Текст книги "Нож Равальяка"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Жюльетта Бенцони
Нож Равальяка

Часть I
Человек в зеленом камзоле

Глава 1
Брачная ночь

– Неслыханно! Невообразимо! – восклицала графиня де Роянкур, торопясь вверх по лестнице вслед за мажордомом, который нес на руках лишившуюся чувств Лоренцу с тем же бесстрастным выражением лица, с каким нес бы поднос с бокалами. – Кому пришло в голову писать такие ужасы!

– С каких пор вы разговариваете сама с собой, Кларисса? – осведомился ее брат, барон Губерт де Курси.

Он вышел из своей комнаты как раз в тот миг, когда сестра, повернув на галерею, проходила мимо его двери, но Губерт, заслонив открытой дверью лакея с Лоренцой на руках, видел одну лишь Клариссу. – И что это за письмо, которым вы размахиваете?

– Возьмите и прочитайте! А я расскажу вам, как оно к нам попало. Наша милая Лоренца составляла букет в Зеленой гостиной. Кто-то из слуг в это время подметал крыльцо. Вдруг к крыльцу подскакал неизвестный, бросил под ноги слуге эту гадость и тут же стремглав ускакал прочь. Слуга, ни о чем не подозревая, принес письмо Лоренце, она прочитала его и лишилась чувств. К счастью, она была в гостиной не одна, сбежались слуги, позвали меня, и вот Шовен несет бедняжку в ее спальню!

Закончив с объяснениями, Кларисса поспешила вслед за мажордомом. Брат последовал за ней, и они вдвоем вошли в спальню и приблизились к кровати, над которой уже склонилась дама Бенуат, сведущая во всевозможных снадобьях и травах ничуть не меньше, чем домашний доктор семейства де Курси. Лицо дамы Бенуат выражало беспокойство: Лоренцу не привели в чувство ни пощечины, ни нашатырный спирт. Девушка по-прежнему была бледна, как полотно, и едва дышала.

– Потрясение было слишком велико, – озабоченно проговорила Бенуат. – Придется попробовать еще какое-нибудь средство.

– Какие у нее ледяные руки, – ужаснулась графиня. Она присела на противоположный краешек кровати и взяла Лоренцу за руку. – Нужно раздеть ее, растереть, согреть! Идите-ка в кухню и принесите кирпич, а заодно раздуйте посильнее огонь в камине! Она при смерти! Бегом, Шовен!

– Пока вы еще не спустились вниз, принесите-ка лучше сливовицу маршала де Монморанси! Она до того крепка, что, мне кажется, мертвого разбудит. Всякий раз, когда я пытаюсь проглотить глоточек, у меня слезы из глаз брызжут!

– Если бы Лоренца сейчас заплакала, мне бы стало спокойнее! А вы лучше бы сами сходили за целительной сливовицей. А мы пока разденем нашу девочку и уложим в постель.

– Да, конечно. Но она... Она еще жива? – спросил вдруг барон дрогнувшим голосом.

– Губерт! Она же дышит! Едва-едва, но дышит же!

– Хорошо! Я уже ушел! И сейчас же вернусь с адским напитком! Господи! Кто бы знал, как я за нее беспокоюсь!

Беспокоился не один барон. Пока горничные переодевали Лоренцу и осторожно укладывали ее в постель, Кларисса еще раз перечитала ужасное послание, по-детски надеясь найти в нем не замеченное сразу слово или какую-нибудь утешительную подробность. Но письмо вновь ударило наотмашь грубой прямотой, не разъяснив загадки. «Если ты выйдешь за него замуж, он умрет, как другие. Ты будешь принадлежать мне или никому!» Кто был автором этих строк, дерзко обратившимся к Лоренце с такой непозволительной интимностью? Или... Их написал очень близкий, слишком уж близкий человек?..

Вернувшись с бутылкой сливовицы, барон сначала осторожно заглянул в приоткрытую дверь и только потом вошел в спальню, прижимая к себе оплетенный сосуд и держа в руке маленький ликерный стаканчик.

– По-прежнему без сознания?

Кларисса кивнула.

– Бенуат отправилась за каким-то снадобьем.

– Предлагаю начать с маршальской водки Монморанси. А-а, я вижу, вы снова перечитали эту мерзость!

