Текст книги "Том 4. Лунные муравьи"
Автор книги: Зинаида Гиппиус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 35 страниц)
Анна Арсеньевна. Опять ссоры и споры! Как эта политика надоела!
Соня. Знаешь, Анюта, я прежде сама так думала. А вот на войне увидала, что значит политика, когда из-за этой самой политики люди зря умирали.
Входит Наталья Петровна.
Явление десятое
Те же, Наталья Петровна и Евдокимовна.
Наталья Петровна. А Андрея-то все нет и нет.
Анна Арсеньевна. Как хотите, я иду. Домой надо. Что-то мои буяны делают; и вообще…
Наталья Петровна. Иосиф Иосифович, он вам ничего не говорил? Вы не знаете, что он сегодня делает?
Бланк. Решительно ничего не знаю. Я его со вчерашнего дня не видел. Мне самому его нужно видеть до зарезу.
Арсений Ильич. Мыс женой думаем Андрея за границу отправить. Что вы на это скажете, Иосиф Иосифович?
Бланк. Отлично сделаете. Уж очень он запсихопатил.
Арсений Ильич. У него есть способности. Ну, если его социальный вопрос так занимает, пусть поедет на Запад поучиться. Здесь он допрыгается до чего-нибудь. И как это вы все понять не хотите, что без науки двинуться никуда нельзя. Молодежи прежде всего учиться надо. Ведь если такое положение дел продлится еще несколько лет, Россия станет прямо варварской страной. Теперь всякий гимназист вместо экзаменов политикой занимается. Политика – дело людей взрослых…
Бланк. Так чем молодежь-то виновата, что взрослые сложа руки сидят? Ну, да не в этом дело. А насчет Андрея я с вами согласен. Он легко может зря погибнуть. Без всякой пользы для дела. В нем сидит неискоренимый декадент-романтик. Революционство старого пошиба. Чисто русская черта. Никакой выдержки. Все хотят сразу, усилием героев. Какой-то обратный аристократизм. Теперь дело не за героями, а за массами. Выдержка нужна, дисциплина, повседневная черная работа. Андрей все-таки, в конце концов, барчук и романтик.
Соня. Сложно все это. Мне трудно разобраться. А только Андрея я понимаю. Без порыва, без веры в себя ничего не сделаешь. Себя потеряешь – начнутся будни, серые будни. Андрей – человек праздничный. Да и вся Россия из будней теперь вышла.
Арсений Ильич. Нет, Бланк прав. У Андрея революционный угар, запой, когда человек не владеет собой, сам не знает, чего хочет.
Соня. Ах, папа, папа. Пускай он хочет того, чего нет на свете. Ведь в этом-то и святость человека, вся его внутренняя правда.
Бланк. Красиво, Софья Арсеньевна, только силы в этой красоте мало. Гораздо легче совершить геройский поступок, чтоб весь мир ахнул, пожертвовать собой и погибнуть, чем исподволь, изо дня в день, с горечью во рту добиваться далекой цели. Русские умирать умеют, а жить… жить еще не умеют. Вы можете действовать только в опьянении. Андрей или на баррикады пойдет, или впадет в тупое равнодушие. Середины нет.
Соня. Да не вынесет русская душа никакой середины.
Бланк. Ну вот, ну вот. Я ж это и говорю. А вся история-то, может быть, и есть середина. Равнодействующая.
Входит Андрей.
Явление одиннадцатое
Те же и Андрей.
Соня. Андрей! Смотрите, мама, вот он. Мы и звонка не слыхали.
Евдокимовна. Да это он по черному ходу. Батюшки святители! Кто им отворил-то?
Андрей. Никто не открывал. Там отперто.
Евдокимовна. Фимка-то, Фимка-то где? Господи, батюшки, в гроб с этой девкой сойти! Ну уж я ее, уж я ее со дна морского выищу!
Наталья Петровна. Постой, няня, погоди. Дай лучше Андрею Арсеньевичу поесть чего-нибудь. Ты ведь закусишь, Андрей?
Андрей(садясь за стол). Да, я проголодался.
Анна Арсеньевна. Ну, слава Богу. Нашлось нещечко. Теперь я иду.
Андрей(Бланку). Ты здесь. Мне тебя надо.
Бланк. И мне тебя. Зайди ко мне завтра утром.
Андрей. Да ты что, уходишь? Посиди немножко.
Бланк. Нет, пойду. А мы тут тебя ругали. Романтик ты, и больше ничего.
Андрей. Ну, знаем мы это. Старая песня. Надоело.
Бланк. Опять в психопатии?
Андрей. Нисколько не в психопатии, а только от твоей «благоразумной разумности» у меня душу воротит. Бланк. Эх ты, юнец!
