Текст книги "Май любви"
Автор книги: Жанна Бурен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
VIII
Всю ночь настоящая апокалиптическая гроза сотрясала громом и заливала водой Париж, долину Сены, лес Руврэ и ближайшие предместья. Последние раскаты грома отгрохотали только на заре.
Вытянувшись в постели рядом с Филиппом, время от времени просыпавшимся лишь для того, чтобы ласкать жену в свете молний, Флори, страдающая от сильной жары, с которой не могли совладать даже водяные смерчи, не могла уснуть. Когда ее отпускали торопливые объятья, она была не в силах заставить себя не мечтать о том, что испытала бы в объятиях Гийома. Она догадывалась, что существует столько же способов любви, сколько и любовников. С мужем все было тихо, с нежностью, тяготевшей к развлечению. С человеком же, одно прикосновение которого ее волновало, это не может не быть пароксизмом, яростным неистовством урагана, взрывом блаженства… От этих мыслей, означавших измену, ей стало стыдно.
В ночной темноте, с которой слабо боролся рассвет, Флори раскрыла полные ужаса глаза. Так вот, значит, до чего, до какого безумия она распустилась, и всего через полтора месяца после свадьбы! Неужели это коварное, постыдное чувство изгонит из ее сердца Филиппа, этого очаровательного мужа, кому она отдала с такой радостью свою жизнь, Филиппа, с нежностью ее любящего и которому она желала счастья?
Яростный гнев, порожденный отвращением к себе, страхом, удручающим бессилием, протестом, потряс молодую женщину. Неужели она позволит себе поддаться влечению плоти, как разогревшаяся в жаркий день на солнцепеке кошка? Неужели она всего лишь самка?
Флори в ярости соскочила с кровати, чтобы помолиться на коленях. Но ей это не удалось. Она почувствовала, как слабеет, теряет силы; по телу пробежала судорога тошноты, и она без чувств упала на выстилавшую паркет комнаты траву.
…Когда в ее глазах рассеялся туман и она пришла в себя, оказалось, что она снова в постели. Над нею склонились два лица – тетушка Берод, бесчисленные морщинки которой сложились в взволнованную и одновременно радостную улыбку, и Филиппа.
– Вы можете поздравить себя, душа моя, с тем, что так вас напугало.
– Не знаю, что со мною случилось…
– Зато, как мне кажется, это знаю я, дорогая племянница.
Филипп с улыбкой повернул голову. Она вдруг тоже поняла, в чем дело. Ребенок! Стало быть, теперь она спасена! У нее будет ребенок! В самую черную минуту стыда ей ниспослан спаситель. Между ним и ею не может встать никто, решительно никто. Осознав поддержку того, кто был в ней самой, как бы он ни был слаб, она почувствовала себя сильной и защищенной. Это крошечное существо наделено всеми правами, включая право на то, чтобы оградить ее честь, отогнать от нее мерзости, вызванные ее фантазией. Такое крошечное и такое могучее!
– Я схожу за вашей теткой Шарлоттой, дорогая, когда станет посветлее. Она придет и займется вами.
– В этом нет нужды, мой друг. Я теперь чувствую себя вполне хорошо. То, что со мною случилось, это самое естественное, что только может быть.
– Конечно. Но вы должны отдохнуть.
– Хорошо! Я отдохну. Начну с того, что немного полежу, а уж потом пойду в Центральную больницу. Это не самое важное… Самое важное – это дар Господа, это слияние наших жизней, Филипп, это маленькое существо, которое у нас родится!
Она с любовью и с чувством раскаяния смотрела на мужа, лицо которого освещало выражение любви, уважения, серьезности и восхищения, перемешавшихся так тесно, что произошло поразительное преобразование: остававшиеся до этого нежными, как у подростка, черты его приобрели законченность взрослого мужчины, охваченного совершенно новым для него чувством ответственности.
Новая радость, словно родниковая вода, разлилась в кающемся сердце Флори. Нежно взяв в руки голову Филиппа, она поцеловала его в губы с почти смиренным блаженством, с радостью, означавшей благодарность и облегчение.
