Текст книги "Май любви"
Автор книги: Жанна Бурен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
Часть вторая
I
Пройдя через ворота Сент-Оноре, запиравшие доступ в город с запада, группа девушек направлялась по дороге, ведущей к лесу Руврэ.
Этот первый майский день оправдывал обещания апреля – погода была хорошая. В полях зеленели хлеба – овес, рожь. С зеленью их нежных всходов перемежалась белизна цветов боярышника, разросшегося в живых изгородях и среди лесной поросли. На каждом кустике зеленели крошечные листики. Цветущие яблони в своем буйном веселье придавали всему, что было рядом, розоватый оттенок, щедро предлагая свои роскошные букеты. Под бдительной охраной пастухов щипали молодую траву овцы и коровы. Повсюду упивались своими песнями птицы, они присвистывали, ворковали, щебетали, трещали.
– Самая девичья погода! – возвестила утром Перрина, входя, чтобы разбудить Кларанс. – Нынче вам повезло, в такую погоду только и отправляться в лес за «маем» [7]7
Май – так называли молодое деревце, которое в первый день мая высаживали перед дверью в знак уважения хозяину. (Прим. пер.)
[Закрыть]!
Девушка радостно расцеловала в обе щеки полную женщину, чье лицо, да и вся она, были такими круглыми и пышными, что весь ее облик напоминал сдобную булочку. Это впечатление усиливалось мягкостью и исходившим от нее ароматом свежего сливочного масла.
Отстояв обедню, Кларанс пошла за Флори, которая, несмотря на совсем недавнее изменение своего положения и на уход из родительского дома, согласилась участвовать в походе.
Сестры вместе зашли за дочерьми лучшего друга их отца Алисой и Лодиной.
И теперь они майским утром, взявшись за руки, весело шагали в загородный лес вместе с другими горожанами. В этой небольшой компании близких соседей все знали друг друга и разговаривали с откровенностью, возможной при общении долгие годы.
На дороге в Сен-Жермен-он-Лэ, проходившей через деревню Вилль-л'Эвек и исчезавшей, извиваясь, под кущами деревьев ближайшего леса, в этот праздничный день народу было больше чем обычно: крестьяне пешком или же верхом на ослах, а то и с тележками, бездельники студенты, аббаты верхом на мулах, монахи-доминиканцы в белой одежде и в черных колпаках, францисканские монахи в серых рясах, подпоясанных веревкой с тремя узлами, делавшие вид, что они всегда чем-то очень заняты, вельможи на лошадях, нередко с дамой на крупе, другие стайки молодых девушек, также собравшихся в лес за ветками цветущих деревьев, за майской зеленью, не говоря уже о тех, кто просто решил погулять без определенной цели, – образовали оживленную, неумолкавшую толпу в ярких, пестрых одеждах. Они расталкивали друг друга локтями или просто касались друг друга, переходя дорогу или обгоняя шагавших медленнее девушек с улицы Бурдоннэ.
Вслед им неслись смелые реплики из толпы, за которыми порой следовали и смелые жесты. Ответом были протестующие возгласы и неловкий смех, забавлявшие ближайших свидетелей этих сценок, знавших, что общество этих добродушных шутников не грозит испортить им удовольствие.
Вот и лесная опушка. Под молодыми ветвями, хрупкие листья на которых были прозрачны, как только что размотанный шелк, стоял почти осязаемый на ощупь запах перегноя и мха. Люди рассеялись по лесу.
Флори с подругами знали, куда надо идти за цветущим дроком, боярышником и диким ирисом. Невдалеке жил брат кормилицы Перрины. Он разводил пчел для королевы Бланш Кастильской, матери короля. Этот добряк знал каждый пень в этой части леса. К нему и обращались каждый год дочери метра Брюнеля.
Избушка Робера де Бигра у родника под липой была окружена небольшим садом, полным гвоздики, овощей, салатов и ароматических растений. Фасад обвивали виноградные лозы до самой крытой соломой крыши. На участке, отгороженном живой изгородью из черного терновника, паслись свинья с поросятами, несколько коз и осел. Там же клевали корм куры. Чуть дальше, у подножия первых буков, за которыми уходили в лесную чащу другие деревья, выстроились в ряд соломенные крыши пчелиных ульев. По всей округе в лучах солнца золотистым блеском сверкали мириады круживших в воздухе пчел.
