отчего её то бросало в жар при виде невесты мерзавца Кимблера, то сердце наполнялось жгучей ненавистью – к обоим.
Сейчас же всё было относительно спокойно, пока не поползли слухи о грядущей проверке в связи с каким-то взрывом на испытаниях. Рабочие разделились на два лагеря: одни – большинство – были убеждены, что их компания тут вовсе не при делах, и во всем виноваты сотрудники AGFA; другие же были готовы спустить всех собак на Кимблера, как на бывшего сотрудника завода в Оппау. Но точной информацией никто, к сожалению, или к счастью, не обладал.
– Не Зольф это, – уверенно пробасила Берта, закуривая очередную сигарету и наливая себе кофе.
Она в последнее время повадилась за глаза называть начальника просто по имени.
– Да что вы, Берта, помилуйте – он такой педантичный! Кому вообще в голову могло прийти его в таком обвинять? – Йоханна вставила тонкую сигарету в длинный изящный мундштук и последовала примеру Берты. – Ева, сигарету?
Ева отрицательно помотала головой. Курить не хотелось. Всё, на что она надеялась, так это на то, что Кимблера выставят с работы, как
нагадившего котёнка. Как он некогда – Гретхен. Её малышку Гретхен, которая с тех пор, как стала работать у Берга, даже перестала общаться с ней, с Евой.
– Ну как хочешь, – поджала тонкие губы Йоханна. – И что тебе всё не так?
– Как там Гретхен-то? – повернувшись всем пышным телом к Еве, спросила Берта. – Поди зарабатывает побольше нас теперь?
Ева нахмурилась, заметив, как спрятала глаза Йоханна. С бывшей секретаршей директора явно стоило поговорить: может, она прольёт немного света на странное поведение её подруги? Казалось бы, что может быть лучше: и жалование больше, и нет этого злобствующего зануды…
– Не знаю, – помрачнела Ева, – она что-то совсем пропала. Вижу её только изредка в коридорах. Может, работы много?
Она поймала долгий нечитаемый взгляд Йоханны. Похоже, стоило поговорить с бывшей секретаршей херра Берга наедине. Быть может, это могло бы помочь Еве ответить на часть вопросов хотя бы самой себе.
(1)Мару – буддийский дьявол
Комментарий к Глава 22: Si vera narretis, non opus sit testibus/Когда вы говорите правду, нет нужды в свидетелях
*Мару – буддийский дьявол
========== Глава 23: Fide, sed cui fidas, vide/Доверяй, но смотри, кому доверяешь ==========
And as we wind on down the road,
our shadows taller than our souls,
there walks a lady we all know
who shines white light
and wants to show
how everything still turns to gold
Led Zeppelin «Stairway to Heaven»
Исаак Макдугал сдержал обещание и на следующий же вечер пришел по указанному Эдом адресу. Он крайне удивился, что его встретил удивительно похожий на самого Эдварда юноша из плоти и крови – он помнил Ала как пустой доспех с прикрепленной к нему душой.
Услышав историю о непростом возвращении тела, трудной победе над Отцом и его приспешниками, Ледяной задумался. Странная выходила картина: если Эда в этот мир отправила сама Истина, а после они с Алом прошли через открытые Врата, то почему он, умерев в Аместрисе, очнулся здесь? И что произошло с Кимбли? У Исаака сложилось впечатление, что доверять братьям Элрикам можно почти как самому себе. Пожалуй, стоило познакомить их с Анной.
Вскоре к их беседе присоединилась вернувшаяся из цветочной лавки Ноа. Макдугал с удовольствием отметил отсутствие предубеждений к цыганам у его новых возможных союзников – это особенно радовало его в накаляющейся атмосфере пока ещё скрытой, но уже разрастающейся нетерпимости.
– Ну привет, книгочей и цветочница, а где фасолина… – ввалившийся в столовую Энви осекся, заметив гостя.
Он узнал алхимика, примкнувшего к сопротивлению на ишварской войне. Он узнал алхимика, пытавшегося помешать реализации их плана. И он был крайне не рад увидеть его в доме, который только начал считать для себя безопасным. Впрочем, их гость тоже не испытывал теплых чувств к вошедшему.
– Что здесь делает эта… – Исаак нахмурился.