Она решила, что этот день будет первым днем новой эры, в которой не будет места грязи.
Как и обещала, она встала позже обычного, по обыкновению, приняла ванну, воспользовавшись ушатом, заменявшим здесь деревянную ванну Матильды, привела в порядок свой туалет и под руку с мужем, переполненным волнения, направилась к обедне. Она от всей души помолилась под сводами церкви Сен Северен, благодаря Бога за этот залог мира, который Он им ниспослал, а затем пошла во дворец, где королева Маргарита, по обыкновению, председательствовала на куртуазном собрании, играючи сочинила изящные стихи и наконец отправилась на улицу Бурдоннэ навестить Кларанс, ни на секунду не расставаясь с чудесным ощущением своего состояния.
Она знала, что не застанет там ни отца, ни мать, как всегда в эти первые июньские дни уходивших на ярмарку в Ланди, самую знаменитую в парижском районе, каждый год разворачивавшуюся вдоль дороги в Сен-Дени.
По этому случаю, как и другие столичные торговцы, ювелир соорудил там большую палатку с вывеской, на которой стояла его фамилия. Жена и второй сын, а также ученики помогали ему торговать в этой временной лавке. В течение двух ярмарочных недель участникам запрещалось торговать в открытых окнах на улицах Парижа.
Флори и Филипп хотели как можно скорее повидать родителей, чтобы сообщить им великую новость, но, понимая, что, отправившись к ним, неизбежно окажутся в кишащей, суетливой толпе вокруг бесчисленных витрин, в этой давке, они отказались от этого намерения. Будущая мать не хотела ни рисковать собой, ни уставать в самом начале беременности.
– Я поднимусь к Кларанс, – сказала мужу Флори. – Даже если не смогу с ней поговорить, хоть поцелую. Посидите немного в зале, за стаканом вина.
Жара июньского дня не проникала в дом с толстыми стенами. Молодая женщина с удовольствием вновь ощутила в полумраке от внутренних ставней, где царила благотворная свежесть, аромат воска, смешавшийся с благоуханием букетов роз, расставленных матерью в глиняных или оловянных вазочках по сундукам и кофрам.
Дом, откуда по разным делам ушли многие из его обитателей, дышал покоем. Кормилица что-то шила у окна, по совету господина Вива теперь всегда открытого. Он считал вредным обычай держать наглухо закрытыми комнаты больных.
Флори поцеловала Перрину и подошла к кровати. Ее сестра полусидела на постели, опираясь на подушки. С каждым днем состояние девушки улучшалось. На ее лице, с которого сошли синяки, вновь появились естественные тона. Понемногу исчезали и круги под глазами, из которых уходили тоска и страх. Светлые волосы с серебристым отливом, заботливо заплетенные в две толстые косы, падали из-под головной повязки. На руках оставались лишь небольшие царапины.
Тело оживало. Рассудок же оставался пораженным.
Лицо Кларанс не выражало ни страдания, ни надежды. Мягкие черты гладкого, без единой морщинки лица, замороженные какой-то каменной неподвижностью, напоминало гальку, отполированную прибрежными волнами. Если визиты господина Вива и принесли ей некоторый покой, они не разбудили разума, который, казалось, бесповоротно убило нападение той майской ночью.
Флори наклонилась над нею, поцеловала белый лоб и выпрямилась.
– Кларанс, дорогая… Кларанс, – мягким голосом позвала она. – Кларанс!
Никаких признаков сознания в ответ, никакого движения… Остановив на секунду на ней и то, кажется, случайно пустой взгляд, сестра снова уставилась прямо перед собой, на стену, ограничивавшую поле ее зрения пустой поверхностью.
– Хорошо ли она ест? – спросила Флори Перрину, поднявшуюся со своего места и приблизившуюся к кровати.
– Да, мадам. Бедняжка, она кротка, как ягненок, поглощает и пищу, и лекарства, даже не понимая, что это разные вещи!
– Сказала ли она хоть слово за время, что я ее не видела?
– Увы, милая, ни единого слова!
