Текст книги "Юлия, или Новая Элоиза"

Автор книги: Жан-Жак Руссо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 57 страниц)

Каждое воскресенье после вечерни женщины опять собираются в детской вместе с какой-нибудь своей родственницей или подругой, по очереди приглашая к себе гостей с согласия госпожи. В ожидании маленького пиршества, устраиваемого для них хозяйкой, идут беседы, пение, играют в волан, в бирюльки или в какую-нибудь другую игру, в которой нужно проявить ловкость; дети с удовольствием смотрят, пока и сами будут способны забавляться такими играми. Затем подают угощение: молочные блюда, вафли, пышки, хворост или другие кушанья, которые любят дети и женщины. Вином никогда не угощают, мужчины и вообще-то редко бывают в здешнем маленьком гинекее [213]213
  Женские покои. – прим. автора.


[Закрыть], а на женские пирушки совсем не допускаются. Юлия редко пропускает эти празднества. Я до сих пор был единственным, получившим такую привилегию. В прошлое воскресенье я дерзко напросился сопровождать туда Юлию. Она постаралась подчеркнуть, что мне оказана великая милость, и во всеуслышание заявила, что разрешение мне дается лишь на один раз и что она отказала в нем даже самому г-ну де Вольмару. Вообразите, как было польщено их женское тщеславие и как, верно, хотелось кому-нибудь из лакеев, чтобы не для барина, а для него было сделано исключение.

Угощение было превосходное. Может ли быть на свете что-нибудь вкуснее молочных яств, приготовляемых в здешних краях! Судите сами, каковы должны быть сливки с фермы, которой руководит Юлия, да еще вкушаемые близ самой хозяйки. Фаншона подала мне простоквашу, варенец, вафли и коврижки. Все исчезло в одно мгновение. Юлия посмеивалась над моим аппетитом. «Я вижу, – сказала она, наложив мне еще целую тарелку крема, – что ваш желудок оказывает честь всяким блюдам и что в женском обществе вы пируете не хуже, чем в мужской компании». – «Но не более безнаказанно, – заметил я, – ведь можно иной раз опьянеть и тут и там; случается, что в скромной хижине человек потеряет рассудок скорее, чем в винном погребке». Она молча потупила взор и, покраснев, стала ласкать своих детей. Этого оказалось достаточно, чтобы во мне пробудились угрызения совести. Милорд, то была первая и, надеюсь, последняя нескромность с моей стороны.

На нашем маленьком собрании царил дух старинной простоты, умилявшей мое сердце; у всех лица выражали веселость, и, пожалуй, я видел бы в них меньше откровенности, будь тут мужчины. Взаимное доверие и привязанность приводили к непринужденности, царившей между служанками и госпожой, но это лишь укрепляло уважение к ней и власть ее, а услуги, которые оказывали друг другу сотрапезницы, казалось, свидетельствовали только о взаимной дружбе. Самый выбор кушаний для этого пиршества делал его приятным для всех. Женщине свойственно любить молочные яства и сахар, кои словно являются символами невинности и кротости – самых милых украшений женского пола. Большинство мужчин, наоборот, предпочитают кушанья с острым вкусом и спиртные напитки; им нужна пища, более соответствующая деятельной и трудолюбивой жизни, для которой природа их предназначила; а когда сие различие вкусов стирается и все смешивается, – перед нами почти безошибочный признак беспорядочного смешения полов. Я замечаю, что во Франции, где женщины постоянно бывают в обществе мужчин, они совершенно утратили вкус к молочным кушаньям, а мужчины – вкус к вину; зато в Англии, где гораздо меньше наблюдается смешение полов, их прирожденные вкусы лучше сохранились. В общем, думается мне, в выборе блюд, кои предпочитает человек, зачастую сказывается его характер. Итальянцы употребляют растительную пищу, – они женоподобны и вялы. Вы, англичане, много едите мяса – в ваших непреклонных добродетелях есть что-то жестокое, варварское. Швейцарец, по природе своей холодный, миролюбивый и простой, но в гневе лютый и неистовый, любит и мясную и растительную пищу, пьет молоко и вино. Гибкий и переменчивый француз употребляет всякие блюда и приноравливается ко всяким характерам. Примером может служить Юлия: в еде она разборчивая чревоугодница и лакомка, не любит ни мяса, ни дичи, ни солений и никогда не пробовала неразбавленного вина. Превосходные овощи, яйца, сливки, фрукты – вот обычная ее пища, и не будь она большой любительницей рыбы, ее могли бы считать настоящей пифагорейкой [214]214
  …считать настоящей пифагорейкой. – Ученики и последователи Пифагора (VI в. до н. э.) были обязаны соблюдать ряд запретов в пище. – (прим. Е. Л.).