– Эта – кто? – сощурился Энви. – Договаривай, раз начал.
Альфонс поджал губы. Ему не хотелось объяснять Макдугалу, почему они так легко приняли в компанию Энви – это было слишком личным и болезненным. Но без откровенности риск потерять сильного союзника возрастал десятикратно.
– Давай угадаю, – осклабился Энви, – ты тоже сраный миротворец, который хочет найти эту сраную бомбу и похоронить её в сраном аду на веки вечные, чтобы никто ни за какой сраной сранью не взорвал её и не превратил этот сраный мир в сраную кровавую кучу сраного дерьма?
Ледяной напрягся – выходит, о бомбе они уже знали. И знали не только Элрики, но и отвратительная тварь, называемая гомункулом. И эта самая тварь знала не только о бомбе, но и о его цели, слишком прозрачной для того, кто наблюдал за войной в Ишваре – кровавой комедией в нескольких актах – из амфитеатра давно разрушенной арены. Если гомункул имеет выход на общество Туле, то можно забыть о реабилитации в его кругах сразу.
– Молчишь, – протянул Энви. – Крыть, похоже, нечем… Значит, в яблочко.
Он взял стул и сел на него верхом, с противным скрипом придвинувшись поближе к собеседнику.
– Какой смысл что-либо говорить, если ты уже сделал выводы? – брезгливо отозвался Исаак. – Можно подумать, ты разубедишься в своем мнении, стоит мне сказать, что ты не прав?
– Послушайте, это другой мир, – Ал встал, – здесь нет Отца с его планами. Здесь Энви помог нам!
– У вас есть причина ему доверять? Хотя бы одна? – серьёзно посмотрел на Ала Ледяной – ему был симпатичен этот юноша, как и его старший брат. – Меня не интересует, какова она, просто скажите, есть ли она. Да или нет?
Ал положил ладони на стол, подался вперед и заглянул в прищуренные глаза Макдугала.
– Есть.
– Исаак Хоффман, – со вздохом протянул руку гомункулу бывший Ледяной алхимик.
– Эрвин Циммерман, – Энви ответил на рукопожатие.
*
Эдвард бесцельно бродил по Мюнхену, всматриваясь в прохожих. Он хотел, чтобы Альфонс поговорил с Исааком Макдугалом без его участия – во-первых, у него не было желания снова слушать о том, что происходило дома в его отсутствие, во-вторых, его задели слова Энви о багаже. Видимо, и правда не стоило перетягивать одеяло на себя…
С другой стороны, Эд не мог представить себе, как отреагирует Исаак на гомункула. В том, что Энви прекрасно знал, кто такой Ледяной алхимик, Эдвард не сомневался. А вот работало ли это в обратную сторону, он не мог даже предположить. Главное, чтобы они не перессорились – лишаться такого союзника, как Макдугал, решительно не хотелось.
Знакомых лиц Эдвард не замечал. После рассказа Ледяного о Кимбли Эда очень заинтересовал вопрос, кто ещё из его мира попал сюда. И если здесь Энви, то кто ещё из гомункулов топчет эту землю? Менее всего Эду хотелось вновь столкнуться с Прайдом – слишком живо в его памяти всплывали картины их последнего противостояния. И, если он понимал, пожалуй, почти всех из их омерзительной семёрки, Селим Брэдли, а, точнее, то, чем он являлся на самом деле, было для Эда загадкой.
*
Тибетец со шрамом на лице шел на поправку. Он более не проявлял агрессии, не вспоминал о химике с татуировками на ладонях, не кричал во сне. Он был молчалив и отрешен, что врачи списали на потерю близкого человека и незнакомые традиции иного народа. Разумеется, Чунта не отказался от планов мести, но впредь решил быть осмотрительнее. Но на первое место для него вышла отнюдь не вендетта. Он знал, что брат вел какие-то исследования по совмещению западной медицины и их народных традиций. Многие на родине осуждали его за это, но не Чунта – он верил, что брат сможет изменить мир к лучшему. Теперь, когда брата не стало, тибетец не имел права оставить его исследования в небытии. Для этого сначала стоило выздороветь, а позже найти кого-то компетентного и заинтересованного в научных изысканиях.
