Текст книги "Май любви"
Автор книги: Жанна Бурен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
– Однако есть же художники, мудрецы, святые, которым удается совладать с неуправляемой частью своего существа, возобладать над нею. Почему бы вашему сыну не постараться стать одним из них?
– С чего бы это?
– Да потому что надежда – это самая важная из добродетелей, Иоланда, и у нас нет права в этом сомневаться.
– Не случается ли вам самой в иные минуты задуматься над тем, куда она девается, оставляя вас такой одинокой?
– Действительно, такое бывает, но я знаю, что сама виновата, позволяя себе в моменты упадка духа ослепляться происходящим у меня на глазах.
Иоланда также была в тупике. Ее спасало только высокомерие.
– Шествие начинается! – воскликнул Николя. – Как бы нам его не пропустить!
Страдал ли он так же, как и жена, от несчастья сына? Он очень редко заговаривал об этом. Это свидетельствовало не о безразличии, а скорее об умении контролировать проявления своих чувств.
Через площадь двигался от дворца кортеж царицы Мая, возглавлявшийся факельщиками, музыкантами и танцовщиками. На берегах реки зажглись огни, свет которых смешивался с багрянцем заходившего солнца и сливался с тысячами языков факелов, играя бликами на меди музыкальных инструментов, на шелковых и бархатных одеждах, в распущенных волосах женщин, на сплетенных из цветов головных уборах, на парчовой попоне серого в яблоках иноходца, на котором восседала Амелина. В пурпурной мантии, с венком из белых фиалок на голове, с огромным букетом цветов в руках, избранница медленно ехала, улыбаясь, приветствуя публику, – идеализированный образ Женщины на вершине своего могущества. Это была Дама – героиня куртуазных историй, вышедшая прямо из «Романа о Розе»!
– Главный суконщик может гордиться своей супругой. На свете мало таких прекрасных женщин!
Николя любил напускать на себя вид донжуана. Он не пропускал случая повосторгаться хорошенькой женщиной. На этот раз это стоило ему выразительного взгляда Иоланды, в котором смешались снисходительность и жалость.
– Знавал я и других, не менее соблазнительных, – шепнул Этьен на ухо Матильде, ответившей ему на это улыбкой.
Как не признать глубины, постоянства такой деликатной, такой упорной, такой несчастной любви?
– А вот и наши девочки!
Следом за царицей Мая показались смешавшиеся с благородными девицами Алиса, Кларанс и Лодина, лучившиеся весельем. Рядом шагали юноши. Все смеялись, пели, любезничали.
– Настоящий праздник молодости, – вздохнула Матильда.
– Откуда такой грустный тон, мама? – Из толпы вышла Флори в сопровождении Филиппа. Она взяла материнскую руку, ласково улыбаясь ей. – Я хочу, чтобы вы чувствовали себя такими же молодыми, как мы!
– У меня нет для этого повода. Моя молодость ушла…
– О чем вы! Вы же хорошо знаете, что все в нашем квартале называют вас «прекрасной ювелиршей»! – Юная женщина кивнула в сторону Этьена, Николя и Иоланды: – Спросите-ка их, что они об этом думают.
– Каждому известно, что Матильда была великой любовью моей жизни и что ее красота никогда не перестанет меня очаровывать, – объявил Николя шутливым тоном, к которому неизменно прибегал каждый раз, когда считал себя обязанным сделать подобное заявление.
Произнося эту свою сентенцию, он бросал направо и налево быстрые взгляды, полные любопытства и лукавства, желая убедиться в произведенном впечатлении.
– Ваша мамаша считает себя старой! Интересно, что бы она сказала на моем месте? – Этьен неодобрительно покачал головой.
– Старой – нет… но менее молодой, чем эти дети, только и всего. Этого отрицать невозможно.
– Некоторые женщины к тридцати годам становятся более яркими, чем иные девушки в пятнадцать. Вы же это хорошо знаете, мой друг!
Тон опровергал смысл слов, но было совершенно неясно, над кем подтрунивал Николя. Над нею?
– Не важно, – сказала Матильда, которую это зубоскальство раздражало, – что вы намерены делать?
