Текст книги "Наполеон, или Миф о «спасителе»"

Автор книги: Жан Тюлар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Глава II. ЦАРСТВО НОТАБЛЕЙ

Если Берген Старший, каким он изображен на портрете Энгра (около 1832 года), символизирует Францию Луи Филиппа, Франсе де Нант, написанный Давидом (с налитым кровью лицом, дородный, облаченный в мундир важного государственного сановника), дает исчерпывающее представление о вожделениях французов эпохи Империи: богатство, высокие должности, почести.

Мы в начале царствования новых нотаблей. Обратимся к Баранту. «Государственная власть на всех ее уровнях и во всех разновидностях за несколько лет сконцентрировалась в руках чиновников, которые заняли свои должности отнюдь не благодаря способностям, опыту или уважению граждан. Исповедуемые ими взгляды, бесчисленные возможности, открывшиеся перед ними благодаря Революции, лотерея выборов, доверие, а то и покровительство, оказанные им комиссарами Конвента, – таковы были причины их продвижения. Этой новой аристократии и вручил Конвент судьбу Франции. Привилегированный класс, состоявший из людей, которые выделялись своими талантами, социальным положением, независимостью суждений, деятельностью на государственном поприще, сгинул на эшафотах, в изгнании, в преследованиях… Его благосостояние было подточено конфискациями, банкротствами, "максимумом" на доходы и введением в обращение бумажных денег».

Итак, состояния новых нотаблей выросли на банкротствах, максимуме, бумажных деньгах и присвоенном национальном имуществе. А. Мальро найдет удачный образ, иллюстрирующий это перемещение капиталов от аристократа к банкиру: «Благодаря Наполеону мадам Рекамье в своем шезлонге сменила "Обнаженную Маху"».

Экономические основы нового общества

В 1808 году земля, несмотря на появление новых форм собственности, по-прежнему остается основным источником дохода. К престижу, традиционно связанному с землевладением, примешивается чувство защищенности, которое оно дает особенно после катастрофического падения курса ассигнатов. Земля перестала быть феодальной собственностью: Гражданский кодекс закрепляет отмену старого режима и гарантирует государственным правом неприкосновенное и святое право собственности. Кодекс соблюдает интересы собственника, прежде всего – земельного. Приоритет в нем отдается недвижимости. С 1807 года начинается работа по составлению кадастра, призванного зафиксировать перераспределение земли и узаконить распродажу национального имущества.

Распродажа продолжается, однако темпы ее снижаются. Декретом 9 флореаля IX года она была приостановлена; разрешалась лишь ее перепродажа держателями долговых обязательств, а также отчуждение в счет погашения двух третей депозита, однако законами от 15 и 16 флореаля X, а затем 15 вантоза XII года она вновь была разрешена. Если за время Революции общее число торговых сделок составило 1 100 674, то после X года их количество не превысило 40 тысяч. Революция изрядно попользовалась имущественным фондом, а реституции дворянам и «фабрикам» привели к его дальнейшему оскудению. Добавим, что декрет 15 брюмера IX года выделил из него богадельням материальных ценностей на сумму в четыре миллиона франков; крупные ассигнования поступили также в распоряжение ордена Почетного легиона и сенатского корпуса. Темпы распродажи, достаточно высокие на севере, снижаются на западе и юге, а на Верхнем Рейне и в Лотарингии распродажи практически не происходит.

Каков же социальный состав покупателей? Примерно 10 процентов из них – купцы и коммерсанты, столько же юристов; 7–8 процентов – бывшие аристократы, чиновники и священнослужители, остальные – крестьяне, нередко объединившиеся в артели. Но поскольку речь идет, как правило, о малоплодородных землях, дающих мизерный доход, разбитых к тому же на разрозненные, далеко отстоящие друг от друга участки, возникает ощущение, что время земельных спекуляций прошло. Исключение составляют земли близ Парижа, в департаменте Сена-и-Марна, префект которого аннулировал во время Консульства земельные аукционы в попытке противодействовать объединившимся в союзы «алчным группировкам». Покупателями на этих последних торгах становятся мелкие землевладельцы, не столько на востоке, сколько на севере и юге.