[Закрыть].

Но сдерживать женщин – этого еще мало, если не сдерживать мужчин, и эта вторая часть домашнего устава, не менее важная, чем первая, еще более трудна; ведь обычно наступление куда сильнее, чем оборона. В республике граждан сдерживают нравы, принципы и добродетель; но можно ли обуздать слуг, наемников, иначе как принуждением, стеснением. Все искусство хозяина состоит в том, чтобы скрыть это принуждение под покровом удовольствия или выгоды, – пусть они думают, будто по собственной воле делают то, что на самом-то деле их заставляют делать. Праздность в воскресные дни, неотъемлемое право слуги пойти куда вздумается, когда обязанности не удерживают его в доме хозяев, зачастую в один-единственный день уничтожают влияние доброго примера и наставления, кои воздействуют на него в течение остальных шести дней недели. Привычка бражничать в кабаках, компания приятелей и их понятия, связи с распутными женщинами, – из-за всего этого слуги скоро становятся погибшими для своих господ и губят самих себя; в них развивается множество недостатков, из-за коих они не способны служить и недостойны свободы.

Во избежание такой беды надо добиться, чтобы те же самые побуждения, которые тянули их на гулянки, удерживали их дома. Каких развлечений они искали? Выпить в кабаке и поиграть в какие-нибудь игры. Так теперь они пьют и играют дома. Вся разница в том, что вино им ничего не стоит, что они не напиваются допьяна, что в играх, которыми они развлекаются, кто-нибудь выигрывает, а проигравших не бывает. Вот как это делается. За домом есть крытая аллея, на ней устроили площадку для игр. По воскресеньям после обедни там собираются слуги из господского дома, батраки со скотного двора, и начинаются игры, причем играют не на деньги – это не допускается, не на вино, – вино они и так получают, а ставку дают хозяева от щедрот своих. Всегда ставкой бывает какая-нибудь приятная вещица или что-нибудь из одежды. Число конов зависит от стоимости ставки, и если она довольно ценная, как, например, серебряные пряжки для башмаков или запонки для воротника, шелковые чулки, шляпа из тонкого фетра и что-либо подобное, – обычно разыгрывается она в несколько партий. На одной игре не останавливаются, а разнообразят их для того, чтобы искусник, наловчившийся в какой-нибудь игре, не выигрывал все ставки, и для того, чтобы путем разнообразных физических упражнений люди делались ловчее и сильнее. То устраивают бег наперегонки до какой-нибудь цели, поставленной на другом конце аллеи. То бросают по очереди один и тот же камень – кто бросит дальше; то состязаются, кто дальше пронесет один и тот же груз, то разыгрывают приз, стреляя в мишень. Для большинства игр придумывают какие-нибудь маленькие приспособления, чтоб игра шла дольше и была увлекательней. Зачастую господа удостаивают эти состязания своим присутствием; тогда приводят туда и детей. Бывают тут из любопытства и посторонние, и многие из них с удовольствием приняли бы участие в этих развлечениях, но никого к ним не допускают без разрешения господ и без согласия самих игроков, которое те дают не очень-то охотно. Постепенно этот обычай превратился в своего рода спектакль, и актеры, воодушевленные взглядами публики, предпочитают славу и рукоплескания выгоде и дорогим призам. Став более сильными и проворными, они питают к себе больше уважения, привыкают скорее гордиться своими достоинствами, нежели своими прибытками, и даже лакеям в их положении честь становится дороже денег.