– Танцевать, танцевать и танцевать!
Флори отпустила руку матери и снова взяла под руку мужа.
– Нам хочется сегодня вволю насладиться праздником!
– И нам тоже!
Алиса и Реми, Кларанс и Гийом, Лодина и Бертран, разыскавшие друг друга в толпе, присоединились в первой группе.
В шафрановом бархате, тонкая талия затянута кожаным поясом в серебряных кнопках, Гийом, матовость лица которого подчеркивала белизна плиссированной ткани, выглядывавшей из-под расстегнутого воротника камзола, показался Матильде таким соблазнительным, каким и должен быть Искуситель, решивший погубить Божье создание.
– Идите танцевать, идите, это как раз то, что нужно в вашем возрасте! – бросила она более нервно, чем ей бы хотелось.
– Потанцуйте с нами, мама! Нам будет так приятно!
Могла ли Флори догадываться о бурях, потрясавших мать? И уж, во всяком случае, не об их истинной причине.
– Потанцуйте, дорогая! Флори права, вам надо рассеяться.
Этьен, к которому она инстинктивно подошла, советовал ей уступить просьбе дочери. Он, который был лучше ее или более любящим, страдавшим, как и она, забывал о себе, стараясь вырвать эту боготворимую им женщину из безысходности, причиной которой был он сам.
– Почему бы и нет?
Началась карола. Левая рука Матильды сжимала руку Филиппа, правая – Гийома.
После смертельной тоски, которая ее только что угнетала, ею овладело головокружительное возбуждение. Забыть, все забыть, думать только о том, кто здесь, рядом! Ему не семнадцать лет! По возрасту он ближе к ней, чем к ее дочерям! Увлекая их всех, карола создавала иллюзию полного согласия, без всяких противоречий. Достаточно лишь отдаться этому чувству. От пальцев, которые она сжимала чуть сильнее, чем это было необходимо, в ладонь перетекало живое тепло, поднимавшееся вверх по руке…
Танец – три шага влево, раскачивание на месте, еще три шага – раскачивал вереницу людей все сильнее. Звучали команды к остановке, к раскачиванию, люди пели.
Гийом чувствовал напряженность руки, сжимавшей его собственную. Отвлекшись на секунду от своих мыслей, он более внимательно посмотрел на профиль с прямым носом, высоким лбом под темной повязкой, обрамлявшей прическу, которую удерживал серебряный ободок ювелирной работы, на глаза, блестевшие в пламени факелов.
Он поколебался – сжать ли державшие его руку пальцы, заявить о себе, подтверждая свою симпатию, затем отказался от этого намерения. К чему такой аванс? Что он для нее? Ничто. Она говорила, что никто ни о ком ничего не знает! Она права. Желая прийти к ней на помощь, он рискует оказаться неловким, ранить ее еще больше, без всякой пользы для нее. Какими бы ни были неприятности, заставлявшие ее страдать, его они не касались.
После этой попытки уйти от самого себя, не подозревая, он коснулся сферы невообразимых возможностей, он вернулся в круг своих мечтаний.
Перед ним танцевала Флори. Она смеялась, веселилась так естественно, как могут веселиться люди, созданные для радости. Ее гибкое тело, соблазнительно угадывавшееся под облегавшим его пестрым шелком, изгибалось с изысканным изяществом в ритме каролы. Филипп держал ее за руку. Оба казались счастливыми, и это было так просто! Рядом с этим счастьем на его, Гийома, долю оставались лишь зависть, ревность, страдание! К его страстному чувству добавилось невыносимое ощущение стыда, презрения к себе.
Не следовало ему оставаться в Париже. Задержаться здесь под предлогом дел, якобы осаждавших его со всех сторон, было большой ложью. Как, например, смог он додуматься до возможности разрушения отношений этой супружеской пары, которая должна быть ему дорога? Разве он забыл, что Филипп его кровный родственник? Пускаясь в эту гибельную авантюру, он рискует разрушить счастье Филиппа, не говоря уже о своих шансах на счастье.
«Честь мужчины, честь христианина! Я готов попрать ради чувства, у которого нет никакого будущего, самое святое в моей жизни! Боже мой! Я схожу с ума!