Закон от 20 марта 1813 года об отчуждении общинного имущества, принятый в целях пополнения государственной казны, временно и лишь местами (нет никаких следов земельных торгов ни на Верхней Луаре, ни в Домбе), возродит практику земельных спекуляций.

Спросом пользуются наделы, владельцы которых (бывшие аристократы и буржуа), сами никогда не обрабатывавшие эти земли, вынуждены продавать их из-за возникших еще во время Революции финансовых трудностей. Очень хорошо сказано об этом в воспоминаниях Ремюза: «Секвестры, революционные меры, неурожайные годы – все это привело поместья в упадок, лишило доходов, приумножило долги». Возвращение земельных владений их бывшим хозяевам становилось возможным лишь в результате тяжелых и затяжных судебных процессов, по завершении которых они тут же перепродавались. Внесение арендной платы обесценивавшимися ассигна-тами жестоко ударило по старой земельной аристократии. Нередко насущная забота возвратившегося на родину эмигранта заключалась в том, чтобы любыми средствами вернуть себе родовое поместье. При этом ему приходилось расставаться с земельными угодьями.

Банкиры, коммерсанты, владельцы мануфактур, разбогатевшие на спекуляциях колониальными товарами или благодаря росту промышленного производства, ставшему возможным в результате появления новых рынков сбыта, быстро становятся собственниками, вкладывая свои ликвидные средства в недвижимость. Симптоматично, что из 1056 крупнейших землевладельцев 130 были хозяевами мануфактур и коммерсантами. Богатство какого-нибудь Ришара-Ленуара, Терно или Рекамье во многом состояло из городской или сельской недвижимости. Как правило, оно было сколочено во время Революции путем приобретения национального имущества. Когда в январе 1811 года Бедерман объявил о своем банкротстве, выяснилось, что его актив превышает пассив на миллион 800 тысяч франков; речь шла о недвижимости, которую ему не удалось реализовать. Земля – не только надежная сфера вложения капиталов, но и источник социального престижа. Фьеве отмечает в декабре 1802 года, что учреждение избирательных коллегий, в которые входили наиболее состоятельные граждане, «вновь повысило значение крупных земельных владений». Тогда, в начале века, элита не мыслила себя вне земельной собственности. Землевладение по-прежнему определяло собой иерархическую структуру общества.

Нотабли

Наполеоновская система опирается на нотаблей, направляющих экономическую, административную и правовую жизнь страны. Если и не само слово, то понятие вошло в обиход после принятия Конституции VIII года, доверившей им отправление общественных, административных и государственных должностей. Более отчетливо их социальный контур вырисовывается благодаря появлению списков нотаблей, предусмотренных законом 13 вантоза IX года. Какой критерий был положен в основу отбора? Происхождение? Возраст? Заслуги перед отечеством? Богатство? Бывшие революционеры враждебно относились к дворянам, Бонапарт – к нуворишам: «Нельзя раздавать дворянские титулы богачам. Кто сейчас богат? Скупившие национальное имущество, поставщики, воры. Как можно основывать институт нотаблей на богатстве, добытом таким путем?» Хотя, как это явствует из отчетов префектов, добрые нравы по-прежнему в чести, именно деньги становятся критерием режима, который права цензитарного отбора назначения чиновников закрепил за Первым Консулом, а право селекции депутатов законодательного корпуса – за сенатом. Согласно реформе X года члены департаментских коллегий могли быть пожизненно избраны из шестисот наиболее состоятельных граждан департамента. Эти списки дают нам самое общее представление о тех первых нотаблях, которым в начале XIX века суждено было определять политическую жизнь Франции.

Возьмем Париж. Здесь отмечается явное преобладание предпринимателей и рантье (более 240), коммерсантов (72, хотя сведения об уплате торгово-промышленных налогов и не всегда включались в общую сумму налогообложений), высших должностных лиц (54). Достаточно широко представлены профессии нотариусов (22) и банкиров (15); другие, например врачи, составляют меньшинство. Средний уровень доходов колеблется в зависимости от районов. В Фонтен де Гренель он составляет 40 тысяч франков, в Руле – 35, в Реюньоне – 12, в Арси – 15, нигде не падая ниже пяти тысяч. Среднегодовой доход в 5 тысяч франков, который дает капитал в 100 тысяч франков, характерен для провинции. Правда, в самых неблагополучных регионах он может снижаться до трех тысяч.

