Текст книги "Дневник путешествия Ибрахим-бека"
Автор книги: Зайн Марагаи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Теперь вернемся к Ибрахим-беку и его переживаниям. От радости у него перехватило горло, он тихо прошептал:
– Да стану я жертвой за шаха! Садр-азам тоже великий и ревностный человек – да хранит их обоих господь!
Несчастный так возликовал от этих вестей, что и описать невозможно. Хаджи Карим Исфахани, между тем, дочитав письмо, поднялся и сказал:
– Простите, у меня дела. Разрешите мне уйти. Ибрахим-бек от полноты сердца воскликнул:
– Куда же вы, Карим-ага, ведь время обеда! Пойдемте, что-нибудь перекусим, мы ведь оба проголодались.
– Нет, благодарю вас, – стал отнекиваться хаджи Карим, – мне надо идти – много дел. Даст бог, увидимся в другой раз. До свидания!
С этими словами он удалился.
Ибрахим-бек, заплатив за кофе и кальян, вышел на улицу. От радости он не знал, что предпринять, куда пойти. Без всякой цели он подозвал извозчика, сел в коляску и, не указывая направления, приказал: «Езжай!». Извозчик гнал так быстро, что вскоре они очутились на окраине города. Тогда извозчик осведомился:
– Господин, куда прикажете ехать?
– Поезжай, поезжай, – ответил Ибрахим-бек.
После продолжительной прогулки, уже на закате солнца, без завтрака и обеда Ибрахим-бек вернулся домой в самом радушном настроении и тотчас же направился в библиотеку. Там он взял «Историю Надир-шаха» и начал читать описание похода в Индию. От этого радость его еще более возросла.
Вошла мать и спросила:
– Сынок, где ты сегодня обедал? Я тебя весь день прождала.
– Матушка, – ответил Ибрахим, – я ничего, не ел, но мое сердце так полно, что не ешь я десять дней, и то не почувствовал бы голода.
Лишь сам Ибрахим-бек знал, как велика была его радость в тот вечер.
На следующее утро, совершив поскорее обычные обряды, он вышел из дома с мыслью встретить кого-нибудь из своих друзей и побеседовать с ним о вчерашнем письме хаджи Карима, чтобы и на сегодня продлить свое удовольствие; ведь рассказать об удовольствии – это значит хоть наполовину испытать его снова.
Случилось так, что он никого не встретил и решил поискать хаджи Карима. Но сколько он ни ходил из одной кофейни в другую, нигде не мог его найти. Со своей стороны хаджи Карим Исфахани хорошо понимал, что номер его удался и что Ибрахим будет искать его. Поэтому в этот день ради скорейшего достижения цели он не выходил из дома.
Бедному Ибрахим-беку за весь день не удалось найти ни одного сочувствующего, с которым он мог бы поделиться переполнявшей его радостью.
Волей-неволей пришлось ему к вечеру вернуться домой. После намаза и ужина он еще немного почитал, а на следующий день, выйдя из дома, он, по своему обыкновению, сразу направился в большую кофейню на площади Мухаммад Али-шаха.
Было около полудня, когда появился прятавшийся хаджи Карим и увидел, что Ибрахим-бек сидит один. Словно бы не заметив его, хаджи хотел пройти мимо, но Ибрахим-бек в крайней поспешности позвал:
– Хаджи, хаджи!
Хаджи Карим, почувствовав, что случай ему благоприятствует, обернулся и поздоровался с Ибрахим-беком.
– Дорогой хаджи, куда же вы идете? – спросил Ибрахим-бек.
– Да вот здесь неподалеку у меня одно дело.
– Сделайте милость, посидите со мной, выпьем кофе.
– Никак не могу, нужно идти.
– Что за спешка, баба,[47]47
Баб$а – дяденька, батюшка, отец.
[Закрыть] присядьте пожалуйста!
– Право, не могу.
– Дорогой хаджи, я отлично знаю, что у вас нет ни магазина, ни должности, ни службы, так что это за уловки?
– Вы справедливо изволили заметить, что у меня нет определенных занятий, однако есть одна причина, которая поважнее всего.
Тогда Ибрахим-бек, удерживая хаджи за полу кафтана, стал просить:
– Присядьте же, скажите, что это за причина?
