Текст книги "Пленённая мечтой"

Автор книги: Жанэт Куин-Харкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Жанэт Квин-Харкин

Пленённая мечтой

От автора

В этом, как и в других моих романах, мне важна была историческая достоверность. Я хочу поблагодарить мою мать за дополнительные исследования, которые она провела для меня в Австралии, а также жителей города Клонкарри – за ту полезную информацию, которую они мне предоставили. Я также почерпнула немало сведений из следующих книг: «Семь небес…» Джона Падни; «История „Империал Эйрвейз“ в картинках» Кеннета Мансона; «Имперские воздушные трассы Британии, 1918–1939» Робина Хайема, а также из различных документов воздушных служб.

«Плененная мечтой» – это беллетристическое произведение. Персонажи и события – плод моего воображения в историческом контексте. Знатоки истории авиации, возможно, найдут немало сходства между тем, что описано мною, и подлинной «биографией» современной Международной австралийской авиакомпании. Она начиналась как воздушная служба Северных территорий и Квинсленда и связывала скотоводческие центры и железнодорожные узлы Квинсленда как раз в тот период, который отображается в моей книге.

ПРОЛОГ

Первое, что она ощутила, был запах. Неповторимый, кислосладкий букет хлороформа и карболки, – дезинфектантов и смерти.

– Я в больнице, – неуверенным голосом проговорила Грейс. «Неужели заснула во время дежурства? Старшая сестра „Стойкости“ убьет меня», – подумала она, пытаясь сесть. Старшая сестра была грозой всех сестер и отдавала приказания голосом, напоминавшим завывание сирены.

– Не пытайся двигаться, золотко, – сказал чей-то успокаивающий голос. – Лежи себе тихо и спокойно и отдыхай понемногу.

Определенно не старшая сестра «Стойкости». Не узнавая, кому принадлежит голос, Грейс осторожно открыла глаза. Над кроватью, под самым потолком, лениво поворачивался вентилятор. Рядом с ним в потоке воздуха дрожала черная от мух лента липучки. На окне были спущены не слишком чистые, засиженные мухами жалюзи, но яростный луч солнца прорывался сбоку, прочертив на стене яркую полосу. Это было так непохоже на унылую, полную сквозняков больницу «Святая Катерина» в Истборне, что Грейс поискала глазами источник луча. Между жалюзи и оконной рамой виднелась линия ярко-синего неба, а под ним – пятно оранжевой земли.

– Австралия! – не без удовлетворения сказала она и, закрыв глаза, расслабилась. Мысль о том, что она в Австралии, успокаивала. Это значило, что где-то поблизости – Брюс. Она наконец снова увидит его. Забавно, что она и сейчас оказалась в больнице; началось когда-то тоже все в больнице… Веки Грейс затрепетали, и она погрузилась в сон.

1

Ночь взрывалась оранжевыми звездами. Вдали резкий отрывистый треск пулеметных выстрелов изредка перемежался мощными гулкими ударами, от которых по грязи шла рябь.

– Лучше любого фейерверка, а? – спросил капрал с заметным лондонским выговором, оборачиваясь к Грейс.

Грейс кивнула, сумев скрыть страх за улыбкой.

– Фронт вон там, – сказал он с жестом заправского гида. – Конечно, когда я только попал сюда, он был на другом берегу Соммы, но боши нас теснят.

Прогремел ужасающий взрыв, который Грейс ощутила через подметки туфель.

– Вот стараются-то, а? – заметил капрал. – Педерасты тупые – извините, конечно, за выражение. Продвигаются то туда, то сюда на пару метров, а в результате оказываются все там же, только потеряв при этом половину состава.

Маленький капрал опять зарысил вперед с сумкой Грейс, а та следовала за ним, осторожно переходя с доски на доску, перекинутые через разливы грязи. В воздухе пахло серой и гнилью. Все еще шел дождь – мельчайшая изморось, сверкавшая неуместными драгоценностями в свете керосиновых ламп.

– Уже близко, – сказал капрал, повернувшись в том месте, где доски лежали далеко друг от друга и протягивая ей руку. Грейс ухватилась за нее и на мгновение вспомнила картинку из детства: брат Гарри ведет ее по булыжникам через ручей. Как и сейчас капрал, Гарри был тогда маленьким ярким маяком на фоне угрюмой местности.

