Текст книги "Май любви"
Автор книги: Жанна Бурен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– Надеюсь на скорую встречу, внучка.
Покидая дом бабки, Матильда ощутила на своих плечах часть того бремени, которое накладывала на Марг старость.
Дождь перестал, но над Парижем по-прежнему висели тучи, набрякшие водой.
– Пошли быстрее, Маруа. Вот-вот снова начнется ливень.
Женщины заторопились и скоро были уже дома. Каждый раз, когда за ней закрывалась кованая дверь, Матильда ощущала покой, равновесие, которыми, казалось, дышали все эти строения, островерхие крыши, лужайки, цветы. После гремящих, лишенных зелени улиц и улочек ее сад, такой зеленый, такой цветущий, казался ей прибежищем благодати. В своей первозданной свежести аромат увлажненной дождем земли вызывал настоящее наслаждение после запахов улицы.
Вечерняя трапеза была важным моментом в жизни семейства Брюнелей. Матильда и Этьен любили беседовать с детьми в этой большой зале, где стоял аромат жареного мяса и пряностей, поджаренного хлеба, соусов с травами. Теперь, когда в доме уже не было Флори, а Жанна и Мари спали, их оставалось пятеро с каждой стороны прямоугольного стола, и ничто не стесняло их разговоры и Взаимные объяснения, Это был час беседы, обмена мыслями, споров, порой горячих, в которых редко кто брал верх, между людьми, связанными одной кровью, но разных поколений. Считая важными эти моменты семейного общения, каждый вносил в него свой искренний вклад, несмотря на неизбежные расхождения во мнениях, восприятии или во вкусах. И те, и другие отстаивали свое, горячо, но без тени враждебности.
Зимой они собирались вокруг светильников, освещавших лица несколько таинственным светом, а поужинав, подсаживались к камину. В хорошую погоду ужинали при открытых дверях и окнах, чтобы было как можно больше света, а заканчивался вечер в саду, где рассаживались кто прямо на траве, а кто на скамейках.
В этот вечер, поскольку снова пошел дождь, в сад не выходили и все остались в зале.
Уже приступили к десерту – стол ломился от фруктов, консервированных прошлогодних яблок, вяленных на солнце груш, орехов, инжира и фиников, – как вдруг Арно затронул тему, которая, видимо, его беспокоила. По своему обыкновению, он предоставлял другим вспоминать о том, как прошел день, говорить о своих делах и планах и только потом заговорил о своих заботах. Он ненавидел позерство и всегда говорил о самом неожиданном или о самом тревожном со спокойным видом, как если бы не придавал сказанному значения.
– Уж и не знаю, что случилось с Артюсом, – проговорил он, с хрустом раздавив в руке орехи. – Вот уже с неделю, как он исчез,
– Как это – исчез?
– Не приходит на лекции метра Альбера?
– Не только на лекции, но и в университет вообще и, кажется, уже не ночует в замке Вовэр.
– Ваш друг, Гунвальд Олофссон, должен знать, где он находится.
– Он не знает. Он говорил утром со мной, сам удивляясь отсутствию Артюса.
– Не исчезают же люди, не оставив следа! В особенности перед окончанием курса.
– Может быть, он болен?
– Об этом мы бы знали. Подобные новости быстро распространяются по улочкам горы Сент-Женевьев.
– И он никому ничего не сказал?
– Никому, насколько я знаю.
Рука Этьена приподнялась в успокоительном жесте.
– Я назвал бы это исчезновение хорошей новостью! – проговорил он, выпрямляясь; чаще всего он сутулился, словно под тяжестью дней. – Меня это совершенно не беспокоит. Мне неприятно говорить вам это, сын, но на свете нет человека, который не нравился бы мне больше, чем Артюс. Безобразная выходка по отношению к вашим младшим сестрам, сначала к одной, потом к другой, разумеется, не сделала его в моих глазах более симпатичным! Его исчезновение скорее успокаивает меня, нежели огорчает.
– Я знаю, отец, что вы о нем думаете, но, если я вас правильно понимаю, вы не довольны тем, что я не разделяю вашего мнения.