– Дело в том, что я задолжал одному неотесанному арабу, а мне в свою очередь должен другой человек, и он обещал мне отдать деньги в начале следующего месяца. Вышло так, что я свой долг должен вернуть сегодня к вечеру, а денег-то и нет. Араб где-то здесь поблизости от этой кофейни, и раз денег при мне нет, я боюсь, что этот проклятый, увидев меня, начнет посреди улицы браниться и требовать долг. И вам будет неловко, и я опозорюсь. На улице, куда ни шло, можно еще замешаться в толпе торговцев, но здесь такой возможности нет. Стоит ему только войти сюда, он увидит меня еще издали, и тогда, уноси ты мои ноги – быть скандалу!
– И что же, ваш долг велик? – поинтересовался Ибрахим-бек.
– Да не очень, всего пятнадцать лир.
– Наличных при мне нет, но господь милостив, посидите.
Хаджи наконец сел. Ибрахим-бек подозвал хозяина кофейни и попросил у него перо. Затем он вынул из кармана чековую книжку, что-то написал и протянул бумагу хаджи.
– Вот чек на пятнадцать лир. Получите их в банке, когда пожелаете. А теперь выпейте кофе, а то он остынет. Когда вернут вам долг, вы принесете мне деньги.
– Ваша милость велика! Поистине, вы вырвали меня из когтей этого бесчеловечного араба. Сейчас я вам напишу расписку. Даст бог, дней через двадцать я получу деньги и верну вам. Если не все сразу, то хоть в рассрочку, по пяти лир.
– К чему еще расписка? Достаточно вашего слова. Лучше поговорим немного. Скажите, вчерашнее письмо при вас?
– Да.
– Дайте его мне, – попросил Ибрахим-бек, – я еще раз почитаю. Уж очень приятное содержание. Всякие проходимцы и негодяи плетут ложь и, не стыдясь, говорят, что и консулы, и даже простые иностранные подданные всё, что хотят, то и творят в Иране. Будто нет на них управы. Эй, негодные, придите и прочтите своими незрячими глазами эту бумагу, которую мусульманин прислал своему единоверцу из Тегерана!
Хаджи Карим вынул письмо из-за пазухи и подал его Ибрахим-беку.
– Здесь нет никаких секретов? – спросил Ибрахим-бек.
– Если б и были, я не стал бы от вас утаивать.
Ибрахим принялся читать письмо. Читая, он то и дело тихо восклицал: «Да благословит тебя бог! Да стану я жертвой за тебя!».
С большим волнением он несколько раз перечитал письмо, и все ему было мало.
– Хаджи Карим, – сказал он, – дайте мне это письмо на несколько дней.
Хаджи, боясь, что его плутни раскроются, ответил:
– Если бы в нем не было упоминания о жене и детях, я не возражал бы. Но так – вы сами понимаете, не подобает отдавать письмо.
Взяв письмо, он попрощался и поспешно вышел. Так он смог заплатить за квартиру и освободился от забот.
Из этого рассказа легко судить, какой степени достигало патриотическое рвение Ибрахим-бека. Этот пылкий юноша с тех пор, как помнил себя, никогда не употреблял слово «Александрия» только потому, что оно ассоциировалось у него с походом Александра на Иран, во время которого были разрушены города, пал город Истахр – древняя столица Ирана и был убит Дарий.[48]48
Дарий – имеется в виду Дарий III, последний царь Ахеменидского государства. В 330 г. до н. э. Иран был завоеван Александром Македонским, а сам Дарий убит сатрапом Бактрии Бессом.
[Закрыть] В случае надобности он называл Александрию Египетским портом.
Таковы немногие примеры, показывающие патриотизм и благородный пыл Ибрахим-бека.
Не приходится скрывать, однако, что некоторые близорукие люди относили эти чувства на счет его невежества и тупого фанатизма. Но это не так. Мой дорогой соотечественник, хотя и был молод, отличался умом, опытностью, проницательностью и здравым смыслом человека, умудренного жизнью; к тому же он считался одним из образованнейших людей своей эпохи. Но стоило ему услышать слово «Иран», он совершенно терял самообладание, всем его существом целиком завладевала любовь к родине. Он не переносил, если кто-нибудь дурно отзывался о предмете его любви, – и эта можно считать только положительным качеством его натуры.
Случилось так, что я уезжал из Стамбула. Через два месяца, когда я вернулся домой, мой сын сказал:
– Отец, к нам в гости заезжали двое из Каира. Они оставались у нас три дня, а потом выехали в Иран.
– Как их зовут? – спросил я.