Ах, Гарри, сказала она себе, как бы мне хотелось тебя сейчас увидеть. Боялся ли он, когда впервые попал во Францию? – гадала она. Может быть, он иногда успокаивал себя мыслями о ней, когда над траншеями взрывалось небо? Успел ли он вспомнить о ней перед смертью?

Невдалеке, на фоне оранжевого сияния, четко вырисовывался обгоревший остов фермы. Рядом с ней и была разбита большая палатка с красным крестом на крыше.

– Ну вот, мы и пришли, – сказал капрал. – Готов поспорить, чашечка чайку вам сейчас бы не помешала, а, мисс?

Грейс снова кивнула. Она боялась, что если откроет рот, то дрожащий голос выдаст ее. Она была так уверена, что поступает правильно, добровольно вызвавшись стать фронтовой медсестрой. Она отмела презрительное предсказание матери, что хлопнется в обморок при виде крови, и прошла подготовку, не опозорившись. Но сейчас, оказавшись примерно в миле от реалий войны, она дрожала под своей огромной косынкой медсестры.

На каждом этапе пути сюда судьба, казалось, предоставляла ей возможность вернуться. Из-за шторма они долго не могли переплыть Ла-Манш. Две девушки так страдали от морской болезни, что их задержали в Кале. Потом грузовик, который вез новеньких медсестер на фронт, должен был повернуть назад, потому что дорогу разбомбили. Но при каждом искушении она заставляла себя идти вперед. Теперь же, когда черные развалины фермы нависли над ней, как чудовище из детского кошмарного сна, и земля задрожала у нее под ногами, она рада была бы убежать, если бы было куда.

Капрал откинул полог палатки и вошел внутрь.

– У меня для вас подкрепление, капитан-мэм, – сказал он, отдавая честь женщине, склонившейся над ближайшей раскладушкой и занятой перевязкой.

Женщина, – ей было, видимо, чуть больше тридцати, – подняла озабоченное, измученное лицо, на котором Грейс, однако, прочла и разочарование.

– Так вот это кто? – устало спросила она. – Подкрепление, которое мне обещали?

– Несколько девушек остались в Кале из-за морской болезни, – объяснила Грейс. – А остальных поделили между полевыми госпиталями.

– И вы – доброволец, – сказала та. – Мне здесь добровольцы ни к чему. К нам поступают тяжелораненые, – критические случаи, и мне нужны подготовленные сестры, сестры для операционных, а не добровольцы.

У Грейс камень с души свалился. Ее отправят обратно! Она сможет вернуться без бесчестья и заняться чем-нибудь менее страшным, подальше от этого ужасающего оранжевого неба. Но тут женщина вздохнула и протянула Грейс руку.

– Ну, все же, наверное, мне надо быть благодарной и за небольшие удачи. Кэтрин Уэзерби, командир подразделения. А вы?..

– Грейс Притчард.

– Из?

– Челтенхэма, – ответила Грейс.

– Боже правый! – сказала Кэтрин Уэзерби и даже расхохоталась. – Мне нужны закаленные в боях медсестры, а они посылают мне из Челтенхэма! Бедняжечка моя хорошая: вы, наверное, решили, что попали прямо в ад?

– Тут довольно страшновато, – призналась Грейс.

– Сегодня обстрел особенно сильный, – сказала капитан Уэзерби. – Днем местность на самом деле даже красивая, или была бы такой, если бы перестать терзать ее гигантскими воронками.

Она бросила взгляд в глубину тускло освещенной госпитальной палатки.

– Сестра Сэндерс! – позвала она. – Идите сюда и смените меня. Я покажу сестре Притчард, где положить вещи. Хватайте свою сумку и идите за мной.

Она двинулась между рядами коек, на которых стонали и шевелились забинтованные люди.

Грейс заметила про себя, что капитан Уэзерби шагала по-военному легко: воплощение опытного офицера-медика. Отец Грейс назвал бы ее «видной женщиной», в отличие от Грейс, которую он характеризовал как «эльфика». Грейс поймала себя на мысли: хватит ли у нее силы, чтобы работать? Ребенком она вообще была – одни глаза, волосы и худенькие руки и ноги, как картинки в книжке «Алиса в стране чудес», и в школе ее считали болезненной. Но на самом деле ничего болезненного в ней не было. За все школьные годы она даже ни разу не простудилась.