Что же представляет собою нотабль в эпоху Империи? Это – домовладелец (нередко – бывший дворянин), рантье, крупный коммерсант, юрист, чаще – нотариус или адвокат, доходы от недвижимого имущества которого, как правило, превышают 5 тысяч франков. Если его имя фигурирует в списке шестисот состоятельных граждан департамента, у него есть шансы войти в состав избирательной коллегии столицы этого департамента, может быть, даже стать ее председателем, а то и удостоиться чести исполнять обязанности сенатора или депутата Законодательного корпуса. Разумеется, можно было быть влиятельным человеком и не обладая крупными доходами, и даже стать членом окружной коллегии, рекрутировавшейся не по цензитарному принципу Однако перед этими мелкими собственниками, этими местечковыми «праведниками» двери департаментской коллегии, зарезервированной лишь за шестьюстами именитыми, были закрыты навсегда. Ведь львиная доля доходов поступала в казну в виде налогов на земельную собственность, поскольку почти не существовало крупных состояний, не основанных на недвижимости. Так формировалось умонастроение, надолго определившее психологию общества: хотя по мере развития капитализма биржевые акции со временем и обрели значение, которое они не могли иметь в 1808 году, они так и не стали серьезным конкурентом родовых поместий (домов, ферм и лесов), превратившихся в условиях непрерывной инфляции в надежное прибежище капиталов.

Как бы то ни было, государственный рантье, похоже, более других нотаблей заинтересован в сохранении и упрочении существующего порядка. Это прекрасно понимает Наполеон, который ежедневно требует сведений о курсе пятипроцентной ренты и, в целях оздоровления сотрясаемого ажиотажем финансового рынка, регулирует деятельность маклеров и биржи. Однако, несмотря на возобновление платежей наличными, эффективность усилий консула невелика из-за продолжающейся войны и банкротств объединенных в гильдии коммерсантов. Подозрительность рантье развеивается лишь после победы при Фридланде: если 8 февраля 1800 года курс пятипроцентной ренты составлял 17,37 франка, 27 августа 1807 года он достиг 93 франков и на три ближайших года стабилизировался у отметки 84 франка. Часто нотабль – это государственный служащий. Бальзак одним из первых обратил внимание на растущее влияние класса чиновников, получающих от правительства Империи престижные должности и средства к существованию. 21 апреля 1809 года министр внутренних дел Крете разработал проект закона о государственных служащих, на основе которого была составлена тарификационная таблица. В повышении престижа государственной службы (при учреждении Счетной палаты на 80 вакантных мест претендовало две тысячи человек) уровень окладов, наконец-то регулярно выплачиваемых, играет первостепенную роль. В Париже префект получает 30 тысяч франков; в провинции – от 8 до 24 тысяч. Супрефект зарабатывает 3–4 тысячи, генеральный инспектор дорожного ведомства – 12 тысяч франков. В Париже оклад командира дивизии – 12 тысяч франков, начальника отдела 1-го класса – 6 тысяч, его заместителя – 4500, писаря, составителя деловых бумаг – 3400, курьера – от 2 до 3 тысяч франков. На вершине пирамиды – государственный советник с окладом в 25 тысяч франков, не считая крупных дополнительных материальных поощрений. «Таланты», как тогда принято было говорить, – члены Института, врачи, писатели, профессора – составляли ничтожный процент от общего числа нотаблей, что служило лишним доказательством цензи-тарной природы режима. Нотабль – это тот, кто управляет: патрон – рабочими, чиновник – служащими, земельный собственник – фермерами и арендаторами. Это – опирающаяся на собственность власть. Срок владения собственностью в расчет не принимался. Как правило, нотабли нажили свое состояние до Революции и приумножили его благодаря Революции. Металлургические заводы по-прежнему остаются в руках Дитрихов, Рамбургов и Ванделей. Более пятидесяти процентов всех предприятий текстильной промышленности возникло до 1789 года. В анкетах Империи упоминается почти вся крупная деловая буржуазия старого режима. Разве не показательно, что в результате анкетирования, проведенного по распоряжению консульского правительства для выявления двенадцати наиболее крупных земельных налогоплательщиков, список возглавили имена дворян: де Люиня (департамент Сена-и-Уаза) и герцога Люксембургского (Сена-и-Марна)? Старая, жившая земельной арендой буржуазия воспользовалась распродажей национального имущества с большой выгодой для себя и оказалась более стойкой, чем управленческо-административная. А крупная торговая буржуазия таких городов, как Нант и Бордо, традиционно специализировавшаяся на трехсторонней торговле, умело приспосабливалась к изменившимся условиям. Новые нотабли рекрутируются из среды бывших управленцев и политиков, но прежде всего – из торговцев национальным имуществом, колониальными товарами, ассигнатами и нажившихся на армейских поставках спекулянтах.