– Они оставили вам письмо на столе в библиотеке – прочтите. Я взял письмо и прочел. Вот оно:
«Да будем мы твоей жертвой!
«Намереваясь совершить паломничество в святой Мешхед,[49]49
Мешхед – город на северо-востоке Ирана, в котором находится гробница восьмого имама Ризы – одна из главных мусульманских святынь. Она представляет собой комплекс сооружений, включающий мавзолей, здание, носящее название «беста» или «харами Ризави», мечети и медресе. Самые ранние исторические сведения о святыне относятся ко 2-й половине X в. Подробное описание гробницы оставил арабский путешественник Ибн Батута (XIV в.). Несколько раз здание восстанавливалось и реконструировалось (при султане Санджаре – XII в., хане Улджайту – XIV в., сыне Тимура Шахрухе – XV в.). Наибольшее значение святыня приобрела в эпоху Сефевидов, когда Мешхед стал религиозным центром страны. Гробница является выдающимся памятником искусства.
[Закрыть] мы с Юсифом Аму прибыли из Каира в Стамбул и остановились в вашем доме, который был для нас единственной надеждой на пристанище. Я сожалею, что не дождался встречи с вами. Три дня мы причиняли хлопоты вашим домашним, а на четвертый отбываем через Батум в Хорасан. Если вернемся благополучно, станем называться паломниками, а коли погибнем, примите от нас изъявления искренней дружбы. Увидев в вашей библиотеке среди прочих книг “Книгу Ахмада”,[50]50
«Книга Ахмада» – наиболее значительное произведение иранского просветителя Абд ар-Рахима Талибова (1855 – 1910). См. о нем послесловие (стр. 237 – 240).
[Закрыть] мы взяли ее, чтобы почитать в пути. Хотя автор и кажется человеком, достигшим совершенства в науках и осведомленным в важных и великих проблемах, но что касается Ирана, то тут он пишет нечто такое, что поневоле начинаешь думать: или он совсем не знает Ирана, или заблуждается, или это вообще какой-то чудак.
«Еще раз молюсь за вас. Юсиф Аму шлет вам поклон.
Ибрахим».
Когда я увидел, что автором письма был мой друг Ибрахим-бек, я очень пожалел, что не оказался в Стамбуле во время его приезда и не отговорил его от путешествия по Ирану. Я бы посоветовал ему, проехав через Батум и Ашхабад в Мешхед, этим удовольствоваться и тем же путем вернуться обратно. Я ведь знал, что, приехав в Иран и увидев тяжелое положение своей родины, он будет страдать. Я боялся, кроме того, что, наблюдая всякие неполадки, он не станет воздерживаться и будет ругать и поносить даже высокопоставленных особ и подвергнет себя тем самым всяческим неприятностям. Ведь я хорошо знал Ибрахима, да и сам он как-то к случаю рассказал о такой истории, происшедшей с ним в Каире:
– Однажды в городском саду я заметил трех-четырех прогуливающихся иранцев. Среди них был человек лет шестидесяти, с крашеной бородой. На нем была старая рваная одежда, ветхие башмаки и невероятные красные с белым чулки. Сквозь дыры в башмаках и чулках просвечивали грязные пятки. Вместе с тем выступал он очень величаво, высоко поднимая ноги, и башмаки шли впереди него на три шага. На голове у него была суконная шапка, от старости превратившаяся из черной в зеленую, с кокардой в виде Льва и Солнца.[51]51
Лев и Солнце – основные атрибуты национального герба Ирана.
[Закрыть] Я заметил также орден Льва и Солнца третьей степени, прикрепленный вместе с тремя или четырьмя серебряными медалями на воротнике его рваного сюртука. Для меня стало ясно, что это иранцы-паломники, путешествующие по Египту. Я подошел к ним, поздоровался и сказал: «Да будет удачным ваше паломничество! Вы, по-видимому, возвращаетесь из святых мест?». – «Это так, да будет мидостив к вам господь! А вы откуда знаете персидский?». – «Я сам иранец». – «Откуда родом?». – «Из Азербайджана. А вы?». – «Из племени хамсе.[52]52
Хамсе – одно из лурских племен, проживающих на северо-западе Ирана,
[Закрыть] Зовут меня хаджи-майор». – «Теперь-то вы хаджи, это понятно, майор – это ваше звание, а позвольте узнать ваше имя?». – «Майор Рустам». – «Чудесно, у вас великое имя.[53]53
«... у вас великое имя» – намек на Рустама, легендарного героя древнего Ирана, главного персонажа героического эпоса «Шахнаме» Фирдоуси.
