Текст книги "И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)"
Автор книги: add violence
Жанры:
Попаданцы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
*
Веллер сидел в своем доме перед камином и пил коньяк со своей тётушкой. Дрова уютно потрескивали, распространяя душистое тепло и неповторимый запах, так сочетавшийся с ароматом благородного напитка. По прикидкам Готтфрида, Элрики и цыганка должны были уже добраться до дома Безногого, поэтому он собирался подождать до утра и позвонить Эрнсту по телефону. Более всего его интересовало, узнали ли мальчишки в инвалиде своего старого знакомого.
– А они ничего, – задумчиво проговорила тётушка. – Только старший грубоват. Очень добрые и искренние молодые люди, даже эта цыганка.
Ничто не выдавало в интеллигентной хорошо одетой престарелой фрау прежнюю склочную и якобы глухую старуху. Женщина с наслаждением вдохнула запах коньяка и потянулась к столику за долькой швейцарского шоколада.
– Зря ты за ними Ульриха послал, – она провела тонким узловатым пальцем по губам. – Как бы он всё не испортил раньше времени.
– Мальчишка справится, – не слишком уверенно возразил Готфрид.
Ему по большому счету было наплевать, раскроет ли свою личность Ульрих. Он – всего лишь пешка в его игре. Пешка, способная дойти до конца доски и стать ферзём, но, если по какой-то причине этого не произойдет, это не имело решающего значения. Веллер не такой идиот, чтобы складывать все яйца в одну корзину. И пусть тётка думает, что он ошибается – информатор из неё прекрасный, но кто знает, останется ли она на его стороне до конца?
– Он ослеплён жаждой мести, – покачала головой тётушка. – И исполнен неуместного юношеского пыла. Или ты так спокоен, потому что единственное, чем ты рискуешь, – это его шкура?
В блёклых глазах старухи отблески пламени танцевали адскую пляску чертенят. За свою жизнь она неплохо выучила племянника и знала, что он не остановится ни перед чем.
…Когда несчастный пострадавший оправился от первых травм, к нему вновь заглянул Веллер: уж очень заинтересовали военного врача сказанные в бреду слова. Узнав, что этот человек – ученый, создавший революционное оружие, Готтфрид решил, что не оставит его просто так, а всенепременно использует – такого козыря Веллеру отчаянно не хватало. Да и в бред с другими мирами никто бы и не поверил, посчитав, что Эрнст – так звали его нового знакомого – слишком сильно пострадал при падении дирижабля. Сам Веллер поначалу тоже так думал, пока мужчина, едва встав с больничной койки не углубился в изучение географии и не сказал, где искать уран. А, что самое главное, не объяснил, что этот металл бывает разным, и один – достаточно инертен, а вот второй при облучении нейтронами имеет мощнейший радиоактивный потенциал(2).
Смекнув, насколько подобное открытие может оказаться выгодным, Готтфрид принял решение финансировать исследования. Поначалу всё было хорошо, однако позже учёный стал всё больше и больше жаждать найти своё старое изобретение, которое считал безупречным…
– Вы как всегда проницательны, тетушка, – холодно отозвался Веллер. – Ещё коньяку?
– Увы, откажусь, – она поставила опустевший бокал на стол. – А то, не ровен час, и правда стану глухой и немощной. А что до этих Элриков – осторожнее с ними. Они мало того, что преданны одной идее, они ещё и умны, что редкое сочетание. И не такому, как отпрыск Дитлинде, с ними тягаться.
Магда Веллер никогда не одобряла идеи Готтфрида рассказать о другом мире пустышке Эккарт. Дитлинде, по её мнению, была тщеславна, глупа и мелочна, а таким подобное знание никогда не шло на пользу. Теперь, после всего случившегося, Веллер не мог не согласиться со старшей родственницей. И ему предстояло исправить ошибки прошлого.