– Мы их получаем прямо с фронта, – сказала капитан Уэзерби, оборачиваясь к Грейс. – Некоторые – в плохом состоянии. Мы их подлечиваем и держим до тех пор, пока не будет возможно отослать домой.

Грейс бросила взгляд на неясно различимые фигуры, иные настолько забинтованные, что человека совсем не видно, и у нее опять перехватило дух от страха.

– Вот этому не позволяйте никаких штучек, – сказала капитан Уэзерби, показывая на последнюю койку. – Лейтенант Барклей. Он из Королевских воздушных сил, но австралиец. Они не считают нужным подчиняться правилам и не уважают авторитеты, так что следите, чтобы он делал то, что ему говорят.

Грейс взглянула на ту фигуру, на которую указывала капитан, и встретилась взглядом с пугающими горящими глазами тигра. Глаза смотрели на нее с загорелого, совершенно не английского лица, обрамленного копной непослушных золотисто-рыжих волос. Лейтенант подмигнул ей и тут же притворился, будто спит.

Выходя из палатки, Грейс не смогла сдержать улыбки.

– Он тяжело ранен? – спросила она, пока они, скользя, пробирались к соседней палатке.

– Привел самолет, совершенно окутанный пламенем, обратно, вместо того, чтобы прыгнуть с парашютом в тылу врага, – сказала капитан. – Некоторые из этих парней-летчиков такие отчаянные, что иногда сомневаешься, на месте ли у них голова. Теперь у него ожоги второй и третьей степени, и одна нога расквашена.

Грейс молча шла следом за ней. Он ей так живо подмигнул – казалось, это единственно нормальная вещь в сумасшедшем мире. Она с трудом вздохнула и вошла в палатку, служившую общежитием сестер.

– Все те койки, в дальнем конце, свободны, – сказала капитан Уэзерби. – Там протекает крыша, но, наверное, вы сможете отыскать какие-нибудь сухие одеяла. А сейчас просто бросайте свои пожитки и пойдем в палатку, где столовая. Надо думать, вам сейчас не повредит съесть горяченького. Мне – точно нет. Я дежурю уже шестнадцать часов.

Они снова тронулись в путь, стараясь не упасть с двух узеньких дощечек, под которыми хлюпала грязь.

– Кажется, что дождь идет уже целую вечность, – жизнерадостно говорила Уэзерби. – Не удивлюсь, если нам придется строить ковчег… Вот палатка столовой. Тут можно выпить чего-нибудь горяченького в любое время, когда вы свободны.

Грейс обхватила ладонями кружку с дымящимся чаем и с наслаждением начала понемногу пить. Кэтрин Уэзерби села напротив нее и начала уминать из глубокой тарелки фасоль с колбасой.

– Мне любопытно, – сказала она. – Вы не похожи на тех, кто вызывается идти добровольцем на линию фронта. Вы говорили – Челтенхэм. Вы прямо из колледжа для благородных девиц?

– Ох, нет, – отозвалась Грейс. – Я живу неподалеку от Челтенхэма. Уже год, как окончила школу. Я хотела сразу же пойти добровольцем, но моя мать утверждала, что я там буду не столько помогать, сколько мешать. А еще она утверждала, что я нужна ей дома. – Она немного помолчала. – Моя мать активно занимается благотворительностью.

– А, из этих, – сказала капитан Уэзерби. – Помогает бедным, хотят они этого или нет. Моя мать тоже была немного такая. Родители – это зануды, правда?

– Мой папа – прелесть, – сказала Грейс. – Если не считать того, что он… не от мира сего. Он или молится, или читает.

– Господи! – со смехом проговорила капитан. – Святой вместо отца!

– Он – викарий, – объяснила Грейс. – Но я бы сказала, что в святые, скорее, метит моя мать.

– Так вы сбежали от благотворительности?

Грейс уставилась на дымящийся чай.

