Текст книги "Дневник путешествия Ибрахим-бека"
Автор книги: Зайн Марагаи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Либо силою воли на горло судьбы наступить,
Либо пасть на пути благородном, как свойственно мужам.
Я сам хорошо знаю иранцев, которые нажили значительное состояние за границей, в таких городах, как Бомбей, Калькутта, Каир и в городах Турции или России. Страшась тирании посланников, управляющих и самодуров-консулов, они, чтобы защитить свое имущество и честь, были вынуждены отказаться от иранского подданства. А тот несчастный, который не пошел на это, будучи фанатически предан родине, потерял все, что имел. И никто и словом не попрекнет тех, кто оставил свое подданство, потому что, по чести говоря, «у мошенника на каждый грех – тысяча оправданий». А между тем, оставаясь в иранском подданстве, разве они не принесли бы пользы государству и не смогли бы содействовать расцвету родины? Каждый школьник теперь читает высказывания правителей прошлых лет и знает, что сила государства в войске, а содержание войска требует больших средств. Деньги же поступают в казну лишь тогда, когда крестьянство безопасно, спокойно и благоденствует, а последнее достигается в свою очередь только при условии соблюдения справедливых законов и равенства. Увы! В нашем государстве происходит прямо противоположное этому, и результаты будут самые горькие и неприятные. Да укоротит бог дни моей жизни, дабы не увидел я этих черных дней!
Так окончил свои слова этот почтенный человек.
Сопровождаемый его слугами, я вернулся, наконец, домой и лег спать.
На следующий день снова явился Мешеди Хасан. В руках он держал лист бумаги. Я поинтересовался, что это такое.
– Это газета «Иран»,[135]135
Газета «Иран» – официальный государственный орган, начала выходить в 1871 г. в Тегеране. Издатель – Мухаммад Хасан-хан Эттемад ас-Салтане. Печаталась литографским путем в типографии при Дар ал-Фунуне (см. прим. 110), выходила на 4 листах. Основные ее материалы – сообщения о событиях придворной жизни, сведения из министерств, указы шаха, телеграммы из-за границы.
[Закрыть] она выходит по средам, раз в неделю, – сказал он.
С некоторым удивлением я взял газету и принялся читать ее. Под заголовком «Местные новости» после подробного описания торжественного выезда на охоту светлейшего падишаха со всей свитой, после долгих молитв за его неземную особу было написано, что государственное собрание придворных созывается в такие-то три дня и заседает под председательством такого-то в благословенном Дворце Солнца и что, хвала господу, в столице и при дворе царит спокойствие и внутренние дела страны находятся в замечательно упорядоченном состоянии. В отделе «Вести из провинций» сообщалось, к примеру, следующее: «Кашан. Хвала аллаху, благодаря постоянным заботам такого-то имя рек губернатора, крестьянство, находящееся в состоянии покоя и процветания, молится о здравии и долгоденствии светлейшего шаха. Солома и ячмень у них в изобилии, и прочие продукты очень дешевы». Про Исфаган было написано то же, что про Керман и Шираз и прочие города. В разделе «Иностранные новости» описывалась география острова Кубы и других мест, но так, что ни пишущий, ни читающий ничего бы не поняли.
От чтения всего этого у меня помутилось в голове, и, швырнув газету, я закричал:
– По всему Ирану к самому небу поднимаются жалобы людей на беззаконие властей, а этот бессовестный щелкопер расписывает о спокойствии и справедливости. Разве не найдется мусульманин, который сказал бы этому бесчестному газетчику: «В то время как по всему Ирану едва ли наберется пятьдесят человек, знакомых с географией своей родины и знающих ее границы, какой смысл писать о Кубе такое, что и понять-то нельзя! Не эти бессмысленные вещи надо тебе писать, а служить пользе, побуждать народ к благоразумному порядку, а шаха к милосердию и доброте по отношению к народу, посвящать свои строки прославлению справедливости и обличению деспотии, порицать действия тиранов, поощрять поступки добрых людей и всегда разъяснять такую истину: как народ без правителя, так и правитель без народа существовать не могут. Эти два элемента государства взаимно нуждаются один в другом и, будучи двойственны, составляют единое целое. Нужно, чтобы народ почитал падишаха за доброго отца, а падишах относился к подданным как к любимым детям. Тогда все будут счастливы».
Мешеди Хасан, увидев меня в удрученном настроении, предложил пойти погулять.