*
Ал, пребывающий в абсолютно разбитом состоянии, посмотрел на часы – через полчаса у херра Шаттерханда должен был быть обед. Он не мог предположить, понял ли старший брат, в чьём доме они сейчас находились. Стоило пойти к Эду, но Альфонс отчего-то медлил. Может, бомба где-то здесь? Например, в оранжерее? И если Эд не узнал гостеприимного хозяина, а он сейчас сорвёт покров с этой тайны, не решит ли его брат обшарить весь дом, невзирая на правила приличия? Но если смертоносное изобретение этого сумасшедшего и правда тут, то им остался всего лишь один шаг!
Ал решительно направился в комнату к брату – толку сидеть и гадать не было. Эдвард ещё спал – на лице его расплылась мечтательная улыбка, безмятежность словно приняла его, редкого гостя, в объятия. Альфонс искренне порадовался за брата: наконец-то хотя бы во сне он доволен! Но в то же время на мгновение ощутил укол легкой зависти – он с удовольствием не знал бы липкого страха, принесенного его кошмарами, но, если бы не сон, не факт, что он вспомнил бы что-то о личности безногого мужчины. Ал уже собирался разбудить Эда, как увидел маленькую фигурку Ноа, прикорнувшую в углу.
– Ноа, почему ты здесь? – он потряс её за плечо. – У тебя есть своя комната, к чему терпеть такие неудобства?
Цыганка подняла глаза на Альфонса. Он был очень похож на Эда, лишенного своих самых острых углов. Принципиальный, добрый, честный – его достоинства можно было перечислять бесконечно, – да ещё и не такой импульсивный. Но Ноа словно были нужны все эти колючки, шипы, острые углы, будто нарисованный в её душе идеал без них не обретал своей живости и оставался холодным портретом.
– Я что-то так устала, – улыбнулась она.
«Или решила посмотреть в сон брата», – Ал не стал озвучивать догадку. Хорошо, что Эд ничего не заметил – он терпеть не мог, когда кто-то лез в его личное пространство без особого на то приглашения. Да и кому бы это вообще понравилось?
– Скоро обед, – Ал пожал плечами, – пора будить нашего соню.
Проснувшийся Эд пребывал в удивительно благостном расположении духа, из чего Альфонс мог сделать два вывода: либо брат попросту хорошо выспался и видел хорошие сны, либо он уже понял, кто такой этот Шаттерханд, и что делать с этим всем дальше. Но судя по тому, что пока Эдвард не фонтанировал тысяча и одной идеей о том, что делать дальше, первый вывод был ближе к истинному положению вещей. Ал замялся – ему решительно не хотелось сеять беспокойство в мятежном сердце брата, которое в это редкое мгновение пребывало в состоянии хотя бы минутной умиротворенности.
– Наверняка опять будет деликатесы в три горла жрать, – проворчал Эд, когда троица направилась вслед за идущей впереди горничной. – Зато и нам перепадет. Видишь, Ноа, когда бы ты ещё попробовала какую-нибудь икру или осетрину?
Сколько бы смущенно ни улыбалась в кулак Ноа, сколько бы ни пихал брата локтем Ал, прогнозы Эдварда оправдались: стол ломился от яств. Во главе восседал с иголочки одетый Безногий и приветливо улыбался. Альфонс поддерживал светскую беседу ни о чем и наблюдал за братом: Эд был непривычно спокоен и вежлив. Казалось, ничего не выдавало мыслей старшего в определенную сторону, кроме характерного прищура – Ал научился подмечать такие детали за долгие годы их путешествий. Если бы не это, обстановку можно было бы охарактеризовать как крайне непринужденную, даже Ноа наконец-то расслабилась и включилась в диалог.
Безногий обозревал своих гостей и был крайне доволен: даже если они его и узнали, в чем он сомневался, похоже, они повзрослели. А это означало, что на этот раз с у него были шансы с ними договориться и использовать в своих целях.
– Эд, – шепотом начал Ал, когда они после обеда возвращались к себе, – тебе не показался он знакомым?
Ноа вздохнула – опять у братьев от неё секреты! Она все больше и больше чувствовала себя бесполезной.
– Ещё как, – ухмыльнулся Эд в ответ. – Он оказался гостеприимным, предлагаю воспользоваться и обшарить по кирпичику весь этот чёртов особняк – и бомба или хотя бы её след будет у нас в руках!