Анна Арсеньевна(Бланку). Вы к Невскому? Пойдемте вместе. Ну, прощайте, до свидания. Прощай, Евдокимовна.
Евдокимовна. Прощай, матушка. А с детками-то ты построже.
Уходят, разговаривая. Нынче пошла мода родителей ни во что не ставить…
Явление двенадцатое
Те же без Бланка, Анны Арсеньевны и Евдокимовны.
Соня(кричит ей вслед). Анюта, я к тебе завтра зайду. (Андрею.) А я, Андрей, тоже только что вернулась. Думала и тебя где-нибудь встретить.
Андрей. Я на улицах не был.
Арсений Ильич. Не был? А вот Соня говорит, что именно улицы сегодня представляют собой необычайное зрелище. Андрей. Да? Не знаю.
Арсений Ильич. Что ж, ты не признаешь манифеста? Я только что говорил, что я лично враг всякого насилия, откуда бы оно ни исходило, но за этот день я готов простить…
Андрей. Ах, папа, бросьте эту риторику.
Наталья Петровна. Все-то ты, Андрюша, сердишься. Укроти свое сердце.
Андрей. Да не сержусь я вовсе. Только мне, право, сейчас не до папиных сентиментальностей.
Наталья Петровна(целует его). Мальчик мой ненаглядный. Милый ты мой сыник. (Опять целует.) Мы на то и старики, чтоб быть сентиментальными.
Арсений Ильич. Не понимаю я тебя, Андрей…
Андрей. Да что я вам дался? Оставьте меня в покое.
Арсений Ильич. Ну, этот тон ты брось. С отцом разговариваешь…
Андрей. При чем тут отец? Ведь не о семейных делах говорим.
Соня. Ну, Андрей, довольно.
Андрей. Слушаюсь, Софья Арсеньевна. Так вы, значит, наслаждались необыкновенным зрелищем? Что ж? Может быть, жениха где-нибудь встретили? На коне гарцевал? Впрочем, что я говорю, ведь они сегодня в подворотню спрятались, герои порт-артурские.
Соня. Андрей! Это гадко, что ты говоришь. Гадкая злоба.
Арсений Ильич. Андрей, я тебе запрещаю говорить в таком тоне.
Соня. Ничего, папа. Пусть, пусть…
Андрей. Оскорбленная добродетель? Да я ведь ничего…
Наталья Петровна. Ты, Андрюша, отлично знаешь Бориса. Знаешь, какой он человек. К чему издеваться? Соню хоть пожалей.
Арсений Ильич. Бестактность какая.
Соня. Да оставьте. Не нужно мне его жалости. Я и без Андрея знаю все, что мне нужно знать.
Андрей. Уж будто бы? Так все отлично знаешь? А полковой дамой будешь, меня на журфикс позови. Все-таки лестно.
Арсений Ильич. Да замолчишь ты когда-нибудь?
Соня(серьезно). Андрей, я не признаю за тобой права судить Бориса. У тебя этого права еще нет. Твою грубость я тебе прощаю, хотя ты мне больно сделал, очень… А права судить, кто в чем виноват, у тебя все-таки нет.
Андрей. Ну да, ну да, никто не виноват. Нет виноватых… Знаем мы это…
Явление тринадцатое
Те же и Евдокимовна.
Евдокимовна(торопливо вбегая). Слышите, гул-то какой? По нашей улице так и катнуло их. Силища народу! Песни свои эти орут и прямо на Шпалерную, к тюрьме. От окон-то подальше извольте, не ровен час.
Наталья Петровна. Кто? Где? Что ты, няня?
Соня. Нет, правда. Слышите? Это, должно быть, идут на Шпалерную. Это ничего, няня, не бойся…
Арсений Ильич. Да откуда они, с Невского?
Все, кроме Андрея, встают с места, Соня идет к окнам.
Евдокимовна. Матушка, Сонюшка, да к окнам-то не подходите. Ведь запалят. Ведь бунтовщики это идут!
Соня открывает окно. В комнату врывается растущий гул, как бы далекие крики или пение и топот. Стука колес не слышно. Последующий разговор заглушён наросшим гулом. Когда он усиливается, за окнами мелькают красные огни.
Арсений Ильич. Действительно… Это очень интересно… Надо только пальто накинуть… (Выходит.)
Явление четырнадцатое
Евдокимовна. Батюшки, барин, да ведь силища прет. Да прикажите вы Софье Арсеньевне окно-то закрыть. Сами простудитесь и квартиру настудите.
Соня. Молчи ты, ради Бога. Мама, накиньте плед. (Подает.) Отлично все будет видно. Слышите? Вон уже мальчишки бегут. Андрей, что же ты сидишь? Отвори другое окно… Оттуда маме виднее.