– Куда? – спросил я.
– Куда глаза глядят.
Я сказал Юсифу Аму, чтобы он отправился с нами. Мы вышли из дома и направились к базару. Там мы встретили двух знакомых Мешеди Хасана – один из них был сеид в чалме. Начались взаимные приветствия, затем они спросили, куда мы направляемся.
– Прогуливаемся, – сказал Мешеди Хасан. – Если вы не заняты, пойдемте с нами,
Они согласились. Мешеди Хасан познакомил нас. Сеида звали Мир Хабибуллах. Другой человек, лет сорока, имя которого я забыл, оказался родом из Карабаха. Он бывал, как выяснилось, и в Стамбуле, и в Москве. Гуляя, мы дошли до пространного военного плаца, чистого и политого водой, где солдаты, разбившись на несколько групп, занимались маршировкой. Мы некоторое время наблюдали за ними.
Заправлял всем делом на плаце молодой венгр лет тридцати пяти. Мне было очень горько видеть, как этот молодой человек понукает пятидесятилетними иранскими офицерами.
Пройдя площадь, мы увидели большой бассейн, постояли возле него немного, а потом отправились дальше, туда, где высился бронзовый монумент шаха Наср ад-Дина на коне. Монумент был сделан с большим искусством: можно было подумать, что сам шах сидел на коне. Мы обошли его вокруг; затем, усевшись напротив памятника, закурили сигареты.
Человек из Карабаха заметил:
– Это – исключительная статуя, другой такой не увидишь.
– Почему не увидишь? – возразил сеид. – В Европе повсюду сколько хочешь памятников. Я сам видел в России много таких статуй.
– А я повторяю, – настаивал карабашец, – что нигде нет ничего подобного. Вы ошибаетесь.
Сеид в раздражении даже начал клясться:
– Да я своими глазами видел за границей множество таких монументов!
Сеид даже надулся, а карабашец пояснил:
– Те, что ты видел, ага, я видел тоже, но дело-то в том, что каждый из этих деятелей оказал несомненные услуги своей стране и своему народу, и за эти услуги после своей смерти они и вознаграждены такой честью. Один из них, к примеру, атаковал сильную крепость и взял ее, рискуя жизнью, другой отбил у опасного врага важное укрепление, либо показал своим гражданам путь к счастью, либо провел новый закон. Может быть, он был полезен в чем-то своему народу, может быть, боролся против деспотии и давал свободу соотечественникам или же способствовал расширению сферы торговли и производству важнейших предметов для процветания страны. Вот тогда государство и народ в благодарность за доблесть такого правителя, ученого или писателя охотно и без принуждения открывают свои кошельки и, чтобы облик этого великого человека и после его смерти постоянно находился перед глазами его сограждан, воздвигают в память о нем подобные статуи. Вот как это делается! А вовсе не так, что какой-нибудь человек еще при жизни купит себе памятник и поставит его на виду у народа, внушая этим: я, мол, великий человек, почитайте меня. Предположим, что я теперь стану возвеличивать себя перед вами и говорить, что я такой-то и такой-то. Вы, конечно, совершенно справедливо скажете обо мне: этот человек глуп, он страдает манией величия. И бог, и пророк, святые имамы и мудрецы, наставники, поэты и проповедники всегда отрицали самовосхваление, да и шариат не одобряет подобных изображений. За тысячу триста лет существования ислама немало было великих царей, но никто из них не оставлял после себя ничего похожего на эти памятники, хотя многие из них оказали великие услуги миру ислама и всему человечеству. Если бы это было в обычае, то султану Мухаммаду– Завоевателю[136]136
Мухаммад-Завоеватель – Мухаммад II Фатих (Завоеватель) (1430 – 1481). Седьмой правитель османцев, сын Мурада II. Взошел на престол в 1451 г. При осаде Константинополя перебросил по доскам 67 кораблей из Босфора в Золотой Рог и 29 мая 1453 г. вошел в город. Похоронен в Стамбуле, в саду построенной им пятничной мечети.