– Моего брата убили. Я поняла, что мне надо уехать… что-то делать…

– Найти смысл в бессмыслице, – понимающе отозвалась Кэтрин. – Моего жениха тоже убили. Работать очень полезно – перестаешь думать. Если вы больше ничего не будете есть, я скажу сестре Сэндерс, чтобы она познакомила вас с нашими порядками.

Было уже за полночь, когда Грейс свернулась калачиком и попыталась уснуть вопреки непрекращающемуся артиллерийскому обстрелу. В шесть ее разбудили, чтобы идти на дежурство, и она вышла в холодное серенькое утро. Дождь прекратился, но туман клочьями овечьей шерсти висел на зеленых изгородях, и ряд тополей, казалось, растворялся где-то в дымке. Как и говорила капитан Уэзерби, здесь было довольно красиво.

Грейс заступила на дежурство и получила поручение смерить всем температуру. Она была счастлива, что задание выпало ей по силам, и отправилась вдоль ряда пациентов, стараясь не показывать, какой ужас внушают ей невидящие глаза, забинтованные культи. Некоторые из солдат, еще почти мальчишки, были трогательно благодарны за любое внимание к ним. Когда она подошла к концу ряда, рыжеволосый австралиец, похоже, спал.

– Лейтенант Барклей, – негромко позвала она.

– Я бы не стал его будить, сестра, – предостерег ее плотный сержант с соседней койки.

– Почему?

– Он сегодня утром не в лучшей форме, – с ухмылкой объяснил сержант.

– Не сомневаюсь, что он понимает, что температуру мерят в шесть тридцать, нравится ему это или нет, – Грейс постаралась, чтобы в голосе ее звучал профессионализм.

– Конечно, – согласился сержант, – но он, знаете ли, австралиец…

– Мне наплевать, кто он, – сказала Грейс. – Температуру ему смерят, как и всем остальным.

– Не говорите потом, что я вас не предупредил, – басовито хохотнул сержант. Смех перешел в раздирающий кашель: на именной карте пациента было написано, что он перенес газовую атаку.

Грейс осторожно похлопала спящего по плечу.

– Просыпайтесь, лейтенант, – сказала она. – Пора мерить температуру.

Он пробормотал что-то вроде «ну вас к черту» и снова засопел.

Грейс подумала, как презрительно посмотрит на нее капитан Уэзерби, если она не справится со своим первым поручением. Она стянула с него одеяло.

– Вали отсюда, – прорычал голос с сонной хрипотцой. Забинтованная рука потянулась за одеялом, и тут, поморщившись от боли, лейтенант открыл глаза.

– Вы кто? – спросил он, сонно пялясь на Грейс.

– Я ваша медсестра.

Его глаза зажглись, как будто кто-то повернул выключатель. Глаза у него были, и правда, тревожащие – карие, с золотыми искрами, а их выражение заставило Грейс совершенно смутиться.

– Я вспомнил, – сказал он. – Вы – та галлюцинация, которая вчера вечером проплыла мимо. Я думал, это морфий. Я рад, что вы настоящая. Как вас зовут?

– Сестра Притчард, – сказала Грейс.

– Я имел в виду имя. Там, откуда я родом, мы не признаем титулов и всякой такой чуши, вроде отдания чести. Вы должны жалеть бедного парня из колонии, оказавшегося так далеко от дома!

– Меня зовут Грейс.

– Можете звать меня Блю.

– Блю? Синий?

– По-настоящему меня зовут Брюс, но меня все называют Блю, из-за того, что я рыжий, – объяснил он. Грейс не могла понять, разыгрывает ли он ее. Заметив ее скептический взгляд, он добавил: – Нет, правда. В Австралии всех рыжих называют Блю, так же как все высокие получают прозвище Коротышка.

– Должно быть, ужасно глупая страна, – сказала она.

– О, нет. Просто роскошная страна. Равных ей не найдешь. Я только и жду, когда смогу вернуться.

– Мне надо измерить вам температуру, лейтенант.

Она попыталась просунуть градусник ему под язык, но он отвернулся, качая головой.

– Не туда, – сказал он.

Грейс подняла градусник.

– Извините. Под мышку, да?

– Нет, и не туда, – сказал Брюс Барклей, и в углах его рта показалась чуть заметная ухмылка. – Мы в Австралии температуру меряем по-другому. Иначе почему, по-вашему, ее называют страной антиподов?