Андрей медленно встает и отворяет второе окно, затем отходит. Гул усиливается. Входит Арсений Ильич в шубе и идет ко второму окну, где Наталья Петровна. Андрей стоит немного позади.
Явление пятнадцатое
Евдокимовна. Безобразие какое! Окна еще раскрыли. Бунт страшенный, а тут глядеть. Да ведь разве же допустят? Да ведь тут как налетят казаки, так ведь тут такое пойдет! Софья Арсеньевна!
Соня(оборачивается). Ах, няня, иди лучше сюда. Иди сюда. (Берет ее за плечи и почти насильно тянет к окну.) Ну, гляди, никто на них не налетает, потому что вовсе они не бунтовщики. Всем свободу дали.
Евдокимовна. Это свободу-то… Эдакой толпой… по улицам… тюрьму ломать? Никогда этого не будет, пока свет стоит, чтоб свободу давали. Угомонят.
Соня. Ворчи сколько хочешь, а вот дали.
Гул усиливается.
Евдокимовна. Господи! Флаги-то, флаги, словно мачты. Черные! Страсти Господни. Черные-пречерные.
Соня. Да какие там черные, разве не видишь – красные.
Гул слегка затихает.
Андрей(задумавшись, как бы про себя).
В голубые, священные дни
Распускаются красные маки…
Соня(оборачивается). Что?
Андрей. Ничего.
Помолчав, продолжает.
…Здесь и там лепестки их – огни
Подают нам тревожные знаки.
Евдокимовна. Ой, и то красные! Ой страсти, страсти!
Гул затихает.
Соня. Ну что, налетели солдаты? Мама!
Оборачивается ко второму окну, но Арсений Ильич и Наталья Петровна не слышат. Андрей, стоявший поодаль, взглядывает на нее молча.
Андрюша, ты видел? Посмотри, кажется, другая толпа идет? Нет?
Андрей(отходит к столу). Брось любоваться, это не спектакль…
Соня. Ах, Андрей… (К няне.) Няня, что с тобой? чего ты?
Евдокимовна(заливаясь слезами, махая руками, причитает). Победили они окаянные, звери-супостаты! Кончилось житье православное. Отступил Господь, отступил – попустил, предал нас на посмеяние! Не заживать бы мне, старой, чужого века, не доживать бы до проклятого дня!
Наталья Петровна (отходя от окна, которое закрывает Арсений Ильич). Няня, няня, что ты? Как тебе не грех, сумасшедшая ты!
Евдокимовна(не слушая). Пропали головушки наши!
Соня. Пойдем, няня, успокойся. (Уходят.)
Явление шестнадцатое
Те же без Сони и Евдокимовны.
Арсений Ильич(снимая шубу). Давно бы ее увести, эту дуру старую. Пойдет теперь причитать. Какая-то органическая, так сказать, черносотенка. Нет, а зрелище в самом деле грандиозное. Что может быть отраднее этого молодого энтузиазма?
Андрей. Какие ужасные вы вещи говорите, папа.
Арсений Ильич. Отчего ужасные?
Андрей. А то, что мне было стыдно за вас. Этот вовсе не зрелище для развлечения буржуа. Вы не понимаете, что это гнусность – любоваться из окна красными флагами. Ведь красны-то они от крови. Манифестанты эти, не дойдя до Шпалерной, могут быть расстреляны, и тогда не только флаги – мостовая будет красная.
Входит Соня.
Явление семнадцатое
Те же и Соня.
Наталья Петровна. Ну что старая?
Соня. Ничего, успокоилась немножко.
Арсений Ильич. Андрей, нельзя быть в постоянной истерике. Что с тобой делается? Не беспокойся, не тронут их.
Андрей. Ну, бросим, пожалуйста. Не до споров и разговоров. Вот что, я ухожу.
Наталья Петровна. Куда ты?
Андрей. Я переезжаю к одному товарищу, а там при первой возможности уеду в Москву.
Арсений Ильич. Зачем?
Андрей. По делу. Да я через несколько времени вернусь.
Соня. Андрей, зачем ты виляешь? Ты мне вчера иначе говорил.
Наталья Петровна. Что он тебе говорил?
Соня. Говорил, что он от нас хочет совсем уйти, что мы ему мешаем.
Андрей. Соня вечно преувеличивает. Если бы я знал, что она подымет крик…
Соня. Нисколько не крик, а я нахожу, что если ты мне говорил, то должен сказать и всем.
Арсений Ильич. Андрей, что такое? Не понимаю…
Андрей. Да ничего. Я действительно сказал Соне, что совместная жизнь с некоторого времени для меня лично сделалась неудобной и я, может быть, предпочту для большей свободы взаимных отношений…
Наталья Петровна. Ты хочешь отдельно поселиться, Андрюша?