Флори опустила голову. Было невозможно видеть сестру в этом безнадежном состоянии, напоминать себе о том, что в какой-то момент именно от нее зависело уберечь ее от этого испытания. Пора действовать.
С того дня, как Матильда высказала свои предположения о том, где прятался Артюс, Флори не переставала спрашивать себя, как ей выполнить данное ею обещание, как найти подтверждение догадке, чтобы начать действовать. Она больше не может позволять себе от этого уклоняться. Если это связано с опасностью – тем хуже, она будет встречена достойно! При виде этой постели, на которой мучилась сестра, она не могла не думать о том, чтобы виновник разбоя был немедленно наказан!
Обменявшись еще несколькими словами с кормилицей, Флори вышла из комнаты и вернулась к Филиппу, которого застала за разговором с вернувшимся из университета Арно.
– Я рада видеть вас вместе, – сказала она, стараясь придать своему голосу решительный тон. – Мне нужно поговорить с вами.
– И со мной тоже?
– С вами тоже, брат. Речь пойдет о серьезных вещах. И мы должны будем принять решение по общему согласию.
Она непроизвольно улыбнулась.
– Я вспомнила, как мы не так давно собрались, так же как сейчас, на улице Писцов, – продолжала она, желая отодвинуть момент, когда придется спустить с цепи псов ненависти. – Как все было иначе! Мы не думали ни о чем, кроме того, чтобы посмеяться, посочинять стихи. Жизнь казалась безоблачной, без всяких неожиданностей. Все было спокойно… или… почти все, – поправилась она, встретив взгляд брата и вспомнив его очень явное предупреждение в отношении Гийома. Уже тогда!
Она опустила голову, скрестила руки на коленях. Солнечный луч, в конусе которого плавали пылинки, проник через щель в деревянных ставнях и лег на ее пальцы и на зеленую ткань под ними.
– Боюсь, то, что я вам сообщу, будет иметь тяжкие последствия, но у меня нет выбора, – заговорила она. – Когда выходишь из комнаты, откуда я только что вышла, еще раз осознаешь, как непоправимо надругались над нашей сестрой эти голиарды, как разрушили ее будущее, обесчестили, приходишь к мысли, что, чего бы это ни стоило, ее мучители не должны уйти от наказания.
– Разумеется, дорогая, но я не вижу, что можем сделать мы, кроме того, что уже делаем. Когда вы вошли, Арно рассказывал о том, как он со своим другом Робером искал Артюса Черного и в Париже, и в окрестностях. Увы, пока безуспешно.
– Мы не перестанем искать его, пока он не окажется за решеткой, – заявил старший сын Брюнелей с угрожающей решительностью. – Клянусь, Флори, всем самым святым, что Кларанс не останется в этом ужасном состоянии, в каком вы ее только что видели, без того, чтобы мы за нее не отомстили!
– Я думаю, – вновь заговорила молодая женщина, раздираемая противоречивыми чувствами, – я думаю, что знаю тайну его убежища.
– Боже всемогущий!
– Подождите, брат, подождите, прошу вас!
Она глубоко вздохнула. Пальцы ее дрожали на шелке камзола.
– Итак: несколько дней назад моя мать рассказала тете Шарлотте и мне о своих наблюдениях, которые могут привести нас прямиком к убежищу Артюса, если, конечно, она не заблуждается.
– Продолжайте, говорите же!
– Судя по некоторым признакам, достоверность которых остается проверить, он нашел себе приют в таком месте, где никому и в голову не придет его искать, и так близко от нас, что даже трудно в это поверить. Совсем рядом, у Гертруды!
– Это невозможно!
– Судя по всему, возможно. Слушайте дальше.
В нескольких словах Флори познакомила обоих юношей с логикой матери. Арно напрягся, как тетива лука.
– Это лишь одна из возможностей, – заметил Филипп, сохранявший хладнокровие. – Ничто не подтверждает правоту вашей матери. Она вполне может ошибаться.