[Закрыть] положено было бы соорудить в свою честь десяток таких памятников из золота и серебра, ибо он-то имел на это право! Ведь многие из великих мусульманских халифов и султанов всеми силами стремились к покорению Стамбула, однако ни один из них не смог добиться победы, пока не появился на свет отмеченный знаком счастья султан Мухаммад. Этот исполненный воли падишах, как сказано в летописях, прогнал свои корабли сухим путем и, тысячу раз рискуя жизнью, добился цели. Ныне, в век прогресса и распространения наук, подобная победа не кажется невероятной, однако в те времена такую великую победу мог одержать только падишах с большой силой воли, рожденный под счастливой звездой. Поскольку основатель лучезарного шариата запретил человеческие изображения и статуи,[137]137
«Поскольку основатель лучезарного шариата запретил человеческие изображения и статуи...» – автор упоминает о распространенном тогда мнении, будто Кораном запрещены изображения живых существ. На деле в Коране нет определенных указаний на этот счет. Однако в хадисах содержится такой запрет: «Те, которые нарисовали эти изображения, будут наказаны в день воскресения мертвых, и будет сказано им: оживите то, что вы создали!...». Этих ограничений придерживались более строго мусульмане-сунниты, в то время как шииты изображали часто и самого пророка, и халифа Али (см. об этом: Н. И. Веселовский. Гератский бронзовый котелок. СПб., 1909).
[Закрыть] то памятником султану Мухаммаду осталась большая пятничная мечеть, которая еще долгие годы будет служить напоминанием о добром имени и славных делах этого великого падишаха. Если же истинный мусульманин не оставил после себя добрых дел, то воздвигать ему подобные железные фигуры – величайшее прегрешение. Это еще больше усугубляет тяжкий грех самовосхваления. Я прервал его:
– Оставьте, дядюшка, этот спор! К чему он? Дайте нам спокойно пройти хоть несколько шагов!
Тогда карабашец попросил у меня карандаш и, вырвав из своей записной книжки листок, начал что-то писать, но я, поняв, что он хочет изложить свои доводы, сказал ему:
– В этом нет необходимости. Давайте-ка просто погуляем. Но сеид не унимался:
– Его величество собственными глазами видел в Европе много подобных памятников. Если бы он не знал о существовании этих монументов, он не оставил бы подобную память о себе.
– Сами европейцы поставили вам, иранцам, такой памятник, который останется на долгие годы, – заметил на это карабашец.
– Какой памятник?
– Во время последнего путешествия его величества шаха в Европу парижские газеты открыто писали, – рассказал карабашец, – что французская нация не может непрерывно оплачивать путевые расходы своих дорогих гостей, ибо им ведомо, что иранские министры чрезвычайно склонны время от времени наезжать в Европу, в погоне за всевозможными удовольствиями и наслаждениями, которые доставляет таковое путешествие. Мы, мол, не давали обета, что будем снабжать их средствами на их бесполезное расточительство и легкомысленное мотовство. Дошло до того, что месье Карно,[138]138
Карно – имеется в виду Сади Карно (1838 – 1894), президент французской республики с 1887 по 1894 г.
[Закрыть] тамошний президент республики, был вынужден выложить из своего кармана девяносто тысяч франков. Весть об этом событии, распространившись по всему миру, стала позорным памятником Ирану, и этот памятник сохранится до самого дня воскресения. Да и для самого Ирана также эти непрерывные путешествия не приносят иного результата, кроме бесцельной траты сотен тысяч туманов. Путешествовать надобно так, как это делал Петр Великий. Благодаря его исполненным пользы путешествиям русский народ из восемнадцатимиллионного превратился в огромную нацию, насчитывающую сто восемнадцать миллионов <...>.
В этом месте я, прервав речь карабашца, предложил:
– Может быть, нам лучше пойти осмотреть пятничную мечеть покойного Мирзы Мухаммад Хусайн-хана Мушир ад-Дауле – это ведь одно из крупнейших новых сооружений.
Эта мечеть, так же как и великолепное медресе рядом с ней, построена по тому же плану, что и одна из самых замечательных мечетей Стамбула. Строилась она по приказу Мушир ад-Дауле, бывшего иранского посланника в Стамбуле, который был одно время премьер-министром Ирана, – Да помилует его господь! Я слышал, что он купил три больших, богатых селения и приписал их в вакф за этой мечетью и медресе.[139]139
«...приписал их в вакф за этой мечетью и медресе» – т. е. пожертвовал на богоугодное дело в пользу мечети и медресе.
[Закрыть] Чтобы закрепить права мечети, был составлен солидный договор по всем правилам, как и подобает такому предусмотрительному человеку. Но, увы, жизни сего великого и ревностного человека не хватило, чтобы довести до конца постройку этого богоугодного сооружения, а также осуществить другие полезные начинания. Так все и осталось незавершенным.