Коллективу госпиталя он не доверял: слишком тесно они общались с этим Кимблером. Значит, стоило найти кого-то ещё. Возможно, ему в этом поможет Гедин. Но Гедин был приятелем Хаусхоффера, который и привез их на эти проклятые испытания, и к тому же был вхож в общество Туле. Похоже, ему придется очень постараться, прежде чем он найдет того, кому можно будет доверить такое сокровище, как изыскания брата.
Из больницы Чунту забрал Гедин. Возвращаться в отель не хотелось – все напоминало о Норбу и, кажется, и Гедин, и Хаусхоффер это поняли, поэтому Карл, рассудив, что одним человеком больше – одним меньше, позвал тибетца к себе. Теперь у Чунты появилась прекрасная возможность насладиться общением с Рудольфом Гессом, целыми днями не казавшим носа из дома Хаусхофферов – причина крылась в том, что Гесса разыскивали за какое-то политическое дело.
Вскоре Чунта проникся искренней неприязнью к Рудольфу, читавшему совершенно, на взгляд тибетца, отвратительные книги и статьи Ницше, Вагнера, Форда и кого-то там ещё. По мнению Чунты, Гесс был резонёром, к тому же опасным; и тибетец очень жалел, что не мог поспособствовать его обнаружению, так как свято чтил законы гостеприимства. Также заочно он проникся глубочайшей неприязнью к тому, кого они называли фюрером.
Когда ему удавалось отделаться от остальных, Чунта пытался разобраться в записях брата, но вскоре он окончательно утвердился во мнении, что без сведущих в здешней медицине людей он совершенно бессилен понять хоть что-то.
Сны продолжались, но в них больше не появлялся химик с татуировками на руках – куда как чаще там фигурировала его невеста. Эта женщина во снах больше напоминала жестокую демоницу с когтями-кинжалами и ходила в сопровождении приземистого урода с невероятно острыми зубами и огромной слюнявой пастью. А ещё там был мальчишка со светлыми волосами, заплетенными в косу, и живые доспехи. Если демоница с толстяком были однозначным злом, то со второй парочкой Чунта пока не мог определиться.
*
Безногий сидел в мастерской и пытался прослушать магнитофонную ленту – он выдал Циммерману несколько мини-раций. Сначала шли разговоры о погоде – Эрнст слышал, пусть и с большим искажением, два мужских голоса и один женский. Немногим позже раздалось неприятное характерное шипение, и сигнал стал поступать только от одной рации, но там транслировалась только музыка. Либо Безногий ошибся в настройке – чего, конечно, быть попросту не могло, – либо мальчишки что-то обнаружили и предприняли контрмеры. Думать о том, что гомункул мог его обмануть, Безногий не хотел, однако и эту версию не списывал со счетов. Эрнст осознавал, что гомункулы всегда вели свою игру, и, пока их цели совпадали, имело смысл рассчитывать на поддержку.
Он утаил от постоянно выходившего с ним на связь Веллера истинную природу существа Энви. Во-первых, по мнению Шаттерханда, никому нельзя было доверять безоговорочно, и туз в рукаве ему бы не повредил; во-вторых, его спасителю было совершенно незачем знать об этом, кто такие гомункулы. Да и он ни капли не сомневался в том, что Веллер и сам что-то скрывает. Например, было совершенно непонятно, кто такой этот Ульрих Эккарт, о котором говорили Элрики. Конечно, это мог быть кто угодно, но мнительный учёный отчего-то подозревал всех до единого в злонамеренности, в том числе и Веллера.
– Ничего, Вилли, – заглянул он в разные глаза кота, который тут же ответил ему коротким деловитым “мяв”, – мы ещё разберемся с этими лживыми скотами и вернём наше по праву.