– Но с таким же успехом она может быть и права! – воскликнул студент. – Я вспоминаю, как вечером, в праздник Мая, видел на Гревской площади Артюса, разговаривавшего с Гертрудой. Я подошел к ним, когда Гертруда уже уходила, и, признаюсь, не придал этой встрече никакого значения. Однако помню, что разговаривали они как близкие друзья.
– Допустим, что это так, но раздобудем ли мы достаточно надежные доказательства, которые позволили бы сообщить об этом судьям Сен-Жермен-де-Пре? Им будет подсудно это дело, когда обвиняемого схватят. Все мы хорошо знаем, дорогая, как строго церковное правосудие следит за тем, чтобы окружить себя гарантиями, как оно требовательно к доказательствам. Но у нас их нет! Наших утверждений недостаточно. Нас попросят представить что-то другое, кроме предположений.
– Черт побери, чтобы все выяснить, остается одно: идти туда и убедиться, увидев его своими глазами.
Арно поднялся. Он весь был во власти нетерпения, подобно лошади, бьющей копытом о землю в ожидании начала гонки.
– Прежде чем бросаться так, наобум, в такое предприятие, последствий которого мы не можем предвидеть, надо хорошо подумать, – проговорил Филипп, менее разгоряченный, чем его шурин. – Не будем забывать, что Артюс очень хитер. Он, несомненно, окружил себя тысячью предосторожностей, чтобы его не заметили, когда он шел к Гертруде, в которой нашел сверх всего исключительную союзницу! С тех пор он, разумеется, постоянно настороже и, ручаюсь, спит одним глазом!
– У нас – это ясно – сильный противник, – сказал студент, – и я согласен с вами, что оба они должны вести себя дьявольски осторожно, но в конце концов не так-то легко спрятать кого-то, чтобы это не стало как-то известно в округе. Думаю, если порасспросить соседей Гертруды, то можно получить нужные сведения. Я пошел!
– Нет, нет, Арно! Умоляю вас! Послушайте Филиппа, не горячитесь! – взволнованно проговорила Флори. – Место там глухое, соседей нет, ни одного дома поблизости. Нет ни улицы, ни хотя бы сарая, где можно было бы спрятаться. Вас заметят, как только вы там появитесь, и это лишь удвоит бдительность Артюса и его хозяйки!
– Что же тогда, по-вашему, делать? Ждать, все время лишь ждать, потерять еще больше времени?
– Нет, разумеется… – Флори колебалась. – Мне пришла мысль, – обратилась она к мужу, – но не знаю, хороша ли она.
– Почему бы ей и не быть хорошей, дорогая?
– Потому что она ставит под удар вас.
– Да? Это меня не остановит, уверяю вас! О чем все-таки речь? Я готов пренебречь любой опасностью, рискнуть всем, чтобы меня не терзали угрызения совести. Вы думаете, что поэт не дуэлянт и что мое место при дворе, а не на лужайке со шпагой в руке. Не отрицайте, я знаю, что вы так думаете… Для влюбленного в вас, для кого ваш покой превыше собственной безопасности, это оскорбительно и невыносимо. Вы оказали бы мне самую большую услугу, если бы сказали, что я должен сделать, чтобы реабилитировать себя в ваших глазах, да и возвыситься в собственных.
– Увы, это, несомненно, связано с большим риском…
– Ну и что? Скажите Флори, скажите же скорее, заклинаю вас!
Не снимая руки с плеча Филиппа, молодая женщина повернулась к Арно:
– Во время своего визига к нам, о котором я вам только что говорила, Гертруда не преминула расспросить меня о том, что мы оба намерены делать, чтобы отомстить. Мама рассказала ей, как вы, брат, хотели отыскать Артюса, поскольку первый его с нами познакомили. Она говорила о вашем чувстве ответственности, не скрывая, что вы возмущены действиями того, которого долгое время считали своим другом. Вот почему мне кажется невозможным, чтобы вы теперь туда отправились, не рискуя собой. Там слишком хорошо знают, чего можно от вас ожидать. Оба они тут же насторожились бы. Что же до вас, – продолжала она, снова обращаясь к Филиппу, – я заверила Гертруду в том, что буду умолять вас, мой друг, не подвергаться опасности насилия со стороны этих голиардов и что даже буду просить вас отказаться от мысли об их преследовании. Я вовсе не сомневаюсь в вашей храбрости, что бы вы об этом ни думали, дорогой, а просто не хочу, чтобы ваша жизнь подвергалась опасности…
Флори на минуту умолкла. Нежная улыбка, которая растопила бы и менее влюбленное сердце, чем сердце ее мужа, как солнечный луч озарила ее лицо.