И вот теперь, к величайшему моему огорчению, я узнал, что того договора нет и в помине, так же как нет и следа вакуфного имущества, приписанного к мечети. От несчастья бесхозяйственности многие части этого святого здания, еще не будучи законченными, уже разрушаются.
Мы немного побродили вокруг здания, потом я предложил своим спутникам:
– Присядем, и пусть каждый из нас прочтет одну суру из достохвального Корана в память основателя этой мечети. Поистине он был прекрасный человек и великий деятель! Об этом свидетельствует чудесное здание посольства Ирана, выстроенное в Стамбуле, и оно действительно олицетворяет величие иранского народа и иранского государства в большой столице. Не возведи покойный это величественное здание, послы Ирана в Стамбуле по сей день были бы бездомными бродягами. Остается лишь горько сожалеть, что кончина его помешала стране и народу полностью насладиться деяниями столь ревностного и энергичного человека.
После этих слов я обратился к сеиду:
– В Стамбуле, насколько мне известно, было два иранца, имена которых долгие годы не изгладятся из памяти их соотечественников. Одного из них поминают всегда с благословениями, другого – с проклятиями. Я ни разу не слышал, чтобы иранец, проживающий в Стамбуле, при упоминании имени Мирзы Хусайн-хана Мушир ад-Дауле не помолился бы с благоговением о его душе, так же как не видел ни одного, кто при упоминании имени Мирзы Наджафа Али-хана не послал бы ему проклятия. Теперь оба мертвы, но добрая слава или бесчестие остаются навечно – «... возьмите это в назидание себе, одаренные зоркостью ума».[140]140
«... возьмите это в назидание себе, одаренные зоркостью ума» – цитата из Корана (сура 59, стих 2 – окончание). Перевод дается по книге: Коран, законодательная книга мухаммеданского вероучения. Перевод ... Гордия Саблукова. Казань, 1894, стр. 472.
[Закрыть]
– Покойного Мирзу Хусайн-хана Мушир ад-Дауле я знаю, – заметил сеид, – но кто такой Наджаф Али-хан? Я о нем не слышал.
Я сказал:
– В то время, когда посланником Ирана в Стамбуле был шейх Мухсен– хан, этот человек находился там в должности генерального консула, а затем его послали в Каир и Багдад. Это был самый злобный человек своего времени. Введенные им в Стамбуле постановления до сих пор еще разоряют несчастных иранцев. Язык немеет в описании того позора, который навлекли и продолжают навлекать на иранское государство и народ его жестокие постановления. Да проклянет его господь!
Про тиранию этого скота —
Все сказано, а ты – сомкни уста!
Итак, прочтя фатиху, мы почтили память дорогого усопшего Хусайн-хана и повернули обратно.
Мешеди Хасан спросил у меня, куда мы теперь направимся, на что я ответил, что нужно повернуть наш караван в сторону медресе Дар ал-Фунуна.
Он сказал:
– Повинуюсь. И не стану возражать, если вы признаете меня главой каравана.
– Я с удовольствием превратился бы в верблюда, но не знаю, согласится ли господин водить меня.
Мы немного пошутили в таком роде и, смеясь, двинулись дальше. Когда мы подошли к медресе, я сказал стоявшему возле дверей фаррашу:
– Дорогой господин, мы – иностранцы и, путешествуя, прибыли в этот город. Можно ли нам осмотреть медресе?
Фарраш ответил, что это не возбраняется, но сегодня пятница – свободный день и никого нет.
Оказывается, мы совсем забыли про пятницу, тогда я спросил:
– Можно ли по крайней мере осмотреть помещение школы? Фарраш разрешил и впустил нас внутрь Дар ал-Фунуна. Мы увидели там все в надлежащем порядке и удовлетворенные пошли к выходу.
На стенах висело несколько черных досок для занятий по арифметике и по диктанту и изложению.
Я подошел к одной из них и, поцеловав, потерся о нее лицом.
– К чему это? Какой смысл целовать доску? – удивился сеид.
– О, это святая доска! – воскликнул я. – Если бы в каждом городе Ирана были развешены тысячи таких досок! Это стало бы предметом нашей общей гордости!
– Ну вот еще, – отозвался сеид. – Что за гордость может быть мне и вам от какой-то обыкновенной доски!