При приближении девушек к напоминавшей шлагбаум жерди, перекрывавшей проход в сад, раздался громкий лай собаки, рвавшейся с веревки, привязанной к стволу вишневого дерева. Из избушки вышел приземистый мужчина. Мускулистые массивные плечи, при невысоком росте делавшие его фигуру почти квадратной, волосы цвета каменной соли, невысокий лоб, тронутое загаром лицо, глаза, наполовину скрытые лохматыми бровями, рот с плохими зубами, растянувшийся в приветливой улыбке, когда он узнал своих гостей, – таков был брат Перрины. На нем были штаны, заправленные в башмаки, куртка до колен, коричневая накидка с капюшоном, покрывавшим голову.
– Да хранит вас Бог, дорогие дамы и девушки!
– Да хранит он и вас, Робер, в добром здравии.
– Бьюсь об заклад, вы явились сюда, чтобы отыскать в лесу «май»!
Довольный этим своим замечанием, которое он повторял из года в год, Робер хитро прищурился. Как и сестра, он был добросердечен и простодушен.
– Вы выиграли бы заклад, Робер, – согласилась Флори. – Вы же знаете, без вас нам не обойтись!
– Я ждал вас. Пойдемте.
Сначала он повел свой небольшой отряд по тропинке, вившейся под деревьями, к вырубке, где раньше стояли могучие дубы и буки. На этом участке теперь повсюду укоренился дрок.
– Не повредите руки об острые стебли, девушки! Дайте-ка лучше я сам. – Из-за кожаного пояса он вытащил небольшой садовый нож и принялся срезать ветки с цветами. – Остерегайтесь пчел! Встряхивайте ветки, прежде чем прижимать к себе.
В воздухе стоял запах пыльцы и меда.
– Наши дома станут похожими один на другой, дорогая, когда мы украсим их цветами.
Лодина обращалась к Кларанс. Если их старшие сестры как бы дополняли одна другую, то они, младшие, были просто похожи. Однако Лодина казалась более хрупкой, чем Кларанс. Волосы медного цвета, карие глаза, рыжие ресницы, нос, как у левретки, ямочки на щеках, масса веснушек – все это придавало ее лицу выражение, в котором читалась детскость в сочетании с признаками настороженной чувствительности.
Кларанс протянула ветки подруге:
– Если бы здесь не было так много того, что меня пугает, я хотела бы жить в лесу.
– Да… в пещере, где не страшно по ночам.
Робер де Бигр поднялся, почесал себе спину.
– Старость хватает меня за поясницу. Скоро никуда не буду годиться. Ну а пока пошли за диким ирисом.
Они снова зашагали за ним под низко нависшими ветвями деревьев. Робер вел их к ручью, протекавшему через луга и поляны и питавшемуся родником, рядом с которым он построил свою избушку. В одной из ложбин цвели голубые и желтые ирисы.
– Пока я их насобираю, займитесь-ка венками.
– Давайте сплетем из цветов шляпы и наденем их вечером на танцы! – воскликнула Алиса.
Они уже принялись плести эти самые шляпы, всецело отдавшись этому занятию, как вдруг их встревожили крики и громкий смех. Среди молодых деревьев показалось несколько беспечных студентов. Они громко шумели, на ходу потягивая пиво и вино и, по-видимому уже достаточно разгоряченные, стали привязываться к девушкам.
– Надо же! Какие хорошенькие нимфы!
Во главе этой компании был Артюс Черный, приближавшийся к девушкам своей походкой великана.
– Дорогие красотки, мы свидетельствуем вам свое почтение.
Его рот с жирными губами был похож на пасть медведя, готового неплохо позавтракать. Оставалось лишь решить, с кого он начнет.
– Что вы здесь делаете, господин Артюс?
– Хороший вопрос, право же! Хороший вопрос!
Он приветствовал Флори.
– Зная, что юные парижские красотки в этот день отправляются в лес за «маем», мы с друзьями подумали, что побродить в этот час по лесу будет приятнее, чем болтаться по улице Сен-Жак. Вот в чем весь секрет того, что мы оказались далеко от кабаре «Горы»!