– И я докажу вам, что нимало не сомневаюсь в вашей смелости, предлагая вам пойти к Гертруде, чтобы попытаться кое-что выяснить! В самом деле, после того, что я ей сказала, она будет относится к вам с меньшим недоверием, чем к брату, и не будет против вашего визита, разумеется предварительно спрятав Артюса. Да и под каким предлогом она могла бы закрыть перед вами двери? Разве мы не родственники? Она слишком сообразительна, чтобы не понять, что это была бы худшая из оплошностей! Да вы же и сами понимаете, что это неплохое решение. Вы придете к ней с самым невинным видом, и Гертруда будет обязана вас принять.
– Что именно я должен делать?
– Прийти в этот загородный дом под предлогом, что принесли ее книгу или песню, и незаметно приглядеться к помещению, поискать признаков пребывания там Артюса. Не следует забывать, что она далека от мысли, что мы подозреваем ее в укрывательстве нашего врага.
– Конечно. Но вы действительно думаете, что я так легко обнаружу следы его присутствия в этом доме?
– Я бы этому не удивилась. Человек всегда оставляет следы. В особенности в доме одинокой женщины.
– Может также случиться, что ваш муж неожиданно нарвется прямо на того, кого ему нужно выследить! – предположил Арно, к которому, казалось, вернулось хладнокровие, когда он услышал слова экзальтированного Филиппа. – Вы подумали о том, что ему грозит в таком случае?
– Черт побери, шурин, я буду только рад случаю доказать всем, что я вовсе не трус!
– Скорее, случаю попасть в руки убийц! Вы что, лишились рассудка, что ли?
Слушая брата, Флори тут же упрекнула себя. Как могла она не предвидеть последствий задуманного с такой легкостью под влиянием эмоций?
– Забудьте, друг мой, то, что я только что вам предложила, – воскликнула она в раскаянии. – Умоляю, забудьте это! Это была глупость с моей стороны! Не может быть и речи о том, чтобы вы подвергались такой опасности, – где только была моя голова!
Она оборвала себя на полуслове, встретив взгляд Арно, наблюдавшего за ней так внимательно и с таким многозначительным удивлением, что она сразу поняла, что он делает неприятные выводы о ее поведении.
Боль как кнутом хлестнула Флори.
Осознав возможный смысл своей инстинктивной позиции, она не могла не признать, что в этот момент узнала себя лучше: гордиться этим причин не было! К счастью, ее супруг не пришел к тем же выводам, что Арно!
Подняв снова глаза, она увидела, что брат по-прежнему смотрит на нее, и поняла что время, за которое она успела заглянуть в бездну своего существа, должно быть, было очень коротким. Не без некоторого опасения, но в надежде на то, что их обычное взаимопонимание несмотря ни на что не пострадает, она улыбнулась брату. Он ответил ей улыбкой. Значит, она не ошиблась!
– Можно представить себе и другую возможность, – сказал он, продолжая разговор, как если бы ничего не заметил, что было наилучшим свидетельством о заключенном с ней мирном договоре. – Я только что подумал – это просто вопрос здравого смысла: я чем-то рискую в своей разведке лишь в том случае, если в ее доме окажется кто-то, кто меня увидит, это же очевидно! Если же в доме никого нет, бояться мне нечего. Вот и все! Таким образом мы выведем их на чистую воду!
– Каким же образом?