У Альфонса даже сердце защемило – он узнавал и этот тон, и эту мимику, словно они только вчера искали философский камень, словно этот мир был им родным.
– Ноа! – осенило Ала. – Тебе нужно заглянуть в сознание херра Шаттерханда! Так мы сможем многое узнать!
Дни шли один за одним. Как ни старались братья, но поиски по дому не дали ничего: ни карт, ни чертежей, ни бомбы. Зато кот Вилли недовольно протяжно мяукал, сверкая на троицу разными глазами, всякий раз, когда встречал их в странное время в странных местах. Все разговоры с Безногим напоминали хождение по лезвию ножа над пропастью – стало очевидно, что он тоже прекрасно помнит их, но ни одна из сторон не упоминала ни искомое сокровище, ни Аместрис как таковой. От тактильного контакта с Ноа Шаттерханд утекал прямо-таки виртуозно и создавалось впечатление, что он прекрасно в курсе поисков братьев и смотрит на них с некоторой снисходительностью.
Ещё одной ложкой дёгтя для братьев оказался факт исчезновения Ульриха Эккарта – мальчишка словно сквозь землю провалился, и все попытки Элриков найти его не дали никаких результатов. А с учётом того, что ждать от него можно было чего угодно, внесение ещё одного дестабилизирующего фактора наводило на не слишком оптимистичные мысли.
Безногий же убедился в том, что, к его вящему сожалению, братья не только не располагали его потерянным детищем, но и даже не знали, где его искать. И Веллер, не сообщивший об этом, либо не владел этой информацией вовсе, либо зачем-то её утаил. Выяснив, что троица дальше держит путь в Мюнхен, Шаттерханд решил не препятствовать – было слишком много шансов на то, что они сами выведут его на след пропавшего сокровища.
Комментарий к Глава 15: Homines, quo plura habent, eo cupiunt ampliora/Чем больше люди имеют, тем больше жаждут
(1)Бомбардировка Мюнхена, при которой на город сбросили 3 французские бомбы, произошла в 1916 году.
(2)Речь о процессе обогащения урана.
========== Глава 16: Inter vepres rosae nascuntur/И среди терновника растут розы ==========
People like us
Know how to survive
There’s no point in living
If you can’t feel the life
We know when to kiss
And we know when to kill
If we can’t have it all
Then nobody will
Garbage «The World Is Not Enough»
Жизнь шла своим чередом. Иегуд Шварц читал лекции и продолжал вести врачебную практику; Марии были поручены хлопоты, связанные с запланированной на июнь свадьбой; Ласт готовилась к экзаменам для прохождения курсов повышения квалификации; Зольф усиленно работал, периодически встречался с Хаусхоффером и несколько раз посетил собрания общества Туле. Ледяной ещё несколько раз пытался вывести бывшего алхимика на саморазоблачение, но, по крайней мере пока, это было впустую.
Объявление о помолвке достопочтенных Зольфа Йенса Кимблера и Леонор Шварц и назначение даты свадьбы – двенадцатое июня 1924 года – легли на заботливые плечи Марии, которая с немалым удовольствием составила текст и отнесла его в редакцию местной газеты. Конечно, знакомые семейства Шварцев тут же разделились на два лагеря: одни горячо поздравляли отца и экономку, вторые недовольно качали головами на смешанный брак.
Как удалось выяснить Кимбли, к миру, лежащему по ту сторону Врат, Хаусхоффер остыл, хотя и был исполнен гордости за столь революционное слово в оккультной науке. Теперь же профессор вновь искал магическую Шамбалу и, посему, заинтересовался Тибетом. Тибет интересовал Зольфу постольку, поскольку по той информации, которую им с Ласт удалось найти, его жители обладали необычными способностями, которые вполне могли иметь самое прямое отношение к алхимии. А Кимбли отказывался верить словам Хаусхоффера о том, что Врата можно было открыть только из замка, разрушенного не без участия братьев Элриков. Значит, предстояла ещё очень, очень большая работа.