Справа от него танцевала Кларанс, она не допускала бесполезных жестов и экономила силы, что было ей так свойственно.
Почему бы не превратить эту шуточную помолвку, сближавшую его с нею, в иную, настоящую? В улыбке младшей сестры он видел улыбку старшей. Как отражение. Не удастся ли ему перенести на эту головку хотя бы часть той неистовой любви, которую он питает к другой?
Танец заканчивался. Руки разжались.
В этот момент на площади показалась группа захмелевших, крикливых студентов. Они, вероятно, опорожнили в честь Мая все бочонки, графины и кувшины на горе Святой Женевьевы и, желая немного развлечься, отправились через Ситэ на другой берег. В одно мгновение, несмотря на нетвердость в ногах от выпитого, они откружили танцующих.
– Поскольку в этот сладкий месяц май всем разрешается любить в свое удовольствие, – вскричал длинный, как жердь, нескладный парень, а это был не кто иной, как Гунвальд Олофссон, – не будем, друзья, лишать себя этой возможности. Вперед!
Подавая пример, он бросился к Алисе, которая оказалась ближе всех. Вся компания последовала его примеру. Начавшись с грубого смеха, эта атака быстро превратилась в свалку, поскольку танцевавшим не понравилось такое проявление любовного пыла. Сначала послышались крики, а потом очень скоро пошли в ход и кулаки.
Какой-то черный гигант привязался к Флори. На него накинулся Филипп. Все произошло очень быстро. Через несколько секунд поэт лежал на земле между топтавшимися людьми.
– Вот, красотка, что бывает с этими слабаками, встающими между мной и той, которая мне приглянулась. Имеющие уши да слышат. Привет! Ну, иди же ко мне, моя курочка!
– Это мой муж, – воскликнула Флори, отступая. – Вы сумасшедший, месье Артюс!
– Я знаю, черт возьми, что это ваш муж, но это ровно ничего не меняет! К чему эти церемонии, крошка! Сегодня праздник, надо развлекаться!
– Поразвлекайтесь с другими!
Увидевший издали происходящее, Гийом кинулся на помощь. Одним прыжком он оказался перед Флори, лицом к буяну. Хотя он не был таким крупным, как Артюс, роста он был высокого, ладно скроен, широк в плечах, тело его было хорошо натренировано. Однако на великана произвел впечатление не столько его вид, сколько решительность, негодование, наполнившие энергией его черты. Чувствовалось, что он готов справиться с любым насилием, ответить на любое нападение.
– Какая ярость, месье! – вскричал Артюс, отступая перед решительным противником. – Успокойтесь, я не буду принуждать эту недотрогу без ее согласия. Это же игра, а не покушение! Один поцелуй, насколько я знаю, в такой день, как этот, не запрещается!
– Возможно, – отозвался Гийом, не расслабляясь. – Разумеется, нет, если речь идет о ваших бесстыдницах, но дама, к которой вы обращаетесь как к прислуге, – совсем другое дело. Каждый должен ее уважать и быть с нею любезен.
Голос его звучал хрипло. Молодого человека охватило раздражение, несоизмеримое с обстоятельствами.
– Полегче, месье, полегче! Вы очень плохо понимаете шутки, как я вижу… и сегодня это уже во второй раз. Стоит ли, чтобы судьба этой красавицы, которой вы постоянно и так своевременно приходите на помощь, так вас занимала?
– Она моя родственница!
– Ну да?! – Буян пожал плечами. – Я, кажется, вспоминаю, что всего несколько часов назад, в лесу Руврэ, когда я поцеловал ее младшую сестру, вы не затевали подобной истории. Судя по всему, ваши родственные чувства к ним неодинаковы.
Он повернулся и пошел на помощь товарищам. Свалка между танцевавшими и студентами завершалась поражением последних. Несколько украденных поцелуев, несколько перепугавшихся девушек удовлетворили игривые претензии нападавших. Под натиском с двух сторон они бежали, осыпая злобными насмешками более робких из своих противников.
Отвесив добрую пощечину Гунвальду, слишком пьяному, чтобы хоть как-то защищаться, Алиса присоединилась к Лодине и Кларанс, которых родители поспешили взять под свою охрану при приближении забияк.