– Да. И меня смутил ее интимный тон.

– Обращение на «ты»? На это и рассчитано. Если только автор не итальянец: во Флоренции все на «ты», как когда-то в Риме.

– Тогда почему оно написано не по-итальянски?

– Дорогая моя Кларисса! Неужели вы сами не догадались, что письмо написано для того, чтобы наделать как можно больше шума? В нем взвешено каждое слово, и каждое слово должно ранить и убедить нас в том, что писал его любовник! А теперь возьмите-ка стакан, а я приподниму бедняжку.

Барон просунул руку под подушку и приподнял ее вместе с головой неподвижной Лоренцы, а его сестра тем временем осторожно поднесла к побелевшим губам девушки стаканчик со сливовицей.

– Вы уверены, что ваша гремучая жидкость не навредит ей?

– Попробуйте сами, и вы сразу оцените ее целебную силу.

Кларисса последовала совету брата и...

– Черт побери! – едва выдохнула она, внезапно покраснев, как помидор, и почувствовав, что волосы у нее на голове встают дыбом, а из глаз текут слезы.

– Ага! Я вас предупреждал! Убежден, что старичок Монморанси варганит свое адское зелье для редких избранных из слив-зелепух! Ну что? За дело? Наберитесь мужества, Кларисса!

Кларисса торопливо перекрестилась и влила несколько капель маршальской водки в рот Лоренцы. Результата долго ждать не пришлось. Девушка закашлялась, покрылась краской, веки ее дрогнули, и открылся затуманенный взор.

– Ну, что я говорил?! – радостно провозгласил барон. – Завтра же посоветую старому скряге коннетаблю продавать свою водку всем докторам и аптекарям нашего королевства! Ей-богу, он сделает на ней состояние!

Барон осторожно опустил подушку, на которой покоилась голова Лоренцы, и над девушкой тут же заботливо склонилась его сестра.

– Как вы себя чувствуете, дитя мое?

– Я?.. Не знаю...

Но стоило бедняжке увидеть в руках графини письмо, как она все вспомнила. На лице ее отразилось страдание, она горестно посмотрела на брата с сестрой и торопливо взялась за простыню, порываясь встать.

– Я немедленно уезжаю!

Барон Губерт удержал ее в постели и спросил, широко улыбаясь:

– Куда, скажите на милость?

В прекрасных темных глазах засветилась мольба.

– Туда, где мне, может быть, удастся обрести мир и покой. Во Флоренцию, откуда я не должна была уезжать.

– А зачем вы поедете во Флоренцию? – осведомилась Кларисса. – Разве вы забыли, что завтра у вас свадьба?

– Нет, не забыла. Но я думаю, вы поймете и простите меня. Этой свадьбе никогда не бывать. Из-за меня уже случилось немало несчастий. Если теперь несчастья обрушатся и на вас, я этого не перенесу.

Лоренца вновь попыталась подняться с постели. Но барон снова удержал ее и сел на стул возле кровати.

– Прежде чем мы сообщим о вашем решении Тома, чей ответ я угадываю заранее, давайте немного порассуждаем. Есть ли у вас хоть какое-то предположение, кто мог написать это скверное письмо? Оно могло быть написано только мужчиной.

– А почему не женщиной? – тут же возразила барону сестра. – Я, к сожалению, знаю многих представительниц прекрасного пола, способных на подобную низость.

– Согласен, я тоже с такими знаком, но был бы сильно удивлен... Письмо слишком жестко, чувствуется мужская рука. Остается только узнать, чья именно.

– Я не знаю ни одного мужчины, который получил бы от меня право обращаться ко мне на «ты», если только речь не идет о моих соотечественниках. Но с тех пор, как посол Джованетти уехал, у меня не осталось знакомых флорентийцев. Из тех, кто составляет свиту королевы Марии де Медичи, я не знакома ни с одним... Но этот человек, он...

– Что «этот человек»? Объясните.

– Кинжал в письме нарисован так точно, что нет сомнения: автор письма держал его перед глазами. Мне ли не знать этот кинжал, я сама привезла его во Францию.

– Неужели? А для чего?