Когда Кимбли в очередной раз возвращался со встречи с Карлом, он зашёл не в привычный цветочный магазин, а в тот, который был по дороге – в витрине стояли чудесные белые лилии, и Зольф решил, что они прекрасно подойдут к интерьеру спальни Леонор. Войдя и посмотрев на цветочницу, он поджал губы – и вновь родной мир передавал ему пламенный привет: за прилавком стояла женщина, которая так же скромно улыбалась, как та, чью фотокарточку с сентиментальными слезами в углах глаз прижимал к груди некогда его сослуживец Маэс Хьюз.
– Доброго вам вечера, – Кимбли вежливо поздоровался, снимая шляпу. – У вас чудесные лилии. Не могли бы вы завернуть их в газету для меня? Пусть неблизкий, а на улице сегодня ветренно, – он улыбнулся.
Цветочница посмотрела на гостя, которого видела впервые. Пожалуй, судя по одежде и выправке, предупреждать его о том, что лилии подорожали, было необязательно: он мог позволить себе подобную роскошь. Зольф же и правда мог её себе позволить: во-первых, жалование специалиста его уровня не шло ни в какое сравнение с жалованием его машинисток, во-вторых, приютившая его семья была крайне зажиточной и уважаемой, в-третьих, у канувшего в лету Вольфа Кимблера была пусть и небольшая, но своя квартирка в неплохом состоянии, которую Кимбли достаточно удачно сдал.
Пока женщина промакивала полотенцем стебли и заботливо заворачивала «три самые красивые лилии», как попросил новый покупатель, Зольф успел поговорить с ней о погоде и о начале весны, выяснить, что зовут её Грейсия (что, кажется, совпадало с аместрийским именем), пообещать, что он всенепременно вернется ещё, и оставить целых десять пфеннигов на чай.
Он уже собирался уходить, как в лавке появилась белокурая женщина с прозрачными глазами и, узнав в случайно встреченном мужчине нынешнего закадычного приятеля херра Хаусхоффера, она тут же перешла в наступление.
– Ах, это вы! И как вам только не стыдно! – причитала она, не обращая ни малейшего внимания ни на удивлённые глаза ничего не понимающей цветочницы, ни на закатившего глаза Кимбли. – Херр Кимблер, вы, человек, который на таком хорошем счету в обществе, вы – и снюхались с еврейкой!
Зольф никак не мог понять, в чем причина этой дурной мизансцены. Он не верил, что Анна – а это была именно она – настолько глупа, чтобы говорить подобные вещи на публику. Значит, она преследовала какую-то цель. Какую – он не понимал, и это порядком его раздражало.
– Фройляйн Анна, вас это не касается, – он надел шляпу и подошел к выходу из лавки. – Позволите выйти?
– А херра Хаусхоффера это, по-вашему, тоже не касается? – зло прошипела Анна, перегораживая ему дорогу. – Или он не в курсе и ему стоит об этом узнать?
Кимбли был готов рассмеяться. Конечно, он словно бы невзначай уже поведал Карлу о своих ближайших намерениях и точно знал, что кому-кому, а не Хаусхофферу осуждать его за подобный выбор. В этой честности Зольфа был свой расчёт. Он был уверен, что евреев не сегодня-завтра превратят в козлов отпущения, а то и объявят вне закона. И оформлять связь добропорядочного немца Зольфа Кимблера с Леонор Шварц стоило заранее и с санкции того, у кого и самого было рыльце в пушку(1). Тогда выйдет старый и добрый принцип, что все равны, но некоторые, пожалуй, равнее прочих.
– Фройляйн Анна, – он почти любовно посмаковал её имя на языке, – прошу вас, дорогая, если вы так ревнуете – делайте это молча, – Кимбли проскользнул мимо опешившей Анны, повернулся и приподнял шляпу на прощание. – До свидания, фройляйн Грейсия, прошу прощения за неудобства!
– Хам! – крикнула вслед удаляющемуся Зольфу покрасневшая Анна.