– Позвольте не согласиться с вами, милостивый государь, – возразил я.
Итак, выйдя оттуда, мы пошли домой и так как очень устали, то, наскоро поужинав, улеглись спать.
Следующий день до обеда я провел дома. Мешеди Хасан не пришел. После обеда я забылся сном, как вдруг меня разбудил Юсиф.
– Что случилось? – спросил я. Он сказал:
– Пришел человек от хаджи Мухаммада Хасана, начальника монетного двора. Он просит вас к себе.
– Скажи, что меня нет дома.
Волей-неволей пришлось встать, но в глубине души я очень не хотел идти. Я имел случай встречаться с ним еще в Каире, и уже тогда он не понравился мне, как человек без всякой морали. Он два раза ходил в Мекку и оба раза останавливался на несколько дней в нашем доме. Покойному отцу этот Мухаммад Хасан доставил много хлопот, однако после кончины отца тот не прислал мне ни одной строчки соболезнования. К тому же он очень жадный и большой мошенник. Всякого несчастного, кто попадет в его лапы, он непременно обманет, всучив за пятьдесят туманов ту бирюзу, которую сам купил за десять. И наоборот, стоит ему увидеть у кого-нибудь на пальце алмазный перстень стоимостью в сто туманов – он применит тысячу всяких уловок и хитростей, но отберет этот перстень у владельца за десять туманов. И еще никогда и никого не жаловал он бескорыстно. Было ясно, что, приглашая меня, он таит в душе те же намерения. Однако я понимал, что идти необходимо.
Я вышел из комнаты и увидел старика в чалме, который сказал:
– Уважаемый господин, вас просит к себе начальник монетного двора. Следуя за ним, я дошел до конторы и увидел знакомого купца, который приветствовал меня словами:
– А, здравствуй Мирза Ибрахим-бек! Пожалуйста, входи, входи. Ты ведь аккуратный человек, а между тем вот уже несколько дней здесь, а ко мне не зашел. Вчера хаджи-хан сказал мне о твоем приезде. Как поживаешь? Я был очень опечален смертью твоего почтенного батюшки, да помилует его господь! Твои домочадцы, надеюсь, здоровы? Откуда ты прибыл сюда?
– Из святого Мешхеда, – ответил я.
– Хаджи Малика там видел? – поинтересовался он.
– Нет.
– Почему?
– Я не знаком с ним. И не нашлось никого, кто направил бы меня к нему.
– Что же ты купил в Мешхеде?
– Ничего.
– Ладно, у меня здесь есть немного султанабадских ковров.[141]141
Судтанабадские ковры – ковры, выделываемые в г. Султанабаде (центральный Иран), теперь г. Арак.
[Закрыть] Товар хороший и расходится быстро и в Каире, и в Стамбуле. Возьми их с собой, я недорого тебе их посчитаю. Это очень доходное дело.
Я сказал:
– Я ничего не покупаю.
– Если у тебя нет денег, потом отдашь!
– Нет, я ничего не куплю.
– У меня есть десять манов[142]142
Ман – мера веса, около 3 кг.
[Закрыть] бирюзы для продажи в Египте. Возьми хоть их!
– Я уже говорил вам, что ничего не покупаю.
– Так зачем же ты приехал сюда? – удивился он.
– Ради путешествия.
– Ну ладно уж, скажи по крайней мере, как тебе показался Тегеран?
– В Тегеране нет ничего, что могло бы порадовать взгляд человека.
– Как так?
Я сказал:
– В таком городе, при том, что здесь есть люди, склонные к торговле и операциям, вроде вас, следовало бы уже давно, в целях увеличения товаров и развития торговли, учредить компании и национальный банк и провести отсюда до Тебриза железную дорогу. Все это вместе и приумножило бы ваши выгоды, и способствовало бы процветанию родины. Расширение торговых связей привело бы к повышению благосостояния населения. Кроме того, в этом большом городе, который именуется столицей, не мешало бы совместными усилиями богатых и влиятельных особ организовать какую-либо больницу для сирот и бесприютных. Это послужило бы вашей славе в этом мире, и на том свете бог помиловал бы вас.
Он сказал:
– Помилуй, аллах, как ты, Ибрахим-бек, складно и ловко говоришь о таком важном деле! А где деньги? Все это требует денег.