Студент медленно выпил стакан вина, размышляя:
– Что меня удивляет, так это не то, что он сбежал. Бродячие монахи его типа – перелетные птицы, подчиняющиеся одной лишь собственной фантазии, удаляющиеся на какое-то время, чтобы потом внезапно вернуться. Нет, дело не в том, что он исчез, а в том, что он выбрал для этого момент, когда мы с ним должны во многом разобраться.
– Я не уверен, сынок, – проговорил метр Брюнель, – чтобы он когда-нибудь мог принести извинения за свои действия, даже если бы сей же час появился здесь снова. Я не вижу другой причины, кроме пьянства и похотливости, толкнувших его на эту выходку.
– Как раз для того, чтобы в этом разобраться, я и хочу с ним поговорить, отец.
Трапеза завершилась. Прочли благодарственную молитву.
Этьен вышел на порог двери посмотреть на дождь, умывавший его сад.
– Хорошая погода и для травы, и для овощей, – заметил он. – Дождливая весна – благословенная пора для садовода!
– Партию в трик-трак, мой друг? – спросила Матильда.
– Если хочешь, душа моя, сыграем, но не очень длинную. Завтра мне рано вставать, ведь мы с Бертраном едем в Провин. Нам обоим надо хорошо выспаться перед дорогой.
– Будем надеяться, что за время вашего отсутствия дома все будет хорошо.
– Вас что-то беспокоит, дорогая?
– Да нет же.
– С вами остается Арно.
– К счастью! – отозвалась Матильда, нежно улыбаясь старшему сыну. – К счастью, он не уезжает! Иначе дом остался бы без мужчины.
– Остаются слуги.
– Разумеется. Но им нужен хозяин.
– Что может случиться?
– Не знаю… – Матильда пожала плечами. – Это, наверное, просто от грозовой погоды, – продолжала она со вздохом. – Видите ли, мой друг, я не такая, как ваш садовник: хотя мне и не безразлично, как все растет у нас в саду, дождь всегда навевает мне какую-то тоску. Вот и сегодня ненастье вызывает во мне мрачные мысли. Но это пустяки, они рассеются, как только вновь появится солнце.
Стараясь не подавать мужу вида, что существуют новые причины волнений накануне его отъезда, Матильда, теперь уже выработавшая привычку к притворству, сделала над собой усилие, чтобы улыбнуться, казаться веселой в конце вечера. Но та легкость, которую она почувствовала после разговора с каноником, испарилась. Ей оставалось лишь вспоминать о ней да жалела, чтобы она к ней вернулась.
V
Шагая по мощеному двору перед своим домом на улице Ла-Гарп, Йехель бен Жозеф провожал Гийома, зашедшего проститься. Мужчины шагали неторопливо.
– Мне нужно шесть дней, чтобы добраться до Анжера, – говорил молодой меховщик, – пару недель для улаживания дел, чтобы ввести в курс доверенного человека, который отныне будет управлять, чтобы сдать в аренду усадьбу отца, попрощаться с друзьями, и еще шесть дней на обратную дорогу в Париж.
– В общем полный месяц.
– Да, получается так. Я вернусь не раньше конца июня.
– Желаю вам, мой друг, счастливой дороги и чтобы в Анжу все устроилось так, как вам хочется. Позвольте мне, кроме того, во имя пашей немеркнущей дружбы добавить, что я хотел бы, чтобы вы вернулись в более радостном настроении, менее печальном, в таком, каким оно было до вашего теперешнего приезда. Вы изменились за последнее время, Гийом, – не удивляйтесь, и пусть вас не шокирует, что друг вашего отца заботится об этом вместо него, которого, увы, больше нет с нами.
Учителю парижской талмудистской школы было около пятидесяти лет. Достигнув в этом возрасте зрелости, он приобрел опыт действия, мысли, любви – словом, жизни: поработав в каком-то смысле наугад, как это бывает в юности, люди наконец приходят к моменту обнажения сути событий, взвешивания результатов и осмысления уроков; талмудист дополнял этот жизненный багаж большой культурой, исследованиями ученого, философа, мыслителя, верующего. Среди духовных лиц, всех этих эрудитов христианства, его репутация была очень высокой. Гийом не оставался равнодушным к его престижу. Он почитал того, кто взял на себя, после того как он остался сиротой, роль советчика, опоры, проявляя при этом большую чуткость и самую осмотрительную заботливость.