[Закрыть] Позвольте мне высказать вам одну просьбу». – «Что такое?» – спросил он. – «Вы сейчас в Египте. Здесь много людей разных национальностей, и на каждом шагу можно встретить солдат, полковников и майоров. Обратите внимание, одеты они чисто и прилично. Следует и вам из уважения к вашим орденам и ради высокого достоинства нашей родины и народа носить одежды, приличествующие вашему военному званию, а не такую рвань, которая может навлечь на вас стыд и смущение». – «Мы паломники. Наша одежда осталась дома», – заметил майор Рустам. – «Раз вы оставили там одежду, то следовало оставить там и шапку, и орден, и медали. А теперь лучше вам снять их с себя – наденете, когда вернетесь домой». – «Эй, дерзкий человечишко, а тебе что за дело? Ты что, правитель области?». – «Нет, но моя преданность родине понуждает меня удерживать вас от такого неблаговидного поведения». Тут я заметил, что хаджи-майор даже переменился в лице от гнева и закричал: «Смотри, негодный, берегись! Будь мы Сейчас с тобою в Иране, я приказал бы посадить тебя на кол!». От этой грубости у меня потемнело в глазах, и я, не тратя время на перебранку, схватил его за воротник и закатил две-три оплеухи. Так что у него слетела шапка. Подоспели окружающие и удержали меня. Один из них, выбежав вперед, сказал: «Эй, земляк, знаешь ли ты, с кем имеешь дело? Это же хаджи-майор. Он хозяин целой области у себя на родине, у него мельницы и сады, и он командует таким-то полком». Итак, я вернулся домой, дрожа от гнева и посылая проклятия шайтану.
Так что легко себе представить, какие беды могли обрушиться на голову такого человека в Иране. Поэтому я не одобрял его путешествия в Иран и очень из-за этого тревожился.
Прошло восемь месяцев.
Однажды слуга доложил мне, что вернулись те два гостя, которые уезжали в Иран. Я побежал к дверям. После рукопожатий, объятий и приветствий мы вошли в комнату, и я сказал:
– Брат мой, я очень о вас беспокоился! Если бы я знал, где вы находитесь, то послал бы телеграмму. Но, слава богу, вы вернулись целы и невредимы. Надеюсь, аллах был милостив и путь ваш, как морем, так и сушей, не доставил вам неприятностей?
– Нет, ничего, – ответил Ибрахим, – только в районе Трапезунда был небольшой шторм и нас качало, но и это быстро кончилось.
– А каким пароходом вы плыли?
– Русским.
– А теперь чувствуете себя хорошо?
– Благодарю вас, хорошо.
– Ну расскажите же мне об этом продолжительном странствии, где пришлось, видно, ехать и на лошадях, и на верблюдах?
– Всякое бывало – что доставали, на том и ехали.
– Почему же вы не предупредили меня о своем намерении путешествовать?
– По правде говоря, я об этом не думал, и только за два-три дня до отъезда у меня возникло такое желание. А причиной тому стал ага Ахмад Ширази. Вы должны знать агу Ахмада. Когда вы изволили гостить у меня в Каире, он как-то заходил в мой дом.
– Да, да, я припоминаю.
– Этот человек за честную сорокалетнюю службу своего отца должен был получать из Тегерана ежегодно сто двадцать туманов[54]54
Туман – в прошлом и теперь – самая крупная денежная единица в Иране, равная ныне десяти риалам.
[Закрыть] пенсии. Но прошло десять лет, а он ничего не получил. Бедняк отправился в Тегеран. И там выяснилось, что эти суммы ежегодно поступали из Тегерана на имя иранского посольства в Стамбул.[55]55
«... на имя иранского посольства в Стамбул» – в XIX в. Египет был под протекторатом Османской империи, и вся дипломатическая связь его с другими странами шла через Стамбул.