Минуту до Грейс еще не дошло, потом она ярко покраснела.

– Пора бы вам понять, что вы сейчас не в Австралии, лейтенант Барклей, – сказала она. – Решайте сами. Или мы измеряем вам температуру обычным способом, или я пишу на вашей карте, что она у вас повысилась до сорока, и капитан Уэзерби прикажет, чтобы вам устроили холодное обтирание. День не из таких, когда холодное обтирание может быть приятным, но, может, вы, австралийцы, народ закаленный…

Он весело подмигнул ей.

– Ты победила, Грейси, – сказал он.

В течение следующих нескольких дней Брюс Барклей продолжал вести себя в соответствии со своей репутацией. Он был неисправим. Грейс должна была ассистировать, когда ему делали перевязки – процедура длительная и невеселая, поскольку ожоги у него были обширные и повязки приходилось отмачивать, раны обрабатывать антисептической присыпкой и накладывать свежие бинты. Однажды, когда капитан снимала марлю, он пробормотал:

– А, е…

– Вы очень неотесанный, – сказала капитан Уэзерби. – Пора бы кому-нибудь научить вас хорошим манерам.

– И пора кому-нибудь научить вас менять повязки, не сдирая с живого шкуру, – ответил он.

– Я стараюсь, как могу, лейтенант. Вы должны понять, что это дело нелегкое.

– Конечно, для человека с пальцами, как сардельки, – сказал он. – Пусть бы за вас это делала вот эта юная леди. Посмотрите на ее изящные ручки. Готов поспорить, что она не стала бы с меня кожу сдирать!

– Сестра Притчард всего лишь доброволец, – ответила капитан Уэзерби, – и недостаточно квалифицирована для таких процедур. Я обучалась в одной из лучших больниц Лондона и сделала уже тысячи перевязок.

– Старая корова, – пробормотал Брюс.

– Что вы сказали?

– Я сказал: «Вот здорово!» – ответил он, глядя ей прямо в глаза. Грейс так боялась захихикать, что должна была прикусить губу. Она не осмеливалась посмотреть на Барклея: если он ей подмигнет, это будет последней каплей. Ей удалось сохранить спокойствие, пока они благополучно не вернулись в подсобную палатку.

– Мне очень жаль, что вам пришлось услышать неприличные слова, сестра, – сказала капитан. – Конечно, в военное время этого следует ожидать, но не от офицеров же!

Грейс продолжала молча мыть руки.

– Я уж хотела было сказать ему, что думаю, – продолжала капитан Уэзерби. – Но в его случае надо делать скидку, и мне не хотелось бы расстаться с ним в ссоре.

– О, разве лейтенант Барклей собирается уехать? – выпалила Грейс, изумляясь тому, какое резкое сожаление она при этом испытала.

Капитан Уэзерби посмотрела на нее с чувством, похожим на жалость.

– О, нет, сестра. Я только хотела сказать, что его шансы на выздоровление не слишком велики. При таких сильных ожогах часто начинается инфекция. И, Господь свидетель, здесь невозможно соблюдать стерильность. Но я не могу рисковать и разрешить перевозить его сейчас.

Грейс вернулась к своим обязанностям, потрясенная. Знал ли Брюс Барклей, что у него мало шансов? Возможно, знал, и его постоянные словесные поединки были его способом бороться за жизнь. Грейс была в ужасе из-за того, что не была к нему снисходительнее, и когда в следующий раз подошла к его койке, то поставила ему градусник под язык с такой осторожностью и нежностью, что он спросил:

– Что это с тобой сегодня?

– Ничего. Почему вы так спрашиваете?

– Ты тут играешь ангела милосердия. Умерить боль мою пришла, и все такое прочее…

– Я только исполняю свои обязанности, – ответила она, краснея.

– Так Бога ради, постарайся исполнять их немного повеселее, – отрезал он. – У меня просто мороз по коже, когда на меня смотрят глазами печальной коровы.

– Хорошо, лейтенант, – сказала она, отворачиваясь.

– И зови меня Брюс, если уж тебе Блю не нравится, – крикнул он ей вслед.

Она обернулась:

– Только если будете хорошо себя вести.