– Боюсь, что поселившееся во мне уныние, терзающие меня муки не ускользнули от вашего внимания, господин Вив, – заговорил Гийом, не пытаясь отрицать очевидного. – Я знаю также, что вы не станете меня расспрашивать. Я благодарен вам за проницательность и за ваш такт. Причина этого поразившего вас изменения должна остаться тайной для всех, даже для вас. Знайте лишь, что если и есть на свете человек, с которым я попытался об этом заговорить, то это вы, один лишь вы. Но – увы! – я не могу открыть вам этого. Это вопрос чести, и я не могу переступить эту черту.
Йехель бен Жозеф утвердительно кивнул своей внушительной головой, похожей на голову мудреца из Ветхого завета.
– Причины ваших переживаний, догадаться о которых нетрудно, меня совершенно не касаются, – сказал он. – Однако результат не может быть мне безразличен. Полагая, что я вас хорошо знаю, и отдавая должное вашим выдающимся достоинствам, я не в меньшей степени взвешиваю и ваши слабости. Вы, Гийом, несомненно, властный человек, способный к жестокости ради удовлетворения своих желаний, но и одновременно чрезмерно ранимый, безоружный перед своими наклонностями, склонный им поддаваться. Простите мне такую откровенность, но она оправдывается моим отношением к вам, опасениями, которые вы мне, мой друг, внушаете. Вы уязвимы. Все это заставляет меня спросить: что я могу для вас сделать?
– Увы! Ничего, господин Вив, абсолютно ничего.
Йехель бен Жозеф скрестил на груди руки, спрятав пальцы в широкие рукава своей черной бархатной мантии, на которой выделялся рисунок желтого колеса, отличительного знака принадлежности ее хозяина, как другие знаки отличали братства некоторых социальных категорий, как корпоративных, так и религиозных. Его борода, едва тронутая сединой, ниспадала на грудь. Он внимательно смотрел на своего юного собеседника с интуитивным, как бы болезненным пониманием, свойственным людям, которых никогда не оставляет сострадание.
– Нежность, которую я питаю к вам, слишком велика, чтобы оставаться бездеятельным, – проговорил он тоном искренней симпатии, подчеркнувшим смысл сказанного. – По-прежнему я предлагаю вам мой кров, который вы можете считать своим, и мою защиту. В ближайшем, а может быть, и в отдаленном будущем может случиться, что вам понадобится то или другое, а может быть, и то и другое. Вы можете на меня рассчитывать. Это все, что я вам хотел сказать.
– Я знаю, что могу всецело на вас рассчитывать, господин Вив, – отвечал Гийом, тронутый таким проявлением дружбы, – и тысячу раз вам благодарен. Обещаю помнить об этом и обратиться к вам, если понадобится, и с тем, что меня теперь мучает, и вообще с любой бедой.
Они обнялись.
– В седло, Ивон, в седло!
Две лошади, привязанные за кольцо, вделанное в стену, ожидали приказа Гийома под охраной слуги, который должен был сопровождать своего хозяина.
– Прежде чем отправиться по Анжерской дороге, заедем к кузену попрощаться с ним и с его супругой, – объявил слуге молодой человек.
Не обращая внимания на толпу студентов, крутившихся возле них, всадники спустились к улице Писцов и были уже недалеко от дома, куда направлялся Гийом, когда его окликнули. Обернувшись в седле, он различил среди прохожих служанку Брюнелей, которую знал как кормилицу Флори. Раскрасневшаяся, со сбитой прической, полная женщина, задыхаясь, пыталась пробиться к нему.
– Черт побери! Происходит что-то необычайное, Ивон. Сходи-ка за ней, помоги ей пробраться сюда.
Слуга расчистил ей проход в толпе, и Перрина оказалась рядом с Гийомом.