[Закрыть] И вот это-то посольство, которое считает себя опекуном и душеприказчиком всех живых и мертвых иранцев, из года в год безнаказанно и без зазрения совести поглощало эти деньги так же, как прибрало к рукам имущество прочих несчастных иранцев, проживающих в Стамбуле и его окрестностях. Короче говоря, этот злосчастный ага Ахмад Ширази, перенеся все тяготы такого длинного пути, вернулся в Каир ни с чем. Вы ведь знаете меня – я сразу же побежал к нему, чтобы узнать последние новости об Иране. Прихожу и спрашиваю: «Что нового?». – «Да ничего», – отвечает он. «Я спрашиваю, – поясняю я, – о состоянии монархии и о положении государственных министров». Он снова отвечает: «Ничего не могу сказать». Я спросил его еще об организации войска, о разных государственных учреждениях. Отвечает: «Ведь я уже сказал, ничего нового!». – «Поразительно! – воскликнул я. – Что ж, в этой стране, быть может, совсем нет ни военного министерства, ни министерств внутренних дел, иностранных дел, просвещения, финансов, юстиции, земледелия и торговли?». – «Названия-то такие есть, – говорит он, – чиновники и писцы тоже существуют. Дошло до того, что ради двух полусгнивших старых суденышек завели министерство морских дел и назначили министра. Из этого нетрудно заключить, каковы и прочие министерства». Из-за этих вздорных и нелепых речей я вернулся домой совсем расстроенный. Всю ночь я думал: что делать? Не может быть таких вещей, какие болтают о моей родине! Да и разве правильно, что наказ путешествовать, который дал мне покойный отец, я исполнил только для посещения европейских стран, где был по два, по три раза, и ни разу не повидал родины? Лучше всего отправиться мне на поклонение в святой Мешхед, а затем навестить другие области и уж, конечно, столицу. Если мне приглянется какое-нибудь место, думал я, то, вернувшись в Каир, я продам свое имущество, возьму семью и слуг и поеду в Иран и там, на священной земле родины, проведу остаток моих дней, занявшись торговлей или земледелием. На другой день я сказал Юсифу Аму, чтобы он распорядился сборами, так как через день мы едем в Мешхед, а затем в путешествие по Ирану. Вот тогда-то, восемь месяцев назад, мы и заезжали к вам по пути в Иран, а теперь возвращаемся в Каир.
– Хорошо, – сказал я, – и что же вы увидели? Каково положение в стране, как ею управляют?
Ибрахим тяжело вздохнул:
– Не вам бы спрашивать и не мне отвечать. Увы, лучше бы мне никогда туда не ездить и не видеть всех этих ужасных вещей. Пусть бы мои представления о родине остались прежними!
– Я так и знал, – заметил я, – что вам не вернуться из этого путешествия довольным. А теперь уж, если расскажете обо всем, что видели, хуже не будет.
– Все, что я видел и что происходило со мной, я записывал. Завтра я принесу вам свой путевой дневник, и вы сами прочтете. А пересказать все это у меня и язык не повернется! Признаться, у меня не лежало сердце к тому, чтобы описывать все эти безобразия, но я не хотел идти наперекор последней воле отца. Он завещал мне ради будущей пользы записывать во время путешествия все происшествия и все мои наблюдения в каждой стране, где я побываю.
Так прошел вечер, мы поужинали, и я сказал Ибрахим-беку:
– Вам надо пойти отдохнуть с дороги. Да хранит вас аллах! На этом мы разошлись и легли спать.
Утром, когда, совершив намаз, мы пили чай, Ибрахим сказал:
– Юсиф Аму, приготовь белье на смену, пойдем в баню. Потом, обращаясь ко мне, добавил:
– Представьте, все эти восемь месяцев мы не видели бани.
Юсиф Аму раскрыл чемодан, чтобы достать белье, но Ибрахим велел подать себе прежде всего дневник. Взяв тетрадь, он протянул ее мне.
– Это мой дневник. Я записал в него все, что я видел, ничего не преувеличив и не преуменьшив. Если у вас есть время, почитайте его, пока мы не вернемся из бани.
Я взял дневник. Предвижу, что и читатель с нетерпением ждет подробностей путешествия, поэтому я привожу дневник полностью.
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ ИБРАХИМ-БЕКА
18-го числа ... месяца вместе с моим учителем Юсифом Аму, который поистине для меня и дядя, и отец родной, отправился я на поклонение святым местам в Мешхед и в путешествие по Ирану. В два часа дня мы выехали первым поездом в Египетский порт [т. е. Александрию], куда прибыли в тот же день. Там мы провели ночь, а на следующий день в четыре часа пополудни, взяв билеты первого класса на пароход «Принц Аббас», отплыли в Стамбул.
Погода стояла прекрасная, и я целый день прогуливался по палубе. Собеседника не находилось, и я был погружен в свои мысли.
На третьи сутки мы прибыли в Стамбул. В пути мы останавливались только один раз – у крепости Султания, что находится у входа в Стамбульский залив.