– Великий герцог Фердинандо отдал мне его после гибели моего жениха, Витторио Строцци. Я надеялась, что, обретя этот кинжал, тень Витторио будет защищать меня. Кинжал исчез в тот самый день, когда мадам дю Тийе приехала за мной в посольский дом. Я могла бы сказать, что она не увезла меня, а похитила, с такой поспешностью она выполняла приказ королевы доставить меня в Лувр. Я увидела кинжал снова только вечером, после венчания, в руках господина де Сарранса: кто-то пытался убить его, но кончик кинжала сломался о кольчугу, которую господин де Сарранс не снимал после... нашей помолвки. Что было потом, вы знаете. Но думаю, именно этим кинжалом было совершено убийство после того, как я убежала из особняка де Сарранса. Оружие оказалось в руках некоего Бертини, предполагаемого убийцы, который отдал его починить оружейнику с улицы... кажется, Руа-де-Сисиль. Все это разузнал Грациан, слуга Тома. Но когда господин прево отдал приказ арестовать Бертини, стражники нашли его зарезанным вместе с любовницей. А кинжал исчез, и я предполагаю...

– ...что он оказался в коллекции вашего преследователя, который решил воспользоваться им, чтобы избавиться от Тома! Логично!

– Именно поэтому я и должна вас покинуть как можно скорее! Я так всех вас люблю и не могу позволить, чтобы над вами тяготела страшная угроза!

Кларисса уже открыла рот, чтобы возразить, но барон опередил ее.

– Дорогое дитя, наш замок, несмотря на лепнину времен Ренессанса, смягчившую его изначальную суровость, по-прежнему остался крепостью, и в один миг его можно превратить в надежное военное укрепление. К тому же все, кто в нем служат, и мы сами, я в этом уверен, не дрогнем, если нам придется защищать его. Помогут нам и все окрестные жители, они не раз укрывались за этими стенами, когда возникала такая необходимость. Что до Тома... Думаю, легко догадаться о его чувствах в отношении этого письма...

Дверь в спальню оставалась приоткрытой, и с лестницы отчетливо слышался торопливый топот сапог. Не прошло и минуты, как их обладатель появился на пороге.

– Ах, вот вы где! Что это за письмо, о котором мне сообщил Шовен? Лоренца! Какое зло вам еще посмели причинить?

Молодой человек, не заботясь о том, что оттесняет своего отца, опустился на колени перед кроватью и взял слабую руку Лоренцы.

– Боже мой! Как вы бледны, сердце мое! Между ним и девушкой опустилось письмо.

– И не без причины, – посетовала графиня де Роянкур. – Прочти письмо и скажи, что ты об этом думаешь. Кстати, Лоренца собирается нас покинуть.

Глаза молодого человека мгновенно пробежали по письму.

Взор его гневно вспыхнул, а рука крепче сжала руку невесты.

– Никогда! – твердо сказал он. – Никогда я не позволю вам уехать отсюда. Что же касается подлого ничтожества, которое смеет вас преследовать и воображать, будто вправе вам навязывать свою волю, я сумею выманить его из засады! И, поверьте, выбью из него охоту досаждать вам, отправив прямиком в ад!

– Король запретил дуэли, – прошептала Лоренца. Тома расхохотался.

– Эту он мне простит! Как прощает, впрочем, и остальным. Не проходит ночи и даже дня, как в разных уголках Парижа скрещиваются и весело звенят шпаги. Всем известно, что Его Величеству, нашему дорогому беарнцу, есть чем заняться, кроме дуэлей. Правда, вполне может случиться, что я не захочу марать свой клинок кровью этого подлеца. Не слишком себя утруждая, я помогу сэкономить веревку палачу, – и молодой человек сделал выразительный жест белой с тонкими сильными пальцами рукой.

– Если предпочитаешь марать руки, то какая разница, что послужит тебе орудием... впрочем, это твое дело, – проворчал барон. – Большой разницы я не вижу. Добрая пуля и удар кинжалом в грудь тоже прекрасно справятся с негодяем.

– Не говорите пустого, батюшка! Я же не разбойник, и вы тоже.

– Но ты рыцарь, так ведь? И иногда мне кажется, что ты куда старше меня! Но мне пришла в голову неплохая мысль. Пойдем-ка побеседуем где-нибудь в тихом уголке, а вы, Кларисса, тем временем позаботьтесь о том, чтобы наша нареченная встала на ноги. Завтра она вступает в законный брак, и ни о чем другом ей думать не положено!