– Как добропорядочные родственники – разве это не так? – приглашаем Гертруду к вам на обед или на ужин в ответ на ее приглашение в тот день. Поскольку такого, насколько я знаю, со дня вашей свадьбы не было, она будет польщена и увидит в этом доказательство того, что вы не держите на нее зла за случайное совпадение, в котором она была причиной. У нее не будет повода отказаться, что было бы с ее стороны неосторожностью, она явится, даже если этого ей вовсе не захочется, и я буду свободен в своих поисках.
– Вы забываете Артюса.
– Вовсе нет! Продолжим рассуждение: Гертруда не может оставить, не приняв мер предосторожности, у себя человека, разыскиваемого полицией, присутствие которого мог бы раскрыть любой случайный посетитель. На время своего отсутствия она должна найти для него место, где его нельзя будет обнаружить, что-нибудь вроде подвала, погреба…
– Дай Бог, чтобы вы не ошиблись!
– Не бойтесь, Флори, все будет так, как я говорю. Иначе и быть не может, это же вполне логично. Таким образом, вооруженному всем тем, что увижу и узнаю – а уж на этот раз я не вернусь несолоно хлебавши, – мне останется лишь как можно скорее оттуда убраться.
– А потом мы его схватим! – вскричала Флори, чувство мести в которой возобладало над тревогой за брата.
– Вы собираетесь предупредить власти или хотите действовать, не поднимая шума, с несколькими надежными приятелями? – спросил Филипп. – Если вы остановитесь на втором варианте, я обязательно хочу быть с вами.
– Еще не знаю…
– Умоляю вас, Арно, не обижайте меня, это было бы безжалостно! Предупредите правосудие, чтобы Артюса схватили, посадили, судили, приговорили и повесили в строгом соответствии с законом! Действуя таким образом, мы докажем свою правоту, но все будет гораздо хуже, если бы мы захотели совершить правосудие сами!
– Ну конечно же… еще не хватало, чтобы я погорел на наказании этого предателя. Так или иначе, до этого пока еще далеко. Давайте делать все по порядку. Начнем с приглашения к вам Гертруды.
– Какой повод?
– Троицын день в будущее воскресенье – разве не повод для такого ответного жеста? Два нерабочих дня, со всеми подобающими развлечениями и удовольствиями, кажутся мне вполне подходящими для такой операции. Ваши намерения покажутся совершенно естественными.
– Скажем, в субботу. Мне бы не хотелось делать это в святой день.
– Превосходно. Вы предупреждаете Гертруду, она является, я же отправляюсь к ней, и пусть меня повесят вместо Артюса, если я не обнаружу его там!
Перспектива этого предприятия, сознание того, что он поможет Флори, а в особенности удовлетворение тем, что наконец он перейдет к делу от вынужденной пассивности, не дававшей ему покоя, придавали студенту решимость и новую силу.
– Благослови и храни вас Бог, Арно!
В этот момент молодая женщина почувствовала приступ тошноты. Предоставляя Филиппу объяснить брату причину ее внезапного ухода, она вышла из комнаты.
Во дворе, где солнце раскалило камни фасада дома до такой степени, что отраженное тепло было почти невыносимо, Флори встретила Тиберж ля Бегин, возвращавшуюся из плодового сада со служанкой, нагруженной корзиной с салатом, шпинатом, свеклой и луком-пореем.
– Вы такая бледная, дорогая мадам, можно подумать…
Будущая мать едва успела добежать до бочонка с отрубями, оставленного в углу работником конюшни.
Когда она снова выпрямилась, Тиберж, отославшая служанку в кухню, подошла к ней с выражением полного понимания на лице.
– Матерь Божья! Не слишком ошибусь, если скажу, что следующим летом мы будем праздновать рождение хорошенького малыша!
– Вполне возможно, что ты права, Тиберж.
– Слава Богу! То-то ваши родители, да и все в доме, будут рады! Верьте мне, это я вам говорю!
На широком нарумяненном лице экономки появилось выражение нежности, удовлетворения, смягчавшее его несколько жесткую властность. Вдыхая запах своей любимой туалетной воды, Флори улыбнулась экономке. Лицо ее снова порозовело, ощущение тошноты отступало.
– Мне хотелось бы уже держать его в руках!