Было бы слишком долго перечислять все блага, кои приводит забота о развлечениях, с виду ребяческих и столь презираемых пошлыми умами, хотя истинной изобретательности свойственно достигать великих результатов малыми средствами. Господин де Вольмар сказал, что эти скромные начинания, о коих первая подумала его жена, обходятся ему не дороже пятидесяти экю в год. «Но, – добавил он, – насколько больше выгоды приносит вам и в хозяйстве, и в других делах усердие наших слуг и внимание их к своим обязанностям, их преданность господам, которые заботятся об их удовольствиях; рачительность слуг об интересах дома, на который они смотрят как на родной дом; их телесная сила, возросшая к нашей пользе благодаря этим играм, и то преимущество, что они у нас всегда здоровы и не знают ни излишеств, обычных для их братии, ни болезней, которые вызываются излишествами; и то, что мы предотвращаем всевозможные плутни, неизбежные при беспорядочной жизни, и то, что мы оберегаем честность наших слуг. И, наконец, – какое удовольствие доставляют нам самим эти развлечения, требующие так мало издержек! Если среди наших слуг найдется кто-нибудь – безразлично, мужчина это или женщина, – кто не желает приноровиться к нашим правилам и предпочитает под разными предлогами вырваться на волю и бегать, где ему вздумается, мы тем людям никогда не отказываем в разрешении; но считаем их склонность отпрашиваться со двора весьма подозрительным признаком и спешим от них отделаться. Итак, те самые забавы, которые помогают нам удержать у себя хороших слуг, помогают также выбрать действительно хороших». Признаюсь, милорд, лишь здесь я увидел впервые, как стараниями господ одни и те же существа становятся хорошими домашними слугами и хорошими земледельцами, хорошими солдатами – защитниками родины и просто хорошими людьми, коими они и останутся в любом положении, к которому приведет их судьба.

Зимою меняются и труды и развлечения. По воскресеньям все домочадцы Вольмаров и даже соседи – мужчины и женщины, безразлично, – собираются после церковной службы в низкой зале, где их ждет жаркий огонь, вино, фрукты, пирожные и скрипка, под которую они танцуют. Г-жа де Вольмар всегда появляется на этих собраниях, хотя бы на несколько минут, – для того чтобы ее присутствие способствовало порядку и скромности, и нередко бывает, что она и сама танцует, и даже со своими слугами. Когда я узнал о таких обычаях, мне они показались мало соответствующими протестантской строгости нравов. Я сказал об этом Юлии, и вот что приблизительно она мне ответила. Чистота нравов ограждается столь суровыми заветами, что если к ним еще добавляют безразличные для сущности ее предписания, это всегда бывает в ущерб основному. Говорят, так и получается у большинства монахов: они подчинены множеству бесполезных правил, но не знают, что такое честь и добродетель. У нас, протестантов, меньше излишних строгостей, но и мы от них не свободны. Наши служители церкви настолько же превосходят мудростью всяческих священников, насколько наше вероисповедание святостью своей выше всех других, и все же некоторые воззрения протестантов как будто основаны скорее на предрассудках, нежели на доводах разума. Таково, например, их осуждение танцев и собраний, [215]215
  …их осуждение танцев и собраний… —Еще в начале XVIII в. танцы в Женеве были под запретом. Давид Руссо, дед Жан-Жака, получил в 1706 г. выговор от женевской консистории за то, что устраивал у себя танцевальные вечера. К середине века эти строгости ослабли, но и в это время в Бернском кантоне, где находится Кларан, запрещались танцы по воскресеньям. – (прим. Е. Л.).


[Закрыть] – словно танцевать грешнее, чем петь, словно оба эти развлечения не подсказаны нам равным образом самой природой и словно это преступление собраться и потешить себя невинной и благопристойной забавой. А я, наоборот, полагаю, что когда собираются вместе мужчины и женщины, то всякое публичное развлечение является невинным именно потому, что оно публичное, тогда как самые похвальные занятия, если они происходят с глазу на глаз, могут стать предосудительными [216]216
  В своем «Письме к д’Аламберу о зрелищах» я приводил следующий за сим отрывок и еще некоторые, но так как в то время я только еще подготовлял издание настоящей книги, то считал себя обязанным подождать, пока она выйдет, и лишь тогда цитировать извлечения из нее. – прим. автора.