========== Глава 24: Abusus non tollit usum/Злоупотребление не отменяет употребления ==========
Deine Größe macht mich klein
du darfst mein Bestrafer sein
deine Größe macht ihn klein
du wirst meine Strafe sein
der Herrgott nimmt
der Herrgott gibt
doch gibt er nur dem
den er auch liebt
Rammstein, «Bestrafe Mich»
Выписанный из стационара под честное слово фройляйн Шварц Зольф ожидал визита комиссара из полиции. Уже посетивший его в частном порядке Берг покачал головой и предписал говорить все, касающееся инцидента, без прикрас и утаиваний. Типа, пришедшего поговорить о взрыве от комиссии по безопасности, кажется, удовлетворила версия Кимблера. По крайней мере, увольнять его с работы или лишать права на занятия подобными изысканиями по результатам расследования никто пока не собирался. Хотя Берг, уходя, намекнул, что при таком раскладе повышения Зольфу в ближайшее время ждать вряд ли придется, и немало удивился тому, что, кажется, химика это совершенно не задело. Теперь оставалось вновь рассказать всё в подробностях господину из полиции – по словам Берга, сущая формальность, необходимая для отчетов, – и можно перелистнуть эту страницу биографии, вынеся из нее всё необходимое.
Конечно, Кимбли привык к тому, что этот мир – своего рода отражение Аместриса и здесь множество двойников, но всё же несколько напрягся, увидев вошедшего в дом Шварцев Маэса Хьюза.
– Комиссар Маттиас Хан, – блеснув стеклами очков, строго по-военному протянул руку полицейский.
Кимбли представился, внимательно наблюдая за реакцией, которой не последовало, и пригласил визитера в кабинет. Зольфу не верилось, что это тот же Хьюз – он держался совершенно иначе, и к тому же никак не отреагировал на его персону. Не узнать он его не мог – отек спал и синяки почти прошли, поэтому единственным отличием его от аместрисовского алхимика-подрывника были не собранные в хвост, а аккуратно уложенные, хотя и слишком длинные для здешнего мужчины, волосы.
Хан записывал всё в видавший виды блокнот и хмурил брови. При чём тут вообще они? Этих несчастных случаев на производстве было достаточно много, и этот был уникален лишь тем, что в него оказались впутаны иностранцы. Но Кугер отчего-то с нехарактерным для него энтузиазмом взялся за это дело и отправил его на беседу с одним из фигурантов. Фигурант, впрочем, не путался в показаниях, ничего не утаивал, но говорил так, будто это всё его вообще не касается. Маттиас покачал головой – опять скучнейшее дело с кучей бумаг, и ничего более. Отказавшись от предложенного из вежливости кофе и завершив формальную беседу, Хан откланялся и поспешил сдать отчет Кугеру, лишь бы отделаться от этого дела.
У Кугера в кабинете сидела посетительница, от взгляда на которую даже у однолюба-Маттиаса перехватило дыхание. Подумав о том, что полицайрат не промах, если она, конечно, посетила его в частном порядке, Хан отдал начальнику отчет и поспешил удалиться.
– Очень надеюсь, что ты не подвела меня под монастырь, чертовка, – пробубнил полицейский, вглядываясь в написанный аккуратным почерком отчет комиссара.
– Ну что ты, mein kleiner Schlingel, – она плотоядно улыбнулась, – тебе ли не знать, что иной раз и самый законопослушный гражданин может попасть в переплет. И тут ваша прямая задача, как стражей порядка, всячески помочь ему.
Кугер потер вспотевшую лысину. И зачем он перестраховался и позвал ее на разговор? Только потому что в этом идиотском деле мелькала фамилия ее протеже? А теперь вместо того, чтобы получить очки в свою пользу, он обязательно проиграет, потому что не проиграть этой дьяволице невозможно.
– Ты хочешь, чтобы я прикрыл его задницу? – не выдержал Кугер.
– Фу, как грубо, – скривилась Ласт. – Я лишь хочу, чтобы ты не мешал делу идти своим чередом и чтобы не выплыла информация о подмене. Более того, – она перешла в наступление, – с чего ты взял, что чего-то хочу я? На сей раз ты сам позвал меня.
– Может, я соскучился по твоим прелестям, – брякнул полицайрат – надо было срочно сглаживать ситуацию.
Ласт откинулась в кресле, сдвигая манто так, чтобы был виден глубокий вырез платья и засмеялась тихим грудным смехом. Как глупо выглядел этот похотливый старый пузырь!
– О, mein kleiner Schlingel, – грустно пропела она, – кажется, злой рок хочет разлучить нас. Я ныне помолвленная девушка и более не могу принимать участие в ваших играх без крайней необходимости.