Другая Франция: народные массы

Несмотря на процесс обуржуазивания, Франция по-прежнему остается крестьянской страной, хотя и с широким спектром социального расслоения: от крупного землевладельца, наживающегося на продаже сельскохозяйственной продукции, до мелкого арендатора, положение которого порой весьма плачевно. Правда, и это тоже неоспоримый факт, деревня подвергается засилью нотаблей: потомственного дворянства и новоиспеченных землевладельцев. На эту тенденцию указывают все префекты, ее учитывает и правительство.

Две категории выигрывают от роста сельскохозяйственного производства и сложившейся в ходе войны конъюнктуры: крупный землевладелец и поденщик. Благодаря капиталам и плодородным почвам землевладелец богатеет и в неурожайные годы, такие, например, как 1801-й. В обычное же время он извлекает выгоду из расширения рынков сбыта, которыми обеспечивает его наполеоновская армия. «Наши победы, раздвигая границы Империи, благоприятствуют продаже сельскохозяйственной продукции, – замечает в своих мемуарах Кайо. – И вот половодье пшеницы затопило народы, скудные земли которых не могли обеспечить вызревание тучных нив». Замечание справедливое, если говорить только о севере и востоке, не имея в виду атлантическое побережье.

Что касается поденщика, этого деревенского пролетария, на долю которого приходится от 60 до 70 процентов всего сельского населения, то он извлекает свою выгоду из нехватки рабочей силы, вызванной увеличением рекрутских наборов. Обусловленный ими рост заработной платы достигает за период с 1798 по 1815 год 20 процентов. И так как его благосостояние растет, он время от времени претендует на роль (правда, весьма скромную) покупателя при очередной распродаже национального имущества. Префект департамента Вар Фоше говорит о поденщиках, которые «благодаря экономии и не слишком разорительным сделкам» приобрели небольшое поле для обработки в сверхурочное время. В округе Прован из 84 тысяч гектаров пахотных земель 34 680 гектаров обрабатывали 6 271 человек. Они были взяты на учет в ходе переписи населения. Хотя это покажется странным, некоторые поденщики нанимают слуг, пастухов и извозчиков. Они явно выбиваются в люди, раздражая окружающих. «Поденщики ведут себя дерзко и вызывающе с тех пор, как цена на них возросла в результате рекрутских наборов», – констатирует автор статистического отчета департамента Нор. Стремясь не допустить чрезмерного роста заработной платы, правительство запретило слугам и сезонным рабочим (жнецам, сборщикам винограда) объединяться в союзы.