Найти тихий уголок в замке, где готовились к свадьбе, оказалось непросто. Если уж в любимой бароном библиотеке репетировали музыканты, то что говорить о других покоях? Тихого уголка найти было невозможно, всюду кипела работа, всюду сновали и переговаривались слуги.

– Пойдемте в оранжерею, – предложил Тома. – Если только оттуда уже вынесли все горшки с цветами и кадки с деревьями, которые должны украсить дом.

– Тогда, может быть, пройдемся по саду?

– Сегодня утром слишком морозно. Красиво, конечно, когда иней блестит на солнышке, но мой ревматизм с холодом не в ладу.

– Боже мой! У вас ревматизм? И с каких же пор?

– М-мм, совсем с недавних! Пойдемте! Прогуляемся по саду. Я-то думал посидеть в часовне, но слышу, что там певчие, и у них никак не получается петь в лад!

Инею и холоду удивляться не приходилось, как-никак начинался декабрь. Учения в полку не позволили Тома освободиться раньше. Но он и не старался от них избавиться. С присущим ему тактом он обуздывал свое нетерпение, желая предоставить Лоренце время для размышлений. Поведение племянника привело Клариссу в недоумение, но Тома объяснил ей, что Лоренцу дважды торопили со свадьбой, не давая времени опомниться, а он хочет, чтобы она, не торопясь, освоилась с грядущей переменой. За свою деликатность он был награжден от растроганной тетушки поцелуем в лоб.

Между тем барон, завернувшись в теплую шубу, вышел в сад, и они с сыном двинулись по посыпанной песком дорожке вдоль пруда. Барон шел, опираясь на трость, неспешным размеренным шагом и молча, нахмурив брови, наблюдал за утиным семейством, которое, похоже, ничуть не смущалось наступивших холодов и спокойно плавало в еще не застывшей водной глади.

– Так о чем вы хотели поговорить со мной, отец?

– О проклятом письме, черт побери! Как ты думаешь, кто бы мог его написать?

– Знать не знаю! Я не знаком ни с одним флорентийцем из свиты королевы. Даже с Кончини, которого вознесли до небес. Он мне не нравится, и к тому же я не часто бываю при дворе.

– А тебе не приходило в голову, что его мог написать твой старинный дружок де Сарранс?

– Антуан? Я знаю, что он очень переменился, но надеюсь, не до такой степени.

– А почему бы нет? Я не забыл, как ты нам рассказывал, что он влюбился в Лоренцу с первого взгляда, как только увидел ее в Фонтенбло.

– Да, влюбился, причем до такой степени, что разорвал отношения со своей нареченной, мадемуазель де Ла Мотт-Фейи, и умолял короля отослать его куда-нибудь в дальние страны, лишь бы не присутствовать на свадьбе своего отца. Но все это в прошлом. Напоминаю вам, что он, вопреки очевидному, продолжает обвинять Лоренцу в убийстве и даже требует для нее казни! Согласитесь, очень трудно предположить, что он продолжает ее любить.

– Конечно, нам трудно это предположить, но не будем забывать, что он родной сын Гектора де Сарранса, а о Гекторе поговаривали, что он убил свою жену. Мужество и отвага не исключают жестокости, а для людей такого склада любовь означает нечто совсем иное, чем для прочих смертных. И вот пример: вы с Антуаном были друзьями неразлейвода, а что осталось от вашей прекрасной дружбы?

– Боюсь, что ничего.

– А почему? Не потому ли, что ты, взбежав на эшафот, где палач собирался казнить Лоренцу, объявил, что готов взять ее в жены? Так или не так?

– Так. Тогда он своим беспримерным бесстрастием внушил мне недоумение и даже испуг! Я же знаю, что, замешавшись в толпу, он тоже стоял на площади! Пришел посмотреть, как умрет на эшафоте юная семнадцатилетняя девушка, которую сначала отдали на поругание старому сатиру, который забил бы ее хлыстом до полусмерти, если бы она от него не сбежала!

– Вынужден заметить, сынок, что мы со «старым сатиром» ровесники, так что мне особенно «приятно» услышать выбранный тобой эпитет.