Арсений Ильич. Нет, я все-таки ничего не понимаю. Потрудитесь сказать толком. Это чрезвычайно интересно. Какие же твои планы?
Андрей(с раздражением). Интересно или нет, но больше того, что я сказал, мне говорить нечего. Это мое личное дело.
Соня. И все-таки сердиться незачем.
Арсений Ильич. Пускай, пускай. Ведь эти его дела… (Вдруг растерянно.) Нет, Андрей, да как же это? Мы ничего не подозревали… Мы думали, напротив. То есть не напротив, а… Ты скажи просто. Ну, потолкуем.
Соня. Конечно, конечно. В сущности, просто. Хочет переезжать, ну и пусть. Свобода прежде всего.
Арсений Ильич. Соня, не замазывай. Я требую, Андрей, слышишь, требую, чтобы ты сейчас сказал, для чего и куда ты переезжаешь.
Андрей. Я не могу.
Арсений Ильич. А тогда я тебя не могу пустить. Это безумие. И знай, я приму свои меры.
Андрей. Какие это меры, позвольте вас спросить?
Арсений Ильич. А это уж мое дело. Я предпочитаю, чтоб тебя заперли сейчас, чем тогда, когда будет уже поздно… Ну, да это все не то… Ты приди в себя. Выслушай, что я тебе скажу. Мы с Наташей думаем, не лучше ли тебе за границу поехать? Кончится забастовка – и поедешь. Что скажешь? А? Ведь совсем развинтился. Поезжай, куда хочешь. Я тебе даю полную свободу. Только займись чем-нибудь. Твоя жизнь впереди. Вот веришь в революцию; так ведь после революции образованные люди еще нужнее будут.
Андрей. Я, за границу? За границу теперь? Папа, да что вы говорите! Теперь, когда каждый человек так дорог, я уеду, как пай-мальчик, науками заниматься? Чтобы родительское сердце успокоить? Хорошо вы меня знаете, нечего сказать… Да, я уеду от вас, конечно уеду, только не за границу.
Арсений Ильич. Что? Что? Ты опять?
Андрей. Я уже сказал вам, и это кончено.
Арсений Ильич. Что ты делаешь, нет, что ты делаешь! (Плаксиво.) Андрей, милый, не бросай нас так. Ведь мы же тебя ни в чем не стесняли. Ну разве мы тебя стесняли?
Андрей. Не стесняли? Молчите, пожалуйста. Да вы по рукам и ногам вяжете. Волю убиваете. С вами остаться – на нет сойти. Разговоры, разговоры, легкомыслие невероятное! Растерянность, распущенность, яд какой-то подлый. Он сознание темнит, душит волю. Кисляи, сентиментальные болтуны! Трупом от вас пахнет! Я хочу на воздух, на улицу, хочу к тем, кто властно идет на смену вам, беспомощным. Я к сильным хочу – и буду с ними, хотя бы жизнь пришлось отдать. Довольно мне вашей тупой лжи! Не надо! не хочу! довольно.
Соня. Андрей, Андрей, как ты нас оскорбляешь!
Андрей. Не я оскорбляю. Вся русская история, вся история мира вас оскорбляет. Соня, а ты? Как ты можешь мириться? Как ты можешь жить в этой духоте, в этом семейном хлеву? Я думал, ты другая вернешься оттуда, а ты еще покорнее стала. Любовь к Борису тебя сгубила. Все ему прощаешь, то, чего человеку нельзя простить. О счастливом браке мечтаешь! Соня, да разве ты не чувствуешь, что, кто сюда попадается, тому крышка. Кому, чему ты приносишь себя в жертву? Брось их, Соня. Ты ведь не любишь больше Бориса, не можешь ты любить этого своего героя порт-ар-турского. И не высидеть тебе все равно за семейным чайным столом, где добрые профессора отдыхают с покорными детками после лекций в автономном университете, где только одно желание, как бы все по-хорошему да по старинке. Слышишь, Соня, слышишь?
Арсений Ильич. Соня, не слушай! Хулиганство это. И кто тебя поставил судьей нам? Как ты смеешь судить отца?
Андрей. Этого-то вы и боитесь! Ведь вы даже не на мою правду негодуете, вы дрожите от возмущения, что я, сын, говорю правду отцу! Разве я человек для вас? Я раб, я сын. Но помните! Как человек, говорю я вам человеческую правду в глаза. Как человек, я презираю вас с вашими спокойными кафедрами, с вашими хорошими словами, со всеми вашими семейными добродетелями, со всем вашим благополучным благородством…
Арсений Ильич. Молчать! Вон, вон из моего дома.