[Закрыть]. Мужчина и женщина предназначены друг для друга, природа хочет, чтобы они были соединены браком. Всякая ложная религия борется с природой, и одна только наша религия следует велениям природы и выправляет их, объявляя брак господним установлением, приличествующим человеку. К затруднениям гражданского порядка, коими окружен брак, не следует добавлять еще правила, не предписанные Евангелием и даже противоречащие самому духу христианства. Пусть мне скажут, где юноши и девушки брачного возраста могут понравиться друг другу и встречаться с большей благопристойностью, нежели на вечеринке, когда весьма внимательные чужие взоры заставляют их тщательным образом следить за своим поведением? Чем могут прогневить бога танцы, если они представляют собою приятное и полезное для здоровья и подобающее жизнерадостной молодежи развлечение, когда пары выступают с пристойной грацией, а присутствие зрителей обязывает соблюдать строгие и обязательные для всех приличия? Можно ли представить себе более благородный способ, никого не обманывая (по крайней мере с внешней стороны), показать свои привлекательные черты и недостатки людям, для коих важно хорошенько узнать нас, прежде чем нас полюбить? Разве долг взаимной супружеской любви не включает в себя и обязанности привлекать друг друга, разве для добродетельных и воспитанных в христианской вере молодых людей, желающих соединиться браком, не является достойной заботой подготовить свои сердца ко взаимной любви, указанной им богом?

А что происходит в здешних краях, где вечно царит скованность, где за самую невинную веселость наказывают, как за преступление, где юноши и девушки никогда не смеют публично собраться вместе и где какой-нибудь беззастенчивый и суровый пастор может насаждать во имя божие лишь рабскую стесненность, уныние и скуку? Люди стараются ускользнуть от невыносимой тирании, противной и природе и разуму. Когда жизнерадостную и шаловливую молодежь лишают дозволенных удовольствий, она заменяет их утехами самыми опасными. Вместо встреч на общественных гуляньях ловко устраивают свидания наедине. Прячутся, будто преступники, и оттого подвергаются соблазну действительно стать ими. Невинной радости любо изливаться при свете божьего дня, но пороку милы потемки, и никогда невинность и тайна долго не уживаются вместе. «Дорогой друг, – добавила она, сжимая мне руку, словно хотела передать мне силу своего раскаяния и чистоту своего сердца, – кто больше нас с вами может понять всю важность этого правила? Сколько горя и мук, сколько укоров совести довелось нам изведать, сколько слез проливали мы долгие годы, а ведь мы и не знали бы их, если б хоть немного предвидели, каким опасностям подвергается в свиданиях с глазу на глаз добродетель, которую мы оба так любили.

Скажу еще раз, – продолжала г-жа де Вольмар, уже спокойнее, – более всего нравы подвергаются порче не в многочисленных сборищах, где все нас видят и слушают, но в беседах наедине, в которых царит тайна и полная свобода. Вот почему я бываю очень довольна, когда на вечеринках мои слуги собираются все вместе. Я даже разрешаю им приглашать молодых людей из соседних деревень, если только эта дружба не может повредить им; и с большим удовлетворением я узнала, что, когда хотят похвалить нравственность какого-нибудь молодого нашего соседа, о нем говорят: «Он принят у господина де Вольмара!» Тут мы исходим еще из одного соображения. Наши слуги все холосты, а из женской прислуги няня еще не замужем, и было бы несправедливо, чтобы сдержанность, в которой они живут, лишила их возможности честным образом устраивать свою жизнь. Мы стараемся предоставить им для этого условия, помочь им сделать хороший выбор, и маленькие вечеринки, происходящие на наших глазах, способствуют заключению счастливых браков, а вместе с тем они и нам самим приятны.