Тома от души расхохотался и взял отца под руку.

– Возраст – единственное, что вас роднит, а свой эпитет я забираю обратно.

– Спасибо за утешение. Так вот, возвращаясь к де Саррансу, ты уверен, что он не способен написать такое письмо?

– Полгода назад я отмел бы твое предположение без колебаний, но с тех пор он очень изменился! До этого я понимал все, что с ним происходило. Когда он вступал в бой, он становился яростным до безумия, таких воинов викинги в старину называли берсерками и считали посланцами богов, потому что они были непобедимы. Когда возбуждение ярости проходило, де Сарранс снова становился таким же, как вы и я. Но после того, как он дерзнул оскорбить непочтением самого короля, я не знаю, что и думать...

– Отправить бы его за эту дерзость в Бастилию! Де Саррансу очень повезло, что у короля Генриха в тот день было хорошее настроение. А что думает на его счет ваш полковник?

– Господин де Сент-Фуа не из тех, кто делится своими чувствами. Он распорядился, чтобы де Сарранса вычеркнули из списков полка, и больше не сказал ни слова. Но большинство товарищей отвернулись от Антуана. Насколько мне известно, он не слишком огорчился. Получив в свое распоряжение богатства Даванцатти, он прожигает жизнь с веселыми девицами и известными на весь Париж гуляками. Охотно играет в азартные игры в обществе бывшего крупье Кончини, а королева в отсутствие короля привечает их обоих. Его часто встречают у маркизы де Верней, но в этом нет ничего удивительного, он бывал у нее еще до того, как на сцене появилась Лоренца. Вот все, что мне известно об Антуане.

– Не так уж мало для человека, который не интересуется придворными сплетнями! А теперь скажи начистоту: ведь в глубине души ты допускаешь, что это проклятое письмо написал твой бывший друг?

Тома смущенно поежился.

– Допускаю... Хотя меня удивляет обращение на «ты»...

– А меня ничуть! Просто подленькая деталь, которая должна заставить нас поверить, будто он имеет право на обладание Лоренцой.

– Вы хотите мне дать понять, будто он...

– Не говори глупостей! Я сказал: еще одна подленькая деталь. В любом случае, если ты – что для меня непредставимо! – все-таки сомневаешься, то завтрашняя ночь даст тебе неопровержимые доказательства.

– Мне не нужны доказательства! Мне нужно знать, кто этот подлец, и клинок, чтобы проткнуть его насквозь. И все-таки, если хорошенько подумать, вряд ли письмо написал де Сарранс!

– Почему?

– В письме изображен кинжал. Допускаю, что им был убит де Сарранс-старший, но уверен, Антуан его не видел. А тот, кто так точно изобразил этот кинжал, несомненно, держал его в руках.

– Да, с этим не поспоришь. Возможно, ты и прав.

Уж не по милости ли солнца, осветившего радостным светом комнату Лоренцы, она проснулась утром после освежившего ее сна точно такой, какой была до получения ужасного послания: юной девушкой, думающей лишь о свадьбе с юношей, который пришелся ей по сердцу? Нет, скорее крепкая любовь окружавших ее людей и надежность замка, таившего за изящными контурами силу и мощь, прогнали мрачные тени прошлого. Несказанный покой снизошел на душу Лоренцы, когда после стольких превратностей, выпавших на ее долю, она почувствовала, что ее с любовью приняли в семью. И в какую семью!

Гийометта осторожно постучала в дверь, а потом озабоченно заглянула в комнату, Лоренца встретила служанку радостной улыбкой.

– Входи же! Чего ты испугалась?

– Я?.. Вы были вчера так несчастны...

– Вчера – не сегодня! Сегодня я страшно проголодалась!

Гийометта на секунду исчезла, без сомнения, чтобы подхватить поднос, который оставила на столике в коридоре, тут же вернулась с ним и подала Лоренце завтрак в постель.

– Так-то лучше, – удовлетворенно произнесла она. – А то мы все за вас так переживали!

– Я растрогана и благодарю всех за участие. Я...