Он рассмеялся так громко, что обеспокоенный Робер с ножом в руке приблизился к ним на несколько шагов.
– Мы просто пришли поискать в тени деревьев, где вы так мило расположились, сюжетов для поэм, которые могли бы украсить долгие зимние ночи!
Из группы не перестававших подтрунивать и отпускать вольные шутки студентов вышел Рютбёф. Он поклонился Флори и повернулся к Кларанс:
– В этой шляпке из цветов, мадемуазель, вы больше похожи на фею Мелюзину из рыцарских романов, чем на простую смертную!
– Берегитесь, как бы не на Цирцею!
Поэт покраснел, но Артюс громко пощелкал языком.
– Так же умна, как и симпатична! – вскричал он. – Ей-Богу, хорошо сказано! Если так пойдет и дальше, то, я думаю, вы вполне способны превратить нас в эпикурейцев, мои красавицы? Надо признаться, мы не замедлим на это согласиться!
– Скажи лучше, что даже просим их об этом!
Глаза юношей сверкали, тон поднимался.
– Ну, довольно. Нам нужно продолжать свое дело. До свидания, господа.
– Покинуть нас так быстро! Нас, оставивших своих блестящих учителей и доброе вино, чтобы полюбоваться вами на лоне природы! Какая неблагодарность! Об этом не может быть и речи. Мы будем вас сопровождать.
– Прекрасно, но в таком случае вам придется помочь нам нести все эти цветы.
Алиса, чья решительность не замедлила проявиться, протянула юноше охапку дрока.
– Не упускайте возможности стать полезным!
– Охотно бы это сделал, но вы, мадемуазель, не боитесь, что эти нежные цветы помнутся и погибнут?
Артюс Черный не переставал смеяться.
Флори пожала плечами:
– Если вы так неловки, нам нечего с вами делать. Робер сослужит нам службу лучше вас.
– Все зависит от вида услуг, осмелюсь заметить, благородная дама.
– Я вижу, здесь уже забывают о скромности!
Кларанс спокойно смотрела на великана. Такая твердость довольно юной еще девушки его удивила. Перестав паясничать, он внимательно посмотрел на нее.
– Хрупкая, но бесстрашная, – проговорил он. – Вы – как лезвие кинжала, мадемуазель!
– Если вы имеете в виду то, что я не легко ломаюсь, то вы правы, но, кроме того, я и не гнусь.
Выражение лица Артюса говорило о том, что он оценил ответ по достоинству.
– В самом деле? – сказал он с неприятной улыбкой. – Клянусь Богом, вот личность, достойная внимания. Не так ли, друзья? Если и подружки ее такие, то наши надежды блестяще погибли!
– Хватит терять время! – воскликнула Флори, встревоженная больше других, понимая, какой оборот принимает разговор. – У нас еще много дел. Дайте нам пройти.
– И не думайте об этом! Расстаться с вами, не добившись даже того, чтобы вас сопровождать! Идемте же – раз уж вам так хочется, мы поможем вам срезать ветки. А для этого предлагаю разойтись по лесу парами, в поисках самых цветущих деревьев.
– Смеетесь, милостивый государь! Мы ни под каким предлогом не отойдем ни на шаг друг от друга. И вы это хорошо понимаете. Не прикидывайтесь простаком.
– С чего бы это мне?
– Чтобы умаслить нас, но вы лишь потеряете время. Вы видите, мы не одни, с нами наш телохранитель – Робер сумеет нас защитить, если потребуется.
Брат Перрины приблизился к задирам, поводя борцовскими плечами, с крепко зажатым в руке садовым ножом, явно стараясь не упустить момент, когда придется вмешаться.
– Полегче, дорогая мадам, не сердитесь! В нашем предложении нет ничего дурного.
– Вот и докажите это, отправляйтесь туда, откуда пришли, господин Артюс, и не докучайте нам больше.
– В самом деле, Артюс, лучше будет попрощаться с этими дамами и ретироваться, – предложил Рютбёф, выпивший, как видно, меньше других, – нехорошо навязываться этим красоткам.
– К дьяволу твою галантность! Мы молоды, эти девушки такие хорошенькие, кругом цветет весна – чего еще надо?