Андрей. Я и сам ухожу. (Идет к двери.)
Наталья Петровна. Андрюша!
Андрей возвращается, молча целует мать и уходит. Долгая пауза. Арсений Ильич беспомощно опускается в кресло. Соня ластится к нему.
Арсений Ильич. Наташа, ведь это ничего? Он вернется? Ну конечно, вернется. Ведь должен же он вернуться? Наташа? Ну что же ты молчишь? Вернется?
Наталья Петровна. Нет, Арсений. Он не вернется.
Занавес.
Действие второеКонец декабря 1905 года
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Арсений Ильич.
Наталья Петровна.
Соня.
Бланк.
Евдокимовна.
Петр Петрович Львов.
Борис, сын его, поручик гвардейского полка, нервный, озабоченно-рассеянный.
Доктор Чижов, военный врач, подчиненный Львову, выхоленный, самодовольный.
Котков, военный фельдшер.
Дорофеев, денщик. В генеральском сюртуке, без погон и светлых пуговиц.
Денщики, вестовые.
Действие происходит в казенной квартире Львова, в Петербурге.
Маложилая комната в казенной квартире, не то одна из гостиных, не то читальня. Утро. На столе лекарства, вообще склад лечебных вещей, которые не хотят держать в комнате больного. Налево дверь в комнату, где лежит Андрей. Перед дверью ширма.
Явление первое
Соня, затем денщик Дорофеев.
Соня выходит из комнаты больного, в белом фартуке. Голова повязана белым платком, как у сестры милосердия. Копошится у стола. Смотрит спиртовую лампу. Звонит в электрический звонок. Приходит денщик.
Соня. Принесите спирту. (Соня приготовляет шприц. Денщик возвращается со спиртом.) Генерал дома?
Денщик. Так точно.
Соня. У него есть кто-нибудь?
Денщик. Полковник Павловский с докладом.
Соня. Давно?
Денщик. Да уж с полчаса.
Соня. Вот что, Дорофеев. Как только приедет доктор, доложите генералу.
Денщик. Слушаюсь. (Уходит.)
Соня идет к больному. Некоторое время сцена пуста. Входит Бланк.
Явление второе
Бланк, потом Соня.
Бланк ходит взад и вперед по комнате. Останавливается у дверей больного, прислушивается. Наконец, стучит в дверь. Оттуда голос Сони: «Сейчас». Затем выходит Соня.
Бланк. Ну что, как?
Соня. Плохо. Страшный упадок сил. А доктор нейдет. Да ничего он сделать не может. Бланк. Он в памяти?
Соня. Всю ночь не спал. Сказал, что хочет видеть папу и маму. С тех пор, как вчера утром привезли, только и беспокоился, как бы они не узнали. Все шутил, говорил, что нынешние пули не ядовитые. А ночью сразу перемена.
Бланк. А доктор-то что говорит?
Соня. Да я уж знаю. Вижу, что плохо. Ведь сколько раненых-то на моих руках перебывало.
Бланк. Я всегда этого боялся, Софья Арсеньевна. Это легко было предвидеть. С тех пор, как он от вас уехал, ясно было, что он может этим кончить. Тяжело, очень, но у вас есть мужество. Я верю, что вы и не то еще перенесете.
Соня. Мы с вами много говорили об Андрее, вместе чуяли беду, но ведь от этого не легче.
Бланк. Я любил Андрея… Сила-то какая безрезультатно гибнет… Эх. просто сдерживаться трудно иногда, негодование так и подступает… Ну… да надо владеть собою…
Соня. Вы говорите… безрезультатно; какое жестокое слово. А мы-то? Если уж Андрей погиб даром…
Бланк(живо). Я этого не говорил. Он погиб даром в том смысле, что не успел сделать всего, что мог бы…
Соня. Все равно. Но если Андрей не то сделал, то мы-то, ничего не делающие, глядящие на это, мы-то что? Я-то что? Да как мы смеем? Боже мой, Боже мой! Бланк, мне кажется иногда, что я с ума схожу. И теперь, здесь, этот умирающий… Он мне говорил в последний раз… я помню… помню… Звал меня. Ну, я не пошла. У себя осталась. А Борис не остался. Тоже поехал… Туда же, куда Андрей… Только Борис, только Борис… вы понимаете?
Бланк. Я-то понимаю, а вот вы еще недавно этого не понимали. А уж раз поняли, так здесь не останетесь. Может быть, и не совсем туда уйдете, куда вас Андрей звал. Туда, может быть, и не надо. Там много истерики, много романтизма. А вот на трезвую повседневную борьбу – это другое дело. Здесь-то, во всяком случае, не останетесь, Андрей вам не простил бы этого.