У Кугера загорелись глаза. Наконец-то у него появится рычаг для пусть и минимальных, но манипуляций – вряд ли ее будущий муж придет в восторг, если узнает о маленькой, но пикантной детали в биографии невесты. Перемена в настроении полицейского не укрылась от Ласт: пусть самодовольный идиот думает себе, что хочет, пусть верит в то, что отныне сможет выставлять ей встречные условия – тем сильнее будет его разочарование впоследствии! Тем паче она слишком привыкла к бездоказательным кривотолкам со стороны, чтобы обращать на них внимание. И они не шли ни в какое сравнение с ее информацией о великовозрастном извращенце Герберте Кугере.
***
Хельмут Шлезингер сидел в пивной и, вопреки стереотипам о порядочных бюргерах, пил не пиво, а виски с содовой. В обществе Туле его ни одна собака не воспринимала всерьез, даже вежливый Кимблер был таковым только ввиду воспитанности. Тем проще было влиять на этот змеиный клубок извне. А ведь наверняка теперь этот глупец и пассионарий Хоффман, у которого на лице написана симпатия к евреям и прочим отбросам, вместе со своей лупоглазой пассией думает, что его не позвали на собрание благодаря Кимблеру. Хельмута очень интересовало, чем же Хоффману так не понравился химик. Чутье подсказывало, что странные татуировки тут играли не последнюю роль. Каким надо быть идиотом, чтобы поверить, что брезгливый педант Зольф Кимблер, даже по молодости и глупости, на спор сделал такие чудные наколки на таком видном месте? Казалось, этот человек не мог быть безмозглым юнцом, он словно из материнского лона вышел взрослым и нудным. Что же до Хоффмана – пусть обвиняет химика во всех смертных, ему, Хельмуту, это было на руку.
Шлезингер заказал ещё стакан виски с содовой. Надо было очень крепко подумать, как вернуть расположение верхушки Туле Анне. Никто из Центра не обрадуется такому выводу из игры блестящей агентессы. Девушка в глазах духовных лидеров общества была безупречна за одним исключением – связь с этим самым Исааком Хоффманом. Да ещё и связь внебрачная. Хорошо бы, чтобы для Центра это так и осталось тайной – их реакция на подобные выходки была непредсказуема: то они объявляли подобное государственной необходимостью и прощали всё и вся, то выводили агента из игры одним из множества способов. Осталось вложить в головы этих перестраховщиков, что фройляйн Вульф – идеальные глаза и уши. И она совершенно прекрасно справляется с тем, чтобы притворяться несведущей пустышкой, сходу готовой раскрыть все карты. Впрочем, вероятно, с этим можно было и повременить – сами догадаются, не идиоты. А в том, что они не идиоты у Хельмута никогда не было сомнений – первое, что должен усвоить хороший разведчик, так это то, что никогда не стоит недооценивать врага.
***
Гретхен сидела на полу перед мутным зеркалом, забаррикадировавшись в своей комнате, и, обняв себя за плечи, раздирала ногтями кожу. Берг день ото дня становился все страшнее и непредсказуемее. Сначала он лишил ее дневного заработка за злополучные бежевые трусы. Потом на время своего отъезда отдал ее одному из руководителей AGFA, оформив командировку.
Впрочем, тип из AGFA оказался не таким и ужасным: он даже сводил её в Мюнхенскую оперу, кормил в хороших кафе, много рассказывал о работе и показывал фотокарточки семьи: у него были две очаровательные дочки школьного возраста. Он почти не делал ей больно, говорил ласковые слова, иногда целовал и щепетильно пользовался резиновыми изделиями. Правда отчего-то Гретхен временами, глядя на его сосредоточенное на монотонном процессе лицо, представляла себе бывшего начальника и гадала – каков он? И склонялась к мнению, что уж точно не такой жестокий и грубый, как Берг. Или Ева права, и она просто идеализировала этого монстра?