Больше Лоренца ничего сказать не успела. В спальню с большей, чем обычно, предосторожностью заглянула мадам де Роянкур, тоже весьма обеспокоенная, но старавшаяся не подавать виду. Облегченный вздох, с каким она появилась на пороге, сказал больше, чем слова и речи. Ее тоже тревожило состояние будущей баронессы. Вид Лоренцы, обмакнувшей тартинку с медом в чашку с горячим молоком, показался ей самым обворожительным зрелищем на свете.

– Приятного аппетита, – пожелала она. – Я пришла вам сказать, что привезли ваше платье. Признаюсь, я уже начала волноваться, но оно наконец-то здесь!

– И каково оно?

– Великолепно! Я бы не хотела, чтобы королева Мария почтила нас своим присутствием, она так завистлива.

– Надеюсь не настолько, чтобы сразу же «одолжить» его у меня, чтобы заказать себе такое же? Королева Мария уже «одолжила» у меня драгоценности, которые до сих пор не вернула.

– Если мы заговорили о драгоценностях, то полагаю, это моя забота!

Раздался негромкий стук в дверь, и в комнату вошел барон Губерт в сопровождении лакея, который нес ларец и множество шкатулочек.

– Не иначе вам не дает покоя близкое Рождество, Губерт? – засмеялась Кларисса. – Жаль, что мы тут только вдвоем, а то разыграли бы трех королей с дарами! [1]1
  У католиков центральным содержанием праздника Богоявления является евангельское сказание о поклонении младенцу Иисусу языческих королей-магов Каспара, Мельхиора и Валтасара, пришедших с дарами в Вифлеем. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания редактора)


[Закрыть]

Увидев в комнате будущего свекра, Лоренца поспешила подняться с кровати, накинув халат и обувшись в домашние туфельки. Появление барона очень ее растрогало.

– Милое дитя, – заговорил барон, в голосе которого звучали торжественные нотки, – вечером сего благословенного дня вы станете моей дочерью, и потому не может быть ничего естественнее, если я вручу вам скромные сокровища, принадлежавшие моей дорогой супруге Клер, матери Тома. Надеюсь, вы будете носить эти побрякушки с удовольствием...

– И чувством величайшей благодарности, – закончила Лоренца, едва не расплакавшись. – Я смиренно принимаю ваш дар как святыню, отданную мне на хранение, и надеюсь в будущем передать его с Божьей помощью детям, которые, полагаю, сумеют вернуть вам хоть частичку того счастья, которым вы одарили меня сегодня.

– Если вы скажете, что вы нас любите, то мы будем счастливы не меньше вас.

У Лоренцы перехватило дыхание, и она от души расцеловала барона и его сестру.

Упомянув о скромных сокровищах, барон Губерт проявил большую благонравность. Украшения, владелицей которых отныне стала Лоренца, были достойны принцессы, они были еще роскошнее тех, что она привезла с собой из Флоренции. Ожерелья, браслеты, серьги, подвески, фероньерки, зажимы, броши, аграфы, заколки сверкали и переливались всеми цветами радуги. Каких только драгоценных камней тут не было! Но по количеству преобладали бриллианты и жемчуг. А небольшую изящную корону из цветов, сияющих бриллиантами, будто специально изготовили для фаты новобрачной.

– Вот видите, – улыбнулась Кларисса, – если вы снова окажетесь при дворе, то будете блистать наравне с герцогинями.

– А разве могло быть иначе? – поддержал сестру барон. – Если Монморанси – первые бароны-христиане, то де Курси вторые, так было и так будет на протяжении веков. Но о чем вы задумались, дорогая?

Лоренца и впрямь задумалась, глядя на сверкающую выставку, занявшую весь стол и переливающуюся на солнце разноцветными огнями.

– Я думаю, разумно ли будет надевать эти чудесные украшения при дворе? Хотя, сказать по чести, я буду очень удивлена, если меня снова туда призовут, но не скрою, что оказаться там не имею ни малейшего желания.