Флори с Гийомом, которого она поблагодарила одним словом и одной улыбкой, теперь занимались Филиппом, все еще лежавшим без сознания на земле. Удар Артюса Черного пришелся прямо по челюсти. Не привыкший драться и не отличавшийся основательной комплекцией, он не был создан для подобных стычек. Наклонившись над мужем, Флори растирала ему виски душистой водой, флакон которой всегда был в ее сумке. Поддерживающий кузена Гийом чувствовал на своем лице дыхание молодой женщины. Ничего другого для него не существовало. Потасовка, толпа, не прекращавшееся пение, фейерверки, крики, смех просто не доходили до его сознания. Одно лишь свежее дыхание, аромат духов, смешавшийся с запахом цветов ее венка, тело, которое было так близко от него, легкое прикосновение руки к его плечу…
«Провалился бы весь мир! Флори здесь, рядом со мною, она улыбнулась мне, поблагодарила… время остановилось!»
– Долго не приходит в себя. Вы не думаете, что он серьезно ранен?
Столько заботливости о другом в этом голосе, малейшее изменение тона которого его потрясало, одновременно вызывая радость. Говорила она, разумеется, о Филиппе, но обращалась за поддержкой именно к нему.
– Успокойтесь, кузина, это не может быть серьезно. Дыхание у него ровное.
В вечернем мраке, через который пробивался слабый свет зажигавшихся огней, она послала ему еще одну улыбку, полную страха, но не лишенную, однако, некоторого кокетства.
– Какая скотина, – торопливо сказала она, словно стараясь стереть это впечатление, – какой дикарь! Не понимаю, как Арно может якшаться с такими хулиганами.
– Его с ними не было.
– Слава Богу!
– Я не видел и его друга Рютбёфа.
– Они оба должны были пойти на какое-то сборище поэтов. К сожалению. В присутствии брата эти молодчики не осмелились бы на меня напасть.
– Думаю, они не отважатся на это и теперь, когда здесь я.
Флори подняла голову, взглянула в лицо кузену мужа. В ее взгляде мелькнула тень колебания. Она, разумеется, помнила все, что замечала раньше, как и последнюю реплику Артюса Черного, смысл которой не вполне дошел до нее в суматохе всеобщего возбуждения. Несколько вздохов, непроизвольная дрожь Филиппа вернули ее к действительности. Он поднял веки, приходя в сознание. К побледневшим щекам приливала кровь.
– Не бойтесь, дорогой, они ушли.
Гийом помог мужу Флори подняться на ноги.
– Как ты себя чувствуешь?
– Немного больно.
Улыбаясь, он поднес руку к подбородку и осторожно ощупал челюсть.
– Можно поздравить шурина, который якшается с такими людьми!
– Вам больно, мой друг?
– Больше почти не болит. Вот только ноги словно ватные, но это пройдет. Мне лучше от одного того, что я вижу вас.
Осмотревшись, он убедился, что студенты исчезли, но на лице его снова появилась гримаса боли.
– Как вам, дорогая, удалось отделаться от этих висельников?
– Мне было бы нелегко, не приди на помощь ваш кузен.
– Да вознаградит тебя Бог, Гийом!
Осознанная только им ирония этой благодарности, словно пощечина, поразила Гийома. Его вновь охватили мучительные мысли.
Отвернувшись от обнявшихся супругов, он подошел к метру Брюнелю, стоявшему в окружении своего семейства. Матильда разговаривала с Кларанс. Увидев приближавшегося меховщика, обе женщины повернулись к нему.
– Слава Богу, Филипп пришел в себя, – проговорила Матильда. – Могло быть намного хуже.
«Если бы!..» – подумал Гийом во внезапном порыве, за который тут же себя проклял.
– Я восхищена тем, как быстро вы кинулись на помощь Флори, – заметила Кларанс. – Она нашла в вас ревностного защитника.
Поглаживая ладонью шелк своего белого одеяния, расшитого цветами, и опустив глаза, девушка улыбалась.