Мне остается еще оправдаться в том, что я позволяю себе потанцевать с этими славными людьми, но я готова перенести осуждение за эти свои проступки и откровенно признаюсь, что самая главная их причина – удовольствие, которое они мне доставляют. Вы ведь знаете, что я, так же как и кузина моя, страстная любительница танцев, но после смерти матушки я навсегда отказалась от балов и больших собраний. Я сдержала свое слово даже на своей свадьбе, и впредь буду ему верна, но полагаю, что не нарушаю его, танцуя изредка со своими гостями и слугами. Это упражнение полезно для здоровья, особенно при той сидячей жизни, которую мне приходится вести зимою. Оно доставляет самое невинное удовольствие, и когда я натанцуюсь вволю, совесть ни в чем меня не упрекает. Доставляет оно удовольствие и г-ну де Вольмару, а все мое кокетство ограничивается желанием нравиться ему. Ради меня он приходит посмотреть на танцы; наши слуги очень довольны такой честью и рады также видеть меня среди танцующих. Наконец, я нахожу, что такая умеренная близость между нами и слугами создает сладостные узы привязанности, вносит в наши отношения немножко естественной человечности, уменьшая приниженность слуг и суровость хозяйской власти».

Вот, милорд, что мне сказала Юлия по поводу танцев; и меня восхищало, что при столь большой благосклонности господ среди слуг царит полное послушание. Юлия и ее муж могут снисходить до них и вести себя как равные им, а меж тем это не вызывает у слуг искушения, так сказать, поймать их на слове и считать себя действительно равными господам. Не думаю, чтобы в Азии нашлись государи, которым в их дворцах прислуживали бы с большим почтением, чем служат этим добрым хозяевам в их доме. Пожалуй, нигде не отдают слугам распоряжений так учтиво, как здесь, и нигде так проворно не исполняются хозяйские распоряжения: тут попросят – слуга летит стремглав, тут прощают – слуга чувствует свою вину. Никогда еще я так глубоко не понимал, как мало сила приказа зависит от его грубого тона.

И тут мне пришли на ум мысли о тщетной строгости, обычной у хозяев. Ведь не столько их фамильярность, сколько их недостатки вызывают у домочадцев презрение к ним, и дерзость слуг скорее свидетельствует о пороках, чем о слабостях господ; ничто не придает слуге столько смелости, сколько хорошо известные ему барские пороки, и каждый недостаток, который слуги открывают у своего господина, служит в их глазах основанием не слушаться хозяина, ибо они уже не могут его уважать.

Лакеи подражают барам, подражают грубо, и поэтому все хозяйские недостатки выступают в их поведении заметнее, нежели у воспитанных господ, у коих они скрыты светским лоском. В Париже я судил о нравах знакомых мне дам по выдержке и по тону разговора их горничных, и это правило никогда меня не обманывало. Помимо того, что горничная, являясь хранительницей тайн своей госпожи, заставляет последнюю дорого оплачивать ее молчание, она еще действует под стать своей госпоже и выдает все ее нравственные правила, неуклюже применяя их. Пример хозяев всегда сильнее их власти, и было бы неестественно, если бы слуги стремились стать порядочнее своих господ. Сколько угодно кричите, бранитесь, угрожайте зуботычинами, выгоняйте, перемените всю свою челядь, – от этого вам лучше служить не будут. Если человек не стесняется вызывать своим поведением презрение и ненависть у своих слуг, но при этом воображает, будто они хорошо служат ему, – стало быть, он довольствуется показным их усердием, не замечая множества неприятностей, которые они тайком делают ему на каждом шагу. И никогда ему не понять источника этой беды; но найдется ли человек, настолько лишенный чувства чести, что он может спокойно переносить презрение всех окружающих? Найдется ли женщина столь бесстыдная, что она не чувствительна к оскорблениям? Сколько есть и в Париже и в Лондоне знатных дам, кои мнят себя весьма почитаемыми, но они залились бы слезами, если б услышали, что говорят о них в передних. К счастью для своего душевного покоя, они полны утешительной уверенности, что их домашние аргусы круглые дураки и не замечают того, что господа даже не удостаивают скрывать от слуг. И вот, неохотно повинуясь таким хозяйкам, слуги, в свою очередь, нисколько не скрывают своего презрения к ним. Словом, и слуги и господа ясно показывают друг другу, что они не желают добиваться взаимного уважения.