– Если вы подумали о голубых глазах и проворных ручках нашей прекрасной государыни, то, наверное, у вас есть повод для опасений. Но поверьте, гораздо сложнее обобрать баронессу де Курси, чем молоденькую крестницу, только что приехавшую в Париж, где ее никто не знает. Некоторые из этих драгоценностей имеют славную историю! И потом, утешайтесь тем, что нашему дофину уже восемь лет, скоро его женят, и будем надеяться, что у будущей королевы не окажется страсти к коллекционированию, каковой отличается наша государыня. Впрочем, довольно болтовни. Мне кажется, всем уже пора приводить себя в порядок и готовиться к празднику. А вы, милая девушка, – проговорил барон, положив руки на плечи Лоренцы, – думайте сегодня только о себе, о том, чтобы быть красивой и... счастливой! Вы среди друзей, которые вас любят и всегда готовы защитить! От всех угроз и опасностей!

***

Свадьба, по желанию жениха и невесты, должна была быть самая скромная, в тесном кругу близких друзей и родственников. Однако, заглянув на минутку в зал, где накрывали стол для свадебного пиршества, Лоренца поняла, что гостей будет очень много, и с невольным недоумением взглянула на стоявшую рядом Клариссу. Графиня весело ответила ей, что приглашены только близкие друзья, владельцы соседних замков, знакомые друг с другом с детства. Исключен только замок Верней, они недавние соседи, и к тому же барон и она сама тоже не простили хозяйке оскорбительной бесцеремонности, с какой та распрощалась с Лоренцой.

– Значит, приедут только близкие? Так сколько же их?

– Не меньше двух тысяч. Приедет и дальняя родня, с которой мы видимся очень редко. А из близкой остался только мой деверь, маркиз де Роянкур, но я с ним поссорилась. Гостей было бы гораздо больше, если бы мы принимали нашего дорогого государя с его двором. Но сегодня мы будем праздновать в самом тесном кругу, – заключила графиня, с удовлетворением оглядывая сотни аккуратно расставленных приборов. – Разумеется, в риге тоже накрыты столы, и народу там будет ничуть не меньше. Наши крестьяне тоже придут потанцевать и повеселиться. Со вчерашнего дня помещение уже согревают жаровнями, и вам придется пойти туда и чокнуться с нашими крестьянами.

– Я сделаю это с большим удовольствием, но мне хотелось бы знать... свадьба будет такой же, как в Шантийи?

– Не шутите так, Лоренца! В Шантийи даже близких не звали! И угощение подавали такое, какое мы не подаем и крестьянам. Ничего не поделаешь, дорогая, человек или скуп, или щедр! А мы, черт побери, де Курси, и это известно всем!

Венчание было назначено ближе к полуночи, а ближе к вечеру случился немалый переполох, потому что в замок пожаловал герцог де Беллегард в сопровождении свитских дворян. Господина главного конюшего прислал Его Величество король, который поутру думал еще сам удивить своих верных де Курси приездом, он намеревался даже сам повести невесту к алтарю. Но... Потом поручил Беллегарду передать свадебные подарки: два хрустальных кувшина для воды, оправленных в позолоченное серебро с аметистами и бриллиантами, – и вместо короля повести невесту к алтарю. Это была большая честь, но барон Губерт оказался в щекотливом положении, и ему пришлось приложить все свои дипломатические способности, чтобы как-то все уладить. Дело в том, что по семейному уговору посаженым отцом невесты должен был быть маршал де Монморанси, и всем хорошо было известно, как он чувствителен и обидчив. Однако Провидение оказалось на стороне барона. Коннетабль вместо того, чтобы оскорбиться, вздохнул с облегчением, – его уже несколько дней мучил приступ подагры, подвела правая нога, а она была здоровее левой! – и он заранее мучился, представляя, как ему придется ковылять к алтарю.

Так что в замковую часовню Лоренца вошла, опираясь на руку главного конюшего Франции в роскошном золотом плаще и великолепном наряде из черного бархата с куньим мехом, на котором красиво выделялась золотая цепь ордена Святого Духа [2]2
  Орден Святого Духа – высший орден Французского королевства в период Старого порядка. Учрежден в 1578 г. королем Генрихом III.


[Закрыть].

Часовня встретила их золотистым сиянием свечей и алтарем, украшенным белыми лилиями. Такие же лилии были вышиты золотыми нитями и жемчугом на переливающемся платье Лоренцы. Мелкие жемчужины и бриллианты сверкали на ее высоком кружевном воротнике, а кружевную фату поддерживала изящная бриллиантовая корона, которую она получила в подарок этим утром. Еще более усиливая блеск короны, в ушах невесты сияли длинные бриллиантовые серьги, зато прекрасную стройную шею не отягощало ни одно украшение.