– Хорошего урока, разумеется?
За деревьями прозвучал хорошо знакомый голос. Из лесу вышел мужчина.
– Господин Гийом! – облегченно воскликнула Флори, узнав молодого меховщика. – Слава Богу! Филипп с вами?
– Нет, я один. Выданное ее чистым лицом разочарование, сменившее радостное выражение, с которым она встретила Гийома, ранило его в самое сердце. Раздражение поведением студентов удвоилось.
– Я вижу, ваше присутствие не радует этих девушек, – проговорил он, обращаясь к вожаку. – Что вам нужно, чтобы уйти?
– Чтобы нам этого захотелось.
– Этому можно помочь.
– В самом деле?
– В самом деле.
Оба помолчали, оценивая один другого. Первым прервал молчание Артюс. Не спеша повернувшись, он вновь рассмеялся.
– Мы еще встретимся, – проговорил он, ни к кому не обращаясь. – Париж не так уж велик, чтобы в нем можно было надолго затеряться. До свидания, все! До скорого свидания!
Он картинно попрощался с Флори и с ее подругами и пошел от них, чему последовали и остальные, но, проходя мимо Кларанс, внезапно быстро наклонился, схватил руками белокурую головку, поцеловал ее прямо в рот так горячо и стремительно, что никто не успел ему помешать, и наконец быстро зашагал в сторону леса, где и затерялись раскаты его хохота.
– Какое животное! – воскликнула Флори.
– Оставь, перестань же, – пробормотала Кларанс, вытирая губы краем вуали. – Эта выходка ничего не значит.
Обращаясь к Гийому, она проговорила:
– Очень любезно с вашей стороны, месье, что вы пришли. Я уже спрашивала себя, помните ли вы о том, что я выбрала вас другом сердца.
– Видит Бог, я ничего не забыл, мадемуазель, но я был очень занят делами по устройству в Париже, и, как ни хотел, мне не удавалось освободиться.
– Вы обосновываетесь в Париже?
Флори удивлялась. Она ясно помнила доводы, выдвинутые молодым человеком против предложений Филиппа на паперти церкви Сен Северен всего неделю назад.
– Дело кончилось тем, что я принял такое решение, – признался Гийом. – Все побуждало меня к этому: собственное желание прежде всего, советы друзей, во-вторых, и даже деловые соображения. Один из моих должников оказался не в состоянии уплатить долг, и я вынужден снова заняться домом, который сдавал ему в аренду. Воспользуюсь этим, чтобы его отремонтировать и открыть в нем отличную лавку для продажи моих лучших мехов. Я уже подыскал двух компаньонов, они будут мне помогать в этом деле, которое я намерен со временем значительно расширить. Три дня назад я узнал, что монсеньор герцог анжуйский решил обосноваться в Провансе, и поэтому мой сбыт в Анжере уменьшится. Таким образом, Париж со всех точек зрения становится единственным центром моего дела и моих интересов.
– Филипп будет в восторге. Он уж перестал надеяться на это.
Гийом задержал на ней взгляд, от которого она уклонилась, не остановив своего ни на секунду, чтобы осознать его значение.
– Что до меня, то я этому вовсе не удивляюсь, – заявила Кларанс, которой, казалось, доставляло удовольствие использовать каждый предлог как свидетельство желания Гийома быть с нею, – разве вы не мой майский жених и не обязаны целый месяц жить поблизости?
– Разумеется, да, и я не уклоняюсь от этого.
– Стало быть, все к лучшему, – заключила девушка. – Живя в столице, вы сможете ухаживать за мной сколько захотите.
Не глядя на него, она улыбалась, склонив голову к охапке цветов, лежавшей у нее в руках.
Гийому, которого притягивала одна лишь Флори – ведь он пришел сюда только из-за нее, – пришлось пойти рядом с Кларанс. Колыхавшиеся перед ним полы алого камзола Флори задевали травинки, которые ему хотелось тут же благоговейно собрать, не уступая их никому.