Он улыбнулся ей, и она ответила ему улыбкой.

Несмотря на все предсказания, он был жив и к концу недели, и на следующей. Его ожоги заживали один за другим, оставляя на его загорелых руках бледно-розовые пятна, и Грейс получила распоряжение сделать ему обтирание. Она уже хорошо освоила почти все палатные процедуры, и начала мыть ему руки, лицо и шею, весело болтая. Но когда губка перешла ниже, на грудь, она вдруг заметила его мускулистые плечи, спутавшиеся на груди светлые волосы, подтянутый плоский живот… Она никогда раньше так не замечала мужественности и, дойдя ему до пояса, замедлила движения.

– Я… э… думаю, вам лучше закончить самому, – сказала она.

Он ухватил ее за запястье, прижав ее пальцы к своей груди.

– В чем дело, Грейси? Мои ожоги слишком отвратительны, чтобы их трогать?

– Конечно, нет, – поспешно сказала она. – Просто я опаздываю, у меня еще тысяча дел.

Она вырвала руку, бросила губку ему на грудь и постаралась деловито пройти через палату. Как она могла объяснить, что он вовсе ей не отвратителен – совсем наоборот!

2

Если бы Грейс не надо было тревожиться за Брюса Барклея в те первые дни во Франции, она могла бы и не выдержать. Ей никогда не было совершенно тепло, одежда никогда не была сухой, и выспаться никак не удавалось. Дни были длинными и полны трудной работы, ночи – беспокойными из-за постоянного обстрела и шебуршания крыс.

– Только не допускай их до пациентов, – беззаботно сказали ей закаленные ветераны – те медсестры, которые пробыли во Франции и в Фландрии уже по два года, увидев, как содрогается Грейс. А ее изумляло, как эти женщины выдержали все, что выпало им здесь. Самым тяжелым оказалась не физическая нагрузка, а то эмоциональное напряжение, которое она испытывала, беспомощно глядя, как ускользают молодые жизни. Восемнадцатилетние пареньки, казавшиеся такими же молодыми и свежими, как хористы ее отца, просили ее подержать их за руку, пока они умирали, истекая кровью, или старались не плакать, потеряв руку или ногу. Только жизнелюбие и стойкость Брюса давали ей силы не сдаваться.

Шли разговоры, что прибудут большие подкрепления американцев, линия фронта ползла вперед, немцы отступали, но они, медики, видели только увеличение количества раненых, которые прибывали каждый день. Иногда носилки с солдатами оставались под дождем, потому что в госпитальных палатках не было места. Между ними сновали доктора и медсестры, принимая оперативные решения, кому из них помочь, оставляя тех, у кого мало было шансов выжить, заботам младших сестер, вроде Грейс, которые обтирали и утешали обреченных, пока они умирали.

На третью неделю Грейс назначили на ночное дежурство. Обходя койки, она заметила, что Брюс не спит, молча уставившись в крышу палатки.

– Все в порядке, лейтенант?

– А, это ты, Грейси. Надо полагать, все в порядке. Я просто думаю, вот и все. – Он ничего больше не прибавил, и она взяла лампу, собираясь идти дальше. – Завтра меня отправляют в Англию. Моя койка здесь нужна.

– Я ничего не слышала, – отозвалась она, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул. – Так ведь это хорошая новость, правда? – добавила она весело. – Капитан Уэзерби была уверена, что вы не выкарабкаетесь.

Она ожидала, что он ухмыльнется и скажет что-нибудь непочтительное, но вместо этого он снова уставился в потолок.

– Я слышал, как они обо мне говорили, – сказал он, – капитан Уэзерби и тот тип, доктор. Они сказали, что я, наверное, больше не смогу ходить.

– Конечно, сможете, – возразила Грейс. – Вы уже один раз провели их. Вы же не собираетесь поверить им на этот раз, а?

Брюс испустил длинный, глубокий вздох.

– Я до сих пор держался, – медленно проговорил он. – Я терпеть не могу сдаваться – ни в чем. Я думал, что смогу снова летать, но теперь они говорят, что эта нога… Не знаю, что я буду делать, если не смогу ходить. Я не могу быть калекой чертовым!

Вопреки всем правилам Грейс уселась на краешек его койки.