Соня. Да, да, не простил бы. Милый, светлый… Трудно мне, Бланк, не оставляйте меня.
Бланк. Возьмите себя в руки. Не надо нервов теперь. А что Андрей вот здесь-то оказался… Это действительно фальшь какая-то.
Соня. Ложь это, ложь страшная! Ну, я не буду, вы правы. Надо быть спокойнее. Надо с твердостью. (Помолчав.) Пойдемте к нему. (Уходят к больному.)
Явление третье
Генерал и доктор.
Доктор. Это бывает. Ведь когда стреляют, об асептике не думают. Хотя нынешние пули, благодаря никелевой оболочке, дают рану довольно чистую, не рваную, а все-таки ни за что ручаться нельзя. Да у него верхушка легкого задета.
Генерал. Мое-то положеньице, Чижик дорогой, каково. Ведь он слово с Бориса взял, чтоб ничего матери не говорить. Вот уж сутки он у нас, а ни сестра, ни Арсений Ильич ничего не знают. Соня им что-то наврала, сказала, что у подруги в Царском.
Доктор. Так-с. А скажите, ваше превосходительство, ему первую повязку скоро наложили?
Генерал. Где уж! Сын сам видел, как он упал. Да пока извозчика добыл, пока что, пока доктор приехал, часов шесть добрых и прошло.
Доктор. Так-с. Еще счастливая случайность, что Борис Петрович сразу узнал кузена. Так-с. Ну поглядим. Вчера он был хорош и температура невысокая. Не следовало его привозить только. Лучше бы в Москве оставили. Переезд ему пользы не принес.
Генерал. Ну что ж теперь говорить. Умолил Бориса. На Пресне это было. Тоже и Бориса-то положение неудобное. К себе повез, а вечером сюда. Да ведь с какими трудами. Со служебным поездом. Поезда ведь не ходят. Спасибо полковому командиру. Ради сестры все устроил.
Доктор(дискретно смеется). Да, все ж как-никак офицер бунтовщика вез. Ну, да дело тут кровное… Только вот, ваше превосходительство, не знаю, как еще обернется. Первая повязка иной раз весь роман решает. Нельзя ли нам Софью Арсеньевну вызвать?
Генерал. Что? Вы думаете плохо? Мы сейчас ее. (Идет к двери, но Соня сама выходит.)
Явление четвертое
Те же и Соня.
Доктор. Ну, как дела? Я сейчас, вот только обогреюсь, а то с холоду.
Соня(генералу). Дядя, он хочет, чтоб дали знать… чтоб папа с мамой приехали.
Доктор. Вы инъекцию сделали? Пульс какой?
Соня. Плохой. Зайдите к нему.
Генерал. Хочет? А как ему?
Соня(доктору). Пойдемте.
Явление пятое
Генерал, потом Борис.
Борис. Андрею хуже?
Генерал. Да вот, Чижик пошел… Говорит, не следовало привозить из Москвы. А главное, сегодня сам отца с матерью пожелал…
Борис. Пожелал? Как же это? Значит, предупредить надо? Что это, Господи! Да неужели умирает?
Генерал. Постой, погоди. Сейчас вот Чижик… и Сонечка выйдет.
Борис. А Соня что? И кто там? Бланк этот там?
Генерал. Не знаю я, должно быть, там.
Борис. Вы думаете, папа, умрет?
Генерал. Да отвяжись ты. Ничего я не думаю.
Борис. Я вез его, папа, я тоже ничего не думал. То есть не то, что умрет или не умрет, а что это так все ужасно выйдет. Я даже объяснить не могу, но вы сами, папа, должны чувствовать…
Генерал. Да про что ты?
Борис. А про то, что, кажется, я достаточно видел Соню сестрой милосердия, и вместе мы тогда были, а теперь она точно пленная в неприятельском лагере, за своими пленными ухаживает…
Генерал. Да какая же она пленная?
Борис. Ну, нелепость какая-то выходит, я и говорю – нелепость. А теперь еще умрет Андрей… Разве мы тут виноваты? Что же мне его – не подбирать было? не привозить? Да уж если так, если кого-нибудь обвинять…
Генерал. Никто никого, дружок мой, не обвиняет. Все виноваты. Ты успокойся. Соне тяжело. А чья где вина – не нам разбирать…
Борис. Не нам? А кому же? Ну, в Мукдене война, ужасы… Ну, там не до разборок, а просто мы все тупым безумием обезумели. Сумасшедшие много могут вынести; больше здоровых. И отлично. А теперь ведь не Мукден… Не обезуметь же.