– Дорогой дядюшка, что это за слова! Вот уже двадцать лет, как доходы Ирана переданы в ваши руки. В Египте от вас самих я слышал, как вы продавали придворным за пятьсот туманов осколок драгоценного камня, которому красная цена – сто. На городских базарах Ирана, куда ни глянешь, везде тюки и мешки медных денег, которые ввели вы. Люди говорят, что вы завезли в Иран двенадцать миллионов пятьсот тысяч медных денег, подлинная стоимость которых едва достигает ста тысяч туманов. А ведь между этими цифрами большая разница!
Вдруг я заметил, что присутствующие при этом разговоре, закусив губы, делают мне со всех сторон знаки, чтобы я замолчал. Было видно, что хаджи этот разговор начинает сердить. В сильном гневе вскочив с места, он крикнул:
– Нахальство ты получил в наследство! – и под тем предлогом, что идет совершить омовение и прочесть намаз, засучил рукава и вышел, освободив себя от выслушивания моих горьких речей.
Я остался, а все присутствующие, дивясь моей смелости в разговоре с хаджи, переглядывались друг с другом. Один спросил у меня:
– Мешеди,[143]143
Мешеди – мусульманин, совершивший паломничество к гробнице имама Ризы в г. Мешхеде. Поскольку Ибрахим-бек посетил эту гробницу, его уже можно было называть «мешеди».
[Закрыть] откуда вы родом?
Я ответил:
– Из ада.
Мне стала ясна причина моего приглашения. Господин хаджи, как он сам заявил, намеревался продать мне бирюзу и ковры, чтобы я выложил ему все мое состояние. И так-то он хотел отплатить мне за былое радушие и гостеприимство!
Итак, мы пробыли в Тегеране еще четыре дня, а 14-го числа ... месяца я попросил Мешеди Хасана нанять на почте коляску с четверкой лошадей, чтобы переехать в Казвин. Сам же пошел к хаджи-хану попрощаться. Достигнув дверей его дома, я увидел Гулям Али и попросил его доложить о моем приходе. Появился хаджи-хан и почтительно пригласил меня в дом, но я сказал, что зашел проститься.
– Что вы говорите?! – воскликнул он.
– Да, нужно ехать.
– Когда и куда?
– Сначала в Казвин, а оттуда в Азербайджан.
– Баба, – сказал он, – что вам за спешка?
– С меня довольно. Все было крайне неприятно. В этой стране для меня была лишь одна радость – встреча с известным вам почтенным человеком. И только. Сколько бы я ни благодарил вас за содействие, которое вы оказали мне, устроив встречу с этим замечательным мужем, благодарностей будет мало. Поистине, он – великий человек! Передайте ему изъявление моей глубокой преданности. Я никогда не устану молиться за него!
– Вы виделись с начальником монетного двора? – спросил хаджи-хан.
– Пусть тебе достанется это добро! – отшутился я. Он ответил:
– Да есть ли в нем какое-нибудь добро, чтобы доставалось мне? Пусть заберет его могила! Он не раз обращался ко мне со всякими сделками, которые причинили мне немало хлопот. В виде вознаграждения за эти хлопоты он преподнес мне бирюзу и очень расхваливал ее. Я потом показал бирюзу нескольким лицам, и все они оценили ее в один кран. Я подарил бирюзу вот этому самому Гулам Али. Не так ли, Гулам Али? – обратился он к нему.
– Да, – ответил Гулам Али, – она у меня в кармане.
Затем я попрощался, и, хотя он упрашивал меня позволить ему прийти проводить меня, я не согласился на эту любезность. Я дал Гулам Али два тумана за услуги и, сказав «прощайте», вернулся на свою квартиру.
Меня встретил Мешеди Хасан с сообщением, что коляска ждет уже два часа.
Тем временем прибыл погонщик, я заплатил ему пять с половиной туманов, чем он остался очень доволен. Мы собрали вещи и, увязав их, вручили носильщику.
– Нужно бы купить кое-что из мелочей на дорогу, – вспомнил вдруг я.
– Пусть Юсиф Аму отправится с носильщиком, – посоветовал Мешеди Хасан, – а мы пойдем той маленькой улицей, которая находится рядом с почтой, – на ней много торговцев фруктами.
Юсиф Аму и носильщик пошли вперед, а мы, выйдя через заднюю дверь караван-сарая, очутились в узком небольшом переулке.