– Что вы собирались делать после войны? – спросила она.

– Сказать по правде, я не надеялся остаться в живых. Большинство моих приятелей погибло. В Галлиполи я потерял брата.

– Мне очень жаль, – сказала Грейс. – Я потеряла брата во Фландрии.

– Я был там какое-то время, – отозвался Брюс. – После Галлиполи. Дьявольски глупая штука – сидеть в мокрой траншее. Вот тогда я и пошел добровольцем в авиацию.

– Вы летали раньше?

– Не… Даже близко к самолету не подходил, – сказал он. – Но я знал, как водить машину. Я решил, что это не может быть уж очень по-другому. И я был прав. У меня сразу стало получаться, я почувствовал себя, как рыба в воде. Конечно, при первой посадке я сломал ось… – Он поднял на нее глаза и усмехнулся. Но улыбка тут же погасла. – Гадость, если я не смогу опять летать, – сказал он.

– А что вы делали до войны? – спросила Грейс. – Вы попали сразу после школы?

Он расхохотался.

– Ну уж нет! Я бросил школу, когда мне было шестнадцать. Не видел пользы в ученье, и им не терпелось избавиться от меня. Я хотел действовать. И перепробовал немало. Подрядился рингером и…

– Кем?

– В Америке их зовут ковбоями, да? Я перегонял скот от залива к скотопригонным дворам. Потом я ненадолго нанялся на рыболовецкий баркас, ходивший из Кернса. Но ничто не сравнится с полетом. Как только я впервые поднялся в небо, я понял, что это то, что мне нужно.

– Наверное, это великолепно, – сказала Грейс. – Дома я любила смотреть на ястребов над холмами. Они парили в воздушных потоках, не двигая крыльями, и висели там, в пространстве. Мне бы хотелось тоже так уметь – освободиться от земли, стать невесомой.

– Большинство женщин испугалось бы, – заметил Брюс.

– Меня больше пугает, что я никогда не полечу, – отозвалась Грейс. – Всю жизнь я привязана к земле, прикована к повседневности.

– Дома было настолько плохо? – спросил он.

Грейс покраснела.

– Я не хочу сказать, что со мной плохо обращались. Мои родители делали все, что положено делать родителям: кормили меня три раза в день, следили, чтобы я снимала промокшие туфли, когда я возвращалась домой… Ленч – в половине первого, чай – в четыре, собрание прихожан, женский институт по средам…

– Для молоденькой девушки с характером звучит довольно безрадостно, – прервал ее Брюс.

Она подняла на него взгляд, изумленная этим замечанием.

– После того, как погиб Гарри, я больше не могла этого вынести, – сказала она.

– Был убит в траншее, бедняга, да?

Грейс с трудом сглотнула.

– Сказали, что он погиб мгновенно и не мучился.

Брюс фыркнул.

– Стандартная телеграмма. Даже когда не могут найти ни кусочка больше мизинца и понятия не имеют, как его прихлопнуло, они всегда говорят, что он погиб мгновенно и не мучился.

Он замолчал, заметив потрясенное лицо Грейс.

– Послушай, извини. Чертовски глупо с моей стороны, – сказал он. – Парни действительно часто погибают мгновенно, когда снаряд попадает в траншею, так что в его случае телеграмма, скорее всего, сообщала правду. Расскажи мне о нем, Грейс, – мягко добавил он.

Грейс прикусила губу.

– Он был для меня просто идеалом. Он был старше, поэтому уезжал то в школу, то, потом, в Оксфорд… – Она снова сглотнула. – Я жила от одного его приезда до другого. Он появлялся дома и рассказывал мне о сумасшедших выходках – своих и приятелей. У него все это звучало так здорово! Он был такой… ЖИВОЙ. Мне все еще страшно его не хватает.

Брюс кивнул.

– Война – это дрянь. И что ты будешь делать, когда она кончится?

– Не знаю. Может, стану настоящей медсестрой. Хотя это совсем не то, что я воображала. Я представляла себе опасности и славу, а не ужасные… – она заставила себя замолчать.

– Так ухаживать за мной было ужасно? – возмутился он. – Не думай, будто мне нравилось лежать здесь с вашими ухаживаниями! Я ненавижу быть в тягость.