– Ну а теперь, когда мы все целы и невредимы, – вновь заговорила она своим ровным голосом, – не потанцевать ли нам еще?
Бертран, явно умиленный присутствием Лодины, уже увлекал ее в круг танцующих. Алиса с Реми присоединились к Флори с мужем.
– Пошли, потанцуем, – сказал Гийом, – ведь именно для этого мы здесь и собрались! – Им овладело какое-то совершенно новое, подспудно злобное чувство к Кларанс. Как мог он хотя бы на минуту допустить мысль о браке с этой странной девушкой, так не похожей на свою сестру? Это было бы равносильно тому, чтобы повесить камень себе на шею! Когда кузен потерял сознание, у Гийома появилась некая надежда, ни допустить, ни назвать которую он себе не позволял.
Ему не следовало связывать себя ни с кем, на случай если Флори когда-нибудь вновь оказалась бы свободной. Надеть на себя цепи супружества было бы ошибкой – возможно, фатальной.
Вместе с Кларанс он направился в угол площади, где начинался танец Прекрасной Элисы, мысли же его текли совершенно иными путями.
Матильда взяла за руку Этьена.
– Пойдемте домой, – проговорила она с улыбкой извинения перед Николя Рипо и Иоландой, – я устала.
III
Сад Берод Томассен выглядел совсем иначе, чем у Матильды. В нем царил беспорядок, хаос растительности. Бузина, самшит, лилии, цветы которой уже раскачивались под ветром в эти майские дни, мушмула, грушевые деревья с покосившимися стволами разрослись над кустами шиповника, дикой малины, над зарослями аквилегий, шалфея, ромашки, цикория и даже крапивы, и никто не думал о том, чтобы всем этим как следует заняться.
На выщербленной каменной скамье, откинувшись на ствол орехового дерева, которое было, наверное, ее ровесником, Флори сочиняла песню для театрального представления. У ее ног, сидя в траве, Филипп перебирал струны лютни, сочиняя мелодию аккомпанемента для будущей поэмы. Трели птиц смешивались со звуками струн и со смехом молодоженов.
Вдохновение подводило Флори. Она без конца повторяла первые найденные строфы:
В плодовом саду, где струится хрустальный родник,
Ласкающий белую гальку на дне…
Ничего не получалось. Ей не удавалось сосредоточиться на теме, предложенной ей не без иронии при дворе королевы Маргариты: «Неудачное замужество». Эта игра ума требовала полной сосредоточенности мыслей. Над этим и билась Флори.
– Моя мать несчастлива, – внезапно проговорила она, поднимая голову, пораженная очевидностью этого открытия.
– Как вы можете так говорить, дорогая!
– Это правда. Я знаю, я чувствую это. И уже давно. Дома я была слишком тесно связана с нею и ясно представляла себе все обстоятельства. Теперь, когда я ушла из семьи, я наконец поняла то, что до этого от меня ускользало. Худо ли, хорошо ли, ей удается скрывать свое разочарование, но вчера вечером ее боль была очевидна. Разве вы сами, дорогой, не заметили этого?
– Признаюсь, не заметил.
– Неудивительно. Вы же знаете ее меньше, чем я.
Движимая нежностью любви, лучшим свидетельством доверия и самозабвения, молодая женщина опустила руку на голову мужа и ласково погладила его шевелюру.
– Это не значит, что я закрываю на это глаза, не ищу причины печали, которую, возможно, могу смягчить. Нельзя сказать, чтобы я не интересовалась судьбой матери, забывая о ней в своем счастье. Я слишком люблю ее, чтобы быть такой эгоисткой. Поговорю об этом с тетей Шарлоттой, у нее большой жизненный опыт, и она всегда даст хороший совет.
Филипп улыбнулся.
– Я начинаю достаточно хорошо вас понимать, дорогая, чтобы догадаться, что вам будет нелегко расстаться с этой идеей.
– Это упрек?
Они заговорщицки посмотрели друг на друга, как дети, узнавшие тайну.
– Вы же знаете, что нет, кокетка вы этакая!
Флори наклонилась и закрыла губами рот собеседника.
– От вас пахнет весной!
Она потерлась носом о щеку, которая немного кололась.