Генерал. Я под Мукденом не был, а что тут у нас почище Мукдена завелось – этой иной раз и придет в голову. Пустяков я этих о безумии знать не хочу, поменьше рассуждать бы следовало. Все равно ни до чего не рассуждаешься.
Борис. Нет, я не могу. Пусть она лучше прямо скажет, что думает…
Генерал. Да ничего она не думает. Не до того. Тут брата спасать надо. Да и кто тут что понимает? На то уж пошло, что никто не знает, куда ему кинуться. Вот все Япония, Япония; а тут, брат, без всякой Японии, одна Россия, не Россия, а вулкан какой-то. Ну и пляши, правой ли, левой ли ногой, после разберут.
Борис. Нет, Соня должна бы понять, как мне тяжело.
Генерал. Да говорят тебе, не до того ей. Тут я раздумываю, как наших предупредить, а ты все Соня да Соня. Объяснились бы раньше. Ведь не моя она невеста. Твоя.
Входит доктор.
Явление шестое
Те же и доктор.
Генерал. Что, есть надежда?
Доктор. Да как сказать, головы терять нечего. У меня был такой случай в полку. Помните, ваше превосходительство, дуэль графа Зарайского? Я на телефон. Надо фельдшера вызвать. Кислороду добудем, мускусу. Главное, поддержка сил. (Уходит.)
Явление седьмое
Те же без доктора.
Генерал. Боря, а я поеду. Что же Соня? Надо бы посоветоваться, обрисовать положение.
Входит Соня.
Явление восьмое
Генерал, Борис, Соня.
Соня. Как, доктор уже ушел?
Борис. Нет, он у телефона.
Генерал. Так что ж, Соня, мне ехать?
Соня. Да, дядечка, конечно, и скорей, сейчас же.
Генерал. Голубчики, надо обсудить. Репетичку сделать, как говорить. Я уж не знаю, Боря, не ехать ли тебе со мной? Как объяснить, что Соня у нас ночевала, а мы ничего не говорили?
Соня. Нет, Боре лучше не ехать. Маме вы прямо скажите все как есть – она поймет. А вот за папу я боюсь, вы с ним поосторожней.
Входит доктор.
Явление девятое
Те же и доктор.
Доктор. Сейчас все будет. Софья Арсеньевна, вы уж мне тоже помогите. Надо действовать энергично.
Соня. Ах, доктор. К чему теперь ваша энергия? Ведь ясно же, что конец. У меня в Мукдене на руках умер один солдатик. Совсем так. Теперь не в ваших мускусах дело, а в том, чтобы он умер, как следует.
Доктор. Что вы, погодите еще хоронить. (Уходит к больному.)
Явление десятое
Те же без доктора.
Соня. Ну, дядя, поезжайте.
Входит денщик.
Явление одиннадцатое
Те же и денщик.
Денщик. Ваше превосходительство, вас к телефону требуют.
Генерал. Кто, что, откуда?
Денщик. Из штаба округа. Так что писарь штабной говорит, что, кажись, на Путиловском неладно.
Генерал. Ах, Господи, Господи! Ведь мне же ехать надо. Вот что, Дорофеев. Вызови сейчас же ко мне генерал-майора Андреева. А со штабом я потом сам поговорю. Живо! Чего стоишь, дубина! Ну, до свидания, милые. Соня, поцелуй меня. Христос с тобой, ненаглядная. Чижика не отпускайте. Боря, ты за Соней присмотри. Ну, Господи благослови, Господи благослови, Господи благослови. (Три раза крестится, уходит.)
Явление двенадцатое
Соня и Борис.
Борис. Значит, он умрет?
Соня. Да.
Борис. Ну зачем это, к чему это? Знаешь, Соня, под Мукденом лучше было. Мы были там не виноваты. Да и японцы, хоть люди-человеки, а все-таки враги. Понимаешь, Соня, понимаешь, я не могу так. Помнишь, когда мы вернулись, мы на что-то надеялись, думали, что все эти ужасы впрок пойдут. Начали о своем счастье думать. Думали, право имеем, заслужили. И вот – все спуталось… Соня, Соня, это кошмар какой-то!
Соня(с усилием). Борис, оставь меня. Оставь разговоры. Андрей умирает. Я не могу, не желаю думать о нас с тобой. Прошу тебя, без надрывов. Я хочу тишины. Имею я право хоть тишины от тебя требовать!
Входит фельдшер с подушкой кислорода и пакетами.
Явление тринадцатое
Те же и фельдшер.
Фельдшер. Меня господин доктор Чижов вызвали.
Соня. Да, да, Котков. Мы вас ждем.
Фельдшер. Так что, Андрею Арсеньевичу хуже?
Соня. Да, плохо, очень плохо.