Вдруг мы увидели, как женщина без чадры, выскочив из двери одного дома, перебежала улицу и скрылась в доме на противоположной стороне.
Я спросил у Мешеди Хасана:
– Разве здесь помещается баня?
– Нет, это просто дом, – сказал он.
– Так почему же эта женщина полуодета?
– Нет, она одета – на ней и верхняя рубашка, и шаровары.
– Да нет же, баба, я сам видел, что она в верхней рубашке, но без шаровар!
– В здешних местах женщины носят очень короткие рубашки, а под ними – шаровары наподобие мужских, – объяснил он. – Однако дома они иногда не надевают шаровар. Улица пуста, и бедняжка в чаянии, что никого на ней нет, побежала без чадры в соседний дом, да и столкнулась случайно с нами.
– Да хранит нас бог, – воскликнул я, – до какой же степени дошло бесстыдство! Ни в одной из мусульманских стран нет подобной одежды. Если предписание Корана о стыдливости нужно понимать так, то, очевидно, я неверный, а это племя исповедует истинную веру.
Донельзя пораженный виденным, я задал еще один вопрос:
– Как же смотрят на это их собственные мужья? Мой собеседник засмеялся:
– А как им смотреть? Ведь все носят такую одежду: жены улемов, министров и сеидов, богачей и бедняков – по всему Ирану так.
– Ох, смерть мне! – воскликнул я. – Скажи по совести, твоя супруга тоже надевает такую одежду?
– Разумеется, какое может быть исключение? Я уже вам говорил, что у всех женщин одежда такова, какую вы только что видели.
Беседуя, мы между тем дошли до почты. Юсиф Аму и носильщик еще не прибыли. Я вошел, заплатил за наем коляски до Казвина четырнадцать с половиной туманов и тут вдруг заметил человека, судя по одежде, иранского купца, который как будто чего-то ждал. Он подошел ко мне и, поздоровавшись, сказал:
– Я тоже еду в Казвин. С самого утра я ожидаю здесь, не найдется ли мне попутчик, но до сих пор никого не встретил. Если вы соблаговолите согласиться, я уплачу четыре с половиной тумана и мы поедем втроем.
В раздумье, не будет ли от такого товарищества какого-нибудь стеснения, я посмотрел с сожалением на Мешеди Хасана. Он сделал мне знак, означавший, что плохого в этом ничего нет. Тогда я дал свое согласие, и купец выразил мне горячую признательность.
В это время подоспел Юсиф Аму. Мы привязали вещи к задку коляски. Затем, рассовав разные мелочи внутри коляски, чтобы они были под рукой, мы уселись. Я подарил Мешеди Хасану два империала и извинился за причиненное беспокойство. Он принял деньги с благодарностью и благословил меня. Мы распрощались: «До свидания! До свидания!».
Этот Мешеди Хасан был хорошим человеком, мы доставили ему немало забот.
Итак, мы снова отправились в путь, и тут мне пришло в голову записать кое-что из своих впечатлений о путешествии в Тегеран, памятуя, что это может пригодиться в будущем.
Краткое изложение всего виденного. Обычное занятие шаха Ирана состоит в том, что он, положив перед собой календарь, размышляет, какой день и час более всего благоприятствует для поездки на охоту. Министры, эмиры, придворные и чиновники заняты лишь тем, как присвоить себе новый титул. Любые самые противозаконные средства, которые есть у них в руках, используют они для того, чтобы подняться повыше и всяческими наветами и клеветой отбить должность у своих соперников. Это – общая мечта. Даже какой-нибудь привратник тешит себя надеждой стать правителем области. А сколько ему подобных!
Сословие купцов нимало не заботится о процветании торговли и расширении ее сферы. Они идут тем же путем, каким шли их деды. Во всем Тегеране не создано ни одного общества, ни одной компании для распространения отечественных товаров и продуктов. Хотя некоторые и обладают порядочным капиталом, однако все они не имеют доверия друг к другу, поэтому в коммерческие сделки вступают с крайней осторожностью. И все так и норовят наступить друг другу на ногу, неустанно следят, подобно Англии и России, за действиями своих конкурентов глазами зависти.
Лавочники и ремесленники в панике из-за фальшивых денег: сегодня один кран ценится в семь шаи, а завтра – в восемь. Бедняки заняты мыслями о пропитании: ман хлеба стоит то два крана, то – три.