Грейсия едва сдержала улыбку – ей показался очень симпатичным её новый покупатель не только из-за вежливости и чаевых. В последнее время она слышала слишком много плохого о евреях и цыганах, и ей было отчего-то очень приятно, что вежливый и хорошо одетый молодой человек женится на еврейке и несет ей в подарок «три самые красивые» лилии.
*
– Зелёный дракон, – задумчиво протянула Ласт, нахмурившись. – Выходит, они убили Энви.
Зольф не верил, что даже гомункул мог остаться в живых, если всё, что рассказал Хаусхоффер, – правда. И, разумеется, если всё правильно понял. Но подтверждать свои опасения Ласт Кимбли сейчас хотел меньше всего на свете.
– Подожди делать такие выводы, – он выудил из ведра со льдом бутылку игристого вина. – Может, профессор что не так понял. Или знал не всё. Тем более, в тот день он был ранен… Несерьёзно, но тем не менее. Рано хоронить твоего брата. Мы, между прочим, тоже по такой логике давно мертвы.
Она сделала глоток вина из протянутого ей Кимбли бокала и откинула назад роскошные волосы, рассматривая Зольфа. Он ей нравился: умный, честный, интересный собеседник. Сейчас он тоже не врал – но оперировал фактами так, что ситуация, казавшаяся ей безвыходной, заиграла новыми красками. То ли он дарил сейчас ей ложную надежду, то ли заботился о её чувствах…
Как-то раз, в одну из жарких ночей, она спросила его, каково ему, человеку, делить ложе с гомункулом. Он хрипло рассмеялся и в ответ поинтересовался, каково ей, самому Совершенству, отдаваться серийному убийце и психопату. Больше она к своему вопросу не возвращалась, хотя, вспоминая дело Кимбли ещё в Аместрисе, в военной библиотеке, она часто думала: он с ней потому что здесь и сейчас это чертовски удобно – когда есть и крыша над головой, и пропитание, и союзница, и возможность реализовать собственную похоть – или потому что он фетишизирует её как гомункула, как идеальную форму жизни, превосходящую человека? Или этот психопат влюблён своей особенной маниакальной влюблённостью?
Несколькими минутами позже она уже ни о чем не думала – она ощущала, как пахли лилии, как скользкий прохладный шёлк её же шарфика лёг на веки, как Зольф горячо шептал на ухо просьбу не снимать повязку с глаз. А Ласт и не хотелось. Она знала – он изобретателен; и ей было интересно. Она не видела, как Зольф быстрым ловким движением отправил себе в рот ледяной осколок, но чувствовала на внутренней поверхности бедра холодное прикосновение его влажного языка и обжигающее дыхание; она хотела, чтобы эти прикосновения сместились. Ласт попыталась направить его, попыталась сама изменить положение, но он усмехнулся и продолжил эту сладкую пытку, крепко удерживая её рукой. А когда, наконец, едва коснулся вновь ледяным кончиком языка влажной вульвы, Ласт провалилась в бездну наслаждения, с её губ сорвался громкий стон, и Зольф, ощутив прилив страсти, впился в неё горяче-ледяным поцелуем, наслаждаясь вкусом и запахом.
Пока она отходила от очередной волны, в которой вся её суть разлетелась многоцветным фейерверком под прикосновениями бывшего подрывника и сейчас собиралась заново воедино, он не давал ей шансов, заполняя собой, жадно лаская руками изгибы её тела, пышную грудь; татуированные ладони соприкасались с твёрдыми розовыми сосками. Она почти закричала, но одна из ладоней легла ей на губы, от чего кричать Ласт захотелось ещё громче и все ощущения обострились стократно. Он нервно вздрогнул, когда она впилась ногтями в его спину, расцарапывая бледную кожу: он не виделся с ней в Аместрисе, но знал, что её когти – абсолютный клинок. Там это могло бы стать финалом его странной жизни, но происходящее здесь – лишь сиюминутная маленькая смерть.