Эта крепость обнесена большими укреплениями, оснащенными по всем правилам военной техники. Говорят, что в ее бойницах расположено около тысячи пушек и ни один корабль не пройдет мимо без охранного разрешения. Позднее эти сведения подтвердили люди, которые видели крепость своими глазами.
Наш пароход после проверки пропусков подошел к Стамбулу. Как всегда, он остановился далеко от причала, и к таможне нас подвезла одна из многочисленных лодок, которые так и сновали вокруг парохода.
После проверки в таможне мы сразу же отправились в дом одного нашего знакомого. [Здесь Ибрахим-бек имеет в виду меня]. Хотя самого хозяина, моего хорошего друга, не было в это время в городе, его домочадцы встретили нас с большим почтением и ни на минуту не отступали от обычаев гостеприимства. Мы были даже смущены такой заботой. Хотя этот дом для меня почти свой, но отсутствие хозяина всегда несколько смущает.
На четвертый день мы подписали свои визы в иранском и русском посольствах и сели на немецкий пароход, отправлявшийся в Батум. Через несколько дней мы прибыли туда.
Пришли русские таможенные чиновники, проверили наш багаж, тут же подписали билеты, и мы сошли на берег.
На набережной мне сразу же бросилась в глаза большая толпа иранцев, и в каком виде! Глядя на них, я почувствовал изумление и жалость. Они окружили нас с криками: «Ага, к нам, к нам! У нас хорошая гостиница, и чай, и квартира!». Они уж было подхватили вещи, как вдруг один человек из толпы подал нам знак остановиться. Он отвел Юсифа Аму в сторону и сказал ему на ухо, чтобы мы не шли в кофейню с этими людьми, так как все они – проходимцы, воры, жулики. Лучше будет, если мы остановимся в отеле «Империал», неподалеку отсюда.
– Хотя, – добавил он, – плата там несколько велика – рубль-два за ночь, но отдохнуть там можно спокойно.
Юсиф Аму приказал носильщику:
– В отель «Империал!».
В отеле мы сняли комнату за два рубля и провели там ночь.
Поутру, встретив на улице одного из своих соотечественников, мы спросили, когда уходит поезд на Тифлис. Он сказал нам, что один отходит сейчас, а другой будет вечером. Поняв, что на утренний поезд мы уже опоздали, мы решили до вечера погулять по городу. Мы спросили, как зовут нашего собеседника и откуда он родом.
– Мое имя Али, родом я из Ленкорани, а вы откуда?
– Из Каира.
– Я тоже бывал в Каире, сказал он и осведомился при этом о некоторых лицах, живущих там.
Я заметил:
– Странно куда ни глянешь, повсюду здесь видишь иранцев, снующих без дела. И какой у них несчастный, жалкий вид! Можно подумать, что у них ни гроша нет за душой.
– Да, здесь много наших земляков. Сегодня воскресенье, вот они и столпились здесь. Завтра многие из них отправятся на работу.
– А чем они занимаются?
– Работают чернорабочими или грузчиками. Человек сорок пять, пожалуй, – это продавцы фруктов, повара или разносчики. А остальные бродяжничают, без средств на пропитание.
– И сколько же их всего?
– Да тысячи четыре-пять наберется.
Я подумал: «Боже мой, в одном маленьком городишке пять тысяч иранцев! И в каком бедственном положении!».
– Да что вы хотите, ага, – продолжал мой собеседник, – ведь все города, села и даже маленькие деревушки Кавказа переполнены иранцами. Здесь еще их мало по сравнению с другими местами.
– А как же иранское правительство? Оно разрешает им покидать родину?