Менее благоприятная конъюнктура сложилась для фермеров и арендаторов. В отличие от крупных фермеров и богатых землевладельцев, богатеющих на росте цен и расширении рынков сбыта, мелкий фермер сталкивается с серьезными проблемами. После известной эйфории цены на пшеницу с 1809 по 1812 год увеличились на 18 процентов, а арендная плата за тот же период подскочила на 37 процентов. Префект Мерта приводит в пример фермера из округа Люневиль, владевшего 12 гектарами земли. За год его арендная плата составила 1 200 франков. Сверх этой суммы фермер должен был оплатить труд пахаря и пастуха, которых он нанял на весь год, а также труд сезонных рабочих. К этому добавились затраты на инвентарь, питание и одежду. В итоге расходы фермера превысили 3 488 франков, тогда как доходы составили 3 646 франков. Выручка была получена за счет продажи зерна рыночным покупателям и перекупщикам. Неблагоприятным фактором оставался также малый срок арендного договора: от трех до девяти лет. В еще более плачевном состоянии оказались арендаторы, составлявшие, по выражению Сисмонди, девять десятых всех землевладельцев. Трудясь на малоплодородных землях, они не располагали товарным излишком, который позволил бы им воспользоваться преимуществами складывающейся конъюнктуры. И все же их положение несравненно лучше прежнего: они освобождены от десятины, а нередко и от налогов. Гаспарен отмечает в своих «Заметках об аренде», что арендаторы входят в наименее обремененную налогами группу населения Франции. Особое место занимают виноградари – как правило, мелкие землевладельцы. Согласно отчетам су-префектов, неурожайные годы, дающие вино лучшего качества, благоприятнее урожайных из-за уменьшения общих расходов и более высокой цены за гектолитр. А расходы и в самом деле немалые: приходится тратиться на удобрения, подпорки для подвязывания лозы, обработку почвы и винные бочки.

И все же до 1809 года деревня поддерживала Империю, которая, остановив рост преступности, обеспечила ей относительную безопасность, более справедливое распределение налогов и сохранение революционных завоеваний (отмену феодальных привилегий и отчасти распродажу национального имущества). Условия жизни в деревне явно улучшились. Это отмечает в 1805 году Пеше в «Началах статистического учета во Франции»: «Сегодня во Франции потребляется больше хлеба и мяса, чем прежде. Сельский житель, знавший лишь грубую пищу и сомнительные для здоровья напитки, сегодня имеет в своем распоряжении мясо, хлеб, хорошие пиво и сидр. По мере роста благосостояния земледельцев колониальные товары (такие, как сахар и кофе) получили в деревне широкое распространение».

Далее Шапталь признает, что «разрушение деревни, сопровождаемое реквизициями и рекрутскими наборами, должно было бы вызвать ненависть крестьян к Наполеону, однако этого не произошло. Напротив, своих самых ревностных сторонников он обрел именно в их среде, потому что гарантировал: возврата к десятине и феодальным привилегиям, возвращения имущества эмигрантам и восстановления сеньориальных прав не будет».

Не меньшей популярностью пользовался Наполеон и в пролетарской среде. Городской люд: ремесленники, рабочие, поденщики, – авангард революционных событий в Париже, составлявший ядро сторонников Шалье в Лионе и террористов в Марселе, – охотно поддержал Империю. Идеал санкюлотов превратился в воспоминание, заставлявшее вздрагивать лишь немногих ветеранов полиции. Чем же объяснить такую преданность (это не преувеличение) Наполеону?

В самом деле, в эпоху Империи социальное положение рабочего ухудшилось. Закон от 22 жерминаля XI года обязывал его иметь трудовую книжку, которую ему предписывалось вручать патрону при найме и брать назад при расторжении трудового соглашения. Утверждают, что эта книжка ставила рабочего в зависимость от предпринимателя и облегчала полиции контроль над миграцией рабочей силы. Но при этом забывают, что введение трудовых книжек (само по себе, безусловно, являвшееся возвратом к прошлому) было санкционировано министерством внутренних дел, которое рассчитывало этой мерой решить проблему нехватки рабочих рук. Предприятия переманивали рабочих у конкурентов. Да и сами рабочие всегда готовы были воспользоваться предлагаемой надбавкой, не заботясь о выполнении принятых ранее на себя обязательств. Трудовая книжка гарантировала, таким образом, предпринимателю более или менее стабильный штат. Однако предприниматели, особенно в капитальном строительстве, сами побуждали рабочих обходить закон и, не навлекая на себя ответных санкций, нанимали их без трудовых книжек. В довершение ко всему попытка полиции установить контроль над миграцией рабочей силы с помощью бюро по трудоустройству окончилась неудачей.