Суждение слуг мне кажется самой строгой и самой верной оценкой добродетели господ, и я помню, милорд, что, будучи с вами и еще не зная вас, я вынес высокое мнение о вашей добродетели просто потому, что слышал, как вы довольно резко говорили со своими людьми, и вместе с тем я замечал, что от этого их привязанность к вам не уменьшалась и что в вашем отсутствии они разговаривали о вас с таким почтением, словно вы могли слышать их.

Говорят, никто не герой в глазах своего лакея. Может быть, это и верно, но справедливый человек всегда внушает своему лакею уважение, – достаточно убедительное доказательство, что героизм – суетная видимость, а надежнее добродетели нет ничего. И как раз в доме Вольмаров из суждения слуг я узнал, насколько сильна власть добродетели. Суждения эти тем более верны, что не представляют собою пустых похвал, – люди бесхитростно выражают в них свои чувства. Так как здесь они никогда не слышали речей, из коих могли бы заключить, что их хозяева на других не похожи, они не хвалят своих господ за добродетель, полагая, что она свойственна всем, но в простоте души возносят хвалу богу за то, что он повелел богатым быть на земле для счастья тех, кто им служит, и для облегчения участи бедняков.

Рабство столь мало естественно для человека, что оно не может существовать без некоторого недовольства. Однако здесь господина уважают и дурно о нем не говорят. А что касается госпожи, то если слуги иной раз и возропщут на нее, то их ропот лучше всяких похвал. Никто не скажет, что она не благоволит к нему, но обижается, зачем она столь же добра и к другим; никто не желает, чтобы она приравняла его усердие к усердию его сотоварищей, и каждый хочет быть первым в ее милостях, полагая, что он превосходит всех в привязанности к ней. Вот единственный предмет их сетований и самая большая в их глазах несправедливость.

Помимо подчинения нижестоящих, есть еще согласие между равными – и эта часть управления домашними делами не менее трудна. Соперничество, зависть и корысть непрестанно разделяют прислугу в любом доме, даже столь немногочисленную, как здесь, – объединяются же они почти всегда во вред хозяину. Если они приходят к соглашению, то лишь для того, чтобы воровать совместно; если же они верны хозяину, то каждый старается возвысить себя в ущерб другим; меж собою они всегда или враги, или сообщники, и трудно придумать, как избежать их мошенничества и их раздоров. Большинству отцов семейств приходится лишь выбирать между двумя этими неприятностями. Одни, предпочитая свой личный интерес порядочности, подогревают склонность лакеев к тайному наушничеству и воображают, что поступают в высшей степени благоразумно, обращая своих слуг в шпионов и побуждая следить друг за другом. Другие, более беспечные, предпочитают, чтобы их обкрадывали, но не мешали им жить спокойно; они считают для себя, так сказать, делом чести всегда оказывать весьма дурной прием предупреждениям, каковые иной раз усердие вырвет у какого-нибудь верного слуги. Те и другие действуют неразумно. Первые сами возбуждают в своем доме постоянные свары, несовместные с добрыми правилами и порядками, и челядь их представляет собою скопище плутов и доносчиков, которые предают своих товарищей, а быть может, наловчившись, продадут когда-нибудь и своих господ. Вторые, не желая знать, что творится в их доме, тем самым позволяют чинить козни против них, поощряя зловредных, отталкивают добронравных и содержат дорогостоящих наглых плутов и лентяев, каковые, действуя в сговоре меж собою, наносят вред хозяину да еще полагают, что служат ему из любезности, а воруют у него по праву [217]217
  Я довольно близко наблюдал порядки в богатых домах и ясно видел, что хозяину, имеющему двадцать слуг, никогда не удается узнать, есть ли среди них хоть один честный человек, и он считает честным наихудшего мошенника. Из одного уж этого не хотел бы я быть в числе богачей. Для них, несчастных, потеряны самые сладостные утехи жизни: доверие и уважение к окружающим. Дорого платят они за свое золото. – прим. автора.


[Закрыть].