Молодая женщина обернулась. Из вежливости она заговорила о предстоявшем празднике, о погоде. Он едва слышал ее слова, любуясь округлостью щеки, порозовевшей от лесного воздуха, тонким пушком на ней, золотившимся в лучах солнца, блеском глаз, изгибом бровей, грацией шеи, на которой подрагивало несколько волосков, выбившихся из косы, грудью, от одного дерзкого профиля которой у него дрожали руки, гибкостью талии, созданной для того, чтобы изгибаться в руках мужчины…
– В самом деле, нынешняя весна полна очарования, подобным которому мне не доводилось наслаждаться никогда.
Он не вполне понимал смысл своих слов.
Почему рядом с ним идет не Флори, почему Филипп женился не на Кларанс? Все было бы так прекрасно, так просто…
– Вот и боярышник.
За поворотом тропинки открылась живая изгородь, взорвавшаяся пеной белых цветов.
– Я помогу вам срезать самые пышные ветки.
Успокоившийся Робер улыбнулся Гийому, тот вытащил из-за пояса кинжал с серебряной рукояткой, и вдвоем они быстро нарезали много веток.
Сначала Кларанс – увы! положение обязывало… – а потом и Флори он протянул самые лучшие ветви. Других девушек для него не существовало. Он не обращал на них никакого внимания. Флори наградила его благодарной улыбкой, потом протянула Алисе только что полученную от него охапку веток. Его обуяло дикое желание схватить Флори, заставить обратить на себя внимание, оторвать от подруг, от мужа, вырвать из этой слишком простой жизни, в которой ему не было места.
Гийом яростным жестом переломил последнюю ветку боярышника. Что ж, он оказался не лучше тех голиардов [8]8
Голиард – в средние века во Франции бродячие актеры, исполнители песен. (Прим. ред.)
[Закрыть], пыл которых он только что охладил своим появлением, – его несдержанность была ничем не лучше их грубости!
– Бедные цветы, – проговорила Кларанс, наклоняясь подобрать обломки ветки боярышника.
Флори отпустила брата Перрины.
– Большое спасибо, Робер. Наши трофеи прекраснее, чем обычно. Теперь пора возвращаться. Не забудьте осенью принести нам меду, когда отошлете все что полагается королеве Бланш.
– Не премину, мадам, будьте спокойны.
Девушки отправились в обратный путь.
– Вы с нами, господин Гийом?
Если бы его позвала Флори, невольно причинившая ему перед тем боль, он последовал бы за нею. Но это был голос Кларанс.
– Мне кажется не совсем уместным единственному мужчине идти с вами, – проговорил он извиняющимся тоном. – Позвольте мне продолжить прогулку, как я ее и начал, в одиночестве.
– Как вам угодно. Вы придете вечером на танцы на Гревскую площадь?
Заранее зная, каким будет для него этот вечер, какие переживания ему предстоят, Гийом тем не менее не нашел в себе мужества отказаться. Как он может не пойти туда, где будет Флори?
– Да, приду.
– Так зайдите за мною, заодно посмотрите, как мы украсим дом.
Он поклонился.
– Спасибо за помощь… и за своевременное вмешательство, месье, – сказала Флори. – Все мы у вас в долгу.
Она улыбалась, но в глубине ее глаз Гийом прочел больше серьезности, чем беспечности. Необычное поведение кузена ее мужа, несомненно, в конце концов было замечено ею.
II
Наступил вечер. Вместе с ним по всему Парижу развернулся праздник. На дорогах, на перекрестках улиц танцевали, пели, громко рукоплескали, смеялись, пили толпы людей. Вдоль улиц были натянуты полотнища из ярких тканей, трепетавшие от ветра, окна домов были украшены яркими занавесками и коврами. Гирлянды цветов и листьев обрамляли фасады домов.
Повсюду расположились менестрели, жонглеры, сказочники, звучали всевозможные инструменты, раздавались возгласы прохожих, разыгрывались тысячи шуточных сценок, оглушая парижан, разодетых в новые, с иголочки, пестрые костюмы.
Вокруг увитых лентами, посаженных в специально выбранные места деревьев – символов Мая, собравшись в круг, танцевали девушки и парни. На самых больших площадях разворачивались пантомимы в честь царицы Весны, торжественно плыли старинные танцы.
На Гревской площади в ритме каролы неспешно, размеренно колебалась вереница взявшихся за руки молодых женщин и девушек.