– Месье, месье… – проговорила она сквозь вздымавшие ее массивную грудь рыдания. – Поспешите на помощь моим девочкам! Умоляю вас! Скорее! Месье Филиппа нет дома!
Ее отчаяние было таким безнадежным, что Гийом сразу понял: Флори угрожает опасность,
– Бога ради! Что случилось? – спросил он, наклоняясь к женщине, круглое, с капельками пота лицо которой искажала гримаса тревоги.
– Они пропали, – воскликнула она, – пропали! Ими завладели эти голиарды… Они ведут их в замок Вовэр!
Рыдания кормилицы усилились, голос звучал сдавленно.
– Ради Бога, не плачьте! Объясните толком. Где эти похитители?
Заикаясь, Перрина объяснила:
– На улице Гран-шмен-Эрбю, по дороге в Вожирар, между предместьями Сен-Жермена и замком Вовэр. По крайней мере, там я их оставила, убегая от них!
Гийом знал эту небольшую зеленую лесистую долину, через которую проходила дорога за воротами Сен-Мишель. Там мало кто ездил. Известна была ему и репутация старого замка.
– Какого дьявола они там делали?
– Они возвращались от дочки хозяйки Лувэ, пригласившей их в свой загородный домик. Было уже поздно, и они быстро шагали впереди меня. Я немного отстала, ноги у меня плохи… откуда-то взялась компания подвыпивших мужчин, они привязались к моим молодым хозяйкам со своими бесчестными предложениями. Меня они не заметили за поворотом дороги, но мне были слышны из голоса, я поняла их намерения и бросилась сюда за помощью.
– Моего кузена нет дома?
– Да нет же! Если бы он мог уйти из дворца, куда его только что потребовала королева, он пришел бы за нами, чтобы нам не возвращаться одним.
– Черт возьми! Летим туда! Нельзя терять ни минуты!
Несмотря на свистки, щелканье пальцами, окрики Ивона, у которого в двадцать лет был очень зычный голос, на известный вкус к драке и силу этого крестьянского парня, лошади с трудом пробирались по улице Сен-Жак, забитой прохожими, всадниками и повозками на всю ширину этой старинной римской дороги. Добравшись до ворот Сен-Мишель улицей Пале-де-Терм, они вырвались из толчеи и галопом преодолели овраг. Затем свернули на юго-запад по Ванвской дороге, к замку Вовэр.
Гийом в ужасе подумал, что голиарды, должно быть, уже в своем логове. Наклонившись над шеей лошади, он отыскивал взглядом группы деревьев, кусты, где можно было бы остаться незамеченными. Небольшая роскошная долина вдруг показалась ему враждебной. Она была вполне достойна своего названия – Зеленая долина. Это была густолиственная непроходимая чаща.
Дувший с запада ветер шевелил кроны деревьев. В майском небе все мрачнее становились тучи, придавая хрупкой красоте весеннего пейзажа грустный вид. Народу на дороге было мала. Редкие гуляющие в этот хмурый воскресный день направлялись на берег Сены, где проходили состязания по гребле. Свернув с шоссе на Вовэрскую дорогу, они остались одни. Никто не рисковал сюда заходить.
Внезапно они услышали крики, призывы, шум происходившей поблизости борьбы. Пришпорив лошадей, они без промедления домчались до стены, в которой были укрепленные ворота, преграждавшие доступ в древнее поместье.
Перед воротами в сопровождавшейся громкими криками потасовке группа студентов схватилась с голиардами. Было трудно понять причину этой довольно жестокой схватки между собратьями как по науке, так и по дебоширству, пока в центре ее они не увидели своего рода бастион в лице колосса, одной рукой отбивавшегося от нападавших, стремившихся вырвать у него то, что он удерживал, обхватив другой рукой, – потерявшую сознание девушку, светлые волосы которой падали до земли. Его окружили с десяток голиардов, удерживавших молодую женщину, изо всех сил отбивавшуюся от них.
Флори! Гийом не видел никого и ничего, кроме нее. Не пытаясь больше понять, что происходит, он соскочил с лошади и вместе с Ивоном бросился на помощь сражавшимся с похитителями. Только теперь он различил невдалеке от себя худощавого рыжего парня – это был не кто иной, как Грюнвальд. Чуть дальше он увидел бешено сражавшегося Рютбёфа.