Профессиональные союзы были запрещены 414, 415 и 416-й статьями Уголовного кодекса. Тем не менее забастовки – явление нередкое, особенно в Париже. Разумеется, их масштабы ограничивались строительной площадкой, в лучшем случае – несколькими представителями одной профессии, и продолжались не более недели без какой-либо политической окраски. Забастовки были протестом против внедрения станков (в 1805 году в Лилле, в 1803 году в Седане) или требованием сокращения рабочего дня. В 1801 году в Париже рабочие, занятые возведением трибун к празднику 14 июля, потребовали десятипроцентной надбавки. Полиция арестовала зачинщиков, в число которых попал один виноторговец. В августе 1802 го-да были приостановлены работы на Аустерлицком мосту Канун коронации послужил рабочим собора Парижской Богоматери предлогом для аналогичных действий. Годом позже рабочие Лувра не согласились на увеличение продолжительности рабочего дня. В 1805 году была более крупная забастовка, охватившая немалое число строительных рабочих. В августе 1807 года состоялась новая забастовка луврских каменотесов. В марте 1810 года после несчастного случая серьезное волнение охватило рабочих строительной площадки, на которой возводилась Арка Звезды; потребовалось вмешательство армейских подразделений. Здесь перечислены лишь самые крупные выступления, большинство из которых завершилось компромиссом. В октябре 1806 года в Париже ордонансом полиции был установлен новый график работ на строительных площадках города; с 10 до 11 часов вводился обеденный перерыв. Рабочие воспротивились этому возврату к старым порядкам и потребовали дневного обеденного перерыва, известного в просторечии под названием «полдник на камне». Любопытная деталь: «Они заявляли, что если бы Его Величество Император находился тогда в Париже, он ни за что не допустил бы принятия подобного ордонанса». Волнения начались 6 октября и 13-го закончились соглашением: было решено, что с 10 до 11 строители завтракают, ас 14.30 до 15 полдничают на своих рабочих местах. Впрочем, такое мирное разрешение конфликта – скорее исключение. Чаще следовали весьма суровые репрессии: зачинщиков бросали в тюрьму или ссылали в провинцию. Доставалось и предпринимателям. Стоило им сговориться о снижении заработной платы, как вмешивалась полиция. В этих случаях власти заботились не столько о справедливости, сколько о порядке, что производило благоприятное впечатление на столичных рабочих и объясняло популярность Наполеона в предместьях. Так, просьба бумагопромышленников заморозить зарплату, с которой они обратились в надежде умерить требования рабочих, встретила вежливый, но решительный отказ префекта полиции Дюбуа. Аналогичным образом были аннулированы тарифы, введенные шляпниками в 1801 и 1810 годах. Советы, учрежденные законом от 18 марта 1806 года для улаживания трудовых конфликтов между предпринимателями и рабочими, оказались вопреки ожиданиям Наполеона малоэффективными. Впрочем, рабочим хватало средств для самозащиты: стали нелегально возрождаться ком-паньонажи. Нужно ли было их запрещать? Реаль, один из полицейских боссов, призывал к сдержанности: «Компаньонажи, как разновидность масонства, существовали с незапамятных времен. Не надеясь уничтожить их в зародыше, я, насколько это в моих силах, постараюсь предотвратить пагубные последствия их деятельности». А что еще он мог предложить? Тем более что многие из этих компаньонажей, не выдвигая политических требований, изошли во взаимных упреках. Отсюда – известное попустительство со стороны полицейских властей, если не в Париже, то в провинции.

Рекрутские наборы пожирали не только сельскую, но и городскую молодежь, приводя к серьезному дефициту рабочей силы. Разумеется, доля рекрутов по отношению ко всему трудоспособному населению была относительно невелика, однако она включала наиболее деятельную и перспективную его часть. Сезонная миграция около сорока тысяч рабочих, ежегодно направлявшихся в Париж на заработки, после 1812 года идет на убыль. В декабре 1813 года, во время посещения парижских строек, Наполеон выразил удивление, не увидев молодых людей. «Стариков хватает, – заметил в разговоре с ним один из подрядчиков, – но у них нет ни сил, ни сноровки. А молодых теперь днем с огнем не сыщешь. Всех подмела рекрутчина». Непрекращающиеся войны нарушали естественный процесс воспроизводства населения.