– Да просветит господь вашего отца! Как говорится: «Хоть ты и слышал о дне восстания из мертвых, а руку от огня держи подальше». Что остается делать этим несчастным, если в Иране нет для них ни работы, ни защиты? Многие покидают родину из-за притеснения правителей, жестокостеи беглербеков, губернаторов и сельских старост. Как только эти негодяи разнюхают, что у кого-то завелось пять шаи, они тотчас же найдут тысячу предлогов, чтобы придраться к нему. Одному скажут, что его брат убежал с военной службы, другим, что сын его дяди пьяница или какой-нибудь его родственник шулер. Доходит до того, что человека сажают в тюрьму и облагают штрафом за мнимые проступки его соседа. А если уж ни к чему нельзя придраться, сами возводят всяческую клевету на него. Вот отчего люди покидают родину и уезжают в Турцию, Россию, Индию. Но и туда к ним дотягиваются когти послов, консулов и прочих стервятников. Этот нищий люд, который вы здесь видите, раздетый и разутый целыми днями работает, месит глину под палящими лучами солнца. Любой неверный их пожалеет, а эти консулы, послы и чиновники не знают милосердия и обирают их дочиста. Да еще с каждого ежегодно берут четыре рубля под видом платы за паспорт. Больше всего, я слышал, притесняют иранцев в Стамбуле и других городах Турции. Консульства только и занимаются добычей доходов для посольств, не знают других обязанностей. Представьте, что один из этих рабочих умер. Если у него что-нибудь есть, то первыми, кто появится у его тела, будут чиновники из консульства, которые мнят себя и по светским, и по духовным законам его наследниками. Но они и не заглянут туда, если у покойного ничего нет. Тогда этим несчастным батракам приходится собирать между собой деньги, чтобы похоронить умершего. Вот и сейчас здесь, в Батуме, около пятидесяти иранцев сидят безвинно в тюрьме, а консулу и горя мало. А если он и сделает запрос, русские не примут его во внимание. Говорят, что, только получив хорошую взятку, он похлопочет об их освобождении. Обращение этих чиновников с народом хорошо известно! Они знают, что вся их жизнь зависит от существования народа, а без него они лишаются всех благ. Те, которые призваны заботиться о благе народа, сами же его и грабят. Что же тогда требовать от чужих?
– Но иранское правительство, разве оно не ведает о действиях своих чиновников? Надо, чтобы иранцы не молчали, пусть подадут прошение и пожалуются на притеснителей.
– Ей богу, они это знают лучше меня. Дело-то в том, что государство не только не платит жалованья чиновникам министерства иностранных дел, но еще и с них требует какие-то суммы. Поэтому оно и не может взыскивать с них за их действия. С этих консульств, что в Турции и России, их начальство собирает по две-три тысячи рублей в год. А они уж во всю стараются вознаградить себя за это и силой собрать с несчастного народа в пять-шесть раз больше.
Итак, эта первая неприятность, свалившаяся на меня в Батуме, заставила больно сжаться мое сердце. Невольно из самых глубин моей души исторглись тяжкие вздохи и стоны. До самого вечера, когда предстояло идти к поезду, бродил я по городу, не сознавая, куда иду и что делаю. Мы купили два билета до Тифлиса в первый класс по четырнадцать рублей и, вознаградив Али, попрощались с ним.
Половину пути мы проехали ночью. Утром я заметил, что временами поезд шел под землей сквозь прорытые в горах туннели. Я с восторгом Подумал о том, какие великие дела совершают человеческие сыны, связывая железной дорогой города и перенося поезда за несколько минут сквозь огромные горы. Очнувшись от этих размышлений, я услышал, как говорю себе по арабски: «Воля человека рассекает горы».
С нами в вагоне ехал один армянин.
– Какие чудеса совершает наука геометрия, – обратился я к нему. – Прорыть такие огромные горы и провести через них поезда – это дело, требующее великого искусства и бесчисленных затрат.
– Да, – отвечал мой собеседник, – искусство большое, да и денег сюда вложено немало. Однако государство, потратившись на постройку этого отрезка дороги, уже в прошлом году извлекло из него шестнадцать миллионов рублей чистой прибыли. Больше того. Видите эти места? Раньше это были бесплодные и безлюдные степи, где только дивы бродили по воле бога. Теперь же благодаря черной бакинской нефти прибыль многими миллионами рублей льется от иностранных государств в эту страну. И вот, смотрите, на каждом шагу возникают цветущие села и деревни. В вашей иранской земле тоже много таких ископаемых сокровищ и полезных источников. Но по нерадивости вашего правительства и лености всей нации никто не думает всерьез об использовании этих несметных богатств, таящихся в недрах земли. Поэтому ваши сограждане в страшной нужде бегут за границу и занимаются там всяким презренным делом: батрачат, месят глину, работают грузчиками и всякое другое. А в конце концов многие из них кончают нищенством и попрошайничеством.
Ах, злорадные слова этого неверного острой стрелой пронзили мое сердце. Но что делать – спорить было невозможно. Поневоле мне пришлось встать и пойти в противоположный угол вагона, где я вскоре забылся сном, обессилев от горя.
Проснулся я от слов Юсифа Аму:
– Вставай, уже виден Тифлис.