– Три шага влево, раскачиваемся на месте, три шага вправо…
Флори, ведущая в этом танце, четко отбивая шаг, распевала специально для этого случая сочиненные ею куплеты.
За нею следовали, кое-кто с друзьями, подхватывая припев в такт движению, Алиса, Кларанс, Лодина в одеждах мягких тонов, с венками из цветов на голове.
В лившейся мимо и глазевшей на них толпе задерживались мужчины, которых это зрелище волновало, видно, больше, чем их подруги,
– Извините, месье, я чуть не упала.
Артюс Черный опустил глаза на толкнувшую его женщину.
– Бог мой! Вы правильно сделали, дорогая! Никто не посмеет сказать, чтобы представительница прекрасного пола не нашла у меня помощи и защиты.
Успокоившись, женщина рассмеялась.
– Спасибо, месье.
Скорее худенькая, она выглядела так, что не привлекала бы внимания, если бы не что-то незаурядное во взгляде ее темных глаз, глядевших на все вокруг с любопытством, смешанным с самоуверенностью и насмешкой. Казалось, что, требуя не вполне понятно какой помощи, она одновременно сохраняла оборонительную позицию.
– Я вижу, вы очень заняты созерцанием этих девушек, – продолжала она, указывая движением подбородка в сторону танцевавших на площади. – Я вас сразу заметила: вы показались мне зачарованным ими!
– Во имя всех святых, вы правы. Эти юные создания великолепны! Я охотно уложил бы их к себе в постель!
– Всех?! Вы просто хвастаетесь, месье!
– Увы, может быть, не всех, если уж говорить по правде, но по меньшей мере, двух сестричек, ведущих танец.
На лице его мелькнула плотоядная улыбка.
– Что ж, верю, они ведь блондинки!
– Разумеется, я сам черен, как ад, потому и люблю блондинок!
– Однако боюсь, что эти-то вовсе не для вас, месье.
Парень наклонился к соседке. Она все еще держалась за его руку и продолжала жаться к нему.
– Вы с ними знакомы?
– Может быть.
Она откровенно смеялась над ним, явно понимая, что изменение ситуации делает ее хозяйкой положения в этой игре.
– У вас самые изысканные связи, дорогая, как я вижу, – заговорил Артюс. – И, наверное, неплохо быть в числе ваших друзей.
Он провел ладонью людоеда по подбородку, на котором проглядывала щетина плохо выбритой бороды.
– Почему бы нам не познакомиться поближе? После того как я вам признался, между нами не может быть и тени обмана! Вы не в моем вкусе, но пообщаться… Да! Не будем останавливаться на этом. Давайте увидимся еще раз!
– Что ж, стало быть, надо увидеться снова, – согласилась брюнетка, чья нижняя губа как-то странно набухла, как спелая вишня. – Я живу над аптекой своего отчима на площади рынка Палю. Приходите, когда пожелаете.
– Договорились, кого мне спросить?
– Меня зовут Гертруда, я школьная учительница. Вот почему я и люблю поэзию и литературу, – пояснила молодая женщина, глаза которой теперь горели возбужденно. – Мы поговорим о наших общих вкусах, месье. Мне давно хотелось познакомиться с самым знаменитым в Париже голиардом!
– Откуда вы обо мне знаете, грубиянка?
– Кто же не знает Артюса Черного?!
Она снова рассмеялась, и смех ее резко зазвучал в общем гуле праздника.
– Итак, до встречи, мой новый друг. Развлекитесь хорошенько сегодня, но не забывайте обо мне!
Она отошла, махнула ему рукой и скрылась из глаз великана, смешавшись с толпой.
– Эй! – в тот же миг окликнул его Арно Брюнель, подошедший к нему с другой стороны. – Что ты тут делаешь? Я ищу тебя повсюду. Нас ждут Рютбёф и Гунвальд, я оставил их на Большом мосту, там дрессировщик медведей.
– Пошли к ним, а затем в кабачок. Жарко, пить хочется!
– Бывает ли хоть час, когда тебя не одолевает жажда?
Смех приятелей растаял в толпе.
А тем временем карола закончилась. Флори с подругами расцепили руки.
– Танец разгорячил ваши щеки, дорогая! – воскликнул Филипп.