Большая ошибка – пытаться в домашнем хозяйстве, так же как в общественном, побороть один порок другим или создать нечто вроде равновесия между ними. Словно то, что подрывает основы порядка, может когда-нибудь помочь его установлению! Таким дурным способом можно лишь навлечь на себя все беды. Пороки, кои терпят в доме, не живут в одиночку: позвольте укорениться одному, за ним придет множество других. Вскоре они погубят слуг, заразившихся ими, разорят хозяев, которые их допускали, и развратят или оскорбят душу детей, наглядевшихся на них. Найдется ли столь недостойный отец, что он посмел бы поставить свою выгоду на одну доску с таким злом? Какой порядочный человек согласится быть главой семьи, если он не в силах установить в своем доме мир и верность и если усердие своих слуг ему приходится покупать ценою их взаимной вражды.

Если бы кто-нибудь видел один лишь дом Вольмаров, он бы даже и помыслить не мог, что подобные трудности могут существовать, – настолько явственно здесь единение домочадцев вытекает из их привязанности к хозяевам. Здесь мы находим наглядный пример, говорящий, что кто искренне любит хозяина, любит и все то, что ему принадлежит, – эта истина служит основой веры христианской. Ведь так естественно, что дети одного отца относятся друг к другу по-братски. Каждый день об этом говорят нам в храме, но не могут заставить нас прочувствовать это; а вот здесь все обитатели дома без всяких назиданий чувствуют взаимную братскую приязнь.

Прежде всего, способствует сердечному согласию самый выбор слуг. Принимая их в свой дом, г-н де Вольмар не только выясняет – подходят ли они его жене и ему самому, но подходят ли они друг для друга, и достаточно ему установить, что между двумя превосходными слугами царит антипатия, как он немедленно одного из них уволит: ведь дом со столь малочисленной прислугой, говорит Юлия, дом, из коего слуги никогда не выходят и где они всегда живут на глазах друг у друга, должен быть им всем любезен, и если в нем не будет мира, он станет для них адом. Они должны смотреть на него как на родительский дом, где все живут одной семьей. Если кто-нибудь из них не нравится другим, дом этот может стать для них противным; оттого что неприятный им человек постоянно торчит у них на глазах, они будут плохо себя чувствовать здесь, а это скажется на нас.

Как можно лучше подобрав слуг, их объединяют, так сказать, помимо их воли, незаметно побуждая их оказывать друг другу услуги, и добиваются того, чтобы каждый почувствовал, насколько ему необходима любовь всех его сотоварищей. Когда человек приходит просить милости не для себя, а для другого, его принимают гораздо лучше; поэтому тот, кто желает получить милость, старается найти для себя ходатая, и сделать это ему нетрудно, тем более что, удовлетворят ли его просьбу или откажут в ней, посреднику всегда поставят в заслугу его заступничество. А тех, кто хлопочет только о себе, встречают неприветливо. Почему это я должен заботиться о ваших интересах, когда сами вы никогда ни о ком не заботились? Разве справедливо, чтобы вы были счастливее ваших товарищей, хотя они гораздо внимательнее к людям, нежели вы? Здесь добиваются большего: побуждают помогать друг другу втайне, без шуму, без хвастовства. И достигают этого без особого труда, тем более что, оказывая товарищу услугу, человек прекрасно знает, что хозяин замечает его скромность и чувствует к нему больше уважения; итак, здесь сочетаются личный интерес и удовлетворенное самолюбие. Слуги здесь так убеждены во взаимной благожелательности и среди них царит такое доверие друг к другу, что если кому-либо надо попросить хозяев о какой-нибудь милости, он рассказывает об этом за столом в разговоре; зачастую больше ему ничего и делать не приходится – просьба его оказывается исполненной, и, не зная, кого благодарить, он чувствует себя обязанным всем товарищам.