Возвращение директора принесло девушке панический страх беременности и новую боль. Дни тянулись серой чередой с грязно-кровавыми всполохами боли, стыда и унижения. Когда Гретхен посмела заикнуться о своем страхе и озвучить просьбу о том, чтобы Освальд все же принимал меры предосторожности, мужчина пришел в ярость. Ярость Берга не проявлялась в крике и бурном проявлении эмоций – напротив, он становился холоден, молчалив, замкнут и ещё более жесток. Хотя на этот раз, похоже, его хваленая выдержка ему изменила, потому что он попросту приказал ей раздеться догола и со всей силы отходил подтяжками с расчетом, чтобы под одеждой не было видно следов. Впервые в тот день директор изменил себе и излил липкое и густое семя не внутрь неё, а на её тело, после чего швырнул в девушку скомканную одежду и дал минуту на приведение себя в порядок после чего вытолкал прочь в одном чулке и криво застегнутом платье – Берг прекрасно знал, что в этот час в приёмной никого не было и быть не могло.
Еле дойдя до дома от боли в истерзанном теле, она закрылась в своей комнате и бессильно опустилась на пол. Девушке было непонятно, то ли само по себе зеркало такое мутное, то ли она утратила возможность четко видеть этот мир, а может, сам мир стал тусклым и расплывчатым? У Гретхен кружилась голова, её тошнило – от произошедшего, от боли, от осознания собственной гадкости и низости. В те мгновения, когда острые ногти впивались в тонкую кожу, она чувствовала себя живой, но это проходило слишком, слишком быстро.
Ей нестерпимо хотелось увидеть Еву, уткнуться в ее теплое плечо, пахнущее можжевельником и немного табаком, и разрыдаться, выплеснуть всю боль, всю обиду, всю оставленную в ней Бергом грязь и скверну. Но это означало прикоснуться к недосягаемой нравственности подруги с риском быть отвергнутой – негоже святым представать перед миром в компании блудниц. Поэтому Гретхен старалась не пересекаться с такой кристально чистой Евой, чтобы не бросить на неё тень и чтобы лишний раз не осознавать собственную порочность.
========== Глава 25: Discipulus est prioris posterior dies/Следующий день – ученик предыдущего ==========
It came up screaming from the ashes of the grave
To make this world a battlefield
It’s got a voice that steals the courage from the brave
And leaves a scar that will not heal
Unholy alliance
Scorpions «Unholy Alliance»
Анна выбралась из-под руки уснувшего Исаака и, накинув его рубашку, направилась на балкон. После страстно проведенной ночи сигарета настраивала на рабочий лад, сон как рукой сняло. У её любовника появились новые друзья – это настораживало. Как знать, на кого они работают? В её ситуации утечка информации была недопустима. Тем более об этих самых друзьях говорил Хаусхоффер.
Женщина не верила в эти россказни про другой мир. Возможно, конечно, было нечто, не исследованное учёными, но это, на её взгляд, никак не могло быть связано с религией и прочей антиматериалистической паранормальщиной. Право слово – смешно, взрослые образованные люди, а верят в шизофренический бред госпожи Блаватской? По её мнению выходило, что-либо эти представители буржуазной интеллигенции попросту недостаточно умны, либо Шамбала – это какой-то эвфемизм. Или очередное тайное общество.
Анна никак не могла взять в толк, существовала ли та самая бомба или это всё было придумано исключительно как система «пароль-отзыв» вкупе с качественным фотомонтажем. Ей всё больше казалось, что оружия не существует, но Центр упрямо утверждал обратное. И Исаак тоже демонстрировал явную убеждённость в наличии бомбы. Анна смотрела в ночное небо и не могла отделаться от ощущения, что она, уже порядком измученная, преодолевает километр пути за километром ради миража. И в этом отношении ей отчасти импонировал Кимблер. Несмотря на то, что перед химиком она испытывала какой-то абсолютно иррациональный страх, к которому примешивалось отвращение, не признать, что-то, что он говорил – разумно, ей не удавалось.
Теперь Исаак воодушевлён новым знакомством с этими самыми братьями, о которых по косвенным рассказам у Анны сложилось впечатление, что они либо хитрые шпионы, либо очередные вырвавшиеся на волю без санкции психиатров обитатели желтого дома. Это предстояло выяснить, тем паче, она и Исаак были приглашены к ним в гости на грядущей неделе. А примерно тогда как раз вернётся Хаусхоффер.