Прибытие неожиданного подкрепления, приветствуемого радостными криками, решило исход сражения, окончившегося победой прибывших и их сторонников. С криками «смерть предателям!» группа Рютбёфа, почувствовав помощь, с новой силой обрушилась на людей Артюса. Каждый бился изо всех сил – кто кулаками, кто палкой, а кто и с ножом или с кинжалом в руке.
Разъяренный Гийом, силы которого удваивал гнев, охвативший его при виде Флори в разодранной одежде, с растрепанными волосами, которую грубо прижимал к себе голиард, хотя она и не переставала с ним бороться, Гийом, чья сдерживаемая любовь наконец-то получила возможность проявиться, почувствовавший свое право биться за свою даму, был страшнее любого из этих людей. Нанося во все стороны удары кинжалом, защищаясь левой рукой, обмотанной плащом, прокладывая себе дорогу, как кабан в чаще зарослей, презирая опасность, влекомый единственной мыслью, он продвигался вперед, и никто не в силах был его остановить.
Человек, удерживающий Флори, попробовал было сопротивляться этой разбушевавшейся силе, но, пронзенный прямым ударом, свалился с полным крови ртом.
– Сюда, Флори, сюда!
За несколько секунд молодая женщина, приподнятая над землей и крепко удерживаемая сильными руками, была вне опасности.
Отступив под укрытие орешника, под раскидистыми ветвями которого он оставил лошадей и продолжая прижимать с чувством неутоленного голода ее тело, Гийом дрожал в равной мере от любовной лихорадки и от возбуждения, вызванного борьбой. В его власти была она, освобожденная, спасенная им, любовь к которой его неотступно преследовала. Несмотря на свою клятву, на закон молчания, к которому обязывала его честь, на семейные связи, которые ему предстояло разрушить, на родство с Филиппом, он понял, что больше не в состоянии себя обуздать.
В его руках Флори, ощущавшая гулкие удары сердца своего спасителя, сама того не желая, не пыталась прикрыться разодранной одеждой, позволяя ему смотреть на свои груди, позволяла вдыхать аромат ее обнаженной кожи, любоваться своими распущенными волосами, пылающим лицом, метавшими искры глазами, полными страха, гнева, признательности и слабости.
– Любимая, – проговорил он, наконец-то произнеся вслух слово, которым называл ее про себя, – любимая, знайте же: я вас люблю!
Флори увидела склонившуюся к ней голову Гийома, почувствовала, как губы молодого человека касаются ее губ, приоткрывают их, сжигают поцелуем, какого ей никогда не доводилось получать.
По всему ее телу словно разлился пожар, зажженный Гийомом.
Чуть раньше она энергично противилась голиардам, дралась, как только могла, с теми, кто был сильнее ее, кому удалось захватить ее, ничего при этом не достигнув; теперь же сила ощущения, в котором так тесно слились дикость и ласка, оказавшиеся сильнее страха, сразила Флори. Она в изнеможении теряла сознание, упиваясь пожиравшими ее губами.
Гийом поднял голову с лицом лунатика, по доносившимся звукам оценивая борьбу, заканчивавшуюся в нескольких десятках шагов от него и Флори.
Артюс Черный исчез, увлекая с собой Кларанс, которую так и не выпустил из своих рук. Под прикрытием товарищей он сумел скрыться за неприступной дверью замка Вовэр.
Несколько оставшихся перед дверью голиардов еще бились с Рютбёфом, Гунвальдом и их друзьями. Ивон, продолжавший раздавать крепкие затрещины после отхода хозяина, видя, что последние приятели Артюса в свою очередь устремились к двери, стараясь закрыть ее за собой вопреки усилиям студентов, выбрался из свалки и направился к Гийому.
В свою очередь подошел и Рютбёф, когда перед ним окончательно захлопнулась тяжелая окованная дверь и уже ничего нельзя было сделать. За ним последовали и остальные студенты, несколько помятые в драке. Кое-кто был ранен, некоторые стонали, лежа на земле. Поднимался запах крови и истоптанной травы.