Соня с фельдшером идут к больному. Борис остается некоторое время один. От больного выходит Бланк.
Явление четырнадцатое
Бланк и Борис.
Борис. А, это вы. Можно к Андрею?
Бланк. Погодите лучше. Вот Софья Арсеньевна выйдет. Ее спросите.
Борис. Он говорил о чем-нибудь с вами?
Бланк. Мало, все больше молчал.
Борис. Нет, а обо мне говорил?
Бланк. Не говорил. (Молчание.)
Борис. Я все-таки пойду к нему.
Бланк. Как хотите. Только там и без того теперь народу много. Кроме того…
Борис. Что?
Бланк. Ах, да поймите сами. Ведь тяжело же ему видеть военный мундир…
Борис. Мундир? Это еще что? Кажется, я…
Бланк. Да вы не волнуйтесь. Положение фальшивое, глаз закрывать нечего. Но будем же сохранять уважение к тому, что происходит. Софью Арсеньевна…
Борис. Что Софья Арсеньевна? Это кто, вы или она находит, что я не сохраняю какого-то уважения, что я не должен видеть брата умирающего, что, наконец, я…
Бланк. Да это здравый смысл вам должен самому подсказать. А вы, я вижу, в своем роде тоже романтик. Не поздравляю вас. Впрочем, я параллелей не провожу. Чем бы вы там ни были, это ваше дело. Мне-то что.
Борис(подходя к нему). Послушайте. Я хотел… Вы, кажется, не злой и не глупый человек.
Бланк. Благодарю вас.
Борис. Я ваших намерений не знаю… Я вас совсем почти не знаю. Но я вас прошу объяснить мне…
Бланк. Ничего я объяснять не стану, при чем какие-то мои «намерения» – не понимаю, и вообще, я уже сказал вам, что это не мое дело. Казалось бы, так все просто, а вы требуете, чтобы я вдавался с вами в какие-то психологии Говорите с Софьей Арсеньевной, если вам что-нибудь еще непонятно. Думаю, однако, и ей не до разговоров.
Борис. Вы в моем доме. И я вас покорнейше прошу… О Софье Арсеньевне…
Бланк. Ну, бросьте эти тонкости. Не ко времени. Я человек трезвый и простой. А что я в вашем доме – очень жаль. Да ничего не поделаешь. Жизнь и не такие шутки шутит, впрочем, я лично ничего против вас не имею. Оставьте только меня в покое.
Борис. Лично ничего? Скажите пожалуйста. Я не знаю, что вы там имеете, чего не имеете, я обратился к вам по-человечески, а вы… кажется… пользуетесь случаем, что я вас не могу поставить на свое место, что я не могу…
Бланк(отходя). Эк, ведь тоже, «по-человечески»! Не могу, не могу… (Громче.) Да образумьтесь, вы. Это уже не романтизм, а неврастения какая-то. Софья Арсеньевна идет…
Явление пятнадцатое
Те же, Соня и доктор.
Соня. Да, да, доктор. Вы идите по вашим делам, а в случае чего я вас вызову.
Доктор. Да я через час назад. Не забудьте номер телефона: семьдесят два – пятьдесят три. Фельдшер пусть меня подождет. До свидания.
Доктор уходит. Борис его тупо провожает до двери. Соня отводит Бланка на авансцену.
Явление шестнадцатое
Те же без доктора.
Соня(Бланку). Бланк, милый, поезжайте-ка и сожгите все. Он беспокоится. Да не думайте на конке ехать. Возьмите извозчика и возвращайтесь скорее. Он еще все про какого-то товарища Александрова спрашивал.
Бланк. Знаю. Я и его извещу. (Уходит.)
Явление семнадцатое
Соня и Борис.
Борис. Соня, послушай. Мне надо тебе сказать… Ты другая, ты ко мне переменилась. Ты меня больше не любишь…
Соня. Борис, Андрей умирает.
Борис. А я не умираю? Разве ты не видишь, что все для меня рушится? Я думал, ты меня поддержишь. Ты одна могла бы помочь мне, а ты…
Соня. Что я?
Борис. Если бы ты любила меня, ты поняла бы, что я не виноват, что иногда человеку нет выхода, нет!
Соня. В чем ты оправдываешься?
Борис. Я не оправдываюсь вовсе. В чем мне оправдываться? Его в тюремную больницу хотели везти. Я его чуть не с силой отбил, а тут Бланк уверяет…
Соня. В чем он тебя уверяет?
Борис. Да вот, что Андрей меня видеть не хочет, что ему мой мундир противен. А я знаю, что перед Андреем я не виноват. Может быть, Бланк в тысячу раз больше перед ним виноват. Но ты ничего не видишь. Ему-то ты все прощаешь.