– Не надо этого желать, моя маленькая, верьте мне, это было бы свидетельством того, что вы согрешили! – вскричала Тиберж с осуждающим видом. – Потерпите, это единственное, что от вас требуется. А я немедленно примусь за шитье пеленок и распашонок, чтобы успеть потом все их вышить. Чтобы ваш сын был одет, как наследник барона!
– Полегче, Тиберж, полегче! Этак мы сделаем из него тщеславного человека, прошу тебя. Мне бы хотелось, чтобы он, как его величество наш король, был смиренным и мудрым, одевался просто и имел мягкое сердце.
– Буду молить Божию Матерь, чтобы она вас услышала.
Такая же рекомендация была сделана и Арно, пообещавшему, как и остальные, молчать, и молодожены вернулись домой обедать.
После обеда, пока Филипп был занят сочинением баллады, Флори, изнуренная жарой, немного отдохнула, прежде чем самой приняться за поэму, тема которой была накануне предложена ей во дворце королевы Маргариты.
Лишь в конце дня она решила пойти к Обри Лувэ, чтобы пригласить к себе на следующую субботу Гертруду. Занятый своей работой, Филипп отпустил ее в сопровождении простой служанки.
С приближением вечера духота отступала. Более неприятные, чем обычно, запахи улицы смешивались с запахом Сены, от воды которой, за много дней сильно нагретой слишком жарким для этого времени года солнцем, пахло илом и гудроном.
Пройдя мимо Пти-Шатле, в тени которой сохранялась свежесть, и уплатив обязательную пошлину, обе женщины оказались на Малом мосту.
Как всегда, он был забит толпой, зажатой между домами, расположенными с обеих его сторон. Приходилось пробивать себе дорогу, в толчее, которая с утра до вечера кишела перед лотками галантерейщиков и ювелиров – это было их излюбленное место.
Проходя мимо лавки, в которой, как ей было известно, по возвращении из Анжера обоснуется Гийом, Флори не смогла удержаться и не взглянуть на полки, заполненные самыми разнообразными мехами. Зная, что Гийома здесь нет, она наконец осмелилась взглянуть на место, где он жил, работал, спал, мечтал о ней… Едва возникнув в ее сознании, эта мысль показалась опасной молодой женщине, решившей тут же ее отогнать подальше, и она не без усилия перенесла внимание на торговцев свечами, яйцом, овощами, углем, шляпками, на менестрелей, бродячих комедиантов, владельцев дрессированных обезьян (они единственные не платили пошлины за вход на Малый мост, но зато обязались демонстрировать свои трюки), на нищих, на монахов и монахинь, сновавших взад и вперед, орудовавших локтями и перекликавшихся друг с другом.
Таким образом, потребовалось некоторое время, чтобы добраться до рыночной площади Палю в Ситэ.
В лавке аптекаря, наполненной ароматом сухих растений и мазей, было много народу. Однако, едва увидев Флори, Изабо тут же подошла к ней.
– Как себя чувствует Кларанс? – спросила она с исполненным важности видом. – Ей лучше, чем когда мы были у вас в последний раз?
Сама она не заходила на улицу Бурдоннэ, не желая их беспокоить, уточнила она в изящных выражениях, которые так и лились из ее уст, едва она открывала рот, но не упускала случая, чтобы ежедневно узнавать о состоянии их молодой кузины. Что до ее мужа, то он заходил к Этьену.
– Телесное здоровье понемногу возвращается к моей сестре, – ответила Флори, – но рассудок пока не проясняется. Она живет, как бы отсутствуя, в своей оболочке.
– Я совершенно потрясена этим!
– Я пришла к вам в этот час, рискуя вам помешать, – снова заговорила Флори с решимостью, возросшей благодаря инстинктивному протесту против всякого выражения жалости, – чтобы спросить вас, у себя ли Гертруда.
– Не думаю, чтобы она уже вернулась из своей школы.
– Тем хуже. Не будете ли вы любезны передать ей, что мы с Филиппом были бы счастливы видеть ее у нас в субботу? Ведь в воскресенье Троицын день, и мы подумали, что она будет свободна накануне праздника.