Рабочий не в претензии – разумеется, если ему посчастливилось избежать призыва. Ведь нехватка рабочих рук стимулирует рост его зарплаты, размеры которой варьируются по отраслям: самая высокая – в строительстве, одна из самых низких – в текстильной промышленности. В Париже она выше, чем в провинции, что и объясняет сезонную миграцию в столицу. Кризис 1810 года остановит непропорциональный рост заработной платы, который по отношению к 1789 году составил около 25 процентов (впрочем, стоимость жизни также возросла, за исключением цены на хлеб, искусственно удерживаемой Наполеоном в Париже на уровне 18 су за четыре фунта). В день столичный рабочий зарабатывал от 3 до 4 франков, что за вычетом праздников и выходных составляло менее 900 франков в год – сумму, не идущую ни в какое сравнение с 25-тысячным окладом государственного советника. В провинции в 1801 году средняя зарплата поденщика достигала 1 франка 20 сантимов; более квалифицированный рабочий получал от 1,6 до 2 франков, однако за вычетом низкой цены на хлеб жить в провинции было в целом дешевле, чем в столице. И все же отсутствие безработицы и относительный рост заработной платы способствовали повышению жизненного уровня, хотя несчастные случаи на производстве и болезни по-прежнему уносили немало людей. В удручающем отчете, составленном в 1807 году полицейской префектурой, отмечается, что средняя продолжительность жизни представителей некоторых профессий (сапожников, пекарей, чесальщиков) едва превышает 50 лет и что среди них нередки самоубийства. Алексис де Ферьер свидетельствовал в IX году: «Рабочие стали несколько лучше питаться. Они чаще потребляют мясо и дрожжевые напитки, их одежда выглядит чище и/добротнее». Ему вторит англичанин Бербег, отметивший в 1814 году: «Трудящийся класс стоит здесь на куда более высокой ступени развития, чем у нас». Наполеон поощрял создание обществ взаимного страхования наподобие общества льежских шахтеров, учрежденного декретом от 26 мая 1813 года. Касса взаимопомощи пополнялась за счет двухпроцентных вычетов из зарплаты рабочих, а также взносов предпринимателей из расчета 0,5 процента от общей суммы выплачиваемой зарплаты. Это был первый шаг в направлении современного социального обеспечения. Относительное благосостояние населения, отсутствие классового самосознания (не считая мануфактур, работавших на военную промышленность, в стране было мало крупных предприятий: на каждый цех в среднем приходилось около четырех рабочих) вкупе с жестким полицейским надзором обеспечивали спокойствие в предместьях, которое продлилось вплоть до 1830 года.