Когда он, ненадолго обессиленный, откинулся на подушку, Ласт, сняв повязку с глаз, как кошка выгнула спину, прижалась к нему всем телом, словно пытаясь оставить на нем свой неповторимый запах ванили; целовала искусанными в моменты особого удовольствия губами его шрамы на животе и полупрозрачную тонкую кожу в паху. Теперь настала его очередь пытаться направить её к вновь восставшей плоти, жаждущей ласк; а она мстила за своё томление, смеялась грудным смехом, пока Зольф, сходя с ума от желания, хватал её за роскошные волосы, чтобы скорее получить вожделенное. Ласт знала, что в такие моменты достаточно лишь раз нежно провести языком по бархату головки, чтобы Зольф забился в оргазме, и охотно удовлетворила его желание. Ласт знала, что он, удивительно брезгливый во многих вопросах человек, страстно и требовательно поцелует её после того, как она, похотливо облизывая яркие губы, примет в себя последствия его наслаждения. Наслаждения, подаренного ею. Той, кого он дрожащим от возбуждения голосом называл «моё Совершенство», кого он прижимал к себе так жадно и властно, нежно и трепетно.
Эта ночь блаженства продолжалась до самого утра, пока они оба, обессиленные, выпитые друг другом до дна, не переплели тела в предрассветной неге на сбитой влажной простыне, и алые лучи солнца не озарили свидетельства взаимной страсти на их обнажённых телах. Тяжело вздохнул тихо спящий поодаль от кровати Вильгельм, поведя бархатным носом и ощутив тяжёлый аромат лилий, удовлетворённого желания и лёгкого отзвука ветивера, смешанного с ванилью.
*
Ледяной алхимик встал с кровати, накрыл спящую Анну одеялом и, как и был, обнажённый, вышел на балкон. Было холодно, но холод придавал ему ясность мыслей. Выходит, Зольф – вот удивительное дело, но за несколько лет, проведенных в Германии, Исаак не встретил больше ни одного человека с таким именем – нашел себе какую-то еврейку и собрался жениться. Это было непохоже на того Кимбли, которого знал Макдугал, разве что эта еврейка была зачем-то нужна Багровому. И речь шла вовсе не о сексуальной подоплеке. Стоило познакомиться с этой фройляйн. Как знать, что там замышляет этот негодяй. Исаак задумался – а что, если это и правда не он? Ну живет в Мюнхене химик, пусть хитрец и гад – мало ли таких людей? Может, у Исаака просто развилась паранойя?
…Несколько месяцев назад Хоффмана, как физика-инженера, позвали на консультацию к какому-то режиссёру – ему нужны были советы по техническому обеспечению съемок. Исаак с неподдельным интересом рассматривал закадровые детали, связанные со здешним искусством, когда к нему вышел тот самый режиссер, Фриц Ланг. Сердце Исаака ухнуло куда-то в пятки, когда ему навстречу вышел, одетый в черный костюм-тройку, с моноклем на прикрытом глазу, его убийца – фюрер Кинг Брэдли. Макдугал был уже готов ко всему, но, похоже, этот Ланг и правда не имел ни малейшего касательства к своему прототипу из Аместриса. Или это он стал прототипом для Кинга Брэдли?..
Ланг оказался славным малым, но несколько сдружились они уже позже, после Пивного путча. Режиссер был евреем, а Ледяному категорически не импонировала вся эта муть о сверхрасе: где-то он это уже слышал и был со всей искренностью убежден, что люди равны, а подобные мысли по сути своей преступны и антигуманны. От Фрица Исаак и узнал об обществе Туле и сверхоружии – чрезвычайно мощной бомбе. Макдугал никак не мог взять в толк, почему режиссёр постоянно говорил о том, что бомба из Аместриса – зачем Аместрису бомбы, пока там есть такие, как Багровый или Железнокровный? Кто бы вообще стал этим заниматься в мире, где алхимия – королева наук? Однако, узнав, что информация о том, что сверхоружие родом из его мира попала к Лангу от Элрика, Исаак понял, что окончательно запутался, и в этом деле предстояло досконально разбираться.