– Ловлю вас на слове!
Под раскидистыми ветвями деревьев к ним направлялся вышедший из дома Арно. На кожаном поясе у него был чернильный прибор, сразу выдававший студента, а в руке свернутая в трубку тетрадь. Ироническая улыбка контрастировала с почти аскетической строгостью лица. И Флори, и Матильда сожалели о том, что он не стал монахом. Его утонченность, доброта, хотя и не бросавшаяся в глаза, его знания могли бы сделать его вполне подходящим слугою Бога, полезным служителем веры! Видно, час этот пока не наступил. Страстный поклонник риторики, логики, схоластики, он предпочитал Аристотеля милосердию, изучение гуманитарных наук гуманной миссии. Его мать и сестра спрашивали себя, не уйдет ли он все же в монастырь, устав от диалектики.
– А! Вот и мой шурин! – Филипп встал навстречу Арно. – Черт возьми, вы знаете, что вчера вечером меня чуть не укокошил ваш дружок Артюс Черный?
– Мне об этом говорили.
– Вас это, как видно, мало волнует.
– Волнует? Пожалуй, нет, но меня берет зло на Артюса, который, наверное, был более пьян, чем обычно, раз позволил себе такую гнусную выходку по отношению к вам! Однако, видит Бог на вино он падок! Я расстался с ним чуть раньше, когда он был не слишком пьян. Правда, вечер лишь начинался.
– Если бы вы остались с ним, – проговорила Флори – он, конечно, не посмел бы на нас напасть.
– Кто знает? Я ценю его за изобретательный и оригинальный ум. Однако ничто не может унять его нрав.
– Как вам может нравиться его общество?
– О, полно, Филипп! Я никак не участвую в его попойках и не имею дела со всякой шантрапой, вы же знаете! Каждый из нас находит в другом устраивающего его собеседника. И не больше того. Я не взялся ни следить за ним, ни охранять его добродетели, которые, насколько я знаю, действительно подвергаются опасности. Я, как Понтий Пилат, умываю руки.
– Черт побери! Нельзя сказать, чтобы это была очень активная позиция!
– Я беру от каждого то, что меня устраивает, что он может мне дать. И ничего другого. Артюс далеко не глуп. Он так же непобедим в диалектике, как и в физических упражнениях. Мы с ним спорим, плаваем, занимаемся борьбой. Этим и ограничивается наша дружба. Его личная жизнь меня не касается.
– Правда ли, что он живет на улице Ванв, в старом замке Вовэр, пользующемся зловещей репутацией?
– Да, это так. По крайней мере, в настоящее время. Как истинный голиард, он нигде надолго не задерживается. У него своеобразное представление о жизни, свойственное бродягам.
– Судя по слухам, это логово бездельников, бродяг, нищих и беглых монахов.
– В этих россказнях, как всегда, есть правда, но люди преувеличивают. На самом же деле Вовэр скорее прибежище тех, кто предпочитает парижской слежке осторожную изоляцию.
– То есть для тех, у кого рыльце в пушку.
– Или для тех, кто в бегах.
Опершись на ореховый ствол, Арно покусывал сорванную травинку.
– Вы будете продолжать встречаться с этим голиардом и после того, что произошло на Гревской площади?
– Он же был пьян!
Флори задумалась.
– Брат, вам, наверное, неизвестно, что вчера, после обедни, в лесу Руврэ он с несколькими подобными ему типами привязался к нам, когда мы пришли в лес за «маем», и дело кончилось тем, что он силой поцеловал Кларанс.
– Черт побери! Это какая-то мания!
Разозлившись, Арно вырвал с корнем пучок травы.
– Мне никто не говорил об этом, – помедлив, сказал он. – Расскажите поподробнее.
Филипп слушал Флори с не меньшим вниманием, чем Арно.
– Право, – заметил он, когда она умолкла, – мы очень обязаны Гийому! Если бы в обоих случаях он не оказался рядом, один Бог знает, что бы с вами сталось.
– Да, – согласилась молодая женщина, вертевшая между пальцами перо, которым она до того писала. – Действительно, его присутствие оказалось для нас спасительным.