Закрытое общество

Головокружительная карьера, которую сделали сын кабатчика Мюрат, ставший королем Неаполя, и маршалыиа Лефевр, знаменитая Мадам-Без-Церемоний, могла бы навести на мысль о внутренней социальной мобильности Империи. На деле же крупные земельные владения по-прежнему принадлежали древним родам. Они или не погибли в штормах Революции, или были возвращены своим прежним владельцам после 1800 года. Новые возникли во время Революции. Горе тем, кто не успел нажиться на распродаже национального имущества. Несмотря на отдельные примеры баснословных обогащений, таких возможностей становится все меньше в Империи, где процветали спекуляция колониальными товарами да грабежи побежденных стран. В итоге завоевание Европы принесло выгоду лишь привилегированным: генералам, получавшим дотации из государственных фондов, высшим сановникам, представителям старинных дворянских родов, а также владельцам мануфактур и коммерсантам в виде торговой прибыли. Другим слоям общества продвигаться по социальной лестнице нелегко. В некоторых регионах крестьяне мало-помалу превращаются в мелких собственников, однако и они, если только не связывают свою жизнь с армией, по-прежнему лишены возможности переломить судьбу. Такова расплата за возвращение к порядку. Несколько слов об условиях продвижения в армии. В эпоху Империи путь от рядового до офицера долог, несмотря на растущее число батальонов, каждый из которых формировался из шести рот. Анализ контрольных реестров показывает, что до XII года доля офицеров – выпускников военных школ – не превышала 2 процента. За период с 1807 по 1809 год она возросла на 15 процентов. Знаменитый Куанье, призванный в армию в 1799 году, к 1807 году дослужился до капрала, а к 1809 году до сержанта. Лишь в 1812 году ему присвоили наконец звание лейтенанта. Полевые сумки солдат наполеоновской гвардии были слишком тесны для маршальских жезлов. (К 18 брюмера Лефевр был уже генералом и командовал в Париже дивизией; своим продвижением он полностью обязан Революции.) Если не считать кавалеров ордена Почетного легиона, получавших особую надбавку, максимум, на что мог рассчитывать солдат, это на то, чтобы уйти в отставку лейтенантом. Но эта с таким трудом заработанная пенсия обеспечивала ему доход, значительно превышавший тот, который получали его деревенские сверстники. Чем выше ступень социальной лестницы, тем жестче кастовая иерархия. На вершине царит закаленная в революционных боях солидарность. Возникают династии, такие как династия Бертье. Два брата маршала становятся генералами, его сестра выходит замуж за кадрового офицера д'Ожеранвиля, сын которого делает молниеносную карьеру. Зять Сезара Бертье, Брюйер, назначается адъютантом маршала. Подобные карьеры делают члены семей Дежана, Нея, породнившегося с Даву Леклерка. Не преувеличивает ли д'Имбер, который в своей книге «Нравы администрации», вышедшей в 1826 году, заметил: «Стоило какому-нибудь командиру дивизии быстро и без запинки ответить на отрывистые вопросы Наполеона, и он, как правило, покидал Тюильри с лентой ордена Почетного легиона, а то и в должности государственного советника. Таковы были преимущества этого железного правления: если человек обладал талантом, какой бы ничтожной должностью ни наградила его судьба – начальника, заместителя или простого служащего канцелярии, – Наполеон своей могучей дланью поднимал его за волосы, возносил на пьедестал и объявлял: это мой ставленник». В действительности назначение на государственные должности не было вопреки вышеприведенному утверждению фактором социального продвижения. Простые служащие не становились командирами дивизий, а начальники канцелярий – членами Государственного совета. Когда в 1807 году была учреждена Счетная палата, 20 процентов ее состава были в прошлом работниками системы государственных финансов, 17 процентов – членами Трибуната, 5 процентов – судебного ведомства, еще 5 – королевскими откупщиками. Назначение было не выдвижением новых людей, а почетным завершением уже сделанной карьеры. В администрации, как и в армии, на смену головокружительным взлетам, возможным после 1789 года, приходит строгая иерархия, тормозящая быстрое продвижение. Могут возразить, что четырнадцать лет – ничтожно малый срок для серьезной карьеры. Но у нас есть представление о том, каким виделось Наполеону будущее. Новая управленческая элита должна была состоять из аудиторов Государственного совета. «Я готовил своему сыну счастливое будущее, – доверительно сообщал император Лас Казу. – Я растил для него в новой школе представительный класс аудиторов Государственного совета. По завершении образования и достижении определенного возраста им предстояло занять все руководящие посты Империи». Созданная сенатус-консультом 19 жерминаля XI года новая кузница руководящих кадров начала энергичную деятельность. При отборе кандидатур предпочтение отдавалось детям, зятьям и племянникам министров, сенаторов, государственных советников, генералов и префектов, – представителям той социальной среды, которая будет поставлять аудиторов до последнего дня Империи. Зарождалась административная династия. Ренье, Абриаль, Трейлар, Редерер, Мунье – ее начало. Среди первых выпускников – представители крупной потомственной буржуазии: Аниссон-Дюперрон и Винсент-Марнолиа; дети банкиров: Перего и Лекуте; выходцы из дворянских семей Бельгии, такие как д'Арберг. С 1809 года кандидаты должны были иметь или получать от своих семей пансион в размере 6 тысяч франков в год. «Доход или пансион в 6 тысяч франков, – пишет Шарль Дюран, – формально исключал из рядов аудиторов всех менее обеспеченных молодых людей, хотя бы и выходцев из вполне состоятельных и респектабельных семей, какими бы просвещенными, высокоодаренными, трудолюбивыми и широко образованными они ни были. Даже функционер высокого ранга, председатель суда, докладчик в Государственном совете или генерал не мог, не располагая доходом сверх получаемого жалованья, направить в аудиторы своего единственного сына. Еще меньше шансов было у сына павшего в бою генерала или чиновника, умершего при исполнении служебных обязанностей и не оставившего крупного наследства». Вступая в эту корпорацию, Стендаль справедливо заметил в письме к сестре: «Главный препон – отсутствие состояния».