Таким способом и другими подобными сему средствами здесь достигли того, что между слугами царит привязанность, родившаяся из их всеобщей привязанности к хозяину и послушания ему. Поэтому они далеки от всяческих сговоров в ущерб хозяину, наоборот, – их сплачивает желание как можно лучше служить ему. Как бы ни была для них приятна взаимная дружба, им еще приятнее угодить хозяину; усердие к своим обязанностям берет у них верх над взаимной благожелательностью, все они считали бы, что им самим наносят ущерб, если причиняют хозяину убытки, из-за которых он меньше имеет возможности вознаградить хорошего слугу, и все они равно не способны молча терпеть поступок, коим кто-нибудь из слуг вредит хозяину. В этой части установившийся в доме уклад поражает меня какими-то возвышенными чертами. Я не могу надивиться, как супругам де Вольмар удалось превратить низкую обязанность обвинителя в дело высокого рвения, неподкупной честности и мужества, в такое же благородное, по крайней мере, столь же похвальное дело, каким оно было у древних римлян.

Прежде всего, здесь постарались при помощи простых наставлений и убедительных примеров разрушить или предотвратить действие той преступной и рабской морали, той круговой поруки во вред хозяину, которой дурной слуга немедленно старается обучить честных слуг под видом товарищеской помощи. В доме Вольмаров слугам втолковали, что прикрывать проступки ближнего возможно лишь в том случае, если они никому вреда не приносят, а если видишь да утаиваешь чужое беззаконие, совершенное во вред третьему лицу, ты сам совершаешь беззаконный поступок, и поскольку лишь сознание собственных недостатков заставляет нас прощать недостатки других людей, всякий, кто склонен терпеть мошенников, сам из породы таких же мошенников. Из этих принципов, вообще правильных для отношений между людьми и еще более необходимых в тесных рамках отношений между господином и слугой, здесь выводят следующее бесспорное положение: всякий, кто видит, как хозяину причиняют вред, и не разоблачает сей проступок, более виноват, нежели человек, совершивший проступок, ибо он-то пошел на злое дело, соблазнившись какой-то выгодой для себя, а хладнокровный и якобы бескорыстный укрыватель молчал лишь из глубокого равнодушия к справедливости, к благоденствию дома, в котором служит, а также из затаенного желания последовать примеру того мошенника, которого он укрывает. Таким образом, если ущерб нанесен значительный, тот, кто это сделал, иной раз еще может надеяться на прощение, но свидетель проступка, умолчавший о нем, обязательно должен быть уволен, как человек с дурными наклонностями.

Зато здесь не потерпят никакого обвинения, ежели подозревают, что оно является необоснованным или клеветническим, и потому не слушают обвинения в отсутствие обвиняемого. Если кто-нибудь приходит к хозяину, желая в приватном разговоре донести о проступке товарища или пожаловаться на личную свою обиду, его спрашивают, достаточно ли он осведомлен, то есть, постарался ли он сначала выяснить дело с тем человеком, на коего приносит жалобу. Если обвинитель говорит, что не выяснял, ему задают другой вопрос: как может он судить о том или ином поступке, не зная в достаточной мере его причин? «Может быть, – говорят ему, – этот поступок зависит от другого поступка, вам неизвестного; может быть, имеются какие-то обстоятельства, оправдывающие или извиняющие его, а вы этих обстоятельств не знаете. Как же вы осмеливаетесь осуждать поведение человека, не зная, чем именно оно вызвано? Может быть, одним своим словом он все объяснит и оправдает себя в ваших глазах. Что, если вы осуждаете его несправедливо? Да еще и меня склоняете разделить ваше несправедливое мнение». Если жалобщик уверяет, что он уже все выяснил с обвиняемым, ему отвечают: «Почему же вы пришли без него, словно боитесь, что он опровергнет ваши утверждения? По какому праву вы не даете мне принять необходимые меры предосторожности, хотя сами вы сочли своим долгом их принять? Хорошо ли с вашей стороны добиваться, чтобы я только на основании ваших слов вынес суждение о данном поступке, – меж тем как сами вы не пожелали довериться лишь свидетельству собственных своих глаз, и разве не будете вы ответственны за пристрастное мое суждение, какое я могу вынести, если удовлетворюсь одним лишь вашим показанием?» Затем обвинителю предлагают привести обвиняемого; если он соглашается на это, дело быстро удается разрешить; если обвинитель противится, его отсылают прочь, крепко пожурив его; но слова его хранят в тайне и внимательно наблюдают как за обвиняемым, так и за обвинителем, так что вскоре становится ясно, кто из них виноват.