Как не похожа была сияющая радостью невеста на прошлогоднюю страдалицу! Она была так хороша, что пресыщенный женской красотой красавец Беллегард, опустившись на одно колено, чтобы получить руку той, которую поведет к алтарю, воскликнул:

– Клянусь всеми ангелами рая, мадам, если вы скажете, что вы тоже ангел, я вам поверю! Никогда мои глаза не созерцали красоты более ослепительной, чем ваша!

– Наверное, это оттого, что я счастлива, господин главный конюший. Все дело в том, что я счастлива.

Слова о счастье сорвались с ее губ неожиданно для нее самой, и, произнеся их, она вдруг в полной мере ощутила, что на самом деле счастлива, вопреки всем письмам и угрозам. Она поверила, что никакие предостережения ей не страшны, что она надежно защищена стенами этого замка, дружбой его обитателей, любовью Тома, которая так ясно читалась в его взгляде и улыбке, когда он наблюдал, как она направляется к нему под торжественное пение органа и скрипок. И Лоренца от всего сердца поклялась своему мужу в любви и верности до самого смертного часа.

Ее любовь к Тома была новым для нее чувством и ничуть не походила на то, что она испытывала когда-то к Витторио. Юношеское увлечение пробудилось в ней под танцевальную мелодию бала и было похоже на радостное и доверчивое детское любопытство. Но трагические события развеяли его. Испытала она и плотское влечение к Антуану де Саррансу, когда взгляды их внезапно встретились. С ним она узнала бы все превратности страсти, исступления, обольщения... Но ярость и ожесточение, с которыми молодой де Сарранс требовал ее казни, избавили ее от наваждения. И теперь, избежав огромное количество опасностей и пережив столько горя, она свободно и радостно отдавала чистыми и незапятнанными свои душу и тело молодому супругу.

Когда Тома надел ей на палец массивное золотое кольцо и поцеловал с необычайной нежностью руку, что-то в ней сладко затрепетало. И она потянулась к нему, даря ему свои губы. Первым супружеским поцелуем они обменялись в часовне на глазах у всех, и окружающие смотрели на них ласково и растроганно.

Во дворе замка принарядившиеся крестьяне встретили молодых радостными возгласами и аплодисментами, а потом уселись праздновать за накрытые в риге столы, ожидая, когда молодые зайдут к ним, чтобы выпить за их здоровье.

Декабрьская ночь была тихой и ясной, небо вызвездило, как летом, и даже холод не слишком чувствовался из-за расставленных повсюду жаровен с пылающими углями. И все же заботливая рука набросила горностаевую накидку на плечи Лоренцы, когда она, опираясь на руку Тома, выходила из часовни. Обычай требовал, чтобы молодые держались за руки, но после поцелуя сияющий счастьем Тома нежно взял жену под руку и бережно поддерживал ее.

Казалось, счастье заполнило все уголки замка де Курси, его ощущали все гости, даже самые безучастные, для которых все свадьбы давно стали докучной светской обязанностью.

Под звуки скрипок приглашенные вступили в просторный зал, где в двух больших каминах весело горели толстые поленья, а запах дымка смешивался с аппетитными запахами кушаний. Стол радовал взор золотой посудой, массивными хрустальными бокалами, цветами и многосвечными канделябрами.

Все успели проголодаться и с большим удовольствием заняли свои места за столом.

– Господи боже мой! – воскликнула герцогиня Ангулемская [3]3
  Диана Французская (1538 – 1619), внебрачная дочь Генриха II и жительницы Милана, красавицы Филиппы Дучи. Ее дом был подожжен, чтобы заставить ее выйти, и она стала добычей короля. Диана была замужем вторым браком (1557) за вторым герцогом де Монморанси (1530 – 1579). В 1582 г. ей был пожалован титул герцогини Ангулемской. (Прим. перев.)


[Закрыть]. – Вот это свадьба! Все вокруг так и дышит счастьем! Никакого сравнения с той, что была у нас в Шантийи несколько месяцев тому назад. Бедная наша Шарлотта, такая красавица, она, конечно, заслуживала лучшего.