– Вам удалось спасти одну из жертв этих бешеных парней, – сказал Рютбёф Гийому, уложившему Флори на траву, покрывавшую пологий склон, – это уже результат, однако ее сестра по-прежнему в руках Артюса. Нужно срочно вмешаться, пока не поздно.
– Нас слишком мало, и нет никакой надежды взять приступом эту крепость, – устало сказал меховщик. – Нужно идти в Париж за подкреплением.
В этот момент Флори открыла глаза. Она с тревогой осмотрелась, встала, увидела Гийома, страшно покраснела и опустила голову. Распущенные волосы скользнули по ее щекам.
– Больше нечего бояться, мадам, – проговорил Рютбёф, не правильно поняв причину ее волнения, и поклонился ей. – Ваши мучители отправились к дьяволу! Хорошо бы им там и остаться!
– Без вас, месье, мы бы пропали, – сказала молодая женщина. – Благослови вас Бог!
– Как случилось, что вы попали в эту историю? – спросил Гийом. – Я не ожидал вас здесь увидеть.
– Мы решили проводить до Вовэра, где он живет, одного из друзей, будущего священнослужителя, хорошего парня, но не выходящего из состояния подпития, очень доброго. Он занимался вместе с нами стихотворством в кабаре «Молочная свинья» на улице Нуайе, – объяснял поэт. – Не успели мы уложить его в постель – он тут же уснул и захрапел – и выйти через эту проклятую дверь, как увидели приближавшуюся шайку во главе с Артюсом. Среди голиардов была отбивавшаяся от них женщина. Другую, без признаков сознания, нес их главарь. Мы окликнули их, а они послали нас подальше! Ссора началась, когда мы потребовали освободить пленниц, которых я узнал и назвал по имени. Надо было вырвать их из рук этих парней. Не знаю, кто бы взял верх без вашего вмешательства.
– Где Кларанс? – спросила Флори. Она думала, что сестру, как и ее, отбили у голиардов.
– Увы, она в руках Артюса, и нас слишком мало, чтобы ворваться в замок Вовэр.
– Вы хотите сказать, что она сейчас там? Во власти этих уголовников?
Молодая женщина с негодованием поднялась на ноги, нервными движениями привела в порядок одежду и подобрала волосы.
– Как вы можете оставить ее в руках этих негодяев! – воскликнула она. – Вы должны сделать все, чтобы как можно скорее освободить ее!
– Поместье Вовэр укреплено не хуже какой-нибудь крепости, – заговорил Гийом. – Не может быть и речи о том, чтобы войти туда, как па какую-нибудь мельницу. Если мы хотим получить хоть какие-то шансы на успех, надо вернуться в Париж за стражниками и вместе с ними взять замок штурмом.
– Это слишком долго, – взволнованно воскликнула Флори, – слишком долго!
– Другого выхода нет, – твердо повторил Гийом. – Вы же видите, нас шестеро – и в каком виде! – Он указал на приятелей Рютбёфа, окружавших поэта. – Жалкая кучка избитых, а то и покалеченных парней в крови.
– Двое моих друзей довольно серьезно ранены, нужны бинты, чтобы перевязать раны. Они лежат там, внизу, в траве, с ними Гунвальд, который, по-моему, немного разбирается в медицине. Все остальные также пострадали, как вы сами видите, мадам, и не в состоянии сражаться. Да и сам я не в лучшем виде.
Раненный в плечо и в бедро, он сделал себе повязку из полы плаща, чтобы остановить кровь.
– Если мы хотим действовать быстро, вот что, по-моему, нужно делать, – проговорил Гийом с твердостью, заставившей Флори положиться на его решение. – Те, у кого есть лошади – а это Ивон и я, – отправляются в Париж. Вы, кузина, не можете здесь оставаться, и мы берем вас с собой. Мы поднимем стражников и тут же вернемся с ними сюда. За это время вы, Рютбёф, позаботитесь о раненых и будете нас ждать. Следите за тем, чтобы оттуда никто не вышел. Мы скоро вернемся.