– Вы не были в тягость, лейтенант, – сказала она.

– Брюс, – поправил он ее.

– Брюс.

Они посмотрели друг на друга и нерешительно улыбнулись.

– Расскажите мне о том месте, откуда вы, – попросила Грейс. – Я представляла себе Австралию как Англию на обратной стороне Земли – аккуратную и цивилизованную, только с кенгуру.

Брюс рассмеялся.

– В Мельбурне и Сиднее, и правда, все очень цивилизованно: большие магазины, масса машин, розы в палисадниках… Но на Верхнем крае, откуда я родом, – совсем другой мир. Полгода дождей нет вообще, а жара такая, что на крыше можно зажарить яичницу. Пылища, что задохнуться можно, а мух столько – просто ужас! Потом начинаются дожди, и на три месяца все затапливает. Никто никуда не может ездить, все отрезаны друг от друга, и если вас не сожрут крокодилы, то сожрут москиты.

– Звучит ужасно, – заметила она. – Почему же люди там живут?

– Хорошие деньги, – сказал он. – Мой папа привез нас туда из Мельбурна, когда мы были еще крохами, из-за медного бума. Там есть всевозможные минералы, только и ждут, чтобы их выкопали. Железо, уран, золото… Назови, что хочешь, – это там есть. – Он помолчал. – Проблема только одна: ты находишь, но вывезти невозможно. Дороги – или песчаные ловушки, или затоплены, а между владениями – расстояния в пару сотен миль.

– Вы хотите сказать: люди живут на расстоянии сотен миль друг от друга? – переспросила Грейс, вспоминая свою родную деревню, вокруг которой лежало множество соседних деревушек.

– Приходится, – сказал он. – Почва настолько бедная, что для содержания скота нужно несколько тысяч акров как минимум. Это еще одно занятие, там, наверху континента – скотоводство. Ну, и, конечно, охота на крокодилов.

– На крокодилов?

Брюса развеселил ее ужас.

– Ох, честно, да. Там, откуда я родом, водятся самые большие в мире кроки. Пристрелить двадцатифутового – в порядке вещей. Конечно, и они умеют на вас охотиться, так что приходится быть осторожными. Умницы эти кроки. Они соображают, как люди. Охота на них – хороший спорт.

– Вы на них охотились?

Его лицо осветилось, и он казался полным жизни и энергии.

– Угу, я немало их поймал. Видишь ли, за кожу дают хорошие деньги. Вокруг залива прекрасная охота: буйволы, дикие кабаны, дикие быки – все те животные, которых привезли с собой первые поселенцы. Они сбегали и снова дичали. Мой папа обожал охоту. – Лицо его затуманилось.

– Ваши родители все еще живут там? – спросила она.

– Нет. Теперь там никого не осталось.

– О?

– Я уже говорил тебе о брате. Мама умерла, когда мне было одиннадцать. В тот год была сильная эпидемия заливной лихорадки. А папу пропорол дикий бык, когда мне было шестнадцать.

– Мне очень жаль.

– Это было так дьявольски глупо! – гневно сказал он. – Папа не умер бы, если бы я вовремя привез его к доктору. Но такая уж там жизнь – потребовалось четыре дня, чтобы вывезти его, а к этому времени он потерял слишком много крови и началась инфекция… – Он вздохнул и стукнул кулаком по краю койки. – Это суровая страна. Второго шанса не дает. Одна ошибка – и ты покойник.

– И все же вы хотите вернуться?

Его лицо расплылось в медленной улыбке.

– Клянусь, да! Я не приживусь в стране вроде Англии. Там, наверное, очень мило: покупать еду в продуктовых магазинах, каждую неделю видеть новый кинофильм… Но в Верховье, у залива, чувствуешь себя живым. Каждый день – это новый вызов. Конечно, – резко добавил он, – это страна настоящих мужчин. Не место для женщин.

Он пристально вгляделся в нее, как будто проверял, как она отреагирует.

– Но сколько-то женщин там все же не может не быть, – возразила она.

Он кивнул.

– Но жизнь для них гадкая. Моей маме очень нелегко пришлось после Мельбурна. Она так никогда и не привыкла по-настоящему. Чтобы выдержать ту жизнь, там надо родиться.