Именно для этого аместриец Исаак Макдугал вступил в общество Туле и ужаснулся тому, что собирались провернуть все эти люди под лозунгом общего блага. Однако информацию об оружии предоставлять ему никто не спешил, пока однажды с ним, как с учёным, не заговорила о необычных изобретениях Анна Вульф. Судя по тому, что ей было известно, бомба действительно была изготовлена в Аместрисе, однако как он ни пытался увидеть это загадочное оружие воочию, ему это не удалось. И только позже, когда его отношения с Анной вышли за пределы формальных, она сообщила, что и сама в глаза не видела эту бомбу. И подозревает, что на данный момент ее в обществе Туле вовсе нет, так как, очевидно с чьей-то помощью, вышеозначенная бомба обзавелась парой крепких нижних конечностей и пропала в неизвестном направлении…
Пропавшая бомба в сочетании с лишенным алхимии Багровым способствовала начертанию в воображении Макдугала фантасмагорических зловещих картин, изображающих конец света, где посреди выжженной пустыни, покрытой искалеченными телами стариков, детей, женщин, мужчин, отчего-то весьма напоминающими ишваритов, стоял триумфально разведший в стороны руки Кимбли и смеялся своим безумным дьявольским смехом, сверкая тёмными глазами. Теперь поиски этого чёртова оружия выходили на первый план. Дилемма, стоявшая перед Исааком, не давала ему покоя: говорить или не говорить Анне? Он склонялся к тому, чтобы не говорить. Но было нечто неуловимое, нечто неясное, от чего ему казалось, что Анна тоже не так проста. Что она против массовых кровопролитий, что она против притеснений евреев и цыган, что её цели так близки к его… И что её тоже очень и очень интересует, где бомба, но вовсе не для того, чтобы вернуть оружие бонзам Туле и НСДАП. Он тяжело вздохнул и решил, что пока не время. Дёрнув плечами от холода, Макдугал пошел обратно.
– Ледяной, – поморщилась Анна сквозь сон, обнимая холодное тело, но все же прижимаясь ближе.
Комментарий к Глава 16: Inter vepres rosae nascuntur/И среди терновника растут розы
(1)Жена Карла Хаусхоффера, Марта Майер-Досс, – еврейского происхождения
========== Глава 17: Vita somnium breve/Жизнь – это краткий сон ==========
Waking up from this dream
Got a feeling that something is wrong
There’s blood in the bodies everywhere
What the hell have I done
Was I walking in my sleep or is it just a conspiracy
All I know that I’m in too deep
Save me
Please wake me up from this dream
Save me
How am I supposed leave
Pain «Save Me»
…Он стоит в окружении родни, а вдали грохочет канонада. Он не понимает, почему сухой пустынный ветер оставляет на языке приторную сладость гнили, а воздух пропах кровью, почему место, которое является его домом – не высокие горы Тибета, а эта выжженная равнина. Он видит бегущего к нему Норбу, его любимого старшего брата, в руках которого потрепанная тетрадь – он всегда такой, не от мира сего, и даже сейчас… А что сейчас? Всё наполненно страхом и агонией ожидания смерти, сейчас кровь впитывается в серую землю, отовсюду слышны крики боли и отчаяния. Но на этот раз, кажется, всё отступает – они вместе, вся его семья, и нет людей в странной синей военной форме. Только Норбу смущенно улыбается и, поправляя очки, за стёклами которых глаза отчего-то не карие, а красные, передаёт ему тетрадь, что-то говоря. Но Чунта, словно загнанный зверь, чувствует ледяной взгляд, словно это взгляд самой смерти; он видит человека на крыше и понимает, что это не человек – чудовище, чья безумная улыбка похожа на хищный оскал, оно втягивает воздух длинным носом с наслаждением, принюхиваясь к добыче и жадно вбирая в себя запах войны и смерти. На его ладонях татуировки, и неясно, как оно одним движением вырывает землю у них всех из-под ног, перемалывая их жизни в кровавое месиво…
– Норбу! Брат! – Чунта проснулся в холодном поту от собственного крика.
Рубаха облепила словно вырезанный из камня рельефный торс, сердце билось где-то в висках, горло сжимал спазм, будто бы он долго силился закричать во сне, но не мог издать ни звука. На него из-за толстых стёкол очков смотрели сонные глаза брата.
– Опять сны? – обеспокоенно спросил тот, в очках.