– Я не стала от этого безобразнее?
– Глупая! Ничто не может сделать вас безобразной. Когда вы танцевали, меня, признаюсь, терзала ревность ко всем тем зевакам, которые могли вас вдоволь пристально разглядывать. Нельзя быть такой хорошенькой, как вы!
– Мне нравится ваша ревность, Филипп.
Поэт, крепко прижавший к себе руки жены, наклонился, чтобы поцеловать покрытый белокурыми волосами затылок.
– Я без ума от вас, мой друг!
От молодой кожи исходил аромат их ночей.
– Не вернуться ли нам домой?
– И не думайте! Праздник только начинается!
Она пользовалась своею властью над этим сердцем, в которой убеждалась всякий раз с некоторым кокетством, и властью этой отчасти упивалась. Такое превосходство над мужчиной ее еще удивляло, но уже и восхищало. Оно развлекало ее; как новая игрушка.
– Пошли, потанцуем.
Обернувшись к Алисе, чтобы пригласить ее с собой, она не обнаружила подруги, которая успела исчезнуть. Зато немного дальше, задержавшись среди следивших за эквилибристом, жонглировавшим факелами, они заметили Кларанс, а рядом с нею Гийома Дюбура. Полуотвернувшись, молодой человек явно не проявлял интереса к зрелищу, занимавшему его спутницу. И вновь Флори поразило впечатление изящной силы, которой дышало его крепкое тело и лицо с очень четко прорисованными чертами. В какой-то момент она задалась вопросом: мог бы Филипп выдержать сравнение с ним, и признала, что нет, тут же почувствовав угрызение совести.
– Мы мало знаем о чувствах других, – наставительно проговорила она. – Разве не странно, мой друг, проявлять так мало любопытства к людям, которые нас окружают, так мало знать о них?
– Господи! – воскликнул Филипп, изображая на лице ужас. – Что вам приходит в голову, дорогая? До сих пор я видел в вас поэта и уж никак не философа!
Солнце садилось на луврскую крепость. Закат сопровождался игрой цветов от желтого, как сера, до оранжевого и пурпурового. Теплые блики сумерек играли на глади реки, на скатах крыш и фасадах домов, на лицах людей. Париж обволакивался розовым светом.
– Дождемся факельного шествия в честь царицы Мая и пойдем домой, – Матильда повернулась к Этьену, державшему ее за локоть, что было его любимым жестом. – Я никогда не полюблю толпу.
Они стояли на берегу Сены, напротив острова Ситэ.
– Я тоже, вы же это хорошо знаете, дорогая. Но, однако, этот весенний праздник так очарователен, что торопиться домой не хочется.
– Разумеется. Май – это всеобщая надежда. С каждым очередным маем люди отдаются бурному веселью, потому что обновляется природа, а вместе с нею и мы кажемся себе помолодевшими.
– Если бы так могло быть в действительности!
В этой фразе прозвучала большая горечь.
– Друг мой, не поддавайтесь в этот вечер печали, прошу вас!
Секундой раньше Матильда призналась себе в порыве, которого не могла игнорировать и из которого было ясно, что ее мужу грозит опасность. Она поняла это, но пошла дальше. Ее желание жить, любить было порой таким горячим, таким могучим, что пыл ее возобладал над обычной для нее заботой о том, чтобы не ранить Этьена.
Вокруг перекликались люди, раздавались шумные возгласы. Молодежь собиралась в круг, который затем рассыпался неистовой фарандолой. Парни и девушки шутливо задирали друг друга.
– Сколько желаний кипит в этом воздухе, – мрачно произнес ювелир, – а я лишаю вас всего этого!
– Не будем говорить о наших бедах. Погуляем спокойно, как друзья, какими мы и являемся.
Такова была их любовь. Мысль о страданиях, которые из-за себя, из-за нее, из-за них обоих переживал Этьен, терзала ее не меньше, чем собственные муки: «Насколько же нужно состариться, чтобы обрести наконец покой?»
– Вы не видели Флори?
Это была вынырнувшая из толпы Алиса, об руку с каким-то парнем.
– Она только что вела каролу там, посреди площади.
– Я знаю. Я тоже была там. Но я потеряла ее и теперь пытаюсь найти.