Посланники двух соседних с Ираном держав преследуют только свои политические выгоды. И ни у кого ни в действиях, ни в помышлениях нет ни заботы о родине, ни истинной любви к ней. Все скудны разумом и неблагочестивы.
Мертвы, хотя как будто и живые,
Живут, но в сущности мертвы.
Между тем наша коляска на полном ходу неслась в Казвин.
– Как ваше благородное имя? – обратился я к своему попутчику.
– Хаджи Гулям Риза.
Затем он осведомился обо мне, и я ответил, что меня зовут Ибрахимом.
– Из какой вы местности? – опять спросил я.
Узнав, что мой попутчик из Казвина, я очень обрадовался.
Дорога из Тегерана в Казвин очень хороша: прямая, ровная и дома по ее обеим сторонам красивы и благоустроены. Поистине, можно сказать, что это лучшая из дорог Ирана, хотя, кроме нее, по сути, других-то и нет.
Хаджи Гулям Риза называл нам одну за другой деревни и караван-сараи, которые мы проезжали. На каждом перегоне нам без задержки меняли лошадей. Одну ночь нам пришлось провести в первом встреченном на пути караван-сарае. Там было приготовлено все необходимое для отдыха путешественников. К нашему прибытию уже кипел самовар, мы напились чаю, поговорили со слугами о том, о сем, а после утреннего намаза заложили лошадей и снова тронулись в путь.
Приближалось время вечернего намаза, когда мы въехали в Казвин. Я попросил совета у хаджи, в каком караван-сарае нам лучше остановиться.
– При въезде в город есть гостиница. Это место вам понравится и вполне подойдет, – сказал он. – Если остановитесь там, вам будет спокойно.
Мы подъехали, и я убедился, что это и вправду хорошее место. Комнат было много. Нам предложили одну из них за два крана в сутки, и я счел, что это дешево. В комнате стояли кровать, стол, кресла и другие необходимые вещи, были и постельные принадлежности. Мы попрощались с хаджи, и он ушел. Слуга принес самовар и спросил:
– Что будете кушать на ужин – челав или плов?
– Разве у вас есть кухня и горячие блюда? – удивился я.
– У нас есть все, – ответил он.
– Лучше всего, если вы принесете челав из цыпленка, с приправой.
– Слушаюсь, – ответил слуга.
Мы выпили чаю, затем совершили намаз. Тем временем принесли ужин. Тут был и челав, и приправа, сладкие напитки, кислое молоко и зелень. Все было очень чисто приготовлено, и мы поужинали с большим аппетитом.
На следующий день пришел проведать нас хаджи Гулям Риза. Мы недолго побеседовали; уходя, он пригласил нас к себе на следующий вечер.
После его ухода мы сразу же вышли на улицу и спросили дорогу на базар. Нам сказали, что наша улица ведет прямо к Али-Капу,[144]144
Али-Капу – буквально «высокие ворота», резиденция губернатора, правительственный дом. Нельзя смешивать со знаменитым дворцом «Али-Капу» в Исфагане.
[Закрыть] а налево от него находится базар.
Не спеша, мы пошли в этом направлении. Когда-то Казвин был столичным городом, но теперь он потерял былой блеск, стал грязен и запущен. По сравнению с европейскими городами его нельзя назвать и деревней.
Ведь в городах Европы даже стены и двери домов несут на себе отпечаток общего духа города и своеобразной, присущей только ему красоты. Улицы оживлены множеством спешащих туда и сюда людей, занятых коммерческими делами, что позволяет судить о бурной торговле. Там вы не увидите ни одного незанятого человека. И наоборот, на улицах городов Ирана, куда ни бросишь взгляд, везде лентяи и бездельники, которые собираются группами и сидят в полной праздности то там, то сям. Города по своему запустению напоминают кладбища. Если бы кто-нибудь вгляделся в них глазами внутреннего прозрения, он услышал бы, как от стен и дверей иранских городов поднимаются жалобные вопли: «Нет у нас хозяина, никому нет дела до нашего благоустройства». Это достойно величайшего сожаления, но что делать?
Я обратился к Юсифу Аму:
– Пойдем, Юсиф Аму, поищем лавочку со съестным, закусим там немного.
Мы осведомились о съестной лавке, и нам указали одну из них, где готовят челав.
Войдя туда и оглядевшись, мы увидели такую грязь, что и находиться там было невозможно, не говоря уж о том, чтобы есть.