– Благодарю вас за нее. Я передам ей ваше приглашение, и она сообщит вам, примет ли его. Я думаю, она будет восхищена.
– Надеюсь на это.
– Уверена, она увидит в этом свидетельство дружбы и обретет уверенность, что вы не сердитесь на нее, ибо несчастье с Кларанс произошло, едва она вышла из ее дома.
– У нас нет причин сердиться на Гертруду. Это было просто печальное совпадение, и я уже говорила ей, что она вовсе ни при чем.
Флори чувствовала себя плохо. Она не любила играть двусмысленную роль.
Когда они со служанкой выходили от аптекарши, послышались еще отдаленные раскаты грома. Небо на западе затягивало тучей, такой черной, словно чугунная доска в камине.
– Будет дождь, мадам, – сказала служанка. – Поспешим!
– У нас еще есть немного времени, Сюзанна. Прежде чем вернуться домой, я хотела бы зайти к мадемуазель Алисе, с которой давно не виделась.
Она воздерживалась от встреч с Алисой не столько из-за беды с Кларанс, сколько не желая говорить ей о Гийоме, дабы не дать заметить, какое место он занял в ее жизни. Но теперь все изменилось. Она может снова предстать перед подругой без слишком давящего чувства вины. Новость, которую она намеревалась ей сообщить, решения, принятые ею утром и подтвержденные последовавшим за тем разговором, служили ей достаточной опорой, чтобы отбросить смущение, сделать его незаметным.
Метр Николя Рипо жил с семьей невдалеке от площади рынка Палю, на улице Вьей-Драпри, в доме, где его семья безвыездно жила в течение более двух столетий и где ремесло суконщика переходило от отца к сыну.
Пробравшись через сутолоку улицы Жюиври, Флори и Сюзанна подошли к солидному дому. В четыре этажа, с коньком крыши, выступавшим над улицей, с лавкой на первом этаже и с мастерской, в которой работали ученики, он возвышался на улице своим фасадом в виде каркасной стены с кирпичным заполнением, в которой были прорезаны узкие окна, скрытым густой листвой сада. На улицу открывалось большое окно без стекол, перед которым был небольшой каменный парапет – там толпились покупатели. На откидных деревянных створках были разложены сукна всех цветов. Продавец горячо предлагал их прохожим, не переставая поглядывать на тучи, заволакивавшие небо над островерхими крышами.
Через постоянно открытую днем боковую дверь Флори со служанкой как свои вошли в лавку, поздоровались с метром Рипо, как обычно многословно объяснявшим что-то клиенту, и поднялись на второй этаж.
В большой, богато меблированной зале разбирала счета Иоланда, исполнявшая обязанности секретаря мужа. Алиса и Лодина, только что вернувшиеся из школы ближайшего бенедиктинского монастыря, где заканчивали свое образование, сидели около кровати со стойками, на которой неподвижно лежал их брат-инвалид. Они вышивали орнаменты для алтарей. Рядом пряли и шили две девушки из служанок. Все четверо сосредоточенно слушали мелодию, которую Марк импровизировал на своей лютне с мерой таланта, не лишенного привлекательности. В ногах юноши вытянулась кошка, на полу лежала борзая, которые, казалось, также внимали разливавшейся вокруг них музыке.
– Смотрите-ка! Это же наша Флори, решившая наконец нас навестить! – вскричала Алиса с живостью, унаследованной от отца. – Мы давно тебя ждем, дорогая!
Молодая женщина приветствовала хозяйку дома, поцеловала обеих сестер, улыбнулась Марку, продолжавшему потихоньку перебирать струны. Он был старше ее на год, но всегда казался ей младшим братом, таким хрупким он выглядел. Неподвижность превратила его в бледное, бесплотное на вид существо, похожее не на шестнадцатилетнего юношу, а скорее на пораженного молнией ангела. На высоком, узком лбу каким-то таинственным знаком виднелся звездообразный шрам – след того самого падения на булыжники дороги, превратившего Марка в инвалида.