Об отъезде Хаусхоффера женщина не знала почти ничего, кроме того, что его шведский приятель привез в Мюнхен каких-то восточных гостей. Введение иностранцев усложняло и без того становившуюся все более рискованной игру. А всеобщее помешательство на всех этих вратах, иных мирах и несуществующих бомбах больше и больше походило на уже порядком истаскавшиеся приёмы отвлечения внимания. Анна исправно играла свою роль, но всё острее чувствовала себя выкинутой за пределы арены, на которой происходили действительно значимые события.
Было ещё кое-что: хотя Анна была на прекрасном счету в Центре, как правило, ей выдавалась роль глупой истеричной блондинки – словно женщина не может играть роль позначительнее! Но нет – вне зависимости от умственных и актёрских данных, ей было отведено одно-единственное амплуа, порядком набившее оскомину. Чем дальше, тем больше разведчицу не устраивало такое положение вещей.
Вернувшись в комнату, она задержала взгляд на лице спящего Исаака. Во сне он казался неожиданно открытым и беззащитным, так не похожим на самого себя. С каждым днём Анна понимала неотвратимость момента, когда она просто исчезнет и оборвет все связи с ним, и с каждым днём это осознание давалось ей всё сложнее. То, что начиналось как производственная необходимость вкупе с желанием совместить приятное с полезным, обрастало новыми нюансами, засасывало в пучину привязанности – поначалу незаметно, а теперь всё стремительнее и стремительнее. Поэтому ей оставалось жить сегодняшним днём, а прямо сейчас – сегодняшней ночью. Она пробралась обратно в постель, вползая в в кольцо теплых рук Исаака и, уткнувшись носом в его плечо, отдалась во власть Морфея.
***
Ульрих сидел в доме матери в Мюнхене прямо на холщовом чехле, надетом на кресло. Передвигаться самостоятельно у него получалось с невероятным трудом – нога в гипсе и два неудобнейших казённых костыля делали своё чёрное дело. Но перспектива попасть после излечения в участок мальчишку не вдохновляла, так же, как и возможность три-четыре недели проваляться на больничной койке, поэтому он возблагодарил бога, что наивные эскулапы положили его в палату на первом этаже. До Мюнхена он добирался почти целую неделю, хотя ему и повезло присоединиться к престарелому бюргеру, ехавшему к внукам на исключительной новой машине Карла Бенца, подаренной всё теми же внуками. Дедуля постоянно останавливался, отклонялся от маршрута, много болтал – но зато кормил юношу и даже оставил ему на всякий случай свой номер телефона и номер телефона, как он выразился, отличного врача. Велел звонить не стесняясь, главное – сказать, что он от херра Вильгельма Зауриха. Ульрих горячо поблагодарил старого господина за подмогу, но, несмотря на сложности с передвижением, адреса не назвал и предпочёл пару кварталов доковылять самостоятельно.
Дом матери он помнил отлично; в его кармане как раз завалялась шпилька, которую обычно приличные фрау использовали для удержания волос в подобающем виде, а несносные сорванцы вроде него – для прохождения через так некстати закрытые двери. Особняк Дитлинде Эккарт, за который велись ожесточённые бои между истинными и ложными наследниками, к счастью, пока пустовал. О том, что будет завтра, Ульрих не думал с точки зрения прагматической – он твердо знал лишь одно: вскоре все признают заслуги жестоко убитой Дитлинде. А он, её сын, будет купаться в лучах славы матери. Не забыв при этом отомстить напыщенному трусливому петуху – всё же, по мнению прямого наследника безвременно почившей фрау Эккарт, порой судьба давала людям имена и фамилии, как нельзя лучше отражающие их внутреннюю суть.*
Дело осталось за малым – выздороветь. И сколько бы не храбрился мальчишка, в четырнадцать лет пересекший почти всю Германию, даже он осознавал необходимость обращения к врачу. Старикан говорил, что он лично все уладит, и, похоже, был и правда отчего-то заинтересован в растрепанном мальчугане на костылях. Главное, чтобы он не забыл о своём обещании, не перепутал Ульриха с кем-то ещё или не помер раньше времени. А пока сын Дитлинде Эккарт сидел в накрытом холстиной кресле перед не горящим из-за неимения дров камином и в очередной раз рассматривал засаленную бумажку, на которой убористым почерком были выведены адрес, телефон и имя: «Доктор Рихард Кунц».