По сравнению с только что проснувшимся Чунтой, Норбу был ниже, не настолько атлетически сложен и производил ошибочное впечатление более младшего. Несмотря на то, что их лица, казалось, были высечены из камня одним и тем же скульптором, старшего будто долго полировали, привнося в его черты плавность, мягкость и тонкость, младший же больше напоминал грубую глыбу камня, эскиз умелого творца.
Дверь купе приоткрылась, и на пороге показался мужчина с усами и в очках:
– Какие-то проблемы? – обеспокоенно спросил он.
– Не переживайте, господин Гедин, – с улыбкой ответил Норбу, – брат впервые так далеко от дома, видимо, акклиматизация, приснилось что-то. Сейчас поздний час, не тревожьтесь, положитесь на меня – я все-таки врач.
Свен Гедин оценивающе оглядел обстановку и ретировался в свое купе. Его крайне занимали исследования Тибета, и общение с двумя братьями из одного из аристократических родов помогало узнать больше о предмете своего научного интереса.
– Брат, это снова те же сны? – нахмурившись, поинтересовался старший. – Про серую равнину, войну и человека с ледяным взглядом?
Эти сны начали сниться его младшему брату, когда тот в четырнадцать лет сорвался со скалы и неделю пролежал, не приходя в сознание. Тогда-то им и оказал поддержку шведский учёный Гедин, находившийся в Тибете в очередной экспедиции. А потом он же помог Норбу поступить в Каролинский университет, отметив талант молодого человека в медицине.
Но Чунта после комы стал странным: твердил про какую-то алхимию и страну с незнакомым названием. Старший брат по мере учёбы в университете осторожно пытался выяснить у специалистов о таких случаях, но большая их часть разводила руками и говорила что-то о необратимых повреждениях мозга. Постепенно сны стали тревожить брата реже и реже, и он стал забывать об этом, хотя Норбу все ещё лелеял надежду показать его одному уважаемому профессору. А теперь ещё и господин Гедин пригласил их в Европу, так что в целом всё складывалось как нельзя лучше.
– Да, опять всё то же, – вздохнув и пригладив широкими ладонями встрепанные и мокрые от пота седые волосы (после травмы мальчишка в одночасье поседел как лунь) проговорил Чунта. – Только…
…Человек, смеясь, идет сквозь завесу дыма, пыли и смерти, поднятую взрывной волной, его холодная изящная ладонь ложится на лоб Чунты, который видит происходящее словно сквозь пелену, в ушах все ещё грохочет эхо взрыва; а после, под неистовый смех своего палача, он ощущает, как кожа на его лице вздувается, причиняя ужасные страдания, как она взрывается: на лбу, вокруг глаз, кажется, острыми осколками разлетается вся голова и вся жизнь; мир становится красным от яркой, жидкой крови, обильно заливающей глаза. Чунта видит отливающую багрянцем фигуру человека с ледяным взглядом – он стоит напротив него и оценивающе смотрит. Багровый человек существенно ниже и уже в плечах своей жертвы, но сейчас он смотрит свысока, ему остаётся только протянуть руку, и…
– Сейчас я снова видел его совсем близко, – прошептал пересохшими губами Чунта, нахмурившись: он совсем не хотел показаться старшему слабаком, но животный липкий страх вынудил его на откровенность, – как раньше. Как тогда.
– Чунта, – Норбу отечески прижал младшего к себе. Тому было уже двадцать пять, а он все словно четырнадцатилетний мальчишка, живший неделю в иллюзорном мире со страшной войной, или бойней, – всё пройдет. Свен найдет нам врача, и сны постепенно уйдут.
– Я не умалишенный! – почти крикнул седой юноша, но тут же, устыдившись своего порыва, замолчал.
В повисшей тишине, за мерным стуком колёс их поезда, казалось, можно было услышать, как бьётся сердце Чунты. Он смотрел на брата и не мог заставить себя рассказать, как видел, что тот закрыл его собственным телом после того, как Багровый человек всё тем же изуверским способом, которым изуродовал ему лицо, лишил ещё и правой руки.