Скоро поезд остановился – приехали. Мы выбрались из вагона, носильщик подхватил наши вещи. Я сказал:
– Остановимся в гостинице «Лондон». Ещё в Батуми Али Ленкорани советовал нам остановиться в ней.
Прибыв в эту гостиницу, мы сняли комнату за четыре рубля в сутки. После умывания я сказал Юсифу Аму:
– Пойдем, поищем-ка иранской кухни!
Мы отправились в квартал, известный под названием «Шайтан-базар». Там было несколько лавочек с иранскими кушаниями. Это были грязные, закопченные лавчонки, с медной почерневшей посудой и тяжелым запахом.
Но делать было нечего. Мы вошли в лавку, торгующую челавом,[56]56
Челав – вид плова.
[Закрыть] и попросили подать челав. Есть пришлось руками, а о чистоте и приятном вкусе нечего было и мечтать.
Прогуливаясь после еды по городу, я воочию убедился, что положение иранцев здесь еще хуже, чем в Батуме. Почти все они либо батрачат, либо работают на строительстве, либо дробят камни на улицах.
Сердце мое облилось кровью, когда я увидел, в каком ужасном положении они находятся и какую изнурительную работу выполняют. Можно было поклясться, что в этих городах весь самый черный и тяжелый труд достается в удел несчастным иранцам.
Нам попался по дороге один из наших земляков, и я спросил у него:
– Есть ли здесь иранские купцы?
– А как же, – ответил он, – в караван-сараях Халатова, Баранбекова и других много иранских купцов.
Узнав, как пройти к этим караван-сараям, мы направились туда. Войдя внутрь одного из них, я внимательно осмотрелся и увидел, что купцы сидят в лавках, заваленных тюками и кипами канауса[57]57
Канаус – плотная шелковая ткань полотняного переплетения. Применяется для пошива платьев и в качестве подкладочного материала.
[Закрыть] и ситцев из Хамадана и Буруджирда, йездской бязи[58]58
Йездская бязь – ткань, вырабатываемая в г. Йезде, на юго-востоке Ирана.
[Закрыть] и наинского[59]59
Наин – город на юге Ирана, центр шахристана (области).
[Закрыть] холста. Вдруг я услышал, что кто-то окликает меня по имени: «Ибрахим-бек! Ибрахим-бек!».
Я остановился. Ко мне подбежал какой-то человек и приветствовал меня. Я ответил на приветствие.
– Наверное, вы меня не узнаете? – спросил он.
– Я припоминаю вас, – ответил я, – но точно не могу припомнить, где выпал нам случай встречаться.
– В Каире. Несколько лет тому назад, возвращаясь из паломничества в святую Мекку, я прибыл в Каир и в торговом доме хаджи Мирзы Мухаммада Рафии Мушки имел честь увидеться с вами. В тот вечер я был среди гостей.
– Это очень вероятно, – подтвердил я.
Он повел меня в свою лавку, и там мы разговорились.
– Скажите пожалуйста, – сказал я, – мне представляется, что здесь очень много иранцев. Помилуй бог, куда только ни бросишь взгляд, везде соотечественники. Больно и горько видеть, в каком они плачевном и жалком положении!
– Да, их много, – ответил мой собеседник.
– Сколько же?
– Говорят, что на Кавказе их около шестидесяти тысяч.
– Но почему же эти люди покидают родину, едут на чужбину и терпят здесь такие унижения и напасти?
– Из-за бедности иранского государства и безработицы, из-за вымогательства всех начальников по отношению к своим подчиненным, из-за безземелия крестьянства. Этих людей недолго думая отпускают в чужие страны, чтобы содрать с них один туман за визу, и никто не поинтересуется, куда они едут и что будут там делать. Ведь дошло до того, что в пограничных селах и деревнях даже на могильных плитах на кладбищах вы видите все сплошь женские имена, а мужских становится все меньше и меньше. Поистине, это поселения женщин.
– И бывают среди них еще торговцы или это все рабочие? – спросил я.
– Увы, если бы они были рабочими! А то ведь занимаются воровством и жульничеством и творят такие позорные дела, что нам совестно за них.
– А куда же смотрит консул?
– Да вразумит тебя господь! Какое консулу до этого дело? Он только взимает четыре рубля за паспорт да суммы покрупнее в виде разных взяток и штрафов. Или вот еще, если кто-нибудь из них умрет и оставит какие-нибудь сбережения, то консул тут как тут.