– Вы, шурин, по-прежнему считаете, что Артюс хороший парень, просто любящий выпить?
Горячность Филиппа разбилась о спокойствие студента.
– Ему ударил в голову Май, – проговорил тот, пожимая плечами. – Он большой грубиян, согласен с тобой, но и он не лишен куртуазности. Чтобы с таким упрямством привязываться к беззащитным женщинам, к тому же из семьи одного из своих друзей, он должен был совершенно потерять рассудок. Мне трудно осудить его, не выслушав того, что он скажет. У нас в два часа занятия в университете. Он там будет. Я поговорю с ним. И строго предупрежу его.
– А что вы сделаете, если он признается, что действовал совершенно сознательно?
– Задам ему хорошую взбучку.
– Он сильнее любого дровосека! – вскричала Флори. – Он убьет вас! Умоляю, Арно, ради меня – не вступайте с ним в драку!
Арно рассмеялся:
– Мне не впервой. Если он крепок, как дуб, то я гибок, как лиана, – вы же знаете, лиана душит дуб.
– Ради Пресвятой Девы, Филипп, почему вы толкаете моего брата на такое безумие! У него полно друзей. Зачем вам в это вмешиваться?
– Да просто потому, что этот голиард не проявил к вам должного уважения, дорогая!
– Этого недостаточно.
– А мне кажется, что вполне достаточно!
– Полно, полно, – заговорил Арно, поднимаясь, – какого дьявола! Я вовсе не хочу стать причиной вашей первой ссоры! Когда я подходил, вы целовались, вот и займитесь снова этим милым препровождением времени и не думайте обо мне. Я исчезаю.
– Умоляю вас… – начала было Флори, но брат ее больше не слушал.
Он направился к дому, где обнаружил склонившуюся над рукописью Берод Томассен, с которой очень любил поболтать. Ему нравился склад ума старой женщины. С тех пор как он с нею познакомился, то есть со дня помолвки сестры с Филиппом, между ним и ею установились интеллектуальные отношения, подобные тем, которые он мог бы завязать с любым из своих университетских товарищей. Несмотря на разницу в годах, они относились друг к другу с уважением, достаточным для того, чтобы предпочесть общество друг друга любому другому, и черпали в своей общей любви к книгам темы для разговоров, которые их занимали.
– Дражайшая мадам, я вас приветствую!
Берод улыбнулась тысячами своих морщин и, бросив на студента живой проницательный взгляд, ответила на приветствие.
– Размышляя о диссертации, которую вы, дорогой Арно, пишете, – проговорила она, – я отложила для вас тетрадку из «Органона» Аристотеля, которая вас заинтересует.
Ее нагрудник не отличался свежестью, блузе было не меньше десятка лет, но лицо ее, обтянутое пергаментной кожей, излучало такое знание, что Арно, как всегда, почувствовал себя очарованным этой неподвластной времени женщиной, выглядевшей так, словно она была сделана из того же материала, что и переписываемые ею изо дня в день фолианты.
– Я вам бесконечно обязан, – сказал он, выдвигая табурет из-под стола, за которым работала тетка Филиппа. – Все без исключения экземпляры блестящих книг, переписанных вами, это перлы точности.
– Что вы хотите – я люблю это ремесло!
Получив пару золотых су, Арно вручил ей несколько проведенных и одобренных университетской комиссией копий с официальных экземпляров, выполненных безденежными студентами, зарабатывавшими таким образом деньги на обучение.
У метра Брюнеля был довольно неплохой выбор книг, в том числе иллюстрированных цветными миниатюрами, но молодому человеку были нужны тексты, которых в отцовской библиотеке не было.
– Вот то, что надо! Ничего не может быть лучше, – воскликнул он с энтузиазмом.
Тень, закрывшая от него свет, заставила его поднять глаза. Он узнал склонившегося над витриной с книгами Гийома Дюбура. Тот листал какую-то рукопись. Чем могут эти книги, предназначенные для студентов и их профессоров, заинтересовать меховщика, хотя бы и любознательного?