Ивон подвел лошадей. Гийом прыгнул в седло и наклонился к отвернувшей голову Флори, чтобы помочь ей сесть на лошадь позади него. Они быстро скрылись из виду,
– Держитесь за меня хорошенько, любимая, не бойтесь, обхватите меня покрепче, большую часть дороги поедем галопом, – говорил меховщик, не повышая голоса, чтобы слышала только она. – Как бы мне не увезти вас в дремучие леса, куда Тристан бежал с Изольдой!
Он пришпорил лошадь, и она пошла галопом.
Флори, обхватив талию человека, который только что так решительно попрал связи чести и родства, священные связи – казалось бы, непреодолимые препятствия между ними, – была в смятении. Все в ней восставало против этого. Неужели ее муж, сестра станут жертвами ее слабости? Неужели она обесчестит их – она, в которую они так верят? Что за безумие творится с нею?
Она не замечала ничего по дороге к Парижу, отказываясь представить себе внушавшую ей ужас судьбу, к которой лошадь уносила ее и Гийома. Однако, сама того не желая, она вдыхала острый запах кожи, пота, смешанный с ароматом незнакомых ей духов, запах того, кто так внезапно и с таким жаром обрушил на нее свои чувства, этот запах, окутавший ее, когда он прижимал ее к себе в разгаре схватки и после нее. Отныне и навсегда она запомнит флюиды этого тела и сумеет различить их среди множества других ароматов.
По щекам ее текли слезы – она думала о судьбе Кларанс, о своей собственной судьбе, а сердце громко билось в такт галопа, уносившего их обоих, тесно прижавшись друг к другу, соединяемых, что бы там ни было, одним и тем же неистовым желанием, но разделенных пока общим пониманием добра и зла, чести, священного долга, глубоким уважением, которое супруги дают друг другу в момент таинства бракосочетания.
Они рысью проехали по мосту Сен-Мишель. Сгущались сумерки, близился вечер. Из-за позднего часа и плохой погоды на улицах было меньше народу, чем обычно.
Гийом обернулся в седле.
– Сначала я отвезу вас домой, моя нежная любовь, – заговорил он, и его щека, коловшаяся недавно побритой, но быстро отрастающей, как у всех брюнетов, бородой, коснулась лба затрепетавшей Флори, – а потом поеду за стражниками. Что бы впредь не случилось, теперь все будет иначе, чем прежде. Вы это знаете не хуже меня. Мгновения, пережитые нами, изменили наши отношения, опрокинули барьеры, раскрыли наши истинные натуры. За несколько минут мы узнали друг о друге больше, чем за месяц.
– Молчите, ради Бога молчите!
Впереди показалась церковь Сен Северен. Гийом остановил лошадь. Он оторвал до дрожи вцепившиеся в его пояс руки Флори и прижал их к груди.
– Хотите вы того или нет, дорогая, но мы с этого дня связаны силой, которая мощнее всего того, что должно нас разделять и о чем я не перестаю думать, зная, что нам суждено через это переступить. И в вас, и во мне живет пожирающая жажда, притяжение страсти, которая неизбежно увлечет нас в вихрь, противиться которому невозможно!
Флори разжала пальцы, напряглась, пытаясь собраться с силами, способными ее защитить.
– Я жена Филиппа, вашего родственника, – в отчаянии твердила она. – Несмотря на то что вы, может быть, думаете, я люблю мужа и останусь верной ему. Все же остальное – вздор. Я не желаю никогда больше ничего об этом слышать.
– Успокойтесь, моя Флори, я не буду больше говорить с вами об этом; огонь этот – он внутри вас. Из моего сердца, в котором он пылает с момента, когда я вас увидел в день вашей свадьбы, он перешел в ваше сердце. И угаснет лишь вместе с нашими жизнями.
Какая-то дикая радость звучала в его словах. Он тронул лошадь.
Через несколько минут они были на улице Писцов. Перед домом Берод Томассен лошадь остановилась. Флори соскользнула на землю так быстро, что Гийом не успел ей помочь. Она скрылась в доме, и он тут же отправился дальше.
А потом были лишь тоска и тревога.