Матильда внимательно посмотрела на спутника Алисы. Никакого сомнения – это Реми, тот самый студент-медик, подготовку которого завершала Шарлотта. Почему он не с нею в этот праздничный день? Что он делает вдали от нее, от своей благородной любви, рядом с этой маленькой Алисой, чьи простоватые чары ему как будто нравятся?
«Уже тридцать лет за плечами. Нам не остается ничего, кроме бессильных мужей, непостоянных любовников или же соблазнителей, которые нас больше не интересуют, – размышляла Матильда. – Мы проигрываем все!»
– Добрый вечер, дорогой друг!
«Я забываю верных и платонических обожателей! Вот оно наше последнее прибежище!»
– Добрый вечер, Николя, добрый вечер, Иоланда.
Николя Рипо был давнишним другом Этьена и его семьи. Чуть младше ювелира, но знакомый с ним уже тридцать лет, суконщик с иронией относился к своей тучности, лысине, кроличьим зубам, бегающим по сторонам глазам.
Матильда порой спрашивала себя, почему Николя не влюбился в нее в начале ее замужества, когда она была молодой, цветущей женщиной и когда сам не был еще женат на Иоланде. Впрочем, какое это имеет значение?
На его массивную руку опиралась жена. Рыжеволосая, как и их младшая дочь Лодина, бледная, с виду исполненная холодности, она тем не менее, явно разочарованная душой и телом, повиновалась повелительному чувству долга и с твердостью принимала этого мужа, которого, несомненно, никогда не любила. Матильда знала, что за этой чопорной маской таилась чувствительность животного, с которого содрана кожа.
– Мы возвращаемся из дворца, где король с королевой принимали делегацию красавиц Мая. Вы там не были?
– Ах, нет. Каждому известно, что тебя всегда можно увидеть там, где бывают великие мира сего. Николя! Это правда, сегодня твой цех в чести. В лице мадам Амелины, супруги вашего предводителя, суконщиков отличают от простых смертных. Допустим, что это тебя извиняет… Что же до нас, то ты знаешь, что мы не так, как ты, падки до пышности.
– Наш король – сама простота и скромность!
– Ну и слава Богу! Но это все же король. Ему следует поддерживать известную роскошь в своем окружении, если, конечно, это делается из чувства собственного достоинства. Хотя кое-кто и утверждает, что он недалек от того, чтобы предпочесть монашеское смирение всей земной славе.
– Эти слухи не кажутся мне обоснованными. Он, разумеется, прекрасный христианин, но и суверен, сознающий величие и авторитет священной силы, которую воплощает. У нас – верь мне – хороший король, настоящий король.
Матильда взяла Иоланду за руку. Она питала к сдержанной, почти суровой супруге Николя своего рода дружеское чувство, не демонстрируя и не преувеличивая его, находившее почву в общем для обеих рвении: в материнской любви. Обостренное скрытым страданием, ответное чувство Иоланды было наполнено острой признательностью: ее старший, шестнадцатилетний, сын лежал в параличе после падения в детстве, когда он сломал себе спину. Матильда была крестной матерью Марка, хрупкого и белокурого, такого же скрытного, как и его мать, как ангел игравшего на лютне и проводившего все время в перебирании нот на неподвижном фоне бесконечных дней беспомощного инвалида.
Алису и Лодину родители любили не меньше, чем их брата, правда, поскольку они были вполне здоровы, заниматься девочками с такой же заботой им не казалось необходимым.
– Возбуждение моих дочерей в эти праздничные дни вызывает у меня одновременно и нежность к ним, и печаль, – говорила Иоланда. – Я счастлива видеть их такими веселыми, но меня неотступно преследует мысль о Марке.
Она смотрела на молодых людей и их подруг, проходивших со смехом мимо и толкавших друг друга. Их бьющее через край здоровье причиняло ей боль.
– Он, кажется, не чувствует интереса к таким развлечениям.
– В шестнадцать-то лет! Быть этого не может, Матильда!
– Однако он говорил мне об этом в последний раз, когда я заходила его проведать.
– Разумеется. Он старается убедить себя в этом. Сколько времени пройдет, пока он достигнет этой цели? Молодость так сильна, так крепко коренится в сердце каждого из нас!..