Арно вспомнил только Что услышанное от сестры. Этот анжерец, казалось, постоянно крутился там, где бывает молодая женщина, и это наводит на размышления. Простое совпадение? Арно в это не верил. Он заметил, что Гийом что-то искал глазами, поднялся и подошел к нему.
– Храни вас Бог, месье!
Гийом с улыбкой ответил на приветствие, но выражение разочарования, омрачившее на миг его лицо, показалось брату Флори многозначительным.
– Не предполагал, что в Анжере интересуются греческой философией.
– Как и везде, в Анжере есть люди, стремящиеся к самообразованию, – непринужденно отвечал Гийом. – Кроме того, не забывайте, что я учился в Париже и сохранил большую склонность к книгам.
– Вас можно с этим поздравить. Такое встречается не часто. Достигнув возраста зрелых мужчин, многие бывшие школьники легко забывают полученные когда-то знания.
– Допустим, что я не из таких.
Наступило молчание. На улице обычная толчея студентов, задиравших прохожих, в особенности женщин, метров в докторских шапочках, проповедников и детей сливалась с непрерывным движением взад и вперед пергаментщиков, переплетчиков, иллюстраторов и книгопродавцев. Разносчики воды, крестьяне, во весь голос рекламировавшие фрукты или гнавшие перед собой скотину, всадники, порой в окружении вооруженных людей, вносили свой шумный вклад в этот человеческий муравейник.
Арно с интересом рассматривал собеседника, не решавшегося уйти.
«Черт возьми, – подумал он, – этот господинчик кого-то ждет. Уж не Флори ли?
Сохраняя небрежное молчание, он ждал реакции молодого меховщика.
– Мой кузен дома? – спросил наконец Гийом.
– Дома. Я только что от него.
– Я зашел справиться о его самочувствии. Оправился ли он после вчерашнего?
– По-видимому, да. Заходите, если, конечно, не боитесь разрушить поэтическое вдохновение, которое его сейчас захватило.
– Он сочиняет?
– Они с сестрой пытаются добиться гармонии между рифмами и мелодией песни, заказанной, если не ошибаюсь, самой королевой.
– Сейчас их, конечно, не время беспокоить.
«Этот человек – сам соблазн, – сказал себе Арно, продолжавший наблюдать за Гийомом, как наблюдал бы за мухой, увязшей в горшке с медом. – Видно, в нем происходит борьба, где честь и любовь обречены на жестокую схватку! Если бы речь шла не о Флори, а возможно, и о судьбе ее союза с Филиппом, я попытался бы ему помочь, так как он внушает мне уважение и сочувствие. К сожалению для него, я могу лишь противиться его намерениям. Если дело пойдет так и дальше, придется, видимо, вступить с ним в борьбу».
– Не думаю, месье Дюбур, что вы выбрали подходящий момент для визита, – снова заговорил он. – Вы знаете, как капризная дама эта Поэзия. Стоит ее спугнуть, и она может никогда не вернуться. И тогда покинутые ею поэты страшно сердятся на того, по чьей вине происходит это затмение.
– Да, вы, разумеется, правы.
– О, Гийом! Что ты здесь делаешь, кузен?
В лавку вошел доверчивый, смеющийся Филипп.
– Я хотел повидать тебя, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь, но твой шурин, посчитавший, что я могу нарушить вдохновение, посоветовал мне прийти в другой раз.
– Что-то раньше ты не проявлял такой заботы о нашем покое, Арно, – воскликнул молодой человек с добродушной иронией. – Спасибо за заботу. Но ты беспокоился напрасно: по-видимому, вдохновение испарилось само по себе, без чьей-либо посторонней помощи! Не знаю уж почему, только ни у Флори, ни у меня сегодня рифмы не идут!
– Кому не везет в поэтической игре, тому везет в любви, – заметил студент с понимающим видом, не переставая изучать выражение лица Гийома, которое при этих его словах помрачнело, отразив неудовольствие.
«Да, я не ошибся! Боже мой, этот парень влюблен в сестру! – сказал себе Арно. – Разумеется, Филипп далек от подозрений и абсолютно ему доверяет!»
– Я воспользуюсь тем, что у вас есть о чем поговорить, и прогуляюсь с Флори, – заявил он. – Покидаю